Текст книги "Иллюзия греха"

– Нет, дорогая моя, не нахожу, – ответил он более жестко. – У меня маленькие дети, ты прекрасно знала об этом. Я не могу рисковать.

– Но и у нас с тобой будет маленький ребенок. Чем твои дети лучше нашего ребенка?

– Они не лучше, – ответил он уже мягче. – Но если моя жена узнает о нас с тобой, она немедленно подаст на развод, и дети будут расти без отца. А твой ребенок родится в законном браке, и у него будет отец, который никогда не узнает, что растит не своего малыша. Наш с тобой ребенок не будет ничем обделен, если все останется как есть. И мои дети не будут обделены. Если же мы с тобой расторгнем свои браки и поженимся, то наш ребенок будет расти в полной семье, а мои дети – нет. И теперь я тебя спрошу: чем мои дети хуже нашего с тобой малыша? Почему я должен ими жертвовать?

– Ну извини, – она уселась к нему на колени и ласково потерлась носом о его шею. – Не сердись. Я правда очень испугалась. Не сердишься?

Он поцеловал ее в щеку, потом в лоб.

– Не сержусь. Пойдем посмотрим, как там наш малыш.

В лаборатории Вера привычно разделась и вошла в кабину установки. Она проделывала это столько раз, что уже без команд и подсказок знала, что нужно делать, как стоять, как ложиться и как дышать.

– Ела сегодня что-нибудь? – спросил он на всякий случай, опуская между собой и установкой защитный экран.

– Нет. Как обычно.

– Молодец.

Впрочем, он мог бы и не спрашивать. Легкомысленная и несобранная Вера готовилась стать тем, что некоторые называют «сумасшедшей матерью», во всяком случае, заботиться о здоровье будущего ребенка она начала примерно за месяц до зачатия. Разумеется, о том, чтобы нарушить предписанные врачом правила, и речи быть не могло.

Убедившись в том, что Вера его не видит, он быстро натянул на себя защитный комбинезон, закрыл лицо маской, на руки надел перчатки. Все, можно начинать.

Процедура заняла всего несколько минут. Выключив установку, он моментально снял с себя защитную одежду, сунул в специальный шкаф и только потом поднял экран и нажал кнопку, открывающую дверь кабины, чтобы Вера могла выйти.

– Ну как? – весело спросила она, неторопливо надевая безумно дорогое белье. – Порядок?

– Порядок, – подтвердил он, с удовольствием глядя на одевающуюся женщину. Все-таки Вера была очень красива. Даже округлившийся живот и исчезнувшая талия не портили ее. В ней была порода. – Одевайся и заходи в кабинет.

Каждый раз после процедуры ему инстинктивно хотелось как можно быстрее покинуть лабораторию, хотя он точно знал, что при выключенной установке опасности нет никакой. Оставив Веру в лаборатории, он вернулся в кабинет. Пока все идет по плану. До родов она должна пройти процедуру еще четыре раза. И тогда будет видно, что получилось.

Вера впорхнула в кабинет и быстрым движением заперла дверь изнутри на задвижку.

– Я хорошо себя вела и заслужила награду, – с лукавой улыбкой заявила она.

– Но не здесь же, Верочка, – возмутился он.

– А почему нет? Дверь заперта, никто сюда не войдет.

– Не говори глупости.

– Это не глупости!

Вера начала сердиться, он это видел. Но мысль о том, чтобы прикоснуться к женщине сразу после процедуры, была невыносимой.

– Верочка, милая, ну что за спешка, ей-богу? Давай встретимся спокойно сегодня же вечером. Ты ведь знаешь, не люблю я эти кабинетные приключения на скорую руку.

– Но я хочу сейчас, – упрямилась Вера. – Раньше ты не был таким разборчивым. И кабинетные приключения тебе нравились.

Раньше. Конечно, раньше он мог уложить ее здесь, на мягком диванчике. Потому что это было нужно для дела. А теперь для дела нужно, чтобы она регулярно проходила процедуры. Двадцать сеансов во время беременности и потом раз в месяц в период кормления. Разумеется, он должен заниматься с Верой любовью, кто ж с этим спорит, она ему не кто-нибудь, а любовница. Пожалуйста, он готов сделать это вечером, благо есть где, но не здесь и не сейчас.

