Текст книги "На дне озерном"

Перекрикивая тарабанящий дождь в окно, раздалось три основательных стука. Даша потянулась посмотреть, кто там, но Витька сразу же её осёк:

– Куда? Не высовывайся.

– Ты не ждёшь гостей?

Он не успел ответить: снова постучали. Витька и сам сидел у стены, потому из окна ему прекрасно было видно двор.

– Нет там никого, – уверенно заявил он, когда стук стал более агрессивным.

И Дашу осенило. Она сама ещё вчера ночью мучилась от незваного гостя. Выходит, он докучает не только ей.

– Это ворон, наверное, – восхищённая собственной догадкой, сказала Даша, но сразу же осеклась: даже в свете единственной свечи было видно, как тот побледнел. – Что?

Не удостоив её ответа, он покинул кухню. Спустя пару секунд из комнаты послышался звук, будто кто-то передвигает шкаф, и следом раздались щелчки. Витька перезарядил ружьё.

– Дашенька… Покуда же ты меня оставила… – узнавался в шуме дождя плач, в котором, к собственному ужасу, Даша узнала бабушку.

И сорвалась с места.

– Ку-да-а?! – загрохотало за спиной.

Витька поймал её уже на пороге, схватив, как котёнка за загривок. Даша зашипела и попыталась вырваться, но получилось, лишь когда он оттолкнул её в противоположную от двери стороны.

– Там же…

– Бабка твоя? Возьми же себя в руки, Дашок! Ты же её закопала!

Слова резанули где-то глубоко внутри, по ране, которая только начала затягиваться. Даша думала, что уже давно всё осознала, но мимолётное забытье ударило как в первый раз. Дашенька… Так она звала её с улицы на обед. Так просила выпить лекарство от кашля. Так представляла её своим знакомым.

Моя Дашенька. С гордостью. С любовью.

Она хихикнула, осознав, насколько на самом деле беспомощна.

Бабушка умерла. И это уже не исправить.

– Эй, – позвал Витька, когда за окном вновь раздался голос Зинаиды Григорьевны. – Это пересмешник. Привыкай, ночи у нас неспокойные ещё долго будут.

– Сколько?

Витька поднял голову на календарь, что-то там посчитал и объявил:

– Тридцать шесть ночей. Пока озеро под лёд не уйдёт.

И ушёл, заперев её снаружи.

Раздалось несколько выстрелов. Когда Витька вернулся, на плече его камуфляжной куртки с меховой подкладкой лежал комок птичьего пуха.

– Ты не стой здесь, иди, садись. Я чаю, что ли, сделаю.

«Ты ещё не разучился?» – хотела съёрничать Даша, но быстро охладела к этой мысли. Её вдруг начало немыслимо клонить в сон.

– Этот ворон ко мне залетал. В дом.

– И что? – быстро вклинился в беседу Витька, на глаз измеряя, в чем лучше вскипятить воду: большой кастрюле или сковородке с высокими бортами, чёрной от газа.

Значит, когда-то он всё-таки готовил.

– Ничего. Вылетел.

– Это потому, что у тебя домовик хороший, сильный. Тёть Зина всю жизнь положила, чтобы его так раскормить. Ты же кормишь его?

– Конечно, – с готовностью ответила Даша.

Он оглядел её с ног до головы, а потом снова принялся воспитывать:

– Кровью, Даша. Им в молоко добавляют кровь. Ты сделала это?

– Оно же скиснет!

– Пока кормишь своего домовика, твой дом – неприступная крепость. Ни одна нечистая порог не перешагнёт. Если, конечно, сама не пригласишь.

Учитывая, что Светлана Николаевна протопала полдома без разрешения, не сильно домовик был доволен обедом. Даша вздохнула.

– А с мавками бабушка тоже была… Ну…

– Вась-вась? Нет, их она терпеть не могла, это уж ты поверь, – он наконец разобрался, как включать плиту, и комнатный мрак разогнал ещё и шипящий синий огонь. – Честно, я подробностей не знаю, не любила тётя Зина об этом говорить. Но за тебя очень уж боялась, ходила к ним перед смертью чуть ли не каждую ночь.

