Текст книги "Глобус Билла. Пятая книга. Козерог"

Лаз обнаружился только на метр дальше, чем значок на карте, которая вспомнилась в эту минуту. Фонарь погас сразу же, и урезонить его никакими традиционными методами – постукиванием о кулак и пр. – не удалось.

Энкиду полез в запретный карман и, спустя минуту, в кулаке у него колебался жёлтый язычок пламени над свечным огарком.

Карта плыла и покачивалась, но не речной волной, а сопровождая подрагивание земной поверхности. Энкиду очень хорошо понимал такие штуки.

Он остановился, слушая, как через ступни вибрация против часовой стрелки поднимается к бёдрам, крутится обручем до самой головы. Ощущение было вполне реальным – под этим местом зарождалось локальное землетрясение, из тех, что могут длиться столетиями, почти неприметные жителям поверхности волнения – ну, разве что уж очень чувствительны. Кошек надо бы завести, вот что.

Энкиду передался озноб земли. Ему показалось, что под ногами стало холоднее, и у него упало давление крови. Голова сделалась слабая, пустая, затошнило. Спустя мгновение, он рывком поднял руку со свечой – разом с этим движением он привёл в действие свою волю.

Озноб и тошнота оставили его, но теперь он понял, что его органы чувств приняли ещё один сигнал тревоги.

Запах.

Это был дикий запах, чудной.

Ничего похожего на комический запашок, по которому приезжие находят подземные удобства… не было это и вонью мусорки, карикатуры на цивилизацию с её освежителями и свалкой вредных полуфабрикатов на магазинных полках.

Это был основательный смрад, почтенный смрад, мощный – но к жизни в любой её форме он отношения не имел.

Энкиду не стал задерживать дыхание. Напротив, он набрал полную грудь этой растворённой в воздухе мерзости и подержал в своих великолепных, как паруса, лёгких.

Он представил, как его глаза налились кровью, а губы кривятся, но не поддался соблазну сыграть в сноба: если он хочет пролезть в голову хозяину сих мест, ему надо проникнуться духом зла насквозь.

Время устроить постирушку будет, а пока нужно провонять, как бедная рыба на песке.

Он вспомнил, пока проходил это испытание, жёлтый цвет на карте и задался вопросом: интуитивно ли картограф закрасил подземную дорогу цветом третьего номера тревоги, или Шанни действовала осознанно?

Он двинул вперёд, пробрался под оползнем, находя сговорчивые места в этой крепости ощупью.

Огонь дрожал от страха или отвращения. Внезапно он погас – как раз, когда Энкиду вступил в квадратное чёрное помещение.

Не беда. По его расчётам он уже у дяди в голове. А для его задачки чем меньше света, тем вернее.

Он успел заметить густую черноту в одном из углов – впечатление такое, будто там заснул громадный крокодил, свернувшись котёнком. Что бы это могло быть?

Минуту он стоял в непроглядной черни, свыкаясь с нею и стараясь наладить дыхание.

К смраду он принюхаться не мог, но первое зубодробительное впечатление улеглось. Было просто гадко. Но мы, прекрасные господа с Нибиру, умеем подчинять свои помыслы цели.

Он поднял голову, и его собственные ощущения крутанули его на карусели. Вверх ли он смотрит?

Ему вспомнились недра Аншара и осыпь, уходящая в непонятном направлении из-под ног.

Какое-то время он провёл, заставляя себя расслабиться и принять дядины мысли – ночной поезд без окон и дверей, вроде того, что они видели на горизонте, когда прошли две реки подряд. Ему самому пришлось представить себя вокзалом, без предубеждения впускающим все ящики на колёсах. Ящики набиты черепами, в свою очередь переполненные гудящими проводками намерений.

Тишина обитала здесь удручающая – хоть бы капнуло откуда…

Но нет. Даже звона в ушах не дождёшься.

Его терпение было вознаграждено – но поезд оказался больше вокзала и, ворвавшись, раскрошил стены и вздыбил на хребте жалкую задребезжавшую крышу. Грязный поток из раскроённого, как пространство времени, обрушился на него, заливаясь в уши и нос.

Сначала он был оглушён. Впечатления сбивались комьями и ускользали илистыми сгустками между пальцев.

Мелькнуло что-то…

Энкиду силой ухватился за видение и, удержав со скрипом зубов, подтащил к себе.