– А я люблю, когда ты долго терпишь, – весело сказал он. – Ну что это за интерес, если ты только-только захотела – и все к твоим услугам. Это скучно. Зато когда ты потерпишь, удовольствие совсем другое. Уж не знаю, как для тебя, а для меня – точно. Ты делаешься совершенно особенная. Так что беги домой, поешь и ложись отдыхать, а в семь часов я тебя жду. Договорились?

Вера была взбалмошной, но покладистой. Она с детства привыкла требовать немедленного удовлетворения всех своих желаний, но при этом легко уступала, если ее просили потерпеть и взамен обещали дать больше, чем она просила, вернее, требовала.

– Договорились, – вздохнула Вера. – Только не опаздывай, у меня же ключей нет. А то буду как дура под дверью торчать.

– Не волнуйся, – ласково улыбнулся он. – Иди домой.

* * *

Разгадать секрет знакомства Анисковец с Галиной Терехиной никак не удавалось. У Насти все время было ощущение, что за какую ниточку в этом деле ни потяни – все уходит в песок. Версии лопались одна за другой. Ценности не были ни украдены, ни заменены подделками. В околоворовских и контрабандных кругах о картинах из коллекции академика Смагорина никто не слышал. К скупщикам ювелирных изделий никто предварительно не обращался. Соседи Анисковец по дому никаких подозрительных личностей возле квартиры убитой не встречали. Времени на все это ушло много, а толку – чуть. Дело с места не сдвигалось. И даже такая, казалось бы, ерунда, как давнишнее знакомство с обыкновенной домохозяйкой, – и та не хотела проясняться.

Но Настя была упряма, а кроме того, привыкла все проверять до конца. Если не получается найти ответ, двигаясь со стороны покойной Екатерины Венедиктовны, то можно попробовать пойти другим путем, двигаясь со стороны семьи Терехиных. Правда, источников информации не очень много, строго говоря, только одна Ира.

– Спросить, конечно, можно, – сказал Насте Стасов, – но вряд ли это что-нибудь даст. Галина Терехина потеряла память. Две ее дочери были шесть лет назад еще слишком малы, чтобы знать знакомых своей матери, а о младшем мальчике и говорить нечего. Если только Ирка что-нибудь знает.

– Стасов, я без тебя не справлюсь, – жалобно проныла Настя. – Твоя девочка такая бука, что вряд ли захочет со мной разговаривать. На тебя вся надежда.

Но Владислав надежд не оправдал. Ира старательно вспоминала, но никакую Екатерину Венедиктовну Анисковец среди знакомых матери или отца так и не вспомнила. Стасов, правда, записал имена других людей из окружения Терехиных, которых сумела вспомнить Ира.

– Попробуй поработать с ними, – посоветовал он Насте, – может быть, они знают твою старушку.

Совет был хорош. Еще бы его выполнить…

Встречи с людьми, некогда близкими с семьей Терехиных, оставили у Насти впечатление тяжелое и горькое. Она не понимала, как же так могло случиться, что четырнадцатилетняя девочка осталась в этой жизни совсем одна, и не нашлось взрослого человека, который поддержал бы ее.

Первыми, кого назвала Ира, были супруги Боженок, когда-то давно жившие с Терехиными в одном доме, еще до того, как те переехали в Сокольники. Боженок-супруга оказалась скандальной теткой, начинавшей по любому поводу орать на собеседника, причем делала это не по злобе, а в виде защитной реакции на то, чего не понимала. Поскольку мозгов у нее было не густо от природы, да и те были нетренированные, понимала она так мало, что кричала почти все время с утра до вечера. При этом страх из-за непонимания ситуации оказаться обманутой приводил к тому, что чаще всего фразы она начинала словом «нет». Боженок-супруг, напротив, был немногословен и негромок и существовал без особых проблем, уютно устроившись и спрятавшись за громким базарным голосом жены, который отпугивал всех врагов.

– С Галей мы дружили, когда она еще замужем не была. Потом постепенно стали отдаляться. У нее, по-моему, крыша поехала.

– В чем это выражалось? – заинтересованно спросила Настя.

