Текст книги "Украденный сон"

Настя точно знала, по какому принципу она будет отбирать стажера.

Принцип этот подсказал ей широко известный графический тест Равена. Тест состоял из шестидесяти задач, пятьдесят девять из которых построены на одном и том же принципе и различались только по степени сложности: если первые шесть были примитивно простыми, то начиная с пятьдесят четвертой для поиска правильного ответа требовалось значительное напряжение, связанное с необходимостью удерживать глазами и отслеживать несколько показателей одновременно. Пятьдесят девять задач, таким образом, проверяли способность испытуемого сконцентрировать внимание и быстро принять решение в условиях ограниченного времени. Помимо многого другого, тест Равена показывал, умеет ли испытуемый сосредоточиться и не впадать в панику при цейтноте. А вот последняя, шестидесятая, задача была очень коварной, ибо, будучи на удивление простой, основывалась на совершенно ином принципе. Если испытуемый сумел решить последнюю задачу, это означало, что он умеет взглянуть на задачу со стороны, подняться над ней и поискать новые пути, а не двигаться в заданном направлении, тупо пытаясь открыть замок тем же ключом, что и раньше, на том лишь основании, что предыдущие замки легко открывались именно этим ключом. Конечно, говорила себе Настя, с точки зрения физика, пятьдесят девять экспериментов – вполне достаточно, чтобы сделать вывод о шестидесятом. А с точки зрения математика, это далеко не так. И Настя искала среди слушателей того, у кого окажется мышление именно математическое.

Она порылась в старых записях, позвонила двум знакомым сотрудникам ГАИ и составила наконец задачу, на примере которой будет проводить практическое занятие.

– Как дела? – улыбаясь, поинтересовался Ольшанский у вошедшей в кабинет Насти.

– Плохо, Константин Михайлович. Надо начинать все сначала.

Она села за стол и приготовилась к длинной беседе. Но следователь, судя по всему, ее намерений не разделял. Он мельком взглянул на часы и вздохнул.

– Почему надо начинать сначала? Почему нельзя двигаться дальше?

Настя не ответила на вопрос, ибо ответ был трудным и для нее самой, и для Ольшанского.

– Нужно повторно допросить Бориса Карташова, друга Ереминой.

Следователь медленно поднял голову и, не мигая, уставился на нее.

Из-за толстых линз в очках глаза его казались маленькими, и оттого лицо было неприятным, а взгляд – сверлящим.

– Зачем? Ты обнаружила что-то, что позволяет его подозревать?

Настя и в самом деле кое-что обнаружила, но, во-первых, это не давало оснований подозревать Бориса Карташова, а во-вторых, она вообще не была уверена, что то, что она обнаружила, представляет какой-то интерес. Чтобы укрепиться в своих мыслях, ей просто необходим был повторный допрос.

– Я вас очень прошу, – упрямо повторила она, – допросите, пожалуйста, Карташова. Вот список вопросов, ответы на которые надо непременно получить.

Настя достала из сумки сложенный листок и протянула следователю. Тот, однако, листок не взял, а вместо этого вытащил из стола бланк отдельного поручения.

– Хорошо, допрашивай, – сухо произнес он, быстро заполняя бланк.

– Я думала, вы сделаете это сами.

– Зачем? Это же у тебя появились вопросы к Карташову, а не у меня. По крайней мере, ты сможешь задавать их до тех пор, пока не получишь ответ, который тебя устроит. А то вдруг тебе результаты моего допроса тоже не понравятся.

– Ну зачем вы так, Константин Михайлович, – укоризненно сказала Настя. – Я же не говорю, что предыдущий допрос проведен плохо. Просто в деле открылись новые обстоятельства…

– Какие? – Он резко поднял голову.

Настя молчала. Она привыкла доверять своим, пусть даже неясным, ощущениям, но никогда не рассказывала о них, пока не получала в руки факты.