Потом второе и, накрутив вожжи на кулаки, заскользил по мрачной реке на спине чудовища.

Вот что ему удалось изловить на месте крушения.

Река, огромная и тяжкая, катила мерные гребни вдоль пологого берега. У самого прилива, на полосе мокрого песка, кто-то, сгорбившись на коленях, жадно пил из реки.

Это исчезло.

Потом он увидел две свечи с двумя огоньками. Чья-то ладонь постоянно гасила один из языков пламени.

Наконец, в свете этой меркнущей одинокой свечи он увидел великана, лежащего навзничь: из его широкой вздымающейся груди росло тонкое красивое дерево с кроной, похожей на огромный мозг.

Энкиду возрадовался, что зацепил дядю на всём скаку его ночной поездки по тёмным лугам своего королевства, но, видать, показал себя… не выдержал, вылез из-за вороха старых шуб, где прятался в Анфиладе от Шанни.

Тотчас к нему кто-то повернулся и принялся огненными злобными глазами искать в дрожащей маревом черноте. Не найдя, послал наугад несколько картин насилия.

Энкиду замер.

Нет, нет… высидеть, как мышка, и снова шмыгнуть в эту теплушку…

И тут он увидел такое, что сразу услышал свой стон.

Я попал в его сновидение. Предупредил себя Энкиду.

В ту же минуту чёрное существо в углу заворочалось, развернулось и двинуло к нему. Энкиду принял его на грудь и рухнул.

Нет, не было света – отключил свет дядя: ни капельки золота, ни волоска рыжины, ни пепельного закатного лучика.

Энкиду задохнулся и тут же обмяк в глухих объятиях неведомого жителя угла. Колени его подогнулись, веки опустились, скрывая самые красивые из когда-либо отражавших свет глаз.

Но чёрный ворох обманулся: Энкиду был непрост. Не открывая глаз, сжал существо в руках и, хотя оно поползло клочьями, но вдруг тревожно дёрнулось. Ага. Замельтешило в башке… вырвалось… Энкиду ещё подержал его для острастки и отпустил.

Власть здесь принадлежала теперь ему, но он был обессилен.

Он отдыхал, готовя мозг для новой осады.

Тут впервые тишина была нарушена звуком. Приятное стрекотанье и лёгкие шаги.

Энкиду повернулся, но не был ещё готов: на него набросилось нечто вполне материальное и многорукое. Он ощутил сильную боль в горле.

Энкиду наугад занёс руку и ударил. Что-то завизжало, как мокрое стекло, в темноте и кинулось прочь.

Энкиду собрал себя и потащился следом, но возле лаза рухнул.

Утром, не помня, как, он смог добраться до дверей в свою комнату. Тут его нашёл доместикус и выполнил поручение Энкиду.

3. Игра на холмах: о том, как трое бросали камни

– Что там? Как он? Почему вы мокрые?

Ас мигом оборвал этот гармидер:

– Всё в порядке. У него всё на месте. Мы поливали ему на руки.

Билл просто позавидовал: командир умеет обращаться с женщинами. Они ещё поморили девочек, чтобы дать Энкиду время расставить фигуры и наскоро обдумать дебют. Это наскоро не делается, но Энкиду успеет хотя бы принять решение, что и как ему сказать на два хода вперёд. Словом, по-товарищески.

Ничего не поделаешь, недавняя вспышка Иннан всё ещё была у них на уме. Когда переступили порог, Ас, Билл и Шанни искоса поглядывали на неё. Но обошлось. Обе девицы разом и почти одинаково округлили глаза, сунулись к ложу и произнесли необходимые междометия почти синхронно, да и выбор был из одной бочки.

Энкиду мог бы купаться в этих ласках, если бы его уже не облили холодной водой вдоволь. Запаха в комнате не ощущалось. Шанни, правда, повела носиком, как крысёнок возле кладовой, но тотчас её вниманием завладел след на шее возлежащего.

Они сидели по обе стороны от величественного и роняющего отдельные слова Энкиду, когда произошёл взрыв.

Иннан, которая так хорошо себя вела, прорыдала что-то недевичьим басом и схватила руку Энкиду.

– Идиот… – Молвила она.

Энкиду уже слышал это определение сегодня, но не с такой интонацией.