– Да ну, она совсем свихнулась, – махнула рукой Боженок-супруга. – В бога стала верить, про мессию что-то все время бормотала.

– Разве религиозность – признак сумасшествия? – удивилась Настя.

– Нет, а вы как думали? – тут же взвилась Боженок. – Это муж на нее так влиял. Он тоже в церковь ходил. Совсем голову ей заморочил.

– Вы никогда не слышали от Галины о Екатерине Венедиктовне Анисковец?

– Нет. Никогда не слыхала. А кто это?

– По моим сведениям, эта женщина знала Галину, и, когда случилось несчастье, она сказала: «Я знала, что добром это не кончится». Как вы думаете, что могли означать эти слова?

– Нет, а вы как думаете? Конечно, ее набожность. Я уверена, что она на этой почве свихнулась, потому и детей покалечила.

– После несчастья вы с Галиной не виделись?

– Нет, а зачем? – ответила Боженок вопросом на вопрос.

– Вы же дружили, много лет жили в одном доме. Неужели вы даже не поинтересовались, что стало со старшей девочкой, с Ирой?

– Нет, ну интересно вы рассуждаете, – она снова повысила голос. – Мы что, должны были ее в семью взять? У нас своих двое.

– Речь не об этом. Иру забрали в интернат, но ведь после несчастья и смерти отца она осталась совсем одна. Вам не приходило в голову, что семья ваших друзей нуждается в помощи?

– Нет, ну вас послушать, так мы же еще и виноваты во всем этом. Мы, что ли, детей из окна выбрасывали?

Она была непробиваема, как бронетранспортер. Слова «чужое горе» для нее не существовали в принципе.

– Кроме вас, у семьи Терехиных были друзья или хорошие знакомые?

– Лидка Евтеева, тоже наша соседка бывшая. Больше никого не знаю.

Имя Лидии Евтеевой было в том списке, который составил Стасов со слов Иры Терехиной. Но беседа с ней тоже мало что дала, во всяком случае, о Екатерине Венедиктовне она не слышала. Правда, из рассказа Евтеевой стало понятно, что года через два после замужества Галина Терехина стала быстро отдаляться от своих подруг.

– Она не ссорилась с нами, нет, но знаете… Никогда сама не позвонит, никогда в гости не позовет. Если я приходила, она меня, конечно, не гнала, за стол сажала, угощала, разговаривала со мной, но я все время видела, что ей это не нужно. Тяготится она. Я ей не нужна. И Нина Боженок на нее обижалась за это. По-моему, ей и муж не был нужен.

– А дети? – спросила Настя.

– Дети – другое дело. Она была вся в них. Только о детях могла говорить, только они ей были интересны. Это можно вынести ну два раза, ну три, но когда каждый раз тебе дают понять, что есть в этой жизни то, что доступно только Галине, но никак не тебе, тупой и ограниченной, это уж, знаете… Желание общаться как-то пропадает.

– Лидия Васильевна, а можно об этом поподробнее? – попросила Настя. – Я, честно сказать, не совсем поняла ваши слова.

…Лидия Евтеева не могла бы сказать, что Галина чем-то обидела ее, сказала что-то неприятное или оскорбительное. Галина вообще была спокойной, тихой и мягкой, но после рождения Ирочки она словно ушла в себя, погрузилась в одной ей видимый и понятный мир, который приносил ей радость. И делиться этой радостью она ни с кем не собиралась. Однажды, когда Ире было пять лет, а второй дочери, Наташе, два годика, Лидия, придя в гости к Терехиным, принесла подарки детям: букварь с красивыми картинками для Иры и очаровательное платьице для малышки. Галина платьице взяла с благодарностью, а букварь сразу же отложила в сторону и даже дочери не показала.

– Смотри, что я тебе принесла, – сказала гостья девочке, пытаясь привлечь внимание к подарку, который она так любовно выбирала.

Но Галина буквально вырвала у нее книжку и спрятала подальше в шкаф.

– Ей это не нужно, – строго сказала она Евтеевой.

– Но почему? Пусть учится читать, она уже большая, – возразила Лидия.

– У нее другое предназначение, – ответила Галина.