– Зачем?

– Долг у неё перед их Хозяйкой. Ещё времён войны вроде как. Больше не допытывай, не знаю! А ты же младшая наследница, вроде как. У Фомки-то дочерей нет.

– Я единственная тогда, а не младшая.

– Один хрен. По всем этим законам единственная идёт и как младшая, и как старшая. Вот и выходит, что ты и дар тёть Зинин забрала, и проклятье тоже.

Кастрюля, на которую в итоге пал выбор, защёлкала, привыкая к новой температуре. Витька тем временем искал что-то на верхней полке.

– Но она же не сделала меня мавкой, да?

– Не-а, ты ей живая нужна, я думаю. Видел я этих селёдок, ты другая.

– И остался жив? Странно, – вслух подумала Даша, но Витька был слишком занят перебором всех коробок, скопившихся в ящике, и никак не отреагировал. – А про вывернутых ты что знаешь?

– Кого-кого? Не, я таких не встречал. Ты покопайся в Зининых записях, может, чего найдёшь.

Вода закипела, и он снял кастрюлю с плиты, следом прижимая пальцы к ушам. Гостеприимно помыл кружку в уличном умывальнике и с гордостью поставил перед Дашей её, наполненную чаем из коробки «Принцесса Нури», и тарелку щучьих котлет.

– А связал ты меня зачем?

– Так тётя Зина наказала, если я тебя на озере найду. Мол, до рассвета ни-ни. Я, кстати, ожидал, что ты кидаться на меня будешь, а ты нет, спокойно сидишь, только рожи мне рыбьи корчишь.

– Какие-какие?

Витька принёс боковое зеркало от машины, где Даша разглядела то же создание, которое так напугало Светлану Николаевну. Выходит, трансформация началась раньше, чем её затащили в озеро.

А Витька даже не подал вида, что что-то не так.

– Не впервой тебе такое зрелище?

Он тяжело вздохнул, будто она спросила о чём-то таком, о чём он хотел бы умолчать, но вопрос поставили ребром. Но всё же решился на откровение:

– Ты, наверное, не знаешь, родилась-то сильно позже. Но у тёть Зины была ещё дочь, Василиса. Красивая, что сердце из груди вырывалось. Так вот, она должна была принять это проклятье, и передать своей дочери.

– И куда она делась?

– Умерла. Очень скоро после вот этого вашего, как вы это называете. И первую ночь я ведь с ней сидел, как сейчас с тобой, – горько усмехнулся Витька: Даша была уверена, что разглядела, как его глаза намокли.

– Я ещё захожу, главное, во двор. Думаю, намучилась ты уже со щукой, пойду заберу бедолагу и котлет передам, а то же с голоду здесь помрёшь. А тебя нет, и свет не горит. А Федька воет, плачет, дождь, а его в будку не загнать, всё на дорогу смотрит. Ну, думаю, всё. Случилось то, о чём меня тёть Зина предупреждала. И пошёл.

– Спасибо, – тихо выдавила из себя Даша, потянувшись руками за чашкой, чтобы хоть немного согреться.

Они просидели до рассвета. Витька довёл ее до двери и в последний момент окликнул, топчась на пороге.

– Ты возьми. Я не знаю, что у вас там за штучки-дрючки, а он надёжнее будет. Не чужая же мне будешь.

И вложил в её руку пистолет.

– Он заряжен, – на всякий случай уточнил Витька. – Ты же умеешь стрелять?

– Нет, конечно!

– Я же учил?

Даша взглянула на него с сомнением, но всё же припомнила те немногие тренировки с бутылками.

– А, тогда, наверное. Боевой, что ли?

– Нет, водяной. Всё, Дашок, детские игры закончились, – сказал он, и, недослушав ответ, побрёл в сторону своего участка.

Глава 5
Рыжая

Родная деревня встретила Витьку самым красивым рассветом из всех, что ему удавалось видеть до ухода на службу.

