Текст книги "Оборванные нити. Том 1"

На пятом курсе, во время цикла по судебной медицине, пожилой преподаватель рассказывал студентам, что диагностика смерти грудных детей очень сложна и требует специальной подготовки, которой зачастую рядовые судмедэксперты не обладают, и это нередко приводит к диагностическим ошибкам и к сведению всего разнообразия причин смерти младенцев к трем стандартным диагнозам: «присыпание», синдром внезапной детской смерти, аспирация пищевых масс. Тот же преподаватель цитировал им на занятиях монографию немецкого ученого Хельмута Альтхоффа, который утверждал, что в основном причиной смерти детей являются скрыто протекающие острые инфекционные заболевания. Кроме того, вскрытие трупа грудного ребенка принципиально отличается от вскрытия трупа взрослого, и при неправильном проведении вскрытия можно пропустить и явные признаки криминальной смерти, например, асфиксию, но не пресловутым «мягким предметом», как принято именовать молочную железу женщины, а ладонью. Студентам неоднократно объясняли, что к вскрытиям грудных детей необходимо относиться максимально ответственно и добросовестно, чтобы потом не было подобных ошибок, в результате которых виновной в смерти малыша считается мать, а истинный виновник остается на свободе и радуется жизни. Возможно, и при вскрытии трупа малыша Красикова эксперт проявил недостаточную квалификацию или добросовестность, просмотрел признаки скрыто протекавшей инфекции, результатом которой и стала внезапная смерть ребенка, выставил удобный и простой диагноз СВДС, вызывающий вполне закономерное недоверие, ибо в беспричинную смерть всегда трудно поверить. А в результате – семейная трагедия. Жила себе счастливо семья из трех человек, потом не стало ребенка, не сегодня-завтра скончается его мама, а там и до третьего трупа недалеко – убитый горем и чувством вины муж тоже наложит на себя руки.

– Ну вот, – произнес доктор-циник, словно подслушав мысли Сергея, – один суицид у нас уже наличествует, того и гляди – муженек тоже руки на себя наложит. И до чего ж люди любят чувствовать себя виноватыми! Напридумывают себе смертных грехов и сводят счеты с жизнью.

Да, мысленно согласился Саблин, напридумывают. Но что послужило толчком? Невнятный и необъяснимый для обывателя диагноз, дающий широкий простор воображению и порождающий необоснованные подозрения и обвинения. Вот почему эта несчастная Красикова так волновала его, вот почему Сереге Саблину было важно узнать, что толкнуло ее на такой страшный способ ухода из жизни! Снова сработала пресловутая интуиция, о которой ему рассказывала его любимая тетка, мамина старшая сестра. Именно сейчас, когда он должен принять на себя ответственность за будущего ребенка и решить, позволять ли Ленке делать аборт, если вдруг она не захочет рожать, ему и пришло понимание того, что самым страшным грехом женщина всегда будет считать убийство, пусть и непреднамеренное, собственного ребенка. Теперь для него очевидно: если Ленка испугается будущего материнства и всех сопутствующих этому трудностей и проблем и захочет прервать беременность, пока еще сроки позволяют, он должен костьми лечь, но не допустить этого. Положа руку на сердце, Серега Саблин не был уверен, что готов уже сейчас становиться мужем и отцом, но он не мог допустить, чтобы нежная, ласковая, беззащитная и слабенькая Ленка потом обвиняла себя в страшном грехе, осознание которого может довести до самоубийства.

После обеда Олег Алексеевич позвал Сергея в ординаторскую.

– Биохимия Красиковой пришла, – сказал он равнодушно, глядя в лежащий перед ним листок с результатами анализа крови. – Свободный гемоглобин в плазме – четырнадцать, гематокрит вырос до пятидесяти восьми, пи-аш крови – семь целых ноль две сотых. Ну, студент, отвечай, о чем говорит такой результат?

– Тяжелый гемолиз, нефропатия и ацидоз, – без колебаний ответил Саблин. – А вы что, меня экзаменуете?