Иннан выпустила из огромных глаз, как клоун, две красивые струйки и облила ими руку Энкиду. Потом она наклонилась к нему и заново произнесла все междометия, но совсем не так, как раньше.

Шанни изумлённо отстранилась. Ас внимательно смотрел – вот и всё.

– Как сказано в Писании, яснее выразить нельзя. – Дрогнув голосом, полушепнул Билл.

– Это непохоже на поведение влюблённой женщины. – Тихо отозвался Ас.

– Отчего же. – Возразила Шанни. – Только если…

Непонятную сцену прекратил сам раненый. Энкиду отодвинул голову Иннан и, высвободив губы из её густых волос, как ни в чём не бывало потребовал:

– Сообщите мне мою легенду.

Ас встряхнулся.

– Ты загулял в городке. – Поведал он.

Энкиду, держа очень осторожно голову Иннан, так и подскочил. Иннан выпрямилась, хлопая мокрыми ресницами немалой длины.

– Кто это сочинил?

Шанни сдала Билла.

– Он.

Энкиду снова лёг и на подушке повёл головой.

– Так значит, это я – идиот. – Снисходительно произнёс он.

Билл замельтешил.

– А по-моему, отлично. Символично как-то… сын степей и лесов, это самое, в порочных объятиях цивилизации…

Билл глянул на Шанни, которая ободряюще ему кивнула. Уголки её губ дрожали.

Ас примирительно предложил:

– Я вот говорю… ты ушёл на сидку… или как там это… редкий зверь чего-то там загрустил?

Энкиду обкатал под бледным широким лбом эту мысль и вяло согласился.

– Сработает… если я поднапрягу свои обширные знания по части подробностей. Сир Мардук тоже… не идиот. А редких зверей тут благодаря ему и твоему полигону на полковчега не наберёшь.

Иннан, на которую украдкой поглядывали, сидела прямо и, кажется, постепенно накалялась, как новый хорошенький чайничек. Похоже, она обдумывала, не закатить ли второй акт. И они не ошиблись.

– Как вы можете спокойно рассуждать, когда его чуть не убили… из-за вас?

Она прямо посмотрела на Шанни.

Та поразмышляла.

– Но не убили же.

На это возразить было нечего.

– Он весь тут. – Уверил к слову Билл. – Там всё сложено.

Иннан тоненько прошипела что-то. Энкиду вообще не обращал внимания на эти душещипательные подробности.

– Я тут уже излагал всё, что мне удалось из него вытащить. – Вмешался он. – Нам следует всё обсудить… я, откровенно говоря, мало что понял и…

Иннан снова расплакалась. Энкиду озадаченно, но без удивления глянул на чёрный затылок.

– А ну, хваток. – Благодушно молвил он. – Такой полив вреден.

Иннан гневливо посмотрела на него. Излишняя влага была не во вред этому лицу, кончик носа покраснел, а кожа засветилась изнутри.

Биллу хотелось обсудить поведение Иннан, но он передумал.

– Очень выразительно. Река и эти две свечи. Ты говоришь, он всё время одну гасил?

Энкиду подтвердил.

– И это дерево. Что он хочет этим сказать?

– В том и дело, что сказать-то он ничего не хочет.

– Не густо. – Подытожил Ас.

Зря старались, как выяснилось. Мардук во время ужина лишь вскользь осведомился, где Энкиду пропадал несколько утренних часов и почему отлёживался в постели остаток дня? Глубокомысленный ответ с упоминанием специальных терминов его вполне удовлетворил.

Билл, всячески подмигивавший дяде, не выдержал:

– Вы уверены, что он выслеживал крупного зверя?

Мардук благосклонно отвечал:

– Вполне.

– Не вернее ли будет предположить, – не отставал Билл, – что он загулял в городке?

Мардук быстро глянул на чинно сидевшего за столом бледного Энкиду.

– И этому бы я не удивился. Такой добрый молодец может вскружить любую голову.

И всё тут. Подозревал ли он их? И если да, то в чём? Ведь не спросишь – сир Мардук, вам не снился сир Гурд этой ночью?

Даже в том, что он уклонялся от расследования, им почудилось что-то неладное, ничего хорошего им не предвещающее. Но это могло быть мнительностью, помноженной на пятёрку.