Мать, похоже, спать совсем не ложилась: едва он закрыл за собой калитку, выбежала на улицу в одном халате без платка и бросилась ему на шею. Она постарела: больше стало седых волосков, вокруг глаз залегли морщины. Она всегда была маленькой женщиной, но будто стала ещё ниже, сгорбилась. Совсем голову потеряла от тоски по единственному сыну.

– Что же ты стоишь, как неродной? – от волнения тараторила она, не выпуская Витькин рукав из пальцев, будто боясь, что он исчезнет, – Заходи, хоть накормлю тебя нормальной едой, а то, небось, голодом вас морили!

– Да всё хорошо, мама, я в поезде поел, – отмахнулся он, стараясь скрыть намокшие глаза.

Но она всё равно усадила его за стол и принялась бегать по комнате, то наливая чай, то подогревая щи, даже в погреб собралась за вареньем яблочным, его любимым. Но здесь Витька уже прервал её лепет и полез сам. Мать, казалось, в любой момент могла упасть и сломаться, как кукла, и больше не склеишь.

Она уже ломалась, когда пришла отцовская похоронка в сорок шестом. Его забрали уже под конец войны, на восток, когда Витьке было три года. Спустя три месяца после получения документа мать похоронила пустой гроб: собрать части было невозможно, да и никто не стал бы этим заниматься на фронте.

Потому, когда Витьку призвали на службу, она перегородила собой порог и заявила:

– Не пущу. Хоть убивай меня, но живая – не пущу.

Витьке тогда пришлось подговорить многих соседей, чтобы как-то её успокоить. Но она не успокоилась. Прогнулась под множеством «Ты чего из него бабу делаешь? У мужика это в крови, а ты его калечишь, женщина», но не успокоилась. Это произошло лишь, когда он вернулся домой. Тогда от её сердца отлегло.

В тот же день собрали стол во дворе, набежали соседи со всей деревни и стали песни петь да плясать до утра. Старшие говорили тосты, хлопали Витьку по плечу и углублялись во времена собственной службы, но Витька не слушал. Как бы он ни старался, а взгляд всё равно тянулся к соседской дочери, Василисе. Она на него не смотрела, всё перебирала свою рыжую косу и поглядывала на братьев, явно утомлённая пиршеством.

С Серёгой и Фомой Витька ещё мальчуганом мяч гонял в школьном дворе, поэтому они не могли не явиться на дембель старого товарища. Пили и закусывали, горланили песни – в общем, не замечали, как неуютно здесь сестре. Их мать, тёть Зина тоже была здесь: они с Витькиной матерью были старыми подругами. Она, как и его мать потеряла мужа на войне. Вот и выходило, что не взять Василису с собой было нельзя.

За несколько лет до армии Витька начал браться за любую работу, какую предлагали в деревне: и огород перекопать, и скотину зарубить, и на ярмарку смотаться продать, что бог послал в огороде. Отец когда-то купил сразу два участка земли, чтобы сын мог не беспокоиться о собственном уголке. Все заработанные деньги Витька вкладывал в строительство.

Он строил собственный дом.

И дела шли хорошо: Витька сам поставил фундамент, возвёл стены, накрыл крышей и даже залил полы бетоном, как это делали в городе. Дела оставались косметические, когда его призвали в армию. Он вернулся с деньгами и был решительно настроен закончить в ближайший год.

И жениться. На Василисе.

Соседи сразу, как пополз слух о его строительстве, начали говорить о женитьбе. Мол, просто так ничего не делают, только на печи лежат. Уже жену наверняка выбрал, да та условия закатила.

Ничего подобного не было: Василиса и знать не знала, что у Витьки на неё какие-то планы. Во всяком случае, он надеялся, что она ничего не понимает, потому что соседи и её братья сразу все поняли.

– Ты парень хороший, работящий, мы бы с радостью породнились, – сказал ему на одной из попоек Фома, когда они вышли на крыльцо перекурить. – Вот только Василиса наша – змея, каких поискать. Она же всю жизнь из тебя выпьет и не подавится. Не советую, ох, не советую, братец. Мало ли девок вокруг, которые за тебя пойдут.

– Мне Василиса нужна, – тихо, но твёрдо ответил тогда ему Витька.