И так было почти всегда. Она бросала непонятные, загадочные фразы, исполненные какого-то потайного смысла, и не считала нужным нормально объясняться с подругами. С годами это становилось все заметнее и все тягостнее для окружающих. Терехины растеряли всех знакомых, к ним в дом никто не хотел приходить. После Наташи родилась Оленька, потом Павлик. Все дети у Терехиных были не очень здоровыми, постоянно болели то одним, то другим, и у Галины, занятой детьми, наверное, просто не было ни сил, ни времени поддерживать отношения с подругами. Года за два до несчастья Лидия перестала звонить ей и приходить. Галина, казалось, этого даже не заметила.

Однажды Лида встретила на улице неподалеку от своего дома Леонида Терехина, мужа Галины, с десятилетней Ирой. Леонид почему-то ужасно смутился, а Ира, простая душа, громко заявила:

– Мы ходили папиного друга дядю Гришу навещать, он болеет. Только вы маме не говорите, что нас видели, ладно? А то она ругаться будет.

– Ругаться? – страшно удивилась Лида. – Почему мама должна ругаться? Вы же не сделали ничего плохого.

Терехин смутился еще больше, ласково погладил дочку по голове и бросил на Лиду затравленный взгляд.

– Ирочка, добеги до булочной, мы с тобой забыли Наташе шоколадку купить, вот возьми деньги.

Когда девочка отошла подальше, зажимая в кулачке деньги, Леонид сказал:

– Лид, ты правда Галке не говори про нас, хорошо?

– Да в чем дело-то? Что вы такого страшного натворили?

– Ничего мы не натворили, Гришу Самсонова навестили, болеет он.

– Ну и что?

– Галка терпеть его не может. Запрещает мне с ним встречаться. А уж если узнает, что я Иру с собой брал, вообще убьет.

– Господи, чем Гришка-то ей не угодил? Сколько вас знаю, вы с ним друзья закадычные, и Галя всегда к нему нормально относилась. Поссорились, что ли?

– Ну, вроде того. Уж не знаю, в чем там дело, только однажды она мне сказала: «Дай слово, что с Самсоновым больше общаться не будешь». И больше ничего не объяснила. Ты ведь Галку знаешь, она как скажет – так все, как отрезала. И никаких объяснений. Спрашивай – не спрашивай, а результат один. Ничего не добьешься. Смотрит с тихой улыбкой, укоризненно так, и сам начинаешь себя виноватым чувствовать. Но что-то у них с Гришей произошло, это точно. Я ведь и с ним пытался поговорить, выяснить, в чем дело, а он усмехнулся и говорит: «Ты, Леня, на меня зла не держи, я твою жену ничем не обидел. Но и на нее не сердись. Незачем нам с нашими женщинами ссориться. Не велит она тебе со мной общаться – ну и ради бога. Будем встречаться потихоньку, без шума и пыли».

– Так и не выяснил ничего?

– Нет, – покачал головой Леонид. – Но я думаю, дело все выеденного яйца не стоит. Галка религией увлеклась, так я-то нормально это воспринимаю, нравится ей – и пусть, а Гриша – он воинственный очень, ехидный, на язык злой. Наверное, ляпнул что-нибудь про бога или про церковь, она и обиделась.

– Тяжело тебе с ней? – сочувственно спросила Лида.

– Я ее люблю, – просто ответил Терехин. – Люблю такой, какая она есть. А вот другим, наверное, действительно с ней тяжело. Нина Боженок сильно обижается, да и ты, Лидуня, тоже, я же вижу. Галка всех подруг разогнала, никто ей не нужен. Так ты не скажешь ей, что мы к Грише ходили?

– Не скажу, не волнуйся. Но все-таки не по-людски это, – укоризненно сказала Лида. – Как можно друзей разлучать из-за ерунды?

Вернулась Ира, неся в руке большую шоколадку в яркой обертке…

Когда в семье Терехиных произошла непоправимая беда, Лидии Евтеевой в Москве не было. За несколько месяцев до этого она вышла замуж за военнослужащего из Риги и уехала к нему в Латвию. Вернулась год назад вместе с мужем, который стал в силу русского происхождения и незнания латышского языка нежелательным элементом и был уволен в запас. Узнала от Нины Боженок о том, что случилось в семье Терехиных, и сразу же помчалась к Ире, но та встретила ее неприветливо и даже нагрубила. В квартире было полно каких-то шумных мужчин, говорящих не по-русски, и Лидия поспешила ретироваться, решив, что Ира занялась «делом» и в помощи не особо нуждается.