– Да так, – усмехнулся доктор, – проверяю, можно ли на тебя больных оставить, чтобы в туалет спокойно сходить. Про тебя по отделению прямо легенды ходят, дескать, ты не хуже дипломированных врачей знаешь, что и как нужно делать, чтобы людей с того света вытаскивать. Вот я и решил лично убедиться, такой ли ты грамотный или так, фуфло.

Саблин недоуменно пожал плечами и вернулся к своим больным. Через час у Красиковой резко упало давление, и он немедленно поставил в известность Олега Алексеевича. Тот невозмутимо положил перед собой лист назначений.

– Ну, умник, подтверждай свою репутацию, говори, что ты стал бы делать.

Сергей подумал несколько секунд. В принципе, ответ был ему известен, он успел все обдумать, пока шел из палаты в ординаторскую, и сейчас просто на всякий случай проверил сам себя.

– Я бы увеличил объем инфузии, – помолчав, сказал он. – Добавил бы растворы электролитов и реополиглюкин.

– Ишь ты, щедрый какой! – фыркнул Олег Алексеевич. – Будто ты сам не знаешь, что реополиглюкин – страшный дефицит, его в отделении – считаные флаконы, и расходуется он только в самых экстренных случаях.

– Разве Красикова – не экстренный случай? Когда же еще применять этот препарат, если не сейчас?

– Вот именно, что не сейчас, – в голосе доктора зазвучало усталое раздражение. – Хотела баба помереть – и пусть себе помирает. У нас нечем лечить тех, кто жить хочет, а Красикова жить не хочет. Она ведь если и выкарабкается, останется инвалидом до конца жизни, будет манной кашкой через трубочку питаться. Ох, не люблю я этих суицидентов! Силы на них тратишь, препараты, знания и умения прилагаешь, а для чего? Для того, чтобы они пришли в себя, оклемались, нагло спросили врачей: «Зачем вы это сделали? Почему вы не дали мне умереть?», а потом повторили попытку. Лучше уж весь наш ресурс направить на спасение жизней тех, кто хочет жить и знает, как своей жизнью правильно распорядиться, а не тех, кто не справляется с собственной жизнью и не знает, куда ее девать и что с ней делать. Ладно, студент, все ты правильно говоришь, реополиглюкин будем вводить. Хотя и жалко каждый флакон до соплей.

И это тоже не было для Сереги в новинку, подобные рассуждения он слышал от врачей реанимационного отделения не один раз. Все-таки нет на свете ничего интересней, загадочней и притягательнее смерти! Во всяком случае, для него, Сергея Саблина. Он вот уже который год пытается разобраться и в механизме умирания, и в отношении людей к этому непознанному до конца явлению. И с удивлением обнаруживает самые разные виды, формы и проявления и самой смерти, и отношения к ней.

Он выполнил назначение Олега Алексеевича, однако через короткое время давление у Красиковой упало до показателей 60 на 20. Сергей кинул взгляд на дренажную банку от желудочного зонда и обратил внимание, что по дренажу идет не грязно-бурая мутная жидкость, а темно-вишневая кровь. Кровотечение!

Саблин бросился за доктором, который тут же помчался в палату, на ходу бросив:

– Возьми на первом посту аминокапронку, срочно капать!

Когда Сергей вернулся в палату, там кроме Олега Алексеевича находился и ответственный дежурный по отделению.

– Давай быстро аминокапронку, – обратился к нему доктор, – давай дицинон, готовь систему с преднизолоном, будем интубировать и на аппарат переводить.

На шум и суету в палате прибежал медбрат с соседнего поста и кинулся помогать Сергею. Они работали уже вчетвером. Из коридора донесся грохот колес – это катили аппарат искусственной вентиляции легких. Одна сестричка вкатила в палату аппарат ИВЛ, следом за ней тут же появилась вторая, державшая в руках реанимационный ящик, из которого извлекла и начала готовить инструменты к интубации трахеи. Саблин поймал себя на том, что не уверен до конца: правильно ли действуют врачи и что вообще происходит. Видно, рано его похвалили, и легенды, которые якобы ходят о нем по отделению, не имеют под собой никакого основания. Мало он еще знает, ох, как мало! Вот сейчас, если бы не было рядом врачей, он точно растерялся бы и не смог принять правильного решения. А в результате мог бы погибнуть больной. Учиться ему еще и учиться!