Но… наверняка, доместикус рассказал господину, в каком состоянии он нашёл Энкиду. А может, и нет? Не рассказал?

Какие отношения связывали это злосчастное создание с хозяином замка, никто толком не понял до сих пор.

Словом, где залезли, там и слезли. У сира Мардука и без них было дел по горло.

В большую войну вступили ещё несколько держав. Экономика этих стран резко улучшила свои показатели. Военная промышленность расцвела, как цветочек.

Две основные противоборствующие стороны наперебой изобретали летательные аппараты. Заводы грохотали от заката до заката. В газетах появлялись статьи о детях, работающих на производстве оружия вместо взрослых. Некоторым приходилось придвигать к станку ящики. Такие статьи сопровождались фотографиями.

Рассказы о детях были написаны в строгих тонах. О подвиге не шло речи – будто всё идёт, как надо, и матери должны поспешить и отдать остальных детей владельцу завода, чтобы он использовал их по своему усмотрению, если хватит ящиков.

– Это жертва Родине. – Сказал Билл.

– То есть, уроду, который втащил страну в ад.

– Говорят, другой урод ещё уродливее.

Шанни ответила – голос зажат в кулачке:

– Оба они только тени от правой и левой руки дяди Мардука. Конечно, люди прекрасны, они совершают подвиги, но две тени на стене, знай, трясутся от презрительного смеха.

Её особенно возмутил номер газеты, посвящённый празднику Белой Богини, которая считалась покровительницей торжествующей женственности. Шанни показала им опубликованный плакат – на нём была изображена женщина в уродливой фабричной одежде с облачком текста у накрепко сжатых губ. Текст призывал женщин трудиться на благо войны на заводах и фабриках.

– Какого чёрта. Ничего личного, но война это обыкновенное мужское, разве нет?

Ас согласился.

– Это отвратительно. Меня тянет вмешаться, если честно. Парой ударов я бы перехлопал их танки.

Энкиду возразил:

– Но, говорят, непременно должна победить одна из стран. У неё появились союзники, и они называют эту войну сражением света с тьмой.

– После победы, – подхватила Шанни, – и эту страну, и союзников объемлет тьма. Но Энкиду прав – лучше не вмешиваться. Боюсь, мы только напортачим.

Иннан мало интересовалась происходящим и, как только её ни стыдили, рассеянно улыбалась и тут же делала серьёзное лицо. Но однажды и её проняло.

Мегамир сообщил о бомбардировке, которой сторона тьмы подвергла один из самых старых городов мира. Именно сюда в здешний университет исчезала время от времени Иннан. Во всяком случае, так она утверждала.

Шанни, посмотрев на дымящееся величественное здание с двумя уцелевшими каменными леану у расколотого крыльца, безжалостно удивилась:

– Не думала, что ты способна сочувствовать людям, ночующим в метро.

Она встала и ушла, Ас и Энкиду почему-то последовали за ней.

– Да я просто теперь не смогу вырваться из этого проклятого дома! – Крикнула вслед Иннан.

Билл не ушёл. Он подхватил её слова очень дружелюбно и даже игриво, точно желая показать, что он никого не судит:

– Можно подумать, ты…

И прикусил язык. Он хотел сказать – можно подумать, ты по правде, хоть раз, была в этом городе.

Они помолчали ровно секунду – Иннан поощряюще смотрела на Билла.

И представьте, – как сболтнул потом Энкиду, задержавшийся у окна и подслушавший часть разговора, – он всё-таки это сказал!

Иннан вовсе не рассердилась. Она ответила:

– Можешь не верить, но я там бывала.

Билл задумался. Попытавшись устроить на физиономии лукавое выражение, он пробормотал утвердительно:

– Но письмо ведь ты не туда отправляла…

– Не туда? Опасный ты мужчина, Билл. Верно, не туда.

В этот момент Энкиду надоело подслушивать, и он упустил концовку.

Билл нечаянно кое-что припомнил. Перед глазами прыгали буковки на конверте, а отчётливый, чуть механический голос произнёс в памяти, и Билл за ним повторил:

– А демократия там есть?

Он сделал это из озорства. И не ожидал, что Иннан побледнеет и уставится на него так, будто не верит своим зелёным глазам.

Он такой её не видел. Он и не думал, что Иннан может быть такой. Она испугалась – причём, не за себя.

