Текст книги "Видимое невидимое. Рассказы"

Неожиданно у меня началось воспаление лёгких – казалось бы, страшная напасть, на которую впору сетовать и огорчаться. Но именно больничный освободил для меня драгоценные дни и подарил время, чтобы погрузиться в подробности жизни и служения Патриарха, в его проповеди и богословские труды, о которых мои знания, честно говоря, были до этого момента совершенно поверхностными. Я до сих пор не знаю, как это случилось, но через неделю книга была готова. Не раз я уже убеждалась в чудесном свойстве времени – в умении растягиваться, раздвигаться, останавливаться, расти вверх и вглубь, отменяя линейность: так бывает только в моменты присутствия Божиего, Его участия и помощи. У меня нет никаких сомнений в том, что святой Алексий Бортсурманский неотступно мне помогал – я, конечно, ему всё время молилась.

Едва дождавшись каникул в лицее, где я работаю, я стала собираться в новое далёкое путешествие – в город Ульяновск, в надежде, что в симбирском архиве найду сведения о священниках Вигилянских, в судьбах которых ещё оставалось много вопросов. Я уже смела уповать на то, что на этом пути я вновь окажусь под крылом Божьим, под заступничеством, под руководством, и верила, что путешествие не будет бесплодным. Перед отъездом я стала изучать маршруты и обнаружила, что один из путей лежит через Мордовию, где живёт чудесный молитвенник, владыка Зиновий, митрополит Мордовский и Саранский. История нашей удивительной дружбы – очередное свидетельство Божиего Промысла и благодати, и об этом подробно можно будет прочитать дальше, сейчас же ограничусь лишь самым главным, без которого рассказ мой будет неполным.

Когда мне было шесть лет, мы с родителями ездили в паломничество к могиле старца Серафима Тяпочкина в село Ракитное под Белгородом и жили при храме Святителя Николая. В те брежневские времена село Ракитное было одним из островков православной жизни, куда стекалось множество народа. Среди паломников там жил и молодой иеромонах, отец Зиновий, с которым мы очень подружились – настолько, что перед расставанием договорились друг о друге молиться. Он научил меня писать записочки «О здравии», и в списке имён самым первым у меня всегда стояло имя иеромонаха Зиновия. Года через два, узнав от мамы, что отец Зиновий оказался проездом в Троице-Сергиевой лавре, куда она как раз отправлялась, я написала ему письмо. Но ответа я не дождалась – как выяснилось впоследствии, отец Зиновий не знал нашего московского адреса, и мы совсем потерялись. Постепенно я стала всё реже вспоминать о моём детском обете, а потом и вовсе о нём забыла…

Прошло больше тридцати лет, и однажды папа позвонил мне с известием о моём забытом друге. Оказалось, что через несколько дней на патриаршей литургии в храме Христа Спасителя была назначена его хиротония в епископы: отец Зиновий, увидевшись с папой на каком-то церковном мероприятии, передавал мне своё благословение и приглашение на торжество. Конечно, я тут же вспомнила о нашей далёкой дружбе и не могла не приехать. В конце торжественной службы я пробилась поближе к амвону, где он стоял, и закричала сквозь толпу: «Дорогой владыка, это я, Александра!» Как же он обрадовался! Он буквально за руку вытащил меня из толпы, благословил и пригласил на праздничную трапезу, которая происходила здесь же – в одном из залов храма Христа Спасителя. Я оказалась среди почётных гостей – священников и архиереев, приносивших владыке свои поздравления. В конце трапезы, когда закончились все торжественные речи, мы сели с ним рядышком, в уголочке. «А помнишь, – сказал владыка, – про наш уговор? Я – помню! Я молился за тебя все эти годы, каждый день, как мы и договорились!» Не рассказать, как сжалось у меня сердце и как сделалось нестерпимо стыдно: в отличие от него, я не исполнила своего обета – жила своей суетной жизнью, почти и не вспоминая о прекрасном лете из детства. Я просила прощения у владыки и о том, чтобы мы больше не расставались – чтобы теперь мы могли с ним общаться.

