Текст книги "Украденный сон"

Глава третья

Настя внимательно оглядела аудиторию. Пятнадцать слушателей Московской школы, все в форме, коротко подстриженные и гладко выбритые, казались ей на одно лицо. Вчера она провела практическое занятие в параллельной группе и не обнаружила никого, чье мышление соответствовало бы уровню «шестидесятой задачи».

Она посвятила первые десять минут краткому повторению лекционного материала, затем начертила на доске схему дорожно-транспортного происшествия.

– Записывайте: показания водителя… показания свидетелей А… Б…

В… Г… Задание: объяснить причины расхождения свидетельских показаний и определить, чьи показания наиболее близки к тому, что произошло на самом деле. Время – до перерыва. После перерыва будем разбирать ответы.

Когда прозвенел звонок на перерыв, Настя вышла на лестничную клетку, где разрешалось курить. Несколько слушателей из группы подошли к ней.

– Вы на Петровке работаете? – спросил паренек крошечного роста: он был на голову ниже ее.

– На Петровке.

– А где вы учились?

– В университете.

– А в каком вы звании? – продолжал допытываться коротышка.

– Майор.

На несколько мгновений воцарилось молчание. Потом в разговор вступил другой слушатель, крупный, светловолосый, с едва заметным шрамом над бровью.

– Вы специально так одеваетесь, чтобы никто не догадался?

Вопрос поставил Настю в тупик. Она знала, что в своем повседневном виде выглядит куда моложе тридцати трех лет. И хотя сегодня на ней вместо привычных джинсов была надета строгая прямая юбка, а байковую рубашку и теплый свитер она заменила на белую шерстяную водолазку и кожаный пиджак, все равно вид у нее был как у девчонки: чистое лицо без косметики, длинные светлые волосы стянуты на затылке в хвост. Ей никогда в голову не приходило прилагать усилия к тому, чтобы выглядеть моложе своих лет, просто она одевалась так, как ей было удобно. Краситься ей лень, а делать сложную прическу из длинных волос – смешно, если все время ходишь в джинсах и кроссовках. Носить же другую, «солидную», одежду Настя категорически не хотела. Во-первых, к вечеру у нее почти всегда отекали ноги, потому что двигалась она, как правило, мало, а кофе пила много. Во-вторых, у нее были плохие сосуды, и из-за этого она все время мерзла, а в джинсах, рубашках и свитерах было тепло и удобно, и Настя ценила это превыше всего. Однако объяснять все это светловолосому слушателю было бы по меньшей мере смешно.

– А о чем должны догадываться? – задала она встречный вопрос.

– О… О том, что… – блондин на секунду запнулся и рассмеялся. – Ну и ляпнул же я, вот идиот!

"Молодец, – с одобрением подумала Настя. – Соображает.

Действительно, смешно стараться выглядеть так, чтобы всем сразу была видна твоя профессия. А при нашей работе вообще лучше быть хамелеоном: сегодня тебе тридцать пять, а завтра – двадцать семь. Если никого лучше в группе не окажется, попрошу его на стажировку. Он хотя бы умеет вовремя спохватываться и признавать свои ошибки, а это уже полдела".

Входя после перерыва в аудиторию, Настя почувствовала, как колотится у нее сердце. Каждый год, выбирая стажера, она нервничала, надеясь найти жемчужину в куче зерна и боясь ее проглядеть. Взглянув на список группы, она начала опрос. Ответы были обычными, в меру правильными, но чаще – поверхностными, не выходящими за пределы того, о чем Настя сама же напомнила слушателям в начале занятия. Складывалось впечатление, что лекцию они не слушали и учебник не прочли. "Будто каторгу отбывают, – с досадой думала Настя, слушая вялые и скучные ответы. – Прямо рабский труд какой-то. Их же никто не заставлял сюда поступать, сами пришли, в конкурсе участвовали, нормы физ-подготовки выполняли, сдавали экзамены. А теперь вся эта учеба им словно и не нужна. И такое «пополнение» через полгода придет в Московскую милицию. Толку от них будет…"

– Мещеринов, прошу ваш ответ.

До конца занятия оставалось восемь минут. Настя решила, что лучше самокритичного блондина со шрамом ей все равно никого не найти. Надо послушать его ответ, и если он сможет связно произнести хотя бы три слова, она остановит свой выбор на нем. Не Бог весть что, конечно, но его можно будет поднатаскать и кое-чему научить.