– Что… что… – Еле слышно сказала она, и в глазах её появилось вопросительное выражение. Она сомневалась и пыталась принять решение. Наконец, она насильственно изогнула губы в улыбке и произнесла:

– Да разве на солнце может что-то быть?

Билл решил, что она пытается отшутиться и поддержал её смехом. Но смех длился недолго.

Приближался полдень. Короткие тени вытянулись к северу, чтобы вскоре спрятаться под ноги того, кто подойдёт завести эти старомодные часы. Далеко тянется за ним цепь, ползёт по земле, уходит под прилив, тащит по самому глубокому дну валуны и пугает любимых Биллом чудовищ.

Не всех.

Потом выползает с клоком водорослей, вырванных у морского деда, со множеством очаровательных русалочьих кошельков и удаляется, извиваясь колечком защёлки на конце.

За горы, туда, где этот некто усядется спиною к миру, и прежде чем проверить, хорошо ли закреплены вёсла в уключинах, упрячет часы в нагрудный карман, обовьёт цепочкой, стряхнув лишнее, лацкан и вытащит кончик в специальную петельку.

Ас у подножия Башни номер один мрачно наблюдал за традицией. Тень от биллова деревца укорачивалась на глазах.

Конечно, в аллее или на опушке леса, где тонкие чёрные деревья сговариваются о дуэли, зрелище эффектнее – куча стрелок и стрелочек, путая стороны света, указывает несколько вариантов времени.

Но и здесь… Ас глянул на запястье – стрелка поменьше изо всех сил стремилась к большой. Вот-вот…

Наступит день, когда полдень может не подоспеть вовремя, чтобы укоротить тени. Попросим, ребята, Абу-Решита, чтобы такого не произошло. Ну да, попросим.

Ас неожиданно вспомнил, что сегодня на обед будет какая-то каша, которую заварил Энкиду ещё утром. Все должны быть вовремя. Так сказал сир Мардук. Он всегда очень серьёзно и сочувственно относился к семейным мероприятиям – так он это называл. Билл всегда спрашивал:

– Дядя, меры будут не очень крутые приняты?

А дядя Мардук злился (непритворно) и объяснял, что он пользуется безобразным словом, потому что так принято.

Тут всегда вмешивалась Шанни и говорила… что-нибудь.

Сегодня в качестве укрепления уз будет каша. Даже доместикусу дали выходной – чтобы остаться в тесном кругу.

– Ты оставил хотя бы на поминальные кольца? Чтобы твоим друзьям, если они у тебя будут, не пришлось тратиться?

Билл, занятый кашей, не сразу ответил. Потом проговорил:

– У меня, дядя, нечего оставлять. Правда, завещал один пустяк одному типу… каменщику из города.

Дядя медленно поднял лицо из тарелки. Овеянное паром, оно было красным.

– Глупец. – Прогремел он. – Твой каменщик будет уже царём мёртвых к тому времени, когда ты проживёшь свою длинную, как я искренне тебе желаю, и не вполне бестолковую жизнь.

– Но, дядя… ведь на свете не один каменщик.

– Так вот оно что. Ты о профсоюзе? Хорошая, кстати, идея.

– Вы попробовали, дядя?

Мардук закивал с набитыми щеками.

– Просто из любопытства. Как скоро вы их подкупили?

– Обижаешь. До того, как создал.

– Умно. – Растерянно проговорил Билл.

Сир Мардук явно хотел на этом закончить. Он обаятельным жестом отёр свой прекрасный рот и отбросил кухонное полотенце, которым неприхотливый Энкиду прихватывал кастрюлю, чтобы принести её из кухни, где он запирался до этого на целый час. Шанни спросила Иннан, что можно делать с кашей целый час и зачем для этого запираться. Иннан пожала плечом, да ещё губы сделала этак и призналась, что не представляет.

– Но мы ведь с тобой ничего в этом не смыслим.

Ас, телепавшийся поблизости и почему-то то и дело поглядывавший на часы, возразил:

– Ты плохо знаешь свою подругу, Иннан. Если бы ты видела, как она закончила мою Башню…

– Кого прикончила? – Вклинился Билл, подоспевший к каше и выглядевший, как нибириец, который очень торопится, но тут дверь щёлкнула и выпустила Энкиду с огромной приземистой кастрюлей.

– Посторонись. – Рыкнул он, и все испуганно прянули в стороны.