Красикову заинтубировали, перевели на аппарат, и работы Сергею прибавилось.

– Олег Алексеевич, а почему вы ее не везете в операционную? – спросил он. – Ведь очевидно же, что желудочное или пищеводное кровотечение.

– Щас! – сквозь зубы откликнулся доктор. – Как хирурги ее на операцию возьмут с таким давлением? И что они там будут оперировать? Стенку желудка или пищевода со сплошным некрозом? Да она у них в руках расползаться начнет. Там же по сути одна сплошная язва. Будем ее тянуть на аппарате, аминокапронку капать, может, кровотечение само и остановится. Да, не забудь положить ей на живот пузырь со льдом.

Холод способствует спазму сосудов и уменьшает кровотечение, об этом Серега Саблин знал еще с детства.

Когда в 8 часов утра следующего дня Сергей уходил с суточного дежурства, Красикова так и лежала на аппарате ИВЛ, капала «система», в банке от желудочного зонда медленно повышался уровень буро-красной жидкости. Сдав палату сменщику, Сергей, перед тем как уйти, бросил взгляд на женщину-суицидентку. Он отчего-то был уверен, что больше не увидит ее.

Муж Красиковой все еще сидел в коридоре перед входом в отделение реанимации. Он поднял на Саблина глаза, в которых читалось непереносимое страдание.

– Она жива? – шепотом спросил Красиков. – Только правду скажите, я должен знать.

После бессонной ночи, проведенной на стуле в коридоре, лицо мужчины выглядело изможденным и страшным, а щеки, покрытые отросшей щетиной, казались грязно-серыми.

– Жива, – коротко кивнул Саблин и торопливо прошел мимо.

«Нет, – думал он, невольно ускоряя шаг, чтобы как можно быстрее отдалиться от убитого горем мужчины, – я не смогу. Я никогда не смогу. Хорошо, что она еще жива. А если бы нет? Если бы сейчас мне пришлось ему сказать? И увидеть смертный ужас и удушающую тоску в его глазах? Нет!!! Я никогда не буду клиницистом. Я не стану лечить людей. Я не хочу!!! Говорят, что у каждого клинициста есть свое кладбище, но зато и есть толпа тех, кто ему благодарен и готов отдать ему и всю свою любовь, и последний кусок. Мне не нужна ничья любовь. Мне не нужно, чтобы мне отдавали последний кусок. Пусть у меня ничего этого не будет, но у меня не будет и кладбища. Нет!!! Не хочу!!! Ни за что».

* * *

Когда через три дня Сергей Саблин заступил на следующее дежурство, он, как обычно, заглянул в журнал умерших, чтобы узнать, какие из реанимационных случаев закончились летальным исходом, и увидел в списке фамилию Красиковой. В краткой записи о причине смерти было указано: «Тяжелая степень отравления уксусной эссенцией. Ожог рта, глотки, пищевода, желудка и тонкого кишечника. Ожог верхних дыхательных путей. Экзотоксический шок. Токсическая нефропатия тяжелой степени». Вот и все. Остались позади свадьба, беременность, ожидание ребенка, радость материнства и отцовства, проблемы, трудности, минуты счастья, страшное горе, невыносимое чувство вины, несправедливые обвинения, скандалы, побои, принятие самого, наверное, трудного и самого неправильного, с точки зрения врача, решения, физические страдания отравившейся Красиковой и нравственные страдания ее нелепого и недалекого мужа. Теперь вся жизнь этой женщины уложилась в несколько слов, записанных в журнале умерших неразборчивым, типично «докторским» почерком. Один ее поступок привел к смерти, смерть повлекла за собой крушение целого мира, который никогда уже не будет таким, как прежде. Вот в чем необратимость смерти. Вот почему она так притягивает Серегино внимание.

