Текст книги "Цена вопроса. Том 2"

Большаков

Вечер получился неожиданно спокойным и милым, Юлия Львовна перестала дуться, дети, вопреки обыкновению, сидели дома, в квартире царила атмосфера покоя и умиротворения. Никто не сердился, не нервничал и не выяснял отношения, и Константин Георгиевич уселся ужинать, еще питая пусть и слабую, но все-таки надежду на несколько часов отдыха: несмотря на выходной, ему все-таки пришлось сегодня быть на службе.

Последний разговор с капитаном Дзюбой, состоявшийся во второй половине дня, вселил некоторую уверенность в том, что парень справится с заданием. Ну какой же молодец, какая умничка! Впрочем, молодцы все: и Ромка, и ребята, которые ему помогали. Большаков по собственному опыту знал, что такую сложную комбинацию фактов невозможно осмыслить и правильно интерпретировать в одиночку в короткие сроки. Законы мышления таковы. Тут приходится выбирать: либо ты работаешь один, но на это уходит очень много времени, либо ты работаешь быстро, но тогда уж в команде. Шерлок Холмс – это, конечно, классно придумано, но не жизненно. Да и сроки над великим сыщиком не висели, он был птицей полета свободного и высокого.

Теперь тремя убийствами, совершенными неизвестно кем и неизвестно почему, будут заниматься серебровские и шолоховские полицейские, а задачей Ромки так и останется вычисление траектории движения и внутренних закономерностей деятельности Игоря Пескова, чтобы можно было спрогнозировать его следующий шаг и понять, где беглеца можно отловить. Достоверное исключение из серии одного убийства позволит избежать искажений и не наделать ошибок в этой работе. Если первоначально Роман исходил из того, что для Пескова убийство – дело не простое и ему требуется время на психологическое восстановление, то теперь этот постулат выглядит довольно сомнительно. Без шолоховского эпизода интервал между убийством в Сереброве 17 мая и следующим, в лесопарке города Дворецка, 3 августа, получался внушительным, два с половиной месяца. А вот следующие интервалы – уже по месяцу с маленьким хвостиком, то есть вдвое короче. Вывод? Песков понял, что так много времени на подготовку и восстановление ему не нужно и не такое уж страшное и тяжелое это дело – лишить другого человека жизни. Разница в характеристике, казалось бы, невелика, но очень важна, если хочешь правильно понять, как Песков мыслит и как чувствует. Спасибо Орлову, он собирает столько информации, сколько может, и это позволит теперь Дзюбе анализировать факты, опираясь хоть на какую-то платформу, довольно, впрочем, шаткую… Но другой все равно нет. И создавать ее некогда.

Одним словом, оснований для радужного оптимизма пока маловато, но и впадать в отчаяние рано. И можно хотя бы пару часов насладиться возможностью расслабиться и отдохнуть, пользуясь тем, что дети дома и нет необходимости волноваться за них, а жена в хорошем настроении и не заводит снова и снова разговор о приемном ребенке… Как жаль, что такие вечера выпадают на долю полковника Большакова нечасто!

Все было хорошо в этот вечер: и Юлия выглядела посвежевшей и помолодевшей, и еда казалась необыкновенно вкусной, и дети ничем не огорчили, даже напротив, обрадовали сообщением, что на Новый год никуда не поедут и останутся праздновать дома с родителями. Правда, Константин Георгиевич заподозрил, что решение это было не совсем добровольным и явилось скорее результатом трагических монологов Юленьки о том, что дети выросли и она теперь чувствует себя брошенной и никому не нужной… Но важно, что дочь и сын услышали маму, посовещались, сделали выводы и приняли решение. Хорошее решение. А это означает, что им с Юлей удалось воспитать умных и добрых детей, умеющих слышать чужую боль и сочувствовать ей.

Эти благостные размышления, фоном к которым служило бормотание телевизора – Юля увлеченно смотрела американский сериал про медиков, – были прерваны телефонным звонком. Оба аппарата – и служебный, и личный – лежали рядом, на столе. Рингтон был от личного номера. Большаков почуял недоброе: кто в такое время станет звонить? Поздний вечер… Неужели с Шарковым беда? Нет, только не это!

– Константин Георгиевич? – раздался в трубке незнакомый мужской голос.

– Да, слушаю вас.

– Город Серебров, Анна Зеленцова и капитан Дзюба, – лаконично сообщил голос.

Неожиданно. Необъяснимо. Но разобраться нужно быстро.