Григорий Самсонов, певец музыкального театра, жил неподалеку от Евтеевой, и Настя решила заглянуть к нему наудачу. Ей повезло, Самсонов был дома и, по-видимому, скучал, так как к визиту сотрудника уголовного розыска отнесся с явным удовольствием. Ему хотелось поговорить. Стоял июнь, жена с детьми уехала на дачу, и певец рад был скоротать одиночество в обществе незнакомой женщины.

Ситуацию, о которой шла речь, он помнил очень хорошо.

– Да знаю я, почему Галка запретила Лене со мной общаться, – заявил он безапелляционно. – Боялась она.

– Чего боялась? – удивилась Настя.

– Я так думаю, что у нее был любовник. Может, и не был, но она тогда здорово перепугалась. Вся белая стала.

– Когда – тогда? Григорий Петрович, я ничего не понимаю из ваших слов. Давайте-ка все сначала и подробно.

– Я встретил Галку, когда она выходила от Катерины. Я хочу сказать – от Екатерины Венедиктовны Анисковец, но мы за глаза ее все Катериной зовем. То есть звали.

– Вы были хорошо знакомы с Анисковец?

– Ну… Как сказать… – Он улыбнулся и развел руками. – Мы все знали ее много лет. Она была большой ценительницей оперы и ходила в наш театр регулярно, не реже раза в неделю. Ее всегда приглашали на капустники, юбилеи, премьеры. Она у нас была чем-то вроде талисмана. Посмотришь в зал, видишь – Катерина сидит, значит, все в порядке, мир не перевернулся, все живы-здоровы. Но сказать, что я знал ее близко, нельзя. Она хорошо умела держать дистанцию, к ней в душу влезть было не так-то просто. – Расскажите, пожалуйста, как вы встретили Терехину.

– Я должен был заехать за Катериной, чтобы отвезти ее за город, на дачу к нашему главному режиссеру. У него было шестидесятилетие. Я подъехал к дому, поднялся на лифте, а в это время дверь Катерининой квартиры открылась и на лестницу вышла Галка Терехина. Я страшно удивился: что ей тут делать? Никогда не слыхал, чтобы Катерина была с ней знакома. Галка стала белая как снег, на меня зыркнула, поздоровалась сквозь зубы и в лифт нырнула, я даже дверь еще закрыть не успел.

– А у Екатерины Венедиктовны вы не спрашивали о Терехиной?

– Спросил, а как же. Но она только головой покачала. Дескать, не спрашивайте, Гришенька, это не моя тайна, разглашать не имею права.

– Да какая же тут может быть тайна?

– О, какая угодно! – рассмеялся Самсонов. – Катерина обожала покровительствовать чужим романам. Достоверно знаю, что многим известным личностям она предоставляла приют в своей квартире для амурных встреч. Но назвать ни одного имени не могу. Катерина была просто на удивление неболтлива. Ей бы в разведке работать, честное слово.

– Можно ли из ваших слов сделать вывод, что в квартире Екатерины Венедиктовны Галина Терехина встречалась с кем-то из известных людей?

– Ну, насчет вывода – это сильно сказано. Но это вполне правдоподобно. Кстати, совсем не обязательно, чтобы эти встречи носили романтический характер. Не удивлюсь, если окажется, что у них там проходили спиритические сеансы или еще какая-нибудь дребедень в том же роде.

– Разве Анисковец была верующей? – спросила Настя. – Об этом никто из ее близких не говорил.

– Э, нет, Катерина была отъявленной безбожницей, но очень светской и за модой следила. Как пошла мода на экстрасенсов и медиумов – Катерина тут как тут. Она любила устраивать у себя «салоны», только повод дай. А поводом мог служить любой интересный или известный человек, актер, писатель, диссидент, экстрасенс. Кто угодно.

– Как вы думаете, Григорий Петрович, есть такой человек, который может знать, что общего было у Анисковец и Галины Терехиной?