– Как знаешь, – бросил Фома и был таков.

Витька тогда ему не поверил. Василиса производила впечатление скромной и кроткой девушки, каких в деревнях и не встретишь вовсе. Вот Светка, дочь Николы, она была другая: и работящая, и за словом в карман не полезет. И влюблённая в Витьку по уши! На каждой школьной дискотеке если объявляли медленный танец, то она обязательно оказывалась рядом. Краснела до цвета свекольного сока, всё взгляд прятала и не скажешь, что ещё час назад покрывала почём свет стоит старшеклассников, неправильно заполнивших бланки. Отличница, староста класса, в школьном совете.

– Тебе бы в паспортный стол идти работать! – крикнул ей как-то мимоходом Витька, когда она в очередной раз развернула участников Олимпиады по математике за неправильные заявления.

– Ты думаешь? – с благоговением спросила она, пряча взгляд: её напористость как ветром сдуло.

Они с товарищами тогда посмеялись и забыли об этом.

На застолье Светка снова к нему подсела, демонстративно загораживая Василису.

– А ты изменился, – начала она, как ни в чём не бывало будто прерванный на этом месте недавно разговор. – Взрослее стал, что ли.

– Ты тоже, – кивнул Витька, впервые глядя на неё как на девушку, а не заучку с вечно красными щеками. Ни детской припухлости, ни смущения: только гордо задранный нос, милое лицо, раздавшиеся в стороны женские формы. Она стала настоящей красавицей. – Как сама?

– Вот, в районе работаю. К родителям помогать приезжаю, – пожала голыми плечами Светка: уж слишком открытым было её платье. – Паспортисткой.

– Тебе подходит, – ответил тогда Витька, снимая с себя олимпийку. – Возьми, холодно уже.

Светка восприняла этот жест за проявление особого внимания, а не за обычную вежливость. Витька был уже порядком хмельной, и когда Светка с таинственным видом повела его в дом, не сопротивлялся. Они вернулись на улицу – по отдельности, с перерывом в десять минут – никто, кажется, и не заметил их отсутствия.

Только Витька сразу понял, что Василисы не видно поблизости. Сразу же подскочил к Фоме:

– Где сестра твоя? – рявкнул он, вырывая товарища из объятий очередной девки.

Пару секунд Фоме потребовалось, чтобы вставить опьянённый мозг на место и сообразить, что от него хотят. Только потом он весело хмыкнул, отмахиваясь от Витьки:

– Домой, наверное, вернулась! И правильно, нечего ей смотреть на всё это.

Дальше Витька не слушал: в два шага добежал до оградки и увидел, что в соседском доме нет света. Солнце уже давно зашло за горизонт, кто же будет сидеть взаперти, ещё и в полной темноте, хоть глаз коли?

Витька вышел на дорогу, оглянулся. Как вдруг заметил свет в поле. Силуэт отдалялся, но огонь ярко освещал рыжие локоны – она зачем-то сняла платок.

– Василиса!

Он побежал следом, но хоть и казалось, что Василиса медленно уходит, догнать её Витьке удалось только у озера. Она сбросила с себя все одежды и, напевая себе под нос старую песню, зашагала в воду.

– Эй! Ты что делаешь?!

Первой мыслью было то, что она пошла утопиться. В дореволюционные времена девки нередко приходили сюда за этим, когда репутацию было не спасти. То понесла до брака, то муж изменил, то в первую брачную ночь не срослось – всё, в селе больше не жить спокойно. Можно было уехать и начать заново, но далеко не многие на это решались. А вот утопленницами всё дно Серебряного озера было выстлано.

Витьку как током ударило. Неужели Василиса увидела его со Светкой и жить перехотела? Вся Алексеевка знала, что он на ней жениться собирался. Он-то, дурак, думал, что Василиса ничего не понимает, а на самом-то деле все как было?

– Стой!

Она уже успела зайти в воду по колено, когда Витька схватил её за руку и, развернув к себе, прижал. Крепко-крепко.