Сергей отработал суточную смену, потом помчался в институт на занятия, которые честно высидел, несмотря на бессонную ночь. Домой идти не хотелось, и в то же время он понимал, что идти надо. Сегодня он должен объявить родителям о своем намерении жениться на Лене и о том, что через шесть с половиной месяцев у них родится внук. Или внучка. Он обещал Ленке сказать им сегодня о том, что позавчера они подали заявление в ЗАГС и через два месяца станут мужем и женой. Можно, конечно, протусоваться где-нибудь до позднего вечера, ведь для того, чтобы произнести три фразы, много времени не нужно. Сказать – и нырнуть в свою комнату, лечь под одеяло и крепко уснуть. Но Саблин понимал, что так не получится. Во-первых, он ужасно хотел спать и чувствовал, что до позднего вечера просто не дотянет, если не подремлет хотя бы часа полтора. А во-вторых, и в общем-то, в-главных, разговор о будущей женитьбе тремя фразами никак не ограничится, потому что Ленка не нравится его родителям. Точнее, она активно не нравится маме. Отец вообще обращает мало внимания на подобные обстоятельства, если они не имеют прямого отношения к его профессиональной деятельности. Отца, Михаила Евгеньевича Саблина, доктора наук, профессора и носителя множества регалий и наград, в том числе и международных, интересовала только ангиохирургия и возможности совершенствования операций на сосудах. Таким он был всегда, сколько Серега себя помнил: вечно погруженный в свои мысли, в свою работу, в специальную литературу, в своих больных. Ему было все равно, что подавали на ужин или какую сорочку мама приносила ему по утрам, он никогда не помнил дни рождения родственников и друзей и вообще ни одной памятной даты, не любил праздников и выходных дней и совершенно не умел отдыхать. Зато мама, Юлия Анисимовна, тоже доктор наук и тоже профессор, правда, без международного признания, старалась держать руку на пульсе, постоянно общалась с огромным количеством людей, всё про всех знала и помнила, всем помогала, без конца что-то устраивала и организовывала, за кого-то просила и о чем-то договаривалась, никогда не забывала поздравить и часто собирала гостей в их просторной квартире. При этом еще и кафедрой педиатрии руководила. Она не уставала от этой бурлящей жизни, более того, на взгляд сына, чувствовала себя в ней как рыба в воде и получала истинное удовольствие от того, что могла решить чью-то проблему и помочь. В ней всегда горел какой-то азарт: не может быть, чтобы она не смогла устроить, добиться, сделать, достать, организовать. И, уж конечно, она, в отличие от отца, была знакома с девушкой своего единственного сына и имела о ней вполне определенное мнение. Естественно, нелестное.

Мысли о Лене, женитьбе и будущем ребенке причудливо переплетались с мыслями о несчастной Красиковой, ее погибшем малыше и оставшемся в одиночестве на краю пропасти муже. В какой-то момент Сергей, уже подходя к подъезду своего дома, даже удивился тому, что совсем не нервничает перед предстоящим неприятным разговором с мамой – до такой степени глубоко засели в нем размышления о диагнозе «синдром внезапной детской смерти» и о возможных последствиях ошибок врачей-клиницистов и патологоанатомов.

– Мам, что ты думаешь по поводу диагноза СВДС? – спросил Сергей, с жадностью поедая поданный матерью суп – наваристую густую куриную лапшу.

Юлия Анисимовна, полноватая, рослая, очень ухоженная и по-прежнему красивая, мягко коснулась пальцами его щеки.

– Поешь, сынок, – улыбнулась она. – Не надо сейчас говорить о смерти. Вот покормлю тебя, и пока будем пить чай – поговорим.

– Ну ма-ам, – настойчиво протянул он. – Я после смены, я спать хочу. Какие там еще разговоры за чаем? Я же десяти минут не высижу, тем более после обильной еды. Давай поговорим, пока я питаюсь.

– Почему тебя заинтересовал этот вопрос? Ты же никогда, по-моему, не увлекался педиатрией.