Самсонов усмехнулся и покачал головой.

– Если и есть, то только один. Тот, с кем Галка встречалась в квартире Катерины. Ну и сама Катерина, разумеется, только теперь ведь ее не спросишь.

Что ж, круг замкнулся. Настя надеялась, выбрав путь от Терехиной к Анисковец, получить ответ на свой вопрос, но ничего у нее не вышло. Да, эти две женщины были знакомы, Марта Шульц не ошиблась. Ну и что? Имеет ли это какое-нибудь отношение к смерти Екатерины Венедиктовны? Вряд ли. Даже наверняка – никакого.

Глава 3

Вот уже который день Ира видела в ресторане этого типа. Не то чтобы он пялился на нее, но поглядывал часто и с явным интересом.

Ресторанчик «Глория» был крошечным и самым обычным, крутая мафия в нем не собиралась и разборок не устраивала. Просто приходил сборщик раз в месяц, хозяин отстегивал ему энную сумму, и все спали спокойно. Днем «Глория» работала как кафе, с восьми до одиннадцати – как ресторан, и было здесь всегда тихо и уютно. Посетителей было мало, в основном одни и те же люди, предпочитающие вкусно и недорого поесть рядом с домом, чем возиться с ужином на ночь глядя. И гардеробщик дядя Коля, и официантки, и буфетчицы почти всех клиентов знали по именам и пристрастиям в еде, и Ире нравилась та атмосфера семейности, которая здесь царила. К ней относились хорошо, подкармливали, обращались ласково. Особенно любил ее дядя Коля, который жил аккурат в той самой шестнадцатиэтажке, где Ира мыла лестницы, и видел ее ежедневно сначала с метлой в руках на улице, когда выгуливал пса, потом с тряпками и ведрами – в подъезде, а вечером – в «Глории».

– Уморишь ты себя, – вздыхал он. – Виданное ли дело – так надрываться на трех работах с утра до ночи.

Он еще не знал про вещевой рынок…

Сегодня незнакомый молодой мужик опять пришел один, сел в уголок, заказал, как и раньше, шашлык из осетрины, а из выпивки – джин с тоником. Но привычный распорядок оказался нарушенным. Ира драила противни, на которых днем жарились фирменные пирожки с капустой, когда почувствовала, что за спиной кто-то стоит. Она обернулась и увидела того посетителя, который так странно поглядывал на нее.

– Чего надо? – нелюбезно, но, впрочем, беззлобно спросила она.

– Ничего. Поговорить хочу, – ответил мужик.

– Ну, говори.

– Тебя как зовут?

– Ира.

– А я – Олег. Можно просто Алик. Вот и познакомились.

– Ну, познакомились. Так чего надо-то?

– Ничего мне не надо. Хотел спросить, что у тебя с лицом. Болеешь?

– Я с детства такая. Обмен неправильный. А тебе что за дело?

– Просто спросил. У тебя, наверное, жизнь тяжелая, да? Я смотрю, ты здесь каждый вечер как пчелка моешь-драишь-убираешь.

– Какая надо, такая и жизнь. Чего ты привязываешься?

Она разговаривала, стоя спиной к незнакомцу, исступленно оттирая жирную поверхность противней.

– Ты до которого часа работаешь?

– Пока всю работу не сделаю. Как получится.

– Живешь далеко отсюда?

– Рядом.

– Не страшно ночью возвращаться?

– Страшно, – она позволила себе слегка улыбнуться. – Но выхода-то нет. Мне работу на дом не принесут.

– Хочешь, я тебя провожу сегодня? – неожиданно спросил посетитель.

– Зачем? Чего тебе от меня надо?

– Ничего мне не надо, – снова повторил Олег. – Так как насчет проводить?

– Ну проводи, – она равнодушно пожала плечами. – Домой я тебя все равно не приглашу.

– А я домой и не напрашиваюсь.

Он вернулся в зал и снова принялся за свой джин с тоником. Через пять минут Ира про него забыла. Вспомнила только тогда, когда после одиннадцати вышла в зал мыть полы. Его столик был пуст. «Тоже еще, провожальщик, – мысленно усмехнулась она. – Сбежал. Небось лежит под боком у какой-нибудь…» Додумать мысль до конца она не успела, потому что со стороны гардероба послышался голос дяди Коли. Гардеробщик с кем-то разговаривал. Ира прислушалась. Голос второго собеседника показался ей знакомым. Похоже, это был настырный Олег.