Дело об убийстве Виктории Ереминой вовсе не было запутанным делом, в котором было много противоречивой информации. Все, что Насте удалось узнать, было логичным и стройным, но не проливало ни малейшего света на вопрос о том, где была погибшая с 22 октября до 1 ноября, когда ее, судя по всему, задушили. Если девушка и впрямь находилась в состоянии острого психоза, то она могла уйти или уехать куда угодно, познакомиться с кем угодно, и никакой нормальной логике ее поступки не подчинялись. Когда человек в здравом уме, то его можно искать у родственников или знакомых, и вопрос только в том, чтобы как можно полнее установить круг этих людей. А угадать возможные маршруты передвижения сумасшедшего – занятие пустое. Уходит человек из дома без документов куда глаза глядят… Труп обнаружен местными жителями случайно, ягодно-грибная пора прошла, в лесу людям в ноябре делать нечего. Повезло, что хотя бы опознать сумели, и то лишь благодаря тому, что было заявление о розыске. Нет, убийство Ереминой не было запутанным. В деле было поразительно мало информации, а это было еще хуже.

Хотя ответ из ОВИРа еще не поступил, Настя мысленно распрощалась и с той версией, на которую так надеялась еще два дна назад. Обнаруженное ею «кое-что» подсказывало, что Вика убита не каким-то заграничным любовником, что дело здесь совсем в другом…

– Так какие появились новые обстоятельства? – тихо и очень жестко спросил Ольшанский, протягивая ей бланк с поручением на допрос Бориса Карташова. – Ты мне не ответила.

– Можно, я отвечу вам после допроса?

– Хорошо, ответишь после. Но имей в виду, Каменская, утаивать от меня информацию ты не имеешь права, даже если считаешь, что она не важна для дела. Мы с тобой работаем в первый раз, поэтому я тебя по-хорошему предупреждаю, что со мной эти фокусы не пройдут. Узнаю – за шкирку выкину, как паршивого котенка. И ни к одному делу, которое будет находиться в работе у следователей городской прокуратуры, тебя больше никогда близко не подпустят. Уж об этом я позабочусь. Не думай, что ты самая умная и можешь решать, что годится для дела, а что – нет. И не забывай, что процессуальное лицо – я, а не ты, поэтому играть будешь по моим правилам, а не по тем, которые у вас на Петровке приняты. Усвоила?

– Я все поняла, Константин Михайлович, – пробормотала Настя и быстро выскользнула из кабинета следователя. "Не зря я его не люблю, – зло подумала она. – Вот как разошелся. Хам трамвайный!"

Надо было позвонить Карташову и договориться о встрече. Настя спустилась на второй этаж, где, как она знала, располагался кабинет ее сокурсника, ныне старшего помощника прокурора. Она позвонит оттуда, на уличные автоматы надежда слабая: они или не работают, или требуют как раз тех монет, которых у нее не окажется.

Настя никогда не составляла мнения о людях с первого взгляда. Но Борис Карташов понравился ей сразу.

Когда он открыл ей дверь, огромный, почти двухметрового роста, в джинсах, байковой рубашке в сине-белую клетку и темно-сером свитере из верблюжьей шерсти, Настя попыталась сдержать улыбку, но не справилась с собой и расхохоталась. Слезы текли из глаз, и, сотрясаясь от приступов смеха, она успела подумать, что, слава Богу, не красила сегодня ресницы, иначе все лицо было бы в потеках от туши.

– Что с вами? – испуганно спросил хозяин. Но Настя лишь махнула рукой. Расстегнув куртку, она протянула ее Карташову, и тут он сам начал судорожно всхлипывать от смеха. Настя была одета в точно такие же джинсы, в такую же сине-белую рубашку, а ее свитер из верблюжьей шерсти был чуть-чуть светлее, чем у Бориса.

– Мы с вами как из одного инкубатора, – сказал Карташов, с трудом переводя дыхание. – Вот уж не думал, что одеваюсь, как работник уголовного розыска. Проходите, пожалуйста.

Оглядывая квартиру художника, Настя недоумевала, почему Гордеев назвал его «богемным». Ничего богемного в любовнике Вики Ереминой не было – ни во внешности, ни в одежде. Короткие волосы, довольно густые, но с начинающей появляться плешью на макушке, аккуратные усы, крупный, пожалуй, несколько длинноватый нос, атлетическое сложение спортсмена. Ни малейшей небрежности ни во внешнем облике, ни в обстановке квартиры. Напротив, комната была обставлена удобной и вполне традиционной мебелью. У окна – большой письменный стол, на котором Настя увидела множество эскизов и законченных рисунков.