Сергей как можно более кратко поведал матери историю самоубийцы Красиковой и ее глупого доверчивого мужа, доведшего своими тупыми подозрениями жену до гибели. Юлия Анисимовна слушала внимательно, понимающе кивала, однако выражение ее лица было отнюдь не сочувствующим.

– Сынок, – сказала она, глядя, как Сергей собирает ложкой последние капли супа из глубокой тарелки, – СВДС – это диагностическая помойка. Но я говорю тебе это только как будущему врачу, а не как сыну. Ты меня понял?

– Нет. Я твой сын и я будущий врач. В чем разница?

Мать убрала пустую тарелку и поставила перед ним другую, доверху наполненную макаронами «по-флотски».

– Разница в корпоративной медицинской этике, мой дорогой, – со странной интонацией произнесла Юлия Анисимовна, – согласно которой я не должна критиковать своих коллег и подвергать сомнению выставленные ими диагнозы, не обладая достаточно полной информацией. Тебе как медику я могу сказать, что на диагноз «синдром внезапной детской смерти» можно списать всё, что угодно, от ОРВИ до убийства. Но в нашей стране дети от вирусной инфекции умирать не должны – такова политика руководства, таково требование. За смерть детей от инфекций педиатрам головы отрывают. Поэтому смерть от ОРВИ если и диагностируют, то все равно ставят «СВДС». Это всем удобно и всех устраивает. Но тебе как моему сыну я должна ответить, что если диагноз СВДС предусмотрен Международной классификацией болезней в десятом пересмотре, то врачи имеют полное право его ставить. И никто не должен сомневаться в правильности их выводов.

– Но ведь никто до сих пор точно не знает, что такое СВДС, – возразил Сергей. – Я читал литературу, которую нам рекомендовали по курсу педиатрии, и там написано…

– Где написано? – Голос Юлии Анисимовны стал холодеть.

– В монографии Альтхоффа, например. Он считает…

– Хельмут Альтхофф – не педиатр, – перебила его мать. – Он паталогоанатом. Что он может понимать в проблеме внезапной детской смерти? Я читала его монографию и отлично помню, что он написал про желудочную форму гриппа. Желудочную! Где он ее видел? Или он перепутал ее с кишечной формой? Тогда грош ему цена как клиницисту. Он даже не видит разницы между желудочной и кишечной формами. Желудочной формы вообще в этих случаях не бывает. Или это ошибка переводчика, но тогда тем более нельзя полагаться на эту монографию. Кто знает, что они там напереводили? Ты опираешься не на тех авторитетов.

– Хорошо, – согласился Сергей. – Скажи, на кого нужно опираться. Назови имена.

Юлия Анисимовна перечислила несколько фамилий, из которых Сергею была знакома только одна – этот педиатр был автором учебника, по которому занимались студенты.

– А Цинзерлинг? – ехидно спросил он. – И старший, и средний, и младший. Что ж ты их не назвала? Три поколения прекрасных специалистов, а ты будто и не знаешь о них. Александр Всеволодович Цинзерлинг всю жизнь посвятил изучению патоморфологии детских инфекций, а в последние годы активно занимается в том числе проблемой диагностики СВДС. И не делай вид, что ты впервые об этом слышишь. Знаешь, меня всегда поражало, как медики используют больных в качестве разменной монеты. Вот говорят, что в реанимации становятся циниками. Но мы – просто нежные младенцы по сравнению с теми, кто тратит силы на вражду между научными школами во вред лечению больных. Скажешь, я не прав? Ты ведь не упомянула Цинзерлингов только потому, что московская педиатрическая научная школа издавна воюет с питерской. Так или нет?

Лицо Юлии Анисимовны приобрело выражение снисходительной усталости, уголки губ приподнялись, обозначая готовность улыбнуться такой, на ее взгляд, детской простоте, даже примитивности рассуждений сына.

– Ты напрасно меня упрекаешь, Сережа. Ты нахватался поверхностных сведений и пытаешься на их основании делать далеко идущие выводы. Если бы ты глубже разбирался в проблеме и побольше прочел о ней, ты бы знал, что я только что напрямую процитировала одного из Цинзерлингов. Я-то как раз с их трудами хорошо знакома, а вот ты, по-моему, не очень. Просто что-то слышал краем уха. А теперь пытаешься огульно обвинять всех педиатров и меня в их числе. Не стыдно?