Она заставила себя преодолеть любопытство и спокойно домыть зал, прежде чем приступать к холлу и туалету. Выходя с ведром и шваброй из зала, она отчетливо понимала, что выглядит не лучшим образом: старые спортивные брюки, застиранная поблекшая майка, растрепанные волосы, усталое лицо. Ну и пусть. Ей работать надо. А ему не нравится – пусть катится куда подальше.

Олег не обратил на нее ни малейшего внимания, увлеченно обсуждая с дядей Колей что-то спортивное, не то футбол, не то хоккей. На минуту ей показалось, что он вовсе и не ждет ее, просто поговорит сейчас с гардеробщиком, помашет насмешливо ручкой – и гуд бай, королева поломоек. Или, что тоже приятно, ждет он вовсе не ее, а официантку или буфетчицу. Она сразу пошла мыть туалет, втайне надеясь на то, что если Олег и уйдет, то сделает это по крайней мере не у нее на глазах. Однако он не ушел. В первом часу ночи Ира закончила работу, сложила ведро и тряпки в подсобку и направилась к выходу. Дядя Коля тут же загремел ключами – в его обязанности входило закрывать «Глорию» и по утрам открывать ее.

Ира вышла на улицу, демонстративно сделав вид, что не замечает Олега, а если и замечает, то совершенно не понимает, чего он тут торчит. Она слышала его шаги сзади, но, к ее большому удивлению, он не стал ее догонять. Просто шел следом. Борясь с нарастающей тревогой и с трудом преодолевая желание обернуться, она дошла до своего дома.

– Ну, проводил? – зло спросила Ира, останавливаясь перед дверью подъезда.

– Проводил, – спокойно ответил Олег.

Возле подъезда горел яркий фонарь, и теперь Ира смогла как следует рассмотреть его. Среднего роста, но, конечно, повыше ее самой, и лицо симпатичное, открытое. Одет дорого, хотя и просто. Джинсы с виду самые обычные, да и майка с курткой тоже, но Ира, целыми днями крутившаяся среди шмоток, хорошо знала, сколько это «обычное» стоит.

– Так чего же тебе все-таки надо, провожатый?

– Хочу убедиться, что ты дошла спокойно, ничего с тобой не случилось.

– И с чего вдруг такая забота? Время девать некуда?

– Есть куда. Забот полно, – неожиданно улыбнулся он. – Ладно, я пошел. Счастливо.

Он повернулся и не спеша пошел обратно в сторону «Глории». Ира сначала удивилась, потому что к метро нужно идти совсем в другую сторону, потом подумала, что Олег, наверное, живет где-то рядом, недаром же ходит почти каждый день ужинать в «Глорию».

В квартире было тихо и чисто. Новый жилец, Ильяс, как въехал – так через три дня умотал куда-то по делам, сказал, дней на десять. Георгий Сергеевич уже спал, свет в его комнате не горел. Ира поставила чайник на огонь и юркнула в ванную, где висело большое зеркало.

И чего этот тип к ней привязался? Рожа-то и в самом деле могла бы быть получше. Ира сказала ему правду, она с детства такая, поэтому привыкла к виду нездоровой кожи, покрытой противными розовыми прыщами, но с непривычки, наверное, смотреть неприятно. Волосы неухоженные, висят как пакля. Нет, ну действительно, чего он привязался?

Чайник на плите начал тихонько посвистывать, и Ира метнулась в кухню, торопясь выключить газ, пока свист не стал громким и пронзительным. Ей не хотелось беспокоить Георгия Сергеевича. Открыв холодильник, она с грустью убедилась, что, кроме маргарина и двух сосисок, там ничего нет. «Дура! – мысленно обругала она себя. – Тебе же Аня оставила пакет с едой, а ты его забыла взять. Все из-за этого Олега дурацкого». Буфетчица Аня действительно оставляла ей пакет, Ира помнила, что в нем были два пирожка с капустой и кусочек колбасы. Она так разнервничалась из-за Олега, что забыла про пакет.