– Так, дети. – Молвил Мардук, вставая. – Спасибо кормильцу.

Он поклонился в сторону Энкиду, и тот приложил руку к сердцу.

– Ты умеешь кашу варить. – Милостиво похвалил Мардук и ушёл довольно поспешно.

Они остались за столом, и Билл предложил Энкиду «прибраться». Он спросил это с такой простодушной надеждой на отказ, что Шанни ухмыльнулась.

Энкиду заверил, что ему помощь не нужна.

(Билл шумно вздохнул.)

– Я ничего прибирать не собираюсь. – Продолжил мысль Энкиду и встал. – Так что сам поищи кого-нибудь, кто тебе поможет.

Раздались возмущённые крики Билла.

– Я?

Энкиду уже шёл к выходу. Ас заметил:

– Ты выглядишь самодовольно.

Энкиду обернулся.

– Я угодил сиру Мардуку и теперь хожу в его любимцах. Мне ли руки белые марать?

– Однако. – Заметила Шанни.

Она быстро переглянулась с Иннан. Билл, который продолжал бездарно тратить драгоценное время на протесты – вечный просчёт тех, кто алчет справедливости, – упустил опасный момент. Зато Ас проворно вскочил на лёгкие ноги и вмиг оказался у окна.

– Сочувствую, Билл. – Только и сказал он, причём имя царского сына они услышали уже из-за окна.

– Такой закон на флоте. – Иннан последовала примеру лётчика и задержалась ровно настолько, чтобы произнести поучение. – Кто последний – тому на камбуз.

– Как… что… – Залепетал Билл.

Шанни выглянула из-за дверей.

– Бывай, Билл. Горячей тебе воды.

– Ты откуда знаешь? – Крикнул Билл в окно. – Ты же на флоте не служила?

Иннан, видимо, не так далеко отошла. Они там стояли и точили лясы. Она ответила, слегка возвысив голос, что-то в юмористических тонах насчёт того, что информация приходит с водой или ещё какую-то ересь.

Билл вздохнул. Он смотрел на шесть тарелок, на которых остывали жирные потёки каши, и гигантскую чумазую кастрюлю, нагло восседавшую в центре.

За окном продолжали негромко говорить. Реплики падали редкими крупными каплями растопленного масла. Стало быть, они ещё не разошлись. Билл поневоле прислушивался.

– Принадлежит к худшему из народов. – Сказал кто-то из них. Билл даже понял, чей это голос.

– Да просто… театр.

Билл с грохотом свалил тарелки в кастрюлю. Мимо окна в обнимку прошли девицы.

– Для того, чтобы на Эриду пришёл покой – не хватает одного. – Говорил Энкиду.

– Тебя, вероятно. – Ответил голос Шанни.

– Кошачьего урчания.

Биллу показалось, что он уже слышал это когда-то… совсем недавно. Он уставился в кастрюлю. С тарелки искоса смотрел дракон, глаз драконов.

– Клей? – Обратился к кому-то Ас. – Что за вздор. Я велел заказать лучшую марку.

Билл вспомнил письмо, которое отправил, как дурак, не посмотрев на адрес. Силясь восстановить вид письма и рисунок на марке, он прикрыл глаза.

– Ты где была? – Услышал Билл голос Шанни.

Ага, они просто дожидались, пока свалят мужчины.

Иннан тихо заворчала. Шанни слушала, не перебивая. Потом сказала, – Билл почти ничего не сумел поймать:

– …там… уверена?

Судя по тому, что она услышала, Шанни осталась удовлетворена.

Иннан сказала что-то совсем под сурдинку, и Билл услышал сдавленные смешки. Он торопливо схватил кастрюлю в обнимку. Отступая к двери, он увидел, что на подоконник легла тоненькая тень с короткими волосами – пришло время теням удлиняться.

– Нет, он занят. – Сообщила тень и отвернулась, сползла с подоконника. – Очень.

Опять смех. Билл открыл дверь плечом и не удержался, сердито захлопнул за собой.

Там, за окном смех утих.

– К чему это ты?

– Билл очень красив. – Прошептала Иннан. – Вот к чему. Даже без нитки он выглядит, как царь во время возведения на престол.