Она шутливо взъерошила волосы на голове сына. Сергей замолчал. Мама, конечно, права, он никогда всерьез не увлекался педиатрией, дисциплину изучал не особо вдумчиво, просто, обладая превосходной памятью, вспомнил сегодня все, что удосужился услышать на лекциях и практических занятиях, сумел усвоить и успел когда-то прочитать. Но в словах матери ему послышалось тщательно скрываемое лукавство. Она пользуется тем, что знает больше сына, и пытается уклониться от серьезного разговора. Дожевывая вкусные макароны, Сергей прикидывал, как бы построить дальнейший разговор, чтобы сказать про Ленку, беременность и свадьбу и побыстрее «уместись» в свою комнату и завалиться на диван.

Он только-только успел сделать первый глоток ароматно пахнущего чая, который мама доставала непонятно где в условиях тотального дефицита продуктов, как зазвенел телефон. Юлия Анисимовна сделала ему знак: дескать, сиди, пей чай, я сама отвечу. Через минуту она вернулась на кухню.

– Иди, – недовольно проговорила она. – Это тебя.

Сергей сразу понял, что звонит Лена. Только на ее звонки у мамы бывала такая реакция.

Лену интересовал всего один вопрос: сказал ли он родителям и что они ответили. Разговор затягивался, Ленка плакала в трубку и говорила, что жить не сможет без Сергея и если они не поженятся, она не знает, что будет дальше, и ребенка ей одной не вырастить, и вообще, почему он так боится своих предков и тянет с решительным объяснением? Сергей успокаивал ее, уверял, что все не так, что он никого не боится и ничего не тянет, просто он совсем недавно пришел из института, еще даже поесть не успел, да и подходящего момента для такого ответственного разговора пока не представилось. В конце концов Ленка выколотила из него клятвенное обещание поговорить с матерью немедленно, как только он положит трубку.

Обещание он выполнил. То, что Сергей услышал от матери, было вполне ожидаемым, хотя от этого и не менее неприятным.

– Сынок, ты сошел с ума, – безапелляционным тоном заявила Юлия Анисимовна. – Я все понимаю, ты взрослый молодой мужчина, тебе нужно жить регулярной половой жизнью, ну и живи на здоровье, хоть с этой девочкой, хоть с кем. Но жениться-то зачем? Что ты будешь делать со своей Леной? Вам же даже поговорить не о чем. Тебе с ней будет скучно. Она тебе не ровня. Неужели ты сам не видишь? Это сейчас, когда у вас обоих в крови играют гормоны, тебе кажется, что вы никогда не захотите расставаться и вам всегда будет чем заняться. Но уверяю тебя, пройдет совсем немного времени, и тебе захочется хоть о чем-то поговорить с женщиной, с которой ты спишь. Пока ты молод – такой потребности не возникает, но как только ты повзрослеешь, ты сразу это ощутишь. Общение и духовная близость – это обязательные элементы близости физической, без них секс превращается в животную случку. Ты этого хочешь?

– Насколько я понимаю, – сухо ответил Сергей, – семьи создают не для того, чтобы разговаривать, а для того, чтобы растить детей. Я тебе уже сказал: Лена беременна, и ребенка мы решили сохранить. Ты верно заметила, я – мужчина. Пусть и молодой, но все равно мужчина, и за свои поступки буду в полной мере отвечать сам. И за свою жизнь тоже. Надеюсь, ты не собираешься настаивать на том, чтобы я уговаривал Лену сделать аборт? Имей в виду, для меня это неприемлемо.

Юлия Анисимовна тяжело вздохнула.