Так и случилось: нам, конечно, не удавалось с ним видеться – он служил тогда в далёкой Калмыкии, но мы иногда переписывались, и я всегда чувствовала его молитвы и помощь. Через несколько лет владыка Зиновий был хиротонисан в митрополиты и возглавил Мордовскую епархию. В трудную минуту я искала с ним встречи – и он отозвался. Мы виделись в московском Зачатьевском монастыре, где он останавливался во время Рождественских чтений 2015 года и куда я бросилась в состоянии глубочайшей тьмы и уныния, накрывших меня внезапно и страшно, впервые в жизни. Тот разговор с ним я никогда не забуду. Владыка сказал мне такие слова: «Скорби нам посланы для того, чтобы душа не остывала. Они нужны нам для переплавки. Иногда в темноте виднее светильник: нам дана эта тьма, чтобы мы стремились к источнику света». Чудесам в моей жизни я, конечно, обязана и молитвенной помощи митрополита Зиновия, его мудрым напутствиям и участию. Поэтому, отправляясь в Симбирск и увидев, что путь мой лежит через Мордовию, я не могла не просить владыку о встрече.

Владыка Зиновий, протоиерей Владимир Вигилянский

Август 2017 г.

Владыка Зиновий приютил меня в своей резиденции – в Иоанно-Богословском монастыре под Саранском. Матушки-монахини потчевали сказочными яствами, прекрасный монах устроил мне целую экскурсию по монастырю, сам владыка возил меня на своей машине на службы в фантастический собор-исполин святого Феодора Ушакова и по храмам Саранска, нам звонили колокола и открывали двери церквей, мы провели с владыкой целый прекрасный вечер с глазу на глаз, за разговорами обо всём на свете… Мне казалось, что я попала в какой-то царский мир и что всё это не со мной… Разумеется, я рассказала владыке о случившемся со мной чуде и подарила икону святого праведного Алексия. Владыка Зиновий поставил её на престол во время Божественной литургии, а потом и сам выразил желание посетить Бортсурманы – приехать туда в следующем августе, на праздник Обретения мощей святого праведного Алексия. Он включил эту поездку в своё расписание – уже тогда, в октябре, в Саранске. Владыка исполнил своё обещание и в августе сослужил праздничную литургию с митрополитом Георгием в селе Бортсурманы. Но об этом – речь впереди, а пока что я еду в Симбирск, совершенно обласканная невиданными почестями и любовью в предчувствии чего-то прекрасного: мой путь теперь освящён благословением владыки и его сугубой молитвой.

В симбирском архиве время потекло по-другому – я назвала это движение «вперёд, в прошлое»: чем дальше я погружалась в былое, тем ближе я продвигалась к чему-то главному в своей жизни. Меня ждала новая радость: Клировые ведомости церквей Курмышского уезда за все годы ХIХ века – уцелели! Многие считали, что эти документы сгорели во время пожара; кроме того, из-за реформы переформирования губерний в области и уездов в районы произошла путаница, и было совсем непонятно, в каком архиве искать драгоценные сведения. Но они были здесь, и я их читала!

Клировые ведомости – это рукописные книги, в которые вносились сведения о храмах и об их клириках: от их биографии до информации о членах их семей, с перечислением имён и возраста. Иными словами, листая их, выясняешь всё – годы жизни священника, его место рождения и учёбы, указания о других храмах, где он служил, его награды, имущество, полный состав семьи, даты рождения домочадцев и даже количество «наставлений» – проповедей, которые он произносил! Это был кладезь информации: я почти полностью, по датам восстановила наше семейное родословие, узнала имена жён и детей священников-предков, проследила побочные ветви, даже видела собственноручные подписи моих дедов – свидетельство живого дыхания прошлого. Беглое, наклонное, быстрое – от прапрапрадеда: «Священникъ Павелъ Ивановъ Вигилянский руку приложилъ». Медленное, написанное дрожащей рукой – весточка из 1838 года, от святого праведного Алексия: «Иерей Алексей Петровъ Гнеушевъ, священникъ Успенской церкви…» – голос издалека, встреча! И отпечаток, по меркам истории, совсем недавней эпохи – подпись прапрадеда из семейного альбома, с которого и начались мои поиски: ещё несколько месяцев назад я недоумевала, кто он, а теперь – вглядывалась в неразборчивые буковки, написанные его рукой, и дивилась ощущению распахнувшейся двери…

Наконец объяснилась и загадочная связь нашей семейной ветви с «владимирскими» Вигилянскими: прапрапрадед Павел учился во Владимирской семинарии и был уроженцем этих земель, но после учёбы его направили в далёкую Симбирскую губернию, в Бортсурманы, где он и женился на внучке святого и стал его преемником в Успенском храме. Так Вигилянские обосновались в Курмышском уезде почти на целое столетие.

Но главное – мне пришёл ответ на вопрос, что мне делать, чем именно я могу отозваться на все эти благодеяния свыше. Я узнала место захоронения Павла Вигилянского, которое было потеряно. В советское время церковное кладбище полностью уничтожили; благодаря народному почитанию уцелела только одна могила – «батюшки Алексея»: получилось так, что, оберегая память праведного чудотворца и ухаживая за его могилой, жители села спасли от разорения и сохранили для нас его святые мощи, которые впоследствии, после его прославления, суждено было обрести Православной Церкви. Но остальные захоронения, увы, сровняли с землёй. Теперь же из архивных документов я знала, что отец Павел завещал себя похоронить за алтарём Успенского храма, слева от могилы святого Алексия – эта история сохранилась благодаря пророческому знамению, которое было явлено накануне установления надгробья Павлу Вигилянскому. Некий печник Герасим Чудаков услышал голос, который велел ему воздвигнуть памятник не вплотную, а на некотором расстоянии от могилы отца Алексея, потому что святому суждено в будущем «выходить мощами», и надгробье его преемника впоследствии могло повредиться. Благодаря этому чудесному указанию я теперь знала точное место захоронения прапрапрадеда. Тогда же я поняла, что обязана взять в свои руки ещё одно сложное и большое дело – попытаться отвоевать у сельского клуба храм прапрадедушки в Курмыше, вернуть его Церкви, а потом уже думать и о его восстановлении.

Возвращалась обратно через Бортсурманы: я конечно же не могла не воспользоваться возможностью снова припасть с благодарностью к мощам святого и просить его помощи в новых делах. На ночлег меня приютил в своём доме гостеприимный отец Андрей Смирнов, настоятель храма, а наутро мы вместе отправились на службу: это был день празднования Казанской иконы Божией Матери. После литургии отец Андрей открыл раку с мощами святого, и со мной произошло нечто такое, о чём я решилась рассказать только маме и папе – настолько интимным, глубинным, нездешним и удивительным было моё переживание. Я стояла у мощей и не знала, какими словами молиться: я чётко поймала это ощущение – бессилие слов, их неточность и скудность для выражения целого клубка моих мыслей и чувств, от благодарности до мольбы, чтобы святой всегда пребывал со мной рядом. И в состоянии этой словесной немощи, немоты я намеренно спустилась в свою глубину – туда, где слова ещё не родились, где ничего не названо, чтобы говорить со святым Алексием прямо оттуда, чтобы передать моё чувство, как оно есть, в этом первоначальном, новорожденном, неоформленном, неискажённом виде. Не понимаю, как это передать, но он мне ответил – я это знала, потому что у меня полились слёзы, именно полились – таким бесконечным и щедрым потоком, что от него насквозь промокли на груди моя куртка, шарф и всё, что было под ними. Я сейчас скажу странную вещь: Я НЕ ПЛАКАЛА! Это было совсем не похоже на обычный плач, на то, что бывает с нами от переизбытка чувств, от остроты переживаний, от сердечной растроганности. Слёзы лились сами собой – как реакция на что-то нездешнее, непостижимое и небывалое: видимо, тело просто не знает других способов отзываться, не понимает, как себя вести, как иначе ему себя проявить в этой встрече с явлением бестелесного, нематериального, внеземного – это была реакция на очевидность молитвенного отклика, на то, что, наверное, и называется благодатью…

Клировые