– Скорее всего, психологические особенности тут ни при чем, – произнес Мещеринов. – Показания свидетелей расходятся потому, что они подкуплены и говорят то, что им велели.

У Насти запылали щеки. Неужели? Неужели она нашла свою жемчужину, нашла человека, который сумел подняться над заданными заранее рамками и поискал решение задачи в совершенно иной плоскости? Вот повезло! Стараясь, чтобы голос не выдал ее радостного волнения, она спросила:

– Как вы предполагаете, зачем это могло быть нужно?

– Например, чтобы запутать и затянуть следствие. Водитель мог кому-то мешать, и нужно было любыми путями ограничить свободу его передвижения.

По условиям задачи потерпевший погиб, верно? Значит, подследственный наверняка находится под подпиской о невыезде. При таких разноречивых показаниях свидетелей следствие будет тянуться до второго пришествия, и это дает полную гарантию, что виновный водитель из города не выедет. А тем более из страны.

"Отлично! Ты не только решил шестидесятую задачу. У тебя свободный полет фантазии, вон какую жуткую историю с ходу наворотил. И вдобавок ты на занятии по криминалистике не забыл, что существует еще и уголовный процесс. Умница!"

– Спасибо, Мещеринов, садитесь, пожалуйста. Занятие окончено. До звонка еще две минуты, и я скажу вам на прощание несколько слов. Уровень знаний в вашей группе производит удручающее впечатление. До выпуска вам осталось шесть месяцев, из которых один уйдет на стажировку, и еще один – на диплом. Вряд ли можно что-то поправить, времени осталось совсем немного. Я не сомневаюсь, что к госэкзаменам вы подготовитесь как следует, все выучите и благополучно сдадите. Но умственная лень – страшный порок. Большинство из вас, к сожалению, этим пороком страдает. Может быть, кто-то из вас и не собирается становиться хорошим оперативником или следователем, ему нужен только диплом юриста и лейтенантские погоны.

К таким слушателям мои слова не относятся. А остальные должны иметь в виду, что, если они будут лениться думать, у них ничего не выйдет и преступления раскрывать они не смогут. Всего вам доброго.

В коридоре Настя догнала Мещеринова, направлявшегося в столовую, и тронула его за локоть.

– Подождите минуту, Мещеринов. Вы уже знаете, где будете стажироваться?

– Северный округ, отделение «Тимирязевское». А что?

– Вы не хотели бы пройти стажировку в МУРе, в отделе борьбы с тяжкими насильственными преступлениями?

Мещеринов замер и, чуть прищурившись, уставился на Настю. Казалось, он напряженно размышляет, взвешивая все «за» и «против». Потом слегка кивнул.

– Хотел бы, если это возможно. Но в учебном отделе уже всех распределили.

– Я решу этот вопрос. Мне нужно только ваше согласие.

– Я согласен. А вам это зачем нужно?

Второй раз за два часа этот парень поставил Настю в сложное положение. "А ты не прост, дружок, – озадаченно подумала она. – Другой бы вне себя от радости был и не раздумывал бы ни секунды. А ты что-то высчитываешь, выгадываешь, вопросы задаешь. Пожалуй, из тебя выйдет сыщик. Хорошо, что я тебя нашла".

– У нас, как и всюду, некомплект сотрудников, – ответила она Мещеринову. – Поэтому мы рады любой помощи. Но чем толковее стажер, тем лучше, даже если он приходит всего на месяц.

– Вы считаете меня толковым? – усмехнулся слушатель. – Приятно слышать. А то вы всех нас с дерьмом смешали.

И майору милиции Анастасии Каменской стало неловко…

– Не разбудил? – послышался в телефонной трубке голос Андрея Чернышева.

Настя включила лампу и посмотрела на часы – без пяти семь. Будильник зазвонит через пять минут.

– Разбудил, садист несчастный, – проворчала она. – Пять минут драгоценного сна украл.

– Не понимаю я, как ты живешь, Настасья. Я уже час назад встал, с Кириллом погулял, зарядку на улице сделал, сейчас я бодр и свеж, а ты дрыхнешь. Ты правда, что ли, еще спала?