Сморщенные, усталые от собственной невкусности сосиски как-то не вдохновляли. Но и маргарин намазывать было не на что, купить хлеб она сегодня не успела, потому что сразу же после работы на рынке помчалась к сестрам в больницу и застряла там надолго, а когда возвращалась, магазины уже были закрыты. Конечно, для нормальных людей купить хлеб не проблема в любое время суток. Часов до десяти вечера в метро стоят бабки со свежими батонами, но у них намного дороже, чем в магазине. Она не имеет права на такие траты. У нее есть цель, и к этой цели она движется планомерно, подчинив ей все до самой мелкой мелочи. И даже лишняя тысяча рублей, которую нужно было переплатить за хлеб, отдаляла тот миг, когда Ира сможет наконец заплатить за лечение братика.

На холодильнике стояла красивая деревянная хлебница, которую Ира отдала в пользование жильцам, а сама свой хлеб хранила в холодильнике в полиэтиленовом пакете. В холодильнике он не плесневел, а ей нужно быть экономной. Воровато оглянувшись, Ира открыла хлебницу. Там лежал большой кусок лаваша и половинка «сокольнического». Отрезать кусочек, что ли?

Нет. Она решительно опустила деревянную крышку и отдернула руку, будто обожглась. Сроду не брала чужого, даже в интернате. И сейчас не будет. Да, она грубая необразованная нищая дворничиха, она же уборщица, она же посудомойка. Но не воровка.

Ира налила себе крепкого чаю, бросила в чашку побольше сахару и уселась на табуретке возле стола. В квартире стояла тишина, и, как всегда, в этой тишине снова пришли мысли, которые она не любила и старалась гнать от себя. Почему она так живет? Кто в этом виноват? Мать? Да, именно так она думала все эти годы после того, что случилось. Но в последнее время в голову стали приходить и другие соображения. Почему мать внезапно «умом тронулась»? Что случилось? Что так сильно подействовало на нее? Если бы у нее сохранилась память… Иногда, когда она очень уставала, Ира начинала жалеть о том, что в ту страшную ночь успела убежать и спрятаться у соседей. Позволила бы матери и ее из окна вытолкнуть, может, не мучилась бы, как сейчас. Лежала бы себе в больничной койке на полном государственном обеспечении и горя не знала бы. Уж во всяком случае, кормили бы ее точно лучше, чем она сама себя кормит, пытаясь сэкономить жалкие крохи. А если бы очень повезло, то вообще убилась бы насмерть. И никаких проблем.

* * *

Дом инвалидов находился довольно далеко, добираться туда нужно было на электричке. Настя Каменская знала, что мать Иры Терехиной потеряла память после падения с высоты, и ни на что, в общем-то, не рассчитывала, собираясь навестить Галину. Поехала больше для порядка.

Директор дома инвалидов ничего интересного Насте не рассказала, а вот сестра Марфа оказалась полезным собеседником. Полная, добродушная, лет пятидесяти, сестра Марфа в миру носила имя Раиса, но несколько лет назад ушла в монастырь, который был здесь же, неподалеку, и бескорыстно ухаживала за одинокими больными людьми. Галине Терехиной она уделяла особое внимание, ибо ей сказали, что Галина до несчастья была очень набожной.

– Навещает ее только дочь, – сказала Насте монахиня. – И есть еще один человек, который интересуется Галиной, но к ней никогда не заходит.

– Какой человек? – насторожилась Настя.

– Мужчина, очень интересный. Появляется примерно раз в три-четыре месяца, обязательно находит меня и спрашивает о Галине.

– Кто он такой? Он как-нибудь объяснил свой интерес к ней? Родственник, друг семьи?

– Не могу сказать, – мягко улыбнулась сестра Марфа. – Какое я имею право спрашивать его? Он сказал, что хорошо знал покойного мужа Галины, и мне приходится ему верить. Но у меня такое впечатление, что он – врач.

– Почему вы так подумали?

– По вопросам, которые он задает. Его интересует, какие лекарства дают Галине, чем она болеет. И знаете, что странно? Он никогда ничего не приносил для нее, ни гостинцев, ни подарков. Просто находил меня и задавал свои вопросы.