– Извини, но ты, очевидно, ждёшь вопроса…

– Когда я зашла к нему, чтобы поручить одно дельце. Я, собственно, нарочно зашла, чтобы ещё раз убедиться в этом.

Шанни как-то странно посмотрела.

– Но Ас ещё лучше. Он выше.

Иннан подумала.

– В таком случае, лучше всех противнейший братец Энкиду. Именно потому, что он не совершенство. Волосы у него на солнце, как текучее золото, а скулы такие, что на каждой могла бы сидеть фея цветка и они бы обе могли целиться друг в друга из маленьких пистолетиков.

– Удивительное замечание с учётом того, что ты его терпеть не можешь. Кстати, что это за дельце ты поручила Биллу?

Сбор войск, винтовка, солдат улыбается – причём попал в кадр только наполовину, но и вторая половина, слава Богу, тоже есть за кадром. Потом менее жизнеутверждающие кадры.

Кто-то прислал Асу кинохронику текущих событий, и они просматривали плёнку в комнатушке позади озёрного кабака – места памятного, откуда начались поиски Шанни.

Сейчас она никуда не пропадала, а комментировала увиденное.

– Откуда такая цифра без вести пропавших?

– Да… насчёт… – Невнятно заговорил Ас. – Я попросил поискать, может, где отыщутся яблочки. Но – ничегошеньки.

– Вот так фрукт. Куда же они такую махину дели?

Билл предположил:

– А что? Переоденутся в иностранцев и будут детей угощать. Чтобы запечатлеть в сердце народном образ врага.

– Не думаю, что те, кто угостится этими яблоками, успеют запечатлеть что бы то ни было.

Биллу показалось, что он что-то вспомнил… и тут же упустил.

Если Иннан пользовалась таким наивным шифром, то он бы не поставил свою монетку на их компанию, кто бы в неё ни входил.

– Вот вы, дядя, о помине души печётесь…

(Разговор происходил на исходе ужина, остатки каши запекли в пирог).

Мардук вытаращил глаза.

– Ну, как… спросили, кто меня вспомнит.

– А… – Мардук закивал. – Ну, и к чему это ты?

– Завещание, дядя. Памятный лист, чтоб я мог, рыча и огрызаясь с пеной на коралловых губах, защищать своё от этих расхитителей наследия.

– Что ж, Билл. Дядя тебя понимает.

Он внимательно поглядел…

– Кровиночка. Цвет поколений, дух нескованный… мой рыжий мальчик… я позаботился о тебе… но – о прочих также.

– Зачем же, ах, зачем же, дядя?

Билл кровожадно их оглядел, скаля зубы и морща нос. Шанни показала коготком – мол, у тебя что-то в зубах застряло. Билл спешно захлопнул пасть.

– Не скупись, Билл. И не сетуй. Если бы я не распорядился по справедливости, ты бы мне спасибо на могилке не сказал.

– Так что вы завещали нам?

– Вражду.

– Что… сир?

Ослышались?

– Сир Мардук, ежли не составит труда, повторите. – Попросил Ас, хотя тугоухостью не страдал.

Мардук наклонился и выложил на стол руки.

– Хочу, чтобы вы ненавидели друг друга, когда я стану достоянием четырёх стихий.

Энкиду, по лицу и плечам которого скользнул его взгляд, слушал внимательно и с уважением – спросил в молчании:

– Сир, это всегда полезно… но изложите нам свои мотивы.

– Как? Ты настолько туп, земляной холм? Если будете жить в мире, – не будете беречь приданое… в пирах и посиделках профукаете землю, огонь, ветер и полезные ископаемые. А вот с завистью в печёнках, с подозрением в нахмуренных бровях будете смотреть, как бы своего не упустить, а то и прибрать к рукам чужое. Понятно, дети? Вот потому я завещаю вам взаимные подозрения и зелёную зависть. Здоровее будете. А поместье соблюдётся.

– Каковы же размеры поместья?

– Не руками ж разводить, солдафон ты. Здесь дамы. Я показал картишку Биллу. Не так, чтобы было чем похвастать, но всё, что мне завещано – сберёг.

– А сколько душ, дяденька, даёте?

Мардук цыкнул на него.

– Кончай резвиться.

Иннан вкрадчиво пояснила:

– Лулу не рабы… когда за столом любимая дочка.

Мардук хмуро перебил нахалку:

– Не стоит обсуждать… это слишком сложный вопрос.