– И? – вопросительно произнес Большаков, невольно заражаясь навязанным собеседником телеграфным стилем.

– Мне нужна ваша помощь. В обмен – информация, которая может быть для вас полезной. Очень полезной.

– Слушаю.

– Только при личной встрече. И лучше поскорее.

Вот это точно, лучше поскорее. Если речь идет о деле, которое может стоить жизни Шаркову, то нельзя терять ни минуты. Ромка там, в Сереброве и Шолохове, почти не спит, уже еле живой, сегодня при общении по скайпу Большаков с трудом узнал бравого рыжеволосого капитана: голубые, всегда такие яркие и живые глаза потухли и словно подернулись мутной пленкой, приобретя нездоровый сероватый цвет, лицо осунулось, проступили носогубные складки. Разве имеет право Большаков требовать от парня такой изнуряющей работы и при этом наслаждаться домашним уютом и покоем в обществе супруги и детей?

– Куда ты? – встрепенулась Юлия Львовна, когда муж встал с дивана, вышел в прихожую и начал одеваться.

– Мне нужно по работе.

Юлия Львовна картинно вздохнула. За много лет внезапные изменения планов, ночные звонки и прочие вещи, обычно сопровождающие жизнь оперативников, да и многих других сотрудников полиции, стали для нее привычными, не вызывали ни удивления, ни ропота, ни упреков. Но горестно вздохнуть и изобразить неудовольствие – это же святое!

– Надолго? – спросила она.

– Не знаю, пока не могу сказать. Как получится. Не жди меня, ложись спать.

Он застегнул куртку и сунул в карман бумажник и ключи от машины. Встреча с незнакомцем состоится здесь же, во дворе дома, но кто знает, чем она закончится? Вполне возможно, придется потом куда-то ехать.

* * *

– Откуда у вас мой адрес?

Это было первым, о чем спросил Большаков, когда к нему подошел сухощавый, среднего роста мужчина в хорошо сшитом пальто и с дорогой дорожной сумкой, висевшей на ремне через плечо.

Об адресе Константин Георгиевич подумал в первую очередь, еще пока разговаривал с незнакомцем по телефону. На вопрос «Где?» тот сказал, что будет возле дома Большакова через три-четыре минуты. Значит, приехал заранее и только потом позвонил.

– Я объясню и про адрес, и про телефон. Но потом, хорошо? Сначала поговорим о деле.

– Поговорим, – согласился полковник. – Я вас слушаю.

– Вы знаете, кто такая Анна Зеленцова?

– Разумеется. Дальше.

– Вам известно, что она сдает одну из принадлежащих ей квартир?

– Известно.

– Вам известно, что имя ее нынешнего квартиранта – Никита Никоненко?

– Нет, впервые слышу. Это важно?

– Может быть. Константин Георгиевич, не требуйте от меня сейчас никаких объяснений, время дорого, просто выслушайте и, пожалуйста, поверьте. Вы видите – я не торгуюсь с вами, не оговариваю условия предварительно, я готов первым дать вам информацию, не имея никакой уверенности, что вы мне за нее заплатите. Я поступаю так только потому, что у меня безвыходная ситуация и мне больше не к кому обратиться за помощью.

– Слушаю вас, – повторил Большаков.

– Никита Никоненко регулярно взламывает информационные базы органов внутренних дел. Мне кажется, вас это должно заинтересовать.

– Вы имеете в виду базы Сереброва?

– Я имею в виду базы по всей стране.

Полковник Большаков славился среди коллег невероятной выдержкой и самообладанием. Но сейчас он окаменел. Вот, стало быть, как…

– Я могу быть уверенным в точности этой информации?

– Абсолютно. Я видел компьютер Никоненко собственными глазами. И копался в нем тоже сам. Более того, я скачал имеющиеся в нем данные и могу их предоставить.

– Я понял. Что вы хотите взамен?

– У меня похитили дочь, – голос незнакомца предательски дрогнул. – Мне дали сорок восемь часов на решение вопроса, из них прошли уже семь. Я обратился за содействием, но мне было отказано. Больше мне некого просить, только вас.

– Что от вас требуется? Собрать деньги? Много?

– Нет, они не хотят денег. Они хотят, чтобы было обеспечено принятие нужных процессуальных решений. На самом верху.

Большаков помолчал. Ему стало зябко, куртка легковата для такой холодной погоды. Хорошо, что машина припаркована совсем рядом. Вот и ключи пригодились.

– Давайте сядем в машину и начнем все сначала, – предложил он.