– Хотите кофе?

– С удовольствием, – обрадовалась Настя, которая двух часов не могла прожить без чашки кофе.

Они расположились на кухне, чистой и уютной, где господствовали бежевый и светло-коричневый цвета, и это тоже Насте понравилось. Она с удовлетворением отметила, что кофе вкусный и крепкий, а хозяин управляется с джезвой ловко и быстро и, несмотря на внушительную фигуру, двигается грациозно и легко.

– Расскажите мне о Вике, – попросила она.

– Что именно? О том, как она заболела?

– Нет, с самого начала. О том, почему она оказалась в детском доме.

В детском доме трехлетняя Вика Еремина оказалась после того, как ее мать отправили на принудительное лечение от алкоголизма. В лечебно-трудовом профилактории Еремина-старшая и скончалась спустя несколько месяцев, отравившись невесть откуда взявшимся денатуратом. Мать девочки замужем никогда не была, других родственников не обнаружилось, так что Вика осталась в доме ребенка, а потом и в детском доме насовсем. Выросла, окончила ПТУ, получила специальность «маляр-штукатур», начала работать, получила место в общежитии. В рабочее время трудилась, в нерабочее – на полную мощь пользовалась своей яркой, неординарной красотой. Так длилось довольно долго, пока примерно два с половиной года назад она не прочла в газете объявление о том, что какой-то фирме требуется девушка не старше 23 лет для работы секретарем. Вика была достаточно цинична, чтобы сообразить, почему в таком объявлении указан возраст. Она купила несколько рекламных газет, внимательно их прочитала и выбрала предложения, адресованные молодым привлекательным девушкам. Так она и оказалась сотрудником фирмы.

– Когда вы с ней познакомились?

– Давно, когда она еще была маляром. В соседней квартире делала ремонт. Сначала заходила ко мне на чашку чаю, когда делала перерыв. Потом предложила приготовить мне обед, сказала, что хорошо готовит и ей ужасно хочется приготовить обед для мужчины, а не для подруг по общежитию. Я не сопротивлялся, Вика мне нравилась, она казалась очень славной и открытой. Ну и потом, красавица была редкостная.

– Борис… – Настя помялась. – Вы не возражали против той работы, которую Вика выполняла на фирме?

– Я не был в восторге, но не из ревности, а по соображениям чисто человеческим. Когда молодая женщина зарабатывает на жизнь проституцией не потому, что ей это безумно нравится, а потому, что она больше ничего не умеет, а денег хочет иметь много, – это печально во всех отношениях. Но высказываться вслух я не мог.

– Почему же?

– А что я мог предложить ей взамен? Фирма сразу же приобрела для нее квартиру, купила мебель. И платили ей столько, сколько я за год зарабатываю. Пока она была маляром, я делал ей подарки, баловал ее. А в последние два года все переменилось, теперь уже Вика делала мне подарки.

Меня поначалу это очень смущало, потом я многое понял…

– Что именно? – насторожилась Настя.

– Детский дом. Вы постарайтесь вникнуть, представить себе, и вы тоже поймете. Все общее, все как у всех. В ее детстве не было многого из того, что есть у детей, растущих в семьях. И Вике все время хотелось как бы компенсировать это, «добрать», что ли. Она совсем не дорожила памятью о детском доме, отношения поддерживала только с Лелей Колобовой. Отношения с подругами по общежитию тоже порвала. Ей хотелось, чтобы у нее были не общие, а свои, индивидуальные подруги, свой собственный круг друзей, которых она выбрала бы сама, а не таких, которых судьба случайно свела в один класс, в одну группу или в одну комнату. Она хотела сама выбирать, что ей делать и с кем ей общаться. Конечно, этот выбор оставлял желать много лучшего, но… Свою голову ведь не приставишь. Для нее важным было только то, что она выбирает знакомых по своей воле и желанию, а то, что это порой бывали какие-то сомнительные личности, ее не волновало. То же самое с обедами и подарками: ей хотелось выбрать себе объект и заботиться о нем, ей хотелось иметь семью. Все это в полную силу обрушилось на меня, и со временем мне это стало даже нравиться.

– Она хотела выйти за вас замуж?