Свеча упала в воду и погасла. Пение стихло, и мгновение они так и стояли, прижавшись друг к другу. Василисина кожа оказалась ледяной, будто и не жива она была вовсе.

– Ты что, сдурел? – сначала потрясённо и не слишком активно возмутилась Василиса, но сразу перешла на крик. – Отпусти меня! Помогите! На помощь! Убивают!

Витьку её слова отрезвили, и он отшатнулся, как ошпаренный, но руку не выпустил.

– Всё-всё, не ори. Ты только не топись, ладно? Если ты из-за Светки, то…

– Вали отсюда! – прикрикнула разъярённая Василиса, выкручивая руку, и вся кроткость куда-то подевалась.

Вдруг она замерла. Кожа посерела, глаза закатились, и она упала, погрузившись под воду. Едва та сомкнулась над её носом, как силуэт исчез, и Витька загрёб ладонью лишь тину со дна.

Он сразу же нырнул в воду, но только упёрся лбом в дно. Витька нырял снова и снова, кричал, звал, но всё оказывалось без толку. Серебряное озеро было небольшим, и он вместе со школьными друзьями не раз переплывал его вдоль и поперёк на время. И земля чувствовалась под ногами даже в самом глубоком месте – хоть Витька и был рослым, но даже тому же Фоме, явно уступающем ему в росте, вода не доходила до макушки, если тот собирался встать на дно. Потеряться негде. Но он всё равно потерял Василису.

На ватных ногах направляясь к берегу, Витька уже собрался бежать в деревню, и всё равно уже, что Василисины братья такое с ним сделают, когда узнают, как он их сестру не уберёг, что армия покажется манной небесной.

Витька уже почти достиг земли, когда за спиной раздался вибрирующий звук, будто густая каша разогрелась и забулькала на огне, заплёвывая комками.

Озеро также загустело, пошло волнами, и Витька увидел, как со дна поднимается что-то большое и тёмное, как заморское чудовище, о каких в газетах пишут. «Сказки всё это», – говорил Витька, а мать читала с упоением. Ей всегда было интересно, как настоящие люди могут жить. После смерти мужа она совсем разлюбила жизнь, всё ей земля была плохая, на которой ничего не росло, соседи вечно ругаются, не помнишь толком. Витька тогда не осознал, что мать чувствует себя всё хуже и хуже, бытовые дела ей даются тяжелее, бессонницы начали мучить. Не допускал мысли, что ей всего ничего осталось.

Комок тины и водорослей всплыл на поверхность, но Витька, не раздумывая, бросился к нему, не сомневаясь: там его Василиса, просто запуталась она в этих зелёных цепях, ей нужно только помочь.

Он схватил её и потряс, руками раскидывая озерную растительность. Внутри действительно оказалась его Василиса, но холодная-холодная и какая-то даже синеватая в свете полной луны. Хотя вода была – парное молоко прямо, последний месяц ни одной тучи не виднелось над Алексеевкой.

Витька вытащил её на берег, потряс за плечи, перевернул набок, чтобы постучать по спине: вроде это помогает, если наглотаешься воды. Но результата не было: ни один мускул её тела не дернулся. Василиса лежала на земле, такая расслабленная и умиротворенная, будто – Витька не мог себе в этом признаться – мёртвая. Он бывал на похоронах, и именно так выглядели покойники в гробах.

Когда ужас объял его окончательно, у неё внутри послышалось бульканье. И в следующую секунду Василиса закашлялась, хватаясь руками за слабые ростки травы.

Витька выдохнул с облегчением. Но дальше отследить цепочку событий ему не удалось: всё завертелось, набежали люди, укрыли Василису, скрывая её от глаз, повели куда-то. Очнулся Витька только в своём доме, сидя на табуретке. Вокруг был полумрак, мать зажгла лишь пару свечей. Рядом сидели Фома и Серёга, где-то за дверью слышался голос их матери. Тихий и щебечущий, так обычно говорят люди в панике, и чтобы как-то удержаться от истерики, начинают озвучивать все свои действия.

А ещё так делают матери. Все матери, пожалуй. Так они показывают любовь.