– Конечно, правда.

– Ну тогда извини. Ты вполне проснулась? Информацию воспринимаешь?

– Валяй.

Настя приподнялась на локте, улеглась поудобнее и поставила телефонный аппарат себе на грудь.

– Значит, первое. Передача "Свободная рулежка" по четвертому каналу шла 22 октября в 21.15, окончилась в 21.45. Второе. Мать Виктории Ереминой действительно была алкоголичкой, но Вику в дом ребенка отдали не потому, что мать направили на лечение, а потому, что она получила срок по статье сто третьей за умышленное убийство. Правда, по суду ей назначили принудительное лечение от алкоголизма. Умерла она и в самом деле от отравления денатуратом, но не в профилактории, а в колонии строгого режима.

– Почему строгого режима? Это была не первая ее судимость?

– Вторая. Первый раз она отбывала срок за кражу. Вика, кстати, родилась во время первой отсидки. В детдоме уже почти весь персонал поменялся, но одна воспитательница работает там давно. Она утверждает, что Вике не говорили правду, чтобы не травмировать. Хватит с нее и того, что мать больна алкоголизмом. Да и смерть страшная. Теперь третье, самое плохое.

Готова?

– Готова.

– Валентин Петрович Косарь, обладатель широких знакомств в медицинском мире, умер.

– Когда!

– Крепись, Настасья, похоже, мы с тобой вляпались в какое-то болото.

Косарь насмерть сбит машиной. Ни очевидцев, ни информации – ничего. Тело лежало на дороге, обнаружено проезжавшим мимо водителем. Дело находится в производстве в Юго-Западном округе. Деталей пока не знаю, собираюсь сегодня к ним наведаться.

– Подожди, Андрюша, подожди, – Настя болезненно поморщилась и прижала свободную ладонь к виску. – У меня в голове полная каша, ничего не соображаю. Когда погиб Косарь?

– Двадцать пятого октября.

– Мне надо подумать. Ты двигай на Юго-Запад, а я пойду на работу, доложусь Колобку, потом съезжу к Ольшанскому. Встретимся с тобой часа в два. Годится?

– Где?

– Ты, как я понимаю, хочешь днем Кирилла покормить.

– Ну… хотелось бы, конечно.

– В половине второго подбери меня возле метро «Чеховская», поедем к тебе домой, ты покормишь пса, а потом пойдем с ним погуляем. Знаешь, мне кажется, мы с тобой как-то бестолково мечемся, толкаемся в разные двери, сами не понимая, что хотим найти. Хватит скакать, пора сесть и подумать.

Ты согласен?

– Тебе виднее, это про тебя говорят, что ты компьютер, а не про меня.

Я при тебе вроде мальчика на побегушках до сих пор был.

– Ты что? – испугалась Настя. – Ты обижаешься на меня? Андрей, миленький, если я что-то не так сказала…

– Да брось ты, Настасья, тебе уж и слова сказать нельзя. У тебя по утрам чувство юмора долго спит: ты уже проснулась, а оно еще нет. В час тридцать, метро «Чеховская». Привет.

Настя поставила телефон на место и вяло, еле волоча ноги, побрела в ванную. На душе у нее было слякотно. Обнаруженное несколько дней назад «кое-что» с каждым днем вырастало и крепло, и что с ним делать, она не знала.

С каждым днем Виктор Алексеевич Гордеев становился все мрачнее. Его обычно круглое лицо осунулось и посерело, движения становились медленнее, голос – суше. Все чаще, слушая собеседника, он произносил "ну да, ну да", и это означало, что он опять не слушает, что ему говорят, а думает о чем-то своем.

Проводя утреннюю оперативку, он плохо слышал сам себя, вглядываясь в который раз в лица своих подчиненных и думая: "Этот? Или этот? Или вон тот? Кто из них?"

Ему казалось, что он знает, кто из оперативников связан с преступным миром, но верить в это не хотелось. В то же время если это не он, не тот, на кого он думает, значит, кто-то другой, и от этого не легче. Гордеев ко всем относился одинаково, и кто бы ни оказался предателем – будет одинаково больно. Его раздирали противоречивые желания: с одной стороны, ему хотелось поделиться с Каменской своими подозрениями, но, с другой стороны, он считал, что втягивать ее не нужно. Конечно, Настасья умница, наблюдательная, с хорошей памятью и четким мышлением, с ней вместе легче было бы разобраться. И в то же время Виктор Алексеевич знал, как трудно будет ей, скажи он о своих подозрениях, разговаривать с этим человеком, работать с ним, обсуждать любые, даже не служебные вопросы. Кроме того, она может выдать себя и насторожить того, кто пока уверен в своей безопасности.