– … когда за столом любимая дочка.

Мардук опять на неё прикрикнул, но как-то рассеянно. Он почти просительно посмотрел на каждого по очереди:

– В двух словах. Они рабы…

Как водится, у тех, кто плохо обдумал свою мысль, два слова оказались двумя вершинами словесного айсберга, который дядя двинул на них над столом.

– Моя собственность. И спорить не буду. Множество вариантов социального устройства понукают их думать, что раб всегда кто-нибудь другой. В стране… возьмём вот ту, где ты не побывал… – он посмотрел на Билла, – … блюститель порядка может поколотить палкой любого, но они убеждены, что у них расцвет демократии и они покоятся на лепестке средь мыслей нерасцветшей розы. Гордятся, что могут свободно выбирать идиота для того, чтоб правил ими. И они отчасти правы, так как тут же в двух километрах за речкой уж если идиот пролез на царство, его как личинку пустынной блохи из-под кожи не выковырять. И пока всё не прогниёт, пока он до пустоты не выжрет плоть здравого смысла, – ни протеста, ни звука дыхания. Потом приходится отрубать голову, так как пробы уж негде ставить… да и голову бы следовало заменить.

– Мы не спрашиваем, чью голову, сир Мардук?

Он подумал.

– Да уж, не спрашивайте. – Согласился.

– А всё же, вот эти, которые идиотов выбирают, им же лучше, дядя? Так, нечаянно, можно выбрать кого-то приличного?

– Нисколечки. В последний раз они выбирали между припадочной бабой и твердокаменным бабником. Коль по секрету – разницы меж этими двумя никакой, исключая лишь детали телосложения. Конечно, людям с три короба натёрли в уши – мол, у них позиции диаметральные… хотя я не уверен сам, что означает это слово.

– Что ж, люди по ту сторону реки достойны таких господ?

– Ничуть. Великий народ, романтики… любят паруса, каблуки, поэтов, лошадей, ласкательные прозвища, которые приклеивают ко всему на свете. Да, и к холодильнику приклеивают записки, хотя это совсем не нужно.

– Зачем же они? Я не про записки.

– Я им предложил. Я им всё предлагаю.

– И они соглашаются?

– Я учитываю их склонности. Все их достоинства, отражённые в кривом зеркале, становятся злым шаржем. Поэтому, ими и правят тоже романтики, но с большой дороги.

– А эти, по эту сторону реки?

– О… с этими сложнее. Так вцепятся в очередного тирана, что бедный паразит уж и сам, верно, не рад. Так нахвалят, так нацелуют, что у него волоса на каменных статуях дыбом встают. Уж он, бедолажка, не верит, начинает сомневаться – не издеваются ли над ним? Он ведь вроде совсем себе обычный парень… смотрится в зеркало и спрашивает – я это или не я? Я или не я? И так целыми днями, пока яд лести не проникнет в его нервную систему и не погубит пучок клеток, ответственных за самоиронию и чувство собственного достоинства, побуждающее нас опасаться незаслуженных похвал.

А люди милосердия не знают. Так и доведут человека до безумия уже непритворного. Причём, поспрашивай их отдельно, в уголке, этак доверительно… и такие бездны ума и понимания откроются… небо под сапогами, ей Абу-Решит. И всё-то они провидят…. А вслух не говорят.

– Отчего же?

– Боятся, что ежли днём скажут, к ночи наведаются к ним дети тьмы, рогатые, хвостом заметают, из глаз уголья сыпятся. Это у них традиция.

– А что ж… они, эти-то, выходит, достойны?

– Как можно! Народ великий, прагматики… обожают телескопы, актёров, медвежат, смотреть фильмы, которые снимают те, за речкой. А те любят читать книги этих. Да… когда-то они, прагматики, писали книги… ей-Богу, я любил эти книги. От иной, вот честно, горло перехватывало… прямо-таки душу свою несчастную чёрную видел…

– Вот мир да благодать.

– Ни на мгновение. Их давно стравили по моему указанию. Я, Мардук, им объяснил, что они рождены врагами.

– Зачем?

– Да ты что? На кой мне, если они снюхаются? Сейчас вся геополитическая система держится на противостоянии двух держав, весы простёрты в моей твёрдой руке и я слежу, чтобы ни граммулички лишка не оказалось.