– Ты как узнал-то её, скажи? – донёсся до Витьки голос вмиг возбудившегося Фомы, крутящего в руках один из веников-оберегов, что всегда лежал на столе.

Непонятно, сколько прошло времени, прежде чем Витька сообразил, что это вопрос.

– В смысле? Увидел, ясно дело.

– Я бы со страху бы на другой конец деревни убежал, – поделился Серёга, укладывая голову на спинку дивана.

Теперь Витька действовал быстро и решительно: вскочил с места и врезал ему в челюсть. Серёгу отбросило на пол, и Витька бы продолжил, если бы Фома не перегородил дорогу.

– Эй, эй! Остыл, понял! Герой тоже мне нашёлся, что же ты Хозяйку не грохнул, чтобы она не мучилась?

Он заглянул за его плечо, туда, где через щель был виден силуэт Василисы. Точнее, сначала ему показалось, что это Василиса: спина такая же ровная, ноги подогнуты, руки на коленях. Даже в огромной тряпке, в которую замотали безвольное холодное тельце, узнавалась она.

Вот только вместо лица, рыжих волос была чешуйчатая морда с длинной челюстью и впалыми глазами. Василиса обернулась, взглянула прямо на него, и щёлкнули рыбьи челюсти.

Витька отшатнулся, тело покачнулось на ослабевших ногах. Василиса отвернулась, и он мог поклясться, что та всхлипнула. Не щучья голова, нет, а то человеческое нутро, которое в ней ещё осталось. На плечо легла тяжёлая рука Фомы.

– Я же говорил, не связывайся с ней. Рыжая она.

Мелькнула тень их матери, и дверь захлопнулась. Витька вздрогнул, полностью сбрасывая с себя наваждение.

– Что значит «Рыжая»? И какая ещё Хозяйка?

Фома усадил его за стол, сам сел рядом. Из серванта достал рюмки, с улицы принёс оставшийся самогон. Когда разливал, Серёга тоже потянулся к рюмке, но брат его остановил:

– Тебе хватит на сегодня. Иди, соку детского выпей.

Было странно слышать это от младшего брата. Будто они наплевали на даты рождения и сами распределили роли в семье.

Они выпили. Фома мигом наполнил рюмки ещё раз, но Витька отмахнулся:

– Говори уже.

Он всё же опрокинул ещё одну стопку, занюхав её рукавом, удостоверился, что его никто не слышит, и заговорщическим тоном начал:

– Давно это уже творится, сколько не знаю, это лучше у матери спросить. Но Василиска не первая рыжая в нашем роду.

Витька кивнул, хоть и пока ничего не понял: будто Фома ждал одобрения, чтобы продолжить.

– Она с самого детства была такой, с поехавшей крышей. И не надо здесь передо мной кулаками махать. Ты-то её никогда самой собой не видел, а вот я очень даже! Жил с ней, как-никак.

Серега захрапел, всё же провалившись в сон, закинув голову. Фома толкнул того под столом, и он блаженно засопел.

– На всех кричала вечно, что рыбу есть нельзя, она же живая. А вот свинку да кролика жрала так, что за ушами хрустело. На озеро ночами уходила. Я-то наивный думал, на свиданки сбегает, а нет, просто купаться. Венки плела, ни по дому, ни по огороду помощи не дождёшься, всё плетёт да поёт. Как на судьбе написано, понимаешь?

– Нет, – рыкнул Витька, всё больше заводясь. – Ты мне зубы заговариваешь, а я тебя по существу спрашиваю: что она делала там, под водой? Как вышло, что утопилась, а потом ожила? По существу отвечай!

Он стукнул кулаком по столу сильнее, чем рассчитывал: Серёга проснулся от грохота и стал озираться по сторонам, а из комнаты выглянула тётя Зина.

– Вы что здесь делаете? Идите на улицу к остальным, только мешаете здесь.

– Я хочу с ней поговорить, – решительно заявил Витька и даже направился в сторону двери, но та закрылась перед его носом.

Тётя Зина только и успела крикнуть:

– Ага, щас!