Во время совещания он не спрашивал Настю о ходе работы по убийству Ереминой. Она поняла правильно и, вернувшись к себе в кабинет, терпеливо ждала вызова начальника. Не прошло и десяти минут, как Гордеев позвонил ей по внутреннему телефону с одним коротким словом: "Зайди".

– Виктор Алексеевич, пусть Миша Доценко побеседует с этим человеком, – Настя протянула Гордееву листок, на котором были записаны координаты Солодовникова и вопросы, требующие как можно более точного ответа. Миша Доценко так искусно умел «работать» с памятью людей, пробуждая ассоциативные связи, что с его помощью порой человек вспоминал до малейших деталей и с точностью до минуты события, давно минувшие. Настя очень надеялась, что Мише удастся установить время, когда Солодовников звонил своему приятелю по институту Борису Карташову. Это поможет более точно очертить временной интервал, в котором раздался тот исчезнувший с кассеты звонок.

– Хорошо. Что еще?

– Еще нужно повторно допросить врача-психиатра, у которого консультировался Карташов. Это я должна сделать сама.

– Почему?

– Потому что я разговаривала с Карташовым, хорошо помню все детали беседы и, чтобы выявить противоречия в показаниях, с врачом должна разговаривать тоже я. Во всяком случае, то, что мне поведал Карташов, довольно сильно отличается от того, что записано в протоколе допроса доктора Масленникова.

– Ты так серьезно подозреваешь этого художника?

– Очень серьезно. К тому же эта версия ничем не хуже других. На проверку двух первых ушли три недели. Я согласна, те две версии были самые трудоемкие. По данным ОВИРа, никто из иностранных клиентов Ереминой в конце октября в Москве не был, за исключением того последнего голландца, но Ольшанский доверяет его алиби. Немотивированные действия в состоянии острого психоза до конца проверить все равно невозможно. Все, что было в наших силах, мы сделали. Остается ждать, что случайно выплывет какая-нибудь информация, но ждать этого можно до самой пенсии. А вот история с болезнью Ереминой кажется мне подозрительной. Виктор Алексеевич, у меня есть основания думать, что она не была больна и ее украденный сон – сказка про белого бычка.

– А мотив? Если Карташов замешан, то какой мотив?

– Не знаю. Вот и хочу попробовать узнать. Только нам трудно вдвоем с Чернышевым, поэтому дело двигается медленно.

– По-моему, оно у тебя вообще не двигается, – проворчал Колобок. – Все пробуешь, проверяешь, тыкаешься, как слепой котенок, а толку – чуть.

С отделением милиции по месту жительства Ереминой контакт поддерживаешь?

– Ну… в общем… – промямлила Настя.

В отделении милиции розыском пропавшей Ереминой первоначально занимался капитан Морозов, поэтому сотрудничать с группой, расследующей убийство, поручили тоже ему. В первые дни Настя пыталась подключить его к делу, но Морозов довольно популярно объяснил ей, что, кроме этого убийства, совершенного, между прочим, неизвестно где, возможно, в другом районе города и даже в области (а он, Морозов, обязан заниматься только преступлениями, совершенными на его территории), на нем еще восемнадцать краж, два десятка угонов, грабежи, разбои и парочка нераскрытых убийств, по которым ему Петровка не помогает и он крутится сам. Даваемые Настей поручения он выполнял неохотно, спустя рукава, особо не торопился, зато очень ловко прятался от нее, и найти его было очень и очень непросто.

Через три-четыре дня Настя вообще перестала его искать и тащила всю огромную работу на себе и Чернышеве.

Однако жаловаться и ябедничать Каменская не любила, поэтому на вопрос начальника промычала что-то невразумительное.