– Сынок, я – педиатр, поэтому ты прекрасно понимаешь, что об аборте речь идти не может. Пусть твоя Лена рожает, ради бога. Миллионы женщин рожают без мужей и прекрасно живут, даже наша Нюта – и та при всей своей безалаберности вырастила отличного парня. Разумеется, этот ребенок будет твоим, ты дашь ему отчество по своему имени, и даже можешь дать нашу фамилию, ты будешь помогать деньгами, платить алименты. Мы с папой обеспечим его самой лучшей медицинской помощью, какая только возможна. Мы не бросим его, можешь не сомневаться. Но жениться-то зачем? Не надо, Сережа, послушай меня. Лена не та девушка, рядом с которой ты сможешь прожить жизнь. У тебя сложный характер, ты вообще сложный человек, ты – тяжелый для тех, кто рядом с тобой. У тебя взрывной темперамент, ты настоящий внук своего деда, ты увлечен своей будущей профессией, и Лена никогда не сможет тебя понять и тебе соответствовать. И будет ревновать тебя к профессии. Тебе с твоим характером нужна не жена, а боевая подруга.

– То есть чтобы мне соответствовать, нужно быть дочерью академика? – зло спросил Сергей, который не терпел снобизма ни в ком и не собирался прощать его даже собственной любимой матери. – И носить норковые шубки и лайковые перчатки?

Юлия Анисимовна удрученно покачала головой:

– Ты не понимаешь. Соответствовать – это значит точно чувствовать, что тебе в каждый в каждый конкретный момент нужно: разговоры или молчание, общение или одиночество, бурная деятельность или полный покой. В принципе, в том, чтобы соответствовать, нет ничего сложного, если у тебя развито чутье на данного человека или сам человек не противоречив и достаточно предсказуем. Ты же соткан из сплошных противоречий, ты абсолютно непредсказуем и неуправляем, ты не поддаешься убеждению, и нужно быть совсем особенной женщиной, чтобы существовать рядом с тобой и сделать тебя счастливым. Лена этого не сможет, поверь мне. Надо было мне давно уже познакомить тебя с Оленькой Бондарь, я сколько раз собиралась, но ты же все время уклонялся, ты не хотел. Вот это достойная девушка, которая могла бы тебе соответствовать. Она с тобой в одной профессии, она будет тебя понимать, и потом, она умная девочка, школу закончила с золотой медалью, идет на красный диплом у нас во Втором меде, она начитанная и глубокая, она сможет дать тебе психологический комфорт и душевный покой, то есть именно то, что так необходимо любому врачу. Начнешь работать – поймешь.

Про Ольгу Бондарь Сергей слышал уже, наверное, раз сто. Девушка была дочерью какой-то маминой коллеги, и мама все уши ему прожужжала про то, что ему надо обязательно с ней познакомиться, потому что это в высшей степени удачная партия. Удачность «партии» заключалась в том, что у родителей Ольги был какой-то довольно близкий родственник, занимающий ответственный пост в Минздраве. Именно он в свое время перетащил их из глухой провинции в столицу, устроил на хорошую работу. Было это давно, Ольга практически выросла в Москве и свою жизнь в провинциальном маленьком городке не помнила. А добрый родственник продолжал опекать и поддерживать семью Бондарей, благодаря чему мамина коллега имела на работе весьма заметные преференции. Сергей сильно подозревал, что его маме нравится не столько сама девушка, сколько возможности и связи ее семьи.

– Начитанная и глубокая, говоришь? – Сергей презрительно прищурился и сжал губы точь-в-точь как дед Анисим. – Отличница? Да тебя это меньше всего волнует! Не надо мне сказки рассказывать. Тебе нужен этот Лукинов из Минздрава, я же все понимаю. Ты хочешь продать меня в рабство и получить в обмен связи и возможности Бондарей. Я не собираюсь знакомиться ни с какой Ольгой, мне нет до нее дела. Позавчера мы с Леной подали заявление в ЗАГС, через два месяца мы поженимся. Я, собственно, только хотел поставить тебя в известность.