– Может быть. У нее хватало ума не говорить об этом. С ее образом жизни разве могла она предложить себя в качестве жены?

– А что, этот образ жизни непременно надо было сохранять?

– Я ведь говорил, Вика хотела иметь очень много денег.

Поймите, она не была жадной, совсем наоборот, она не копила деньги, а тратила направо и налево. Безудержное стремление к достатку – тоже компенсация нищего детдомовского детства.

Так что ей приходилось выбирать, чего же ей хочется больше – замужества или денег.

– А вы, Борис? Вы бы хотели жениться на ней?

– Ну, я уже дважды был женат, плачу алименты на дочку. Конечно, я хотел бы иметь нормальную семью, детей. Но не от Вики. Она слишком много пила, чтобы родить здорового ребенка и быть хорошей женой и матерью. Ей нравилось поиграть в жену здесь, у меня, но – два, от силы три дня в неделю, на большее ее не хватало. Или проводила время с очередным клиентом, или со своими друзьями, или просто валялась на диване и мечтала.

Еще кофе?

Борис насыпал зерна в кофемолку и продолжил свой рассказ о безалаберной и непутевой Вике Ереминой.

Много лет, собственно, наверное, всю жизнь, сколько она себя помнила, ей периодически снился страшный сон. Порой часто, порой с перерывом в несколько лет, но сон этот возвращался к Вике, заставляя ее просыпаться и дрожать от страха. Она видела окровавленную руку. Человек, которого во сне не было видно, вытирает руку о белую оштукатуренную стену, оставляя на ней пять красных полос. Появляется другая рука, владельца которой тоже не видно, и чем-то рисует поперек пяти полос скрипичный ключ. Раздается мерзкое хихиканье, постепенно перерастающее в отвратительный злобный хохот, и под этот хохот Вика в ужасе просыпалась.

В конце сентября Вика пришла к Карташову и прямо с порога заявила:

– Кто-то подсмотрел мой сон и рассказывает об этом по радио.

В первый момент Борис растерялся. "Приехали, – подумал он. – Девочка допилась". Что в подобных случаях делать, он не знал. То ли объяснять ей, что такого не может быть, что это – проявление болезненной психики, то ли поддакивать и соглашаться, делать вид, что веришь. Борис выбрал третий вариант, сочетающий, как ему казалось, лечебный момент и внешнее согласие. После того как навязчивая идея не покинула девушку и через неделю, он предложил:

– Давай попробуем нарисовать твой сон. Если существует сила, которая крадет твои сны, то ее это должно испугать.

Вика, вопреки опасениям, не отказывалась, и Борис сделал несколько эскизов, пока не получилось нечто очень близкое к тому, что ей снилось.

Но это не помогло. Вика все больше погружалась в свою идею, но болезненное состояние отрицала и идти к психиатру категорически отказывалась.

Тогда Карташов решил сам проконсультироваться у специалиста. Врач признал, что внешние симптомы похожи на начало острого психического заболевания, что идея воздействия на человека по радио и проникновения в мысли характерна для синдрома КандинскогоКлерамбо, но с уверенностью ничего утверждать нельзя. Заочно диагнозы не ставятся. Если девушка отказывается добровольно идти к врачу, то выход только один: он, врач, может приехать к Карташову в гости под видом приятеля, когда там будет Вика, посидеть с ними пару часов, попить чаю и своими глазами взглянуть на больную, на ее поведение. Они договорились, что как только Борис вернется из поездки, такой визит непременно нужно будет организовать. Вот, собственно, и все. Вернувшись 27 октября из Орла, где Борис делал эскизы для книги, выпускаемой местным издательством, он узнал, что Вика куда-то пропала и уже третий день не появляется на работе.

– Что было дальше, вы сами знаете. Я начал обивать пороги в милиции, принялся обзванивать Викиных приятелей. Все безрезультатно.

– А вы пытались поговорить с другим врачом? Или удовлетворились мнением одного?

– Да мне и одного-то было трудно найти. У меня знакомых врачей нет, круг общения, знаете ли, не тот.

– Где же вы этого психиатра нашли?

– Через знакомого, и то случайно. Он как-то обмолвился, что у него много друзей в медицинском мире и, если у меня будут проблемы со здоровьем, он всегда рад помочь. Вот к нему я и обратился, а он уже вывел меня на того врача.