– Ясно, – коротко хмыкнул Колобок, мгновенно все поняв. – Позвоню в отделение, проведу воспитательную работу. Подключай Морозова, нечего с ним церемониться. Можно подумать, у него нагрузка больше, чем у Чернышева. Послезавтра стажер придет, возьмешь к себе в помощь. И не стесняйся использовать наших ребят. Только делай это через меня. Поняла? Обязательно через меня. Я как начальник даю поручение – и точка. При этом могу ничего никому не объяснять. А ты ведь не сможешь им не ответить, если они начнут задавать вопросы, верно?

– Верно, не смогу. Подумают, что я строю из себя невесть что.

– Ну да, ну да, – задумчиво покивал полковник, и Настя поняла, что он опять на несколько секунд выключился из разговора.

Настя поднялась из-за стола, аккуратно сложила свои записи.

– Я пойду, Виктор Алексеевич? – полувопросительно сказала она.

– Ну да, ну да, – снова повторил Гордеев и вдруг как-то странно посмотрел на Настю и очень тихо произнес:

– Будь осторожна, Стасенька. Ты у меня одна осталась.

Следователь Ольшанский в противоположность Гордееву был приветлив и улыбчив, но большинство Настиных предложений встречал в штыки. И Настя догадывалась отчего. В первую неделю после возбуждения дела об убийстве Ереминой со следователем работали Миша Доценко и Володя Ларцев. Если к к оценке Константин Михайлович был равнодушен, то Ларцев числился у него в любимчиках, вполне, впрочем, заслуженно. Ольшанского с Ларцевым связывала и личная дружба, они ходили друг к другу в гости, а их жены стали добрыми приятельницами. Когда полтора года назад при родах умерли жена Ларцева и новорожденный ребенок и Володя остался с десятилетней дочкой на руках, именно Ольшанские помогли ему справиться с горем и как-то наладить жизнь.

Но смерть жены изменила не только личную жизнь Ларцева. Она сказалась и на его работе. Володя уже не мог безраздельно отдаваться служебным делам и пахать с утра до глубокой ночи, как это бывало раньше. У него прибавилось забот и головной боли, он стал успевать делать гораздо меньше, потому что в течение дня старался решить кое-какие хозяйственно-магазинные проблемы, заскочить домой проверить, все ли в порядке, вечером пораньше уйти, чтобы проконтролировать дочкины уроки и приготовить ей еду на весь следующий день. Коллеги относились к беде сочувственно и многое Ларцеву прощали, тем более что его хлопоты отразились в основном на объеме выполняемой работы, но не на ее качестве. Однако Константин Михайлович Ольшанский, принимая близко к сердцу все, что касалось его друга, болезненно воспринимал любой намек на то, что Володя иногда недорабатывает. По-человечески все это можно было понять. Но Насте неприятно было, что в этой ситуации она оказалась "стрелочником".

– Экспертиза пленки еще не готова, – сообщил Ольшанский, как только она переступила порог.

Настя забрала у Карташова не только последнюю кассету, но и две предыдущие, на которых были сообщения, исходящие несомненно от самой Вики, и попросила следователя задать эксперту вопросы о природе непонятной паузы и о том, есть ли на последней кассете запись голоса, идентичного образцам номер четыре, одиннадцать и сорок шесть, отмеченным на двух других кассетах. Если уж не верить Карташову, решила она, то не верить во всем. Стало быть, надо проверять все и опять с самого начала. Услышав, что заключение экспертов еще не готово, она огорченно вздохнула.

– Жалко. Я так надеялась. Но все равно, Константин Михайлович, надо разрабатывать Карташова.

– Согласен, – кивнул Ольшанский. – Есть предложения?

– Есть. В первую очередь надо передопросить подругу Ереминой Колобову и врача-психиатра. Потом еще раз побеседовать с родителями Карташова и вообще со всеми, кто был допрошен в первые дни. – Она чуть было не сказала: "Со всеми, кто был допрошен Ларцевым", но вовремя прикусила язык.

Следователь поморщился.

– Что ты хочешь получить из этих допросов? Ну скажи на милость, какие такие вопросы ты им всем задашь, кроме тех, которые уже были заданы?

"Вопросы-то те же самые, только, подозреваю, ответы будут другие", – мысленно ответила Настя, но снова сдержалась.