– Через два месяца? – усмехнулась Юлия Анисимовна. – А чего ж так тянуть? Если твоя девочка действительно беременна, пусть принесет справку из женской консультации, и вас распишут на следующий день. Или она все-таки не совсем беременна, просто хочет за тебя замуж? Поэтому и справки никакой нет. А потом она что-нибудь придумает, например, выкидыш или еще что, женщины на такие дела большие мастерицы. Сереженька, сынок, возьми себя в руки, посмотри на вещи трезво: тебя пытается окрутить деревенская девица с видами на московскую жизнь, мужа и жилплощадь. Неужели тебя это устраивает? Ты никогда и никому не позволял манипулировать собой, почему же ты допускаешь это сейчас? Опомнись! Тебе, наверное, кажется, что ты очень любишь эту свою Лену?

– Да, я ее люблю, – твердо ответил Сергей. – И мне это не кажется, я это точно знаю.

– Ну понятно, – мать покачала головой. – Ты просто не понимаешь разницы между сексом и совместной жизнью, и, как и все молодые, путаешь любовь с банальным вожделением. А ведь пора бы уже научиться видеть разницу, тебе двадцать шесть, ты давно не ребенок.

– Мама, я люблю Лену и женюсь на ней, и мы будем вместе растить и воспитывать нашего ребенка. Это все, что я хотел тебе сказать. И твое и папино мнение по этому вопросу меня интересует меньше всего. Жить мы с вами не собираемся, будем снимать комнату в коммуналке, это по деньгам вполне доступно. Только одна просьба: не надо говорить гадости про мою любимую женщину и будущую жену, не надо настраивать меня против нее и рассказывать, какая она плохая. У меня есть собственное мнение о Лене.

– Ну что ты сынок, – очень серьезно ответила Юлия Анисимовна. – Слова дурного не скажу. Но хорошо относиться к ней не обещаю. Тебе она нравится, а мне – нет, и я не собираюсь это скрывать и притворяться, чтобы сделать тебе приятное. Идиллической жизни в большой семье с бабушками и дедушками не жди. Тебя такие трудности не пугают?

– Не пугают. Я умею брать на себя ответственность. И плакаться к тебе не прибегу, можешь быть уверена.

– Но ты хотя бы понимаешь, как тебе будет трудно? Ты отдаешь себе отчет, на какую жизнь обрекаешь себя?

– Я все отлично понимаю. И ко всему готов.

Однако Юлия Анисимовна не собиралась сдаваться без боя, она снова попыталась апеллировать к здравому смыслу своего сына, выросшего в семье врачей.

– Сереженька, – мягко заговорила она, – вот посмотри, что получается. Ты двадцать четыре часа отдежурил, и не где-нибудь, а в реанимации, на тяжелейшей работе, где не то что поспать – присесть за сутки некогда. После этого ты бежишь в институт, где от тебя снова требуется внимание, концентрация, значительные интеллектуальные усилия. И вот ты пришел домой. Что сделала бы девушка, которая понимает, как ты живешь? Она покормила бы тебя, отправила в душ и уложила бы спать, при этом отключила телефон, чтобы никакой, даже очень важный, звонок случайно не разбудил тебя. А когда ты отдохнешь, она спросила бы, как прошло дежурство и какие сложные случаи были у тебя, внимательно выслушала бы, обсудила с тобой, при этом точно зная, как правильно реагировать на твои слова о том, что ты ошибся, чего-то не учел, чего-то недоглядел. И радовалась бы твоим удачам. А Лена твоя что сделала? Зная, что ты после суток и после института, она звонит тебе в то время, когда ты, по идее, уже должен крепко спать. И не просто звонит, а морочит тебе голову пустопорожними разговорами по полчаса, вместо того чтобы дать тебе отдохнуть.

В этот момент Сергей вдруг почувствовал, что действительно смертельно устал. Однако ему очень не хотелось, чтобы мама это поняла. Это подтверждало бы ее правоту насчет Ленкиного поведения.

– Да я не устал, я нормальный.

– Ага, – усмехнулась Юлия Анисимовна. – Это сейчас, когда тебе двадцать шесть. А когда ты будешь оперирующим хирургом, и тебе будет сорок, а она не будет давать тебе покоя перед операцией? Ты же видишь, как мы с папой…