Незнакомец не возражал. По тому, как тяжело он плюхнулся на сиденье, Большаков понял, что тот очень устал. Ужасно устал.

Все устали, и у всех цейтнот: у Шаркова, у Большакова, у Ромки, вот и у этого типа тоже. Что ж за жизнь такая…

Константин Георгиевич завел двигатель, включился обогреватель, скоро в салоне станет тепло и комфортно. Уже через несколько минут после того, как человек, назвавшийся Русланом Фалалеевым, начал говорить, полковнику стало ясно, что придется звонить Шаркову и ехать к нему.

То, что рассказывал этот человек, делало картину мира совершенно иной.

* * *

– Периодически я следил за Шарковым и за вами. Смотрел, где вы бываете, помимо службы, когда возвращаетесь домой, наблюдал, как тратите деньги. За некоторыми вашими активистами тоже приглядывал. В общем, обычная работа наружки. Они хотели держать руку на пульсе, чтобы вовремя отреагировать и перехватить у вас инициативу. Поэтому я знаю, где вы живете. В последнее время ваши встречи на квартире у Ионова стали чаще, и я об этом доложил. Вскоре мне сказали, что вы с генералом Шарковым отправили своего человека в командировку в Тавридин, и я получил задание поехать следом за ним и выяснить, зачем вы его туда послали. У моих работодателей появились основания считать, что вы приступили к финальной части реализации вашего плана. Они хотели проверить, так это или нет.

– Какие основания у них появились? – спросил Большаков, стараясь ехать как можно быстрее и при этом ни в кого и ни во что не врезаться. Типичная картина для московского климата: сначала долгий дождь со снегом, потом налетает жгучий морозец, и дорожное покрытие моментально превращается в полигон для отработки навыков экстремального вождения.

– Они увидели, что Шарков резко изменился. Стал более нервным, более рассеянным, начал срываться на подчиненных, чего раньше за ним не замечалось.

Ну да, подумал полковник, они же не знали, что Валерий Олегович болен и каждую минуту ждет смерти. На что еще можно было списать такое изменение в поведении? Только на то, что наша программа вступила в решающую фазу и Шарков постоянно думает о ней, нервничает и беспокоится. Они неправильно интерпретировали факты, а в результате попали в точку: действительно, от того, как разрешится нынешняя ситуация, зависит жизнь программы. Что ж, и такое бывает.

Программу профессора Ионова закрыли в 2010 году. Но о ней не забыли. И за теми, кто остался верен идеям Ионова, наблюдали. Выжидали. Ловили момент, чтобы использовать дышавшую на ладан программу максимально эффективно и загрести жар чужими руками. Пусть система захлебнется, пусть власти придут к выводу, что ее нужно перестраивать, но, как это чаще всего и случается, вся перестройка превратится в банальную перестановку кадров. Министра снимут, преданные ему кланы, так надежно окопавшиеся в своих кабинетах, разгонят, и можно будет сформировать новый корпус борцов за собственные интересы. Пусть энтузиасты-ионовцы трудятся, пусть, можно даже иногда им и помочь – подбросить жирненького спонсора, готового расстаться с деньгами сегодня в обмен на гарантии всяческих преференций и привилегий в будущем, при обновленном МВД.

«Грех так говорить, но как же вовремя от Шаркова ушла жена! – думал Константин Георгиевич, паркуя машину возле подъезда, в котором жил генерал. – По крайней мере, есть возможность все обсудить прямо сейчас, не теряя ни минуты. Была бы Елена дома – ничего бы не вышло. Вроде бы и плохо, что с женой так получилось, да еще в тот момент, когда не помешала бы поддержка близкого человека. Но, с другой стороны, для дела обернулось хорошо. Две стороны одной медали… Для Фалалеева плохо, что с дочерью беда, а нам на пользу пойдет. Опять же грех так говорить, но хорошо, что он так любит свою дочку и свою семью, готов идти на любые крайние меры ради них. Да, он, не задумываясь, предал тех, на кого работает и кто платит ему деньги, и я, по идее, должен его осуждать или, по крайней мере, относиться с недоверием. Какие-то умные слова были про единожды солгавшего… Единожды предавший, кто тебе поверит? Кто поверит? Я. Я, Константин Большаков, сумасшедший отец, бесконечно волнующийся за своих детей, его пойму и ему поверю. Времени нет ни у нас, ни у Фалалеева, а нехватка времени – плохой советчик. Время, время… Тает прямо на глазах».