– Дело стоит на месте, – продолжал между тем следователь, – ничего нового в нем не появляется, а ты все время пытаешься изобразить видимость работы и переделываешь одно и то же по несколько раз. Где твое хваленое мышление? Уж сколько мне про тебя рассказывали, уж так тебя превозносили, а я что-то не вижу твоих необыкновенных способностей.

Обыкновенный серенький сыщик, таких тысячи. Так что давай-ка начистоту, Каменская. Я сейчас тебе обидные вещи говорил, но они основаны на том, что я вижу. А если я чего-то не вижу, то это уже твоя вина. Я ведь тебя предупреждал, чтобы ты не вздумала темнить. Признавайся, ты что-то от меня утаиваешь?

Терпение у Насти истощилось. "Нет, я не Грета Гарбо, – подумала она.

– В актрисы не гожусь. Я могу быть только самой собой, больше пяти минут притворства не выдерживаю". Она решила сказать правду.

– Константин Михайлович, протоколы первых допросов – явная халтура. Я понимаю, как неприятно вам это слышать, я знаю, что Ларцев ваш близкий друг. Поверьте мне, мы с ним знакомы не один год, я его очень уважаю и отношусь к нему с доверием и теплотой. Но в нынешней ситуации наши с вами эмоции мешают нормальной работе по делу. Давайте признаем, что Ларцев спешил, хотел сделать все побыстрее, а получилась халтура, которую надо за ним переделывать. В результате упущено время, которое можно было бы использовать более толково. Ну что теперь, рвать на себе волосы? Что случилось, то случилось. У Володи трудная жизнь, сделаем ему скидку и постараемся поправить то, что еще можно поправить. Хотя кое-что поправить уже нельзя. Прошу вас, не закрывайте глаза и не делайте вид, что все в порядке. Вы же сами видите, что протоколы допросов сделаны плохо.

Вы опытный следователь, вы просто не можете этого не видеть. Хотите пример?

– Не хочу. Я опытный следователь и сам все вижу. Но я прошу тебя, Анастасия, пусть это пока останется между нами. Не обещаю, что у меня хватит мужества поговорить с Ларцевым, но если уж кто-то должен это сделать, то лучше пусть это буду я. Не жалуйся на него Гордееву, хорошо? Я должен был сам всех допросить, когда увидел эти проклятые протоколы, но я понадеялся на Володьку, черт бы его подрал. Думал, не может быть, чтобы он упустил что-то важное. Ты знаешь, сколько у меня одновременно дел в производстве? Двадцать семь. Ну куда мне еще повторные допросы проводить!

Ольшанский мгновенно будто состарился. Ослепительная улыбка потухла, в голосе слышалось отчаяние.

– Что же вы так сопротивлялись, стоило мне заговорить о повторных допросах? – негромко спросила Настя. – Вы же понимали, что я права. Репутацию Ларцева берегли?

– А ты что сделала бы на моем месте? Не берегла бы репутацию своего друга? Это только в кино работники правоохранительных органов руководствуются исключительно интересами дела. А мы все живые люди, у нас у всех свои проблемы, семьи, болезни, и, между прочим, простые человеческие чувства. В том числе и любовь. Знаешь, находить проблемы значительно проще, чем их решать. Ладно, Анастасия, давай помиримся и займемся делом. Кто будет допрашивать?

– Чернышев, Морозов и я. Может быть, еще Миша Доценко.

– Морозов? Кто это?

– Из отделения «Перово», на их территории жила Еремина. Он тоже работает с нами.

– Морозов, Морозов… – задумчиво пробормотал следователь. – Где-то я слышал… Погоди, его как зовут? Случаем, не Евгений?

– Да, Евгений.

– Крепкий такой, лицо красное, нос с горбинкой?

– Да, он. Вы его знаете?

– Не то чтобы знаю, пару раз сталкивался. Намучаешься ты с ним.

– Почему?

– Пьет много и ленится. А апломба – выше крыши, дескать, мы тут все баклуши бьем, он один не разгибаясь трудится. Но это характер такой поганый. Вообще-то он весьма неглуп и дело знает хорошо, если делает его, конечно. А то ведь все увильнуть норовит.