Настя услышала, как в комнате зазвонил телефон, но Борис остался сидеть, будто и не слышал.

– Вы не подойдете к телефону? – спросила она удивленно.

– У меня автосекретарь. Если нужно, я потом сам перезвоню.

Когда Настя шла к Борису Карташову, ей хотелось проверить, не является ли заболевание Ереминой выдумкой самого художника. Мировая практика, говорила она себе, знает такие случаи, когда человеку ловко внушается, что у него нелады с психикой, чтобы использовать это в своих интересах.

Врач Вику в глаза не видел, практически все, что мы знаем о болезни девушки, мы знаем со слов Карташова. А если он лжет? Правда, существуют показания Ольги Колобовой, подруги по детдому, о том, что она разговаривала с Викой об ее украденном сне, и та якобы не выразила удивления и ничего не отрицала. Но ведь и Колобова может лгать, сговорившись с Борисом. Зачем? Ну, мало ли зачем. Они вместе решили избавиться от Вики и соорудили эту психиатрическую балладу. Мотив? Пока неясен, но ведь версию еще не начали отрабатывать. Может, и есть такой мотив, может быть, он даже лежит на поверхности, просто его никто не искал.

Чтобы проверить эту версию, нужно было попытаться обнаружить противоречия или хотя бы несостыковки в показаниях Карташова, Лели Колобовой и врача-психиатра Масленникова. Теперь добавился еще один потенциальный свидетель – знакомый Бориса, порекомендовавший ему врача. Должен же был Борис как-то объяснить ему, зачем нужен психиатр.

Вместе с тем затеплилась надежда еще на одну версию.

– Когда вы уезжали в Орел, вы подключали автосекретарь?

– Обязательно. Я – художник на вольных хлебах, заказчики обращаются непосредственно ко мне. Если я буду пропускать телефонные звонки, то могу потерять хорошие заказы.

– Значит, вернувшись из поездки, вы прослушали все записи за десять дней?

– Да, разумеется.

– И там не было никакого сообщения от Вики?

– Нет. Я уверен, что, если бы она собиралась уезжать надолго, она обязательно предупредила бы меня. Я ведь говорил вам, она очень дорожила чувством, что о ней кто-то беспокоится, что хоть кому-то небезразлично, где она и что с ней. В ее детстве этого не было.

– Что стало с той кассетой? Вы ее стерли?

Настя была совершенно уверена, что услышит утвердительный ответ, и спрашивала только для проформы.

– В ящике лежит. Я кассеты не стираю, мало ли что может потом пригодиться.

– Например, что?

– Ну, в прошлом году был случай: мне позвонили из какого-то заштатного издательства, предложили оформить сборник анекдотов, оставили адрес и телефон. Меня дома не было, когда они звонили. Я им перезванивать не стал, иллюстрировать анекдоты – не мой профиль, к тому же в тот момент у меня было несколько заказов, так что без работы я не сидел. А вскоре мой приятель-карикатурист пожаловался на отсутствие денег, и я припомнил тот звонок. Нашел запись на кассете, дал ему координаты издательства – и все довольны.

– Значит, кассета с записью звонков, поступивших за время вашего пребывания в Орле, сохранилась?

– Да.

– Давайте послушаем, – предложила Настя.

Лицо Карташова напряглось. Или ей показалось?

– Вы мне не верите? Честное слово, там нет сообщения от Вики. Я вам клянусь.

– Прошу вас, – жестко сказала Настя. Хозяин мгновенно перестал ей нравиться, и она приготовилась к атаке. – Давайте все-таки послушаем.

Они вошли в комнату, и Борис сразу же достал из ящика стола кассету.

Включив воспроизведение, он протянул Насте один из рисунков, лежащих в папке на столе.

– Вот, посмотрите. Это сон, который снился Вике.

Настя разглядывала рисунок, одновременно прислушиваясь к голосам, доносящимся из магнитофона.

"Борька, не забудь, что второго ноября у Лысакова сорокалетие. Если ты его не поздравишь, он смертельно обидится…"

"Борис Григорьевич, здравствуйте, это Князев. Свяжитесь со мной, пожалуйста, когда вернетесь. Надо внести небольшие изменения в эскиз обложки…"

"Сукин ты сын, Карташов! Где коньяк, который ты мне проиграл?.."