Витька стал стучать и сыпать ругательствами, но по ту сторону никто не отзывался. Фома и Серёга почти силой выволокли его на крыльцо. Он сразу же бросился к окну, но то оказалась завешено плотной тканью, из-за которой было непонятно, горит ли там свет.

Фома закурил, угостил Витьку: он явно стыдился своей пагубной привычки, потому пытался приучить к ней всех вокруг. Витька никогда не курил, но теперь с удовольствием затянулся как опытный курильщик.

И сразу же закашлялся.

– Ну, ты слабак! – пожурил его Фома, когда тот затушил сигарету и выбросил. – На чём мы там остановились?

– На озере.

– Так вот: мать нам часто на ночь рассказывала, что водится в нашем озере чудовище: огромная щука, способная обернуться красивой девицей. Когда-то она влюбилась в путника, что присел у воды передохнуть, и явилась к нему. Вот только истинное обличье на человеческое заменить забыла. И знаешь, что случилось?

– Мне плевать. Давай ближе к Василисе.

– Мы почти дошли до этого, – Фома сделал последнюю затяжку и тоже избавился от улики. – Парень трусом оказался и сбежал. А она успела заприметить у него цепочку, золотую вроде как. У нас же здесь когда-то дорога была от Москвы до Оренбургской крепости, много кто из знати захаживал. Вот она и заприметила тогда девчонку, молодую аристократку, с похожей цацкой.

– И утопила?

– Почти. Стёрла ей память о прошлой жизни и оставила только навязчивую мысль: найти того барина. Стоит ли говорить, что он больше никогда этой дорогой не ездил, – Фома тяжело вздохнул, заглядывая в окрашивающееся жёлто-красным небо и продолжил, – тётка Дуся была бездетной, вот и приютила девочку, а родные родители небось и не вспомнили. С тех пор таскала она ей мужиков всяких, но только с побрякушками. А потом и дочь родила. А потом и та родила. Рожали-рожали, да до Василисы дорожались. И хозяйка всегда помечала ту, что себе заберёт. Волосы рыжим красила. Прямо как этот рассвет.

– Хочешь сказать, что Василиса теперь… ну…

– Одна из них, да. Забрала её себе Хозяйка. Теперь ждать у неё рыжей дочери.

– Ей мало тех, кто и так топит путников? Мавок-то у нас полно, – Витька, наконец, начал понимать, как именно стоит мыслить, чтобы понять происходящее. Иначе крыша точно потечёт.

– Не мавки это вовсе, а усопшие служанки. Мавка – слишком общее название для всех этих тварей.

– Это можно исправить?

– Не знаю. Василису уже не исправишь. Но, по сути, если убрать Хозяйку, то и служить ей больше не придётся.

Витька присел на скамью и схватился за голову. Что же это произошло за прошедшую ночь? Ещё вечером он думал о доме, о женитьбе с Василисой, а теперь всерьёз обсуждает местные предания. Про Серебряное озеро всегда ходила молва, что топит оно путников, нельзя близ останавливаться, пить или купаться тем более. Но местных вода не трогала, и маленький Витька без страха купался там до посинения. А теперь, выходит, что всё-таки забрало озеро у него жизнь, но не собственную, а любимую, так и не ставшую родной.

– Это на Василиску особо не повлияет, – снова заговорил Фома, присаживаясь рядом. Витька уже успел забыть о нём. – Будет как мать и детей растить, и щи варить. Ворожить иногда вечерами, травы там запасать, ты ничего и не увидишь. Я вот и не догадывался, пока сестрице шестнадцать не стукнуло, и мать не завела об этом разговор.

Фома ещё много чего говорил, непонятно, успокаивая себя или Витьку. Разрушились все планы, что он собирал по кирпичикам. Всё разрушилось. Теперь ему остаётся только станцевать на обломках и двигаться дальше, к новой цели.

Было ли Витьке страшно? Безумно. Так, пожалуй, как сейчас, только в пять лет, когда на него летел мопед, с управлением которого дядька Никола не мог справиться.

Но он же не из трусливых, верно? За семью надо бороться, так мать всегда учила. И Витька будет. И победит.