– За кем еще вы следили, помимо меня и Шаркова? – спросил он своего спутника, когда они поднимались в лифте.

Фалалеев назвал несколько фамилий. Имени адвоката Бориса Орлова среди них не было. Наблюдали только за теми, кто официально работал над программой до момента ее закрытия, до 2010 года, видимо считая их преданными последователями профессора Ионова, требующими особого внимания. Это хорошо. Должно же было хоть в чем-то повезти! Если за Орловым не наблюдали, то и об Игоре Пескове не знают.

Шарков впустил их в квартиру, хмурый, собранный, сосредоточенный, но очень бледный. Устал? Расстроен? Или нездоровится? Полковник Большаков одернул себя: не до сантиментов сейчас. Нужно спасать жизнь Шаркова. Нужно спасать программу. Нужно спасать девочку, дочку Фалалеева. И все это нужно делать быстро. Переживания – долой, теперь только дело.

Валерий Олегович слушал гостя внимательно, часто перебивал уточняющими вопросами, то кивая, то огорченно качая головой. Получив всю информацию, касающуюся программы и интереса к ней, захлопнул блокнот, в котором делал пометки по ходу разговора, и сказал:

– Ну а теперь, Руслан Максимович, давайте подробнее поговорим о вашей дочери. Характер, мышление, привычки, вкусы, круг общения.

Как ни был озабочен и расстроен Большаков, все-таки легкой улыбки он в этот момент не сдержал. Они с генералом всегда думали одинаково. Реагировали по-разному, это правда, а вот мысли и соображения им в голову приходили одни и те же и, как правило, в одно и то же время. Семнадцатилетнюю девчонку, которая не любит покоя и одиночества и постоянно проводит время в компаниях, похитить не так просто. На родителей ей наплевать, она их не слушается и вообще о них не думает. Нахальная, уверенная в себе, значит, может дать отпор. В школе и даже еще в детском саду всегда была заводилой, лидером. Вероятнее всего, эту позицию она сохранила и во внешкольной компании, а лидер вряд ли будет возвращаться домой в одиночестве, особенно поздно вечером или ночью; рядом всегда крутится стайка «шестерок», провожающих свою «звезду» чуть не до дверей квартиры. От уверенности в себе недалеко и до самоуверенности, а самоуверенность – штука опасная, ибо заставляет думать, что ты самый умный и что обмануть других – плевое дело. В общем, идея продуктивная, можно попробовать ее раскрутить. Полковник быстро прикинул, кого можно попросить помочь, но так, чтобы не производить ненужного шороха. Кузьмича, пожалуй, можно, он все сделает быстро и вопросов задавать не станет. И, наверное, Хана.

Домой Большаков вернулся без малого в три часа ночи. Жена тихо спала на своей половине кровати, дочь, по-видимому, тоже угомонилась, хотя не исключено, что лежит в постели в наушниках и смотрит кино, а из комнаты сына доносилась приглушенная английская речь: Славик общался по скайпу со своей американской подружкой, с которой познакомился на форуме поклонников певицы Милен Фармер. Вот чем хороша юность! Можно полночи не спать, а то и вовсе не ложиться до самого утра, и потом весь день прекрасно себя чувствовать и вполне исправно функционировать. После сорока уже не то…

Дзюба

Люша отказалась поселиться у Анны и попросила в Сереброве довезти ее до дома, где жила какая-то родственница.

– Старушку пора навестить, давно я у нее не была, вот и совмещу, – объяснила она.

Когда добрались до дома Анны и поднялись в квартиру, Дзюба почувствовал, что сейчас рухнет в постель без сознания. Днем ему казалось, что четырех часов сна, которые он себе позволил утром, вполне достаточно для обеспечения полной работоспособности, но теперь, после вождения машины по плохой дороге и в темноте, капитан осознал, что существенно переоценил собственные силы. Надо принять душ и завалиться спать. И проспать крепко и сладко до завтрашнего утра. Только не забыть проверить телефон: Роман слышал, что приходили сообщения, но дорога была настолько тяжелой, а видимость такой плохой, что отвлекаться на то, чтобы достать телефон и читать тексты, он не рискнул. Все-таки не один ехал, а с двумя молодыми женщинами, и не дай бог, если что…

Непрочитанных сообщений оказалось много, два – от мамы, два от Большакова, остальные от друзей и коллег. Мамины сообщения можно открывать только в том случае, если точно знаешь, что можешь сразу ответить. Мама у Ромки такая, что с ней не забалуешь: если под отправленным сообщением надпись «доставлено» меняется на надпись «прочитано» с указанием времени, то попробуй только не ответить! Сразу же начинаются волнение и паника на тему «ты прочитал, но не ответил, значит, у тебя что-то случилось». Почему-то просто не прочитанное сообщение не вызывало у мамы таких страхов, к ситуации, когда человек не может воспользоваться телефоном, она относилась с полным пониманием и хорошо знала слова «совещание», «работа», «села батарея», «нет сети». А вот если человек сообщение открыл и прочитал, то есть телефоном воспользовался, но ничего не написал в ответ или не перезвонил, это могло в глазах матери означать только ужасную беду, граничащую с катастрофой. Логики в этом, по мнению капитана Дзюбы, не было никакой, но он уже давно смирился. Несколько секунд подумал над последовательностью действий и решил начать с маминых сообщений. Прочитать и сразу ответить. Не заставлять ее волноваться лишний раз.

«Я в порядке, сыт, здоров, скоро вернусь», – быстро отбил он ответ на все многочисленные мамины вопросы. Добавил какой-то смайлик, не особо рассматривая выражение нарисованных круглых рожиц.

Теперь сообщения Большакова. Первое было отправлено примерно полтора часа назад: «Взял с собой племянника, Фокин Алексей Юрьевич, 1992 г.р. Фото завтра». Второе сообщение оказалось более коротким и более тревожным: «Не уезжай. Будь готов к связи». Дзюба почувствовал, как сорвалось и быстро заколотилось сердце. В Москве было около полуночи, когда Константин Георгиевич отправил это сообщение. Почему не подождал до утра? Что за срочность? Что там случилось? Еще сегодня вечером, до отъезда из Шолохова, Ромка разговаривал с полковником по телефону, и Большаков согласился с тем, что Роману осталось только окончательно прояснить ситуацию с убийствами на железнодорожных путях и на водохранилище, на что вряд ли потребуется больше двух-трех дней, после чего съездить в Елогорск и Дворецк, если что-то еще останется неясным, и можно возвращаться в Москву, дабы не раздражать начальство и товарищей по работе. Все, что требовало личного присутствия, уже сделано, а анализировать информацию можно и в Москве.

А вот теперь, похоже, планы изменились.

Роман быстро принял душ и улегся в постель, положив телефон на пол рядом с изголовьем и проверив, на полную ли громкость включен сигнал вызова: при такой усталости немудрено ничего не услышать.

Звонок Большакова с большим трудом выдернул его из глубокого сна. В комнате было совсем темно, поди разбери, ночь или уже раннее утро. Роман, не открывая глаз, нащупал мобильник, поднес к уху.

– Хочу тебя обрадовать, – голос полковника Большакова звучал устало и одновременно как-то странно: не то растерянно, не то подавленно. – Похоже, квартирант Анны Зеленцовой – племянник Пескова. Живет по липовому паспорту, взламывает базы УВД и поставляет дядюшке информацию. Так что сиди неподвижно, как статуя, и глаз с него не спускай.

Сон слетел с Дзюбы мгновенно. Он ничего не спрашивал, пытаясь переварить услышанное.

– Это точно? – наконец выдавил он. – Такое совпадение… Как-то сомнительно.

– Вот мы и будем в ближайшие часы разбираться, совпадение это или нет, – сухо ответил Большаков. – И это все не точно, это пока только предположение. Но на всякий случай делай все так, как будто это установлено. Сегодня в шестнадцать часов по Москве совещание с Верой Максимовой, Орлов доложит, а мы обсудим. И пожалуйста, будь аккуратным и осторожным, во всех смыслах. За тобой могут смотреть отсюда.

– Я понял.

На самом деле Дзюба ничего не понял, по крайней мере в первый момент. Он посмотрел на светящийся дисплей телефона – 3.46. Самое удачное время для принятия стратегических решений, нечего сказать! Нехотя откинул одеяло, встал, босиком дошлепал до кухни, включил чайник, вынул из холодильника лимон, разрезал пополам, выдавил пол-лимона в чашку, залил теплой водой. Выпил.

Немного полегчало. Ему всегда хорошо помогала очень кислая тепловатая вода, если нужно было встряхнуть организм.

Квартирант Никита Никоненко – на самом деле Алексей Фокин, племянник Игоря Пескова? Вот же черт! Недаром, ох, недаром у Ромки еще на пути в Тавридин, в самолете, возникло ощущение, что он где-то промахнулся. Чего-то не доделал или сделал не так. Он совершенно упустил из виду младшего ребенка Лидии Фокиной, он не задал о нем ни одного вопроса ни Валентине Семеновне, ни ее дочери Лидии, ни бывшей жене Пескова. Что его сбило с толку? Слово «младший», которое как будто автоматом отсекало возможность всерьез рассматривать эту кандидатуру? Или он, Ромка, повелся на интонации Валентины Семеновны и Лидии? Потому что, если верить этим интонациям, Игорь Песков никаких особенных родственных чувств к семейству Фокиных не питал, общался с ними очень редко, знал, что кузина относится к нему крайне негативно. Вполне понятно, что при таких исходных условиях близкие контакты Пескова с племянником весьма маловероятны.

Ну ладно, на самом деле совсем нетрудно объяснить тот факт, что он, капитан Дзюба, промахнулся и на полном ходу пролетел мимо очевидного. Обычная ошибка, любой человек на протяжении жизни совершает тысячи подобных оплошностей. И то, что Алексей Фокин использует поддельные документы, тоже нормально: дядюшка Игорь позаботился не только о себе, но и о племяннике. Песков прекрасно понимал, что его будут искать, и точно так же предполагал, что очень скоро станет известно и об отъезде Алексея, а сложить два и два Большаков и Орлов смогут без труда. Если оставить мальчишке настоящие документы, то вся комбинация потеряет смысл: через племянника моментально найдут и дядю. Нет уж, прятаться так прятаться, по-серьезному, по-взрослому.

Но как объяснить появление Алексея Фокина, пусть и под именем Никиты Никоненко, у Анны? Именно у Анны, сотрудничающей с программой, тесно общающейся с Аркадием Михайловичем, серебровским куратором. У той самой Анны, которую назначили быть помощницей и якобы возлюбленной капитана Дзюбы. Можно, конечно, допустить, что утечка идет от кого-то из задействованных в программе, но… Не получается. Никита снимает квартиру у Анны давно, уже несколько месяцев, а решение отправить Дзюбу в Серебров принято только на минувшей неделе. Никто, даже самый гениальный преступник, не смог бы предвидеть, что оперативника из Москвы пришлют именно сюда, в Серебров, и поселят именно в этом доме. Тогда как?

«А никак! – с неожиданной для самого себя злостью подумал Роман. – Надо заставить себя уснуть и попытаться выспаться. Есть умные люди – Большаков, Вера, Орлов, вот пусть у них голова и болит. От меня сейчас все равно никакого толку, мозги – как улей, набитый больными пчелами».

И тут же стало стыдно. Совестно. «Пусть у них голова и болит…» Гадость какая. Недостойная взрослого ответственного человека мелкая гадость. И даже низость. Сам ведь говорил Анне недавно: нельзя обещать людям помощь, давать надежду и потом нырять в кусты. Люди на тебя полагаются, уверенные в твоей тщательности и добросовестности, в том, что ты не подведешь, не слиняешь, как крыса с тонущего корабля, не начнешь прятаться за усталость и «больше не могу». Стыдно.

Ему было не по себе от такой взрывоопасной смеси злости и стыда. Роман вдруг вспомнил, как удивлялся когда-то в детстве, читая в книгах про шпионов о пытке бессонницей и о том, что человек может сойти с ума, если ему не давать спать. Никак не мог он в те времена понять, какая связь между отсутствием сна и психическим здоровьем. И только на оперативной работе Дзюба на себе прочувствовал последствия бессонницы. В том числе и такие, как сейчас: взрывы немотивированной злости, неадекватные реакции, от которых всего четверть шага до неадекватных решений. «Хорошо, что сейчас ночь, – вяло подумал он. – И хорошо, что никого нет рядом, по крайней мере, я никого не успел обидеть».

Он добрел до дивана и залез под одеяло. Едва начал засыпать, как сердце снова подпрыгнуло и заколотилось. Вспомнились последние слова Большакова: «За тобой могут смотреть отсюда». Точно ли он сказал это слово – «отсюда»? Или Ромке спросонья показалось? И если сказал, то что оно означает? «Смотреть» – вполне понятно, они и смотрят, люди из Тавридина, и объяснение этому давно получено. А «отсюда» в устах Большакова недвусмысленно переводится как «из Москвы». Меры, принятые генералом Шарковым для организации командировки Дзюбы, вызвали у кого-то большие подозрения? Почему? Что у них там, черт их возьми, происходит? Да еще среди ночи…