"Боря, не сердись. Я не права, признаю. Извини меня…"

– Кто это? – быстро спросила Настя, нажимая кнопку "стоп".

– Леля Колобова, – неохотно ответил Карташов.

– Вы с ней поссорились?

– Как вам сказать… Это старая история, иногда дающая рецидив. К Вике она отношения не имеет. Это связано с мужем Лели.

– Мне нужно знать, – настойчиво сказала Настя.

– Ну хорошо, – он вздохнул. – Когда Леля познакомилась со своим будущим мужем, я сразу сказал ей, что он ни одной юбки мимо не пропустит.

Когда после свадьбы Леля стала ловить его на изменах, она очень страдала. А я, как дурак, хотя и знаю, что нельзя вмешиваться в чужую жизнь, все-таки лез к ней с советами бросить его. На мой взгляд, дрянной он мужичонка, и Лельку мне было жалко. Но она воспринимала мои слова очень болезненно, и выражалось это в том, что в ответ на предложение оставить мужа ей хотелось сказать мне что-нибудь оскорбительное. Например, что так рассуждать может только импотент или гомосексуалист, или что я просто завидую тому, что у ее мужа есть жена и семья, или еще что-нибудь такое же глупое. Все такие разговоры у нас кончались ссорами, потом мы мирились, конечно.

– И что же она вам сказала в последний раз? За что просила прощения?

– Она сказала, что ее муж хоть и бабник, но старается по возможности скрыть это от нее, и это гораздо приличнее, чем поведение Вики, которая открыто шляется напропалую и не считает нужным этого стесняться.

– И это она о близкой подруге так сказала? – изумилась Настя.

Карташов пожал плечами.

– Женщины… – неопределенно ответил он. – Кто их разберет? Давайте слушать дальше.

"Борис, это я, Олег. Мы с ребятами планируем на Новый год ехать в Вороново. Если хочешь присоединиться, дай знать до десятого ноября, там места нужно заказывать заранее…"

"Борька, я оставил у тебя в квартире спичечный коробок, на котором записан очень нужный телефон. Если найдешь, не выбрасывай…"

"Боря, я очень по тебе скучаю. Целую тебя, милый…"

– А это кто? – Настя остановила пленку.

– Знакомая. – Карташов вызывающе посмотрел на нее, ожидая дальнейших вопросов и заранее готовясь ощетиниться.

– Но это точно не Вика?

– Это не Вика. Если вы мне не верите, я поставлю вам другие кассеты, где есть ее голос.

– Я вам верю, – неискренне сказала Настя, запуская кассету дальше.

Звонки от заказчиков, от приятелей, от родителей Бориса, от женщин…

И вдруг наступила пауза.

– Что это? – Настя резко выключила магнитофон, из которого стали доноситься приветственные слова следующего абонента.

– Не знаю, – растерянно ответил Карташов. – Я и внимания не обратил, когда слушал. Знаете, как это бывает – включаешь запись, а сам в это время сумку с вещами разбираешь или ужин готовишь… Внимание то и дело переключается с того, что слышишь, на то, что делаешь.

– Кто звонил перед тем, как пошла пауза?

От напряжения у Насти начали дрожать руки. Она поняла, что нашла какую-то ниточку.

– Солодовников, мой однокурсник.

– А следующий после паузы?

Борис включил запись и прослушал речь звонившего до конца.

– Это Татьяна, моя двоюродная сестра.

– Позвоните им и спросите, когда, в какой день и, желательно, час они звонили вам. Нужно сделать это немедленно.

Художник покорно подсел к телефону, а Настя снова принялась разглядывать рисунок, на котором был запечатлен украденный сон Вики Ереминой.

– Все очень неточно, – обратился к ней Борис. – Прошло около месяца, люди стали забывать детали. Солодовников говорит, что звонил где-то в конце недели, 21 или 22 октября, но точно помнит, что не позже, потому что в пятницу вечером, 22 октября, он уехал в Петербург. Собственно, он и звонил мне в связи с этой поездкой, хотел узнать телефон нашего общего знакомого-питерца. А сестра звонила после того, как увидела по телевизору мою первую жену: у нее брали интервью на улице как у случайной прохожей. Она вообще не помнит, в какой день это было, но говорит, что кинулась звонить сразу после передачи, хотела мне сообщить, что Катя снова в Москве.

– А для вас так важно знать, что ваша первая жена снова в Москве?

– Видите ли, у Екатерины сложный характер. Она женщина пустая и вздорная, считает меня виновником всех ее бед, не может простить мне развода и очень любит устраивать всякие мелкие пакости. В прошлый раз, например, она не пожалела времени, сутки просидела на лестнице этажом выше моей квартиры, выслеживая, когда от меня выйдет какая-нибудь женщина, а когда дождалась наконец, то подошла и столько гадостей ей наговорила про меня, что оставалось только диву даваться.

– Та женщина, с которой говорила ваша жена… Это была Вика?

– Нет, – быстро ответил Карташов. Пожалуй, слишком быстро, отметила про себя Настя.

– А кто?

– Это была не Вика, – раздельно произнес Борис, глядя ей прямо в глаза. – А кто конкретно – вас не должно касаться.

– Ваша сестра помнит название передачи, после которой она кинулась вам звонить?

– "Свободная рулежка", по четвертому каналу.

Настя задумалась. Кассету надо изъять, это очевидно. Пауза могла возникнуть по двум причинам: либо кто-то после сигнала автоответчика не захотел ничего говорить и просто молчал в трубку, либо запись стерли. В первом случае ничего нового к делу это не добавляло, а во втором давало веские основания подозревать Бориса Карташова в том, что он стер чей-то звонок, и не исключено, что это был звонок либо самой Ереминой, либо как-то связанный с ее смертью. Колобок предупреждал, что убийство Вики может быть связано с мафиозными делами, а у мафии, как известно, самые сильные адвокаты, поэтому просто забрать кассету было бы непростительной ошибкой: поди потом доказывай, что запись стерли не в милиции, чтобы скомпрометировать Карташова. Необходимо соблюсти все формальности: получить бланк и оформить выемку. Но как это сделать? Если Борис честен, в чем Настя сильно сомневалась, то можно приехать завтра прямо с утра с протоколом и понятыми. А если он замешан в убийстве и пауза на пленке как-то с этим связана? Кто знает, какую пленку и в каком виде она получит завтра? Но изымать ее все-таки надо: если запись стерли, то на пленке не будет шумового фона, который непременно остается, даже если в трубку молчат. Ответить на вопрос о природе непонятной паузы должны эксперты. Как же быть?

Она взглянула на часы: половина второго. Мелькнула сумасшедшая надежда на то, что Андрей Чернышев мог посреди дня заскочить домой покормить собаку. А вдруг?

Насте повезло. Семилетний сынишка Андрея добросовестно доложил, что папа обещал в час дня приехать, чтобы покормить Кирилла и погулять с ним. Час дня уже давно прошел, так что папа будет с минуты на минуту, потому что, если бы он решил совсем не приезжать, он бы уже позвонил и скомандовал, из каких пакетиков и баночек давать собаке обед. Настя оставила пацану телефон Карташова и попросила, чтобы папа сразу же позвонил, как только появится.

– Расскажите мне о вашем знакомом, через которого вы нашли врача, – попросила Настя.

– Я его почти не знал. Познакомились в одной компании, он разговорился со мной, сказал, что занимается коммерцией в издательском деле, хотя в свое время учился в мединституте, так что знакомых медиков у него много, и если возникнут проблемы со здоровьем, то он всегда готов помочь.

Оставил мне свою визитку. Вот и все знакомство.

– Мне нужны его данные. У вас визитка сохранилась?

Пока Борис перебирал листки, вложенные в записную книжку, Настя опять глянула на рисунок с пятью кроваво-красными полосами.

– Скажите, Борис, а почему скрипичный ключ на рисунке салатного цвета?

– Так Вике снилось. Я и сам удивлялся, но она твердо настаивала, что скрипичный ключ бледно-зеленый во всех снах и никогда не бывает другим.

Вот, нашел! – он протянул Насте визитную карточку Валентина Петровича Косаря с домашним и служебным телефонами.