– Справлюсь как-нибудь, Константин Михайлович, выбирать-то не из кого. Вы же сами сказали, у нас не кино, а жизнь. Где же взять двадцать толковых оперов, которые разбегутся по команде в разные стороны, а к вечеру прибегут обратно, собрав за один день всю нужную информацию, чтобы у следователя сразу сложилась полная картина. Так не бывает, сами знаете. По крохам собираем, по крупицам, медленно, в час по чайной ложке. А ведь я только этим убийством и занимаюсь, других дел у меня нет. У других-то вон по скольку дел одновременно висит. Так что даже ленивый Морозов – и то подмога. Не стращайте меня.

– Да это я так, к слову…

Выйдя из городской прокуратуры, Настя двинулась к метро. Она испытывала облегчение от того, что поговорила с Ольшанским о Ларцеве и сняла нараставшее напряжение в своих отношениях со следователем. И в то же время ей было грустно. Пожалуй, она не смогла бы сейчас сказать, кого ей жаль больше всего – Ларцева, Ольшанского или саму себя.

В мягких сумерках бара трое мужчин вели неспешную беседу. Один из них пил минеральную воду, двое других – кофе с ликером. Самому молодому из них было за сорок, самому старшему – шестьдесят три, люди солидные, держатся с достоинством. Не курят – здоровье берегут и говорят негромко.

– Как с нашим делом? – спросил средний по возрасту, в дорогом английском костюме, лысоватый дородный мужчина с благородным лицом.

– У меня есть достоверные сведения, что к делу подключается наш человек, так что не волнуйтесь, сбоев больше не будет, – ответил ему маленький пожилой человек с морщинистым лицом и острыми светлыми глазками.

Разумеется, у него были имя и отчество, но его собеседники почему-то никогда ими не пользовались, предпочитая называть старика просто Арсеном.

– Я надеюсь на вас, – вступил в разговор самый молодой участник беседы, коренастый некрасивый мужчина с железными зубами в верхней челюсти.

– Мне бы не хотелось терять людей, они у меня все как на подбор.

– А ты у них вместо дядьки Черномора? – усмехнулся Арсен. – Не бойся, дядя Коля, ничего с твоими молодцами не сделается, если не обнаглеют.

Мужчина с железными зубами улыбнулся. Улыбка у него была странная, вызывающая ассоциации с транспарантной губной помадой: сам столбик помады мог быть лимонно-желтым или ядовито-зеленым, а на губах она вдруг расцветала малиновым или нежно-сиреневым цветом. Казалось, дядя Коля натягивал на лицо улыбку вальяжного и уверенного в себе человека, а сквозь нее проступали недоверие и настороженность.

– И все-таки, – настойчиво встрял мужчина в английском костюме, – каково состояние нашего дела?

– Дело практически не двигается, так что перестаньте дергаться, – презрительно скривил губы Арсен. – Девчонка топчется на одном месте, шаг вперед – два назад. Пусть работает, зарплату свою отрабатывает, к истине она пока даже в первом приближении не подошла.

– А если подойдет?

– А для этого и существует наш человек около нее, чтобы проконтролировать. Как только она сунется туда, куда не надо, ее за руку придержат, а мы об этом тотчас узнаем. Прошел уже почти месяц, и ничего страшного не случилось. Надо продержаться до третьего января. Если до третьего января ничего не накопают, за что можно уцепиться, дело приостановят и сунут в сейф, а тогда уж по нему точно никто ничего делать не будет. У них нагрузка – не дай Бог. Приостановленными делами заниматься времени нет.

– От моих ребят что-нибудь потребуется? – спросил тот, кого назвали дядей Колей.

– Надо будет – скажу. А пока пусть сидят тихо. Не приведи Господь им за что-нибудь в милицию попасть. Особенно этому… как его… который быструю езду любит.

– Славик?

– Вот-вот, он самый. Скажи ему, пусть машину в гараж поставит и ездит на метро. Того и гляди, какому-нибудь гаишнику попадется, дурак безмозглый.

– Я прослежу, – кивнул дядя Коля. – Что еще?

– Больше ничего. Понадобится – сообщу, не постесняюсь.

Арсен кинул взгляд на часы и поднялся. Следом встали и его собеседники. Все трое неторопливо двинулись к выходу. Самый молодой, дядя Коля, сел в неприметные «жигули», "английский костюм" уехал в бежевой «волге», а пожилой худощавый Арсен, зябко поеживаясь в легком плаще, направился к остановке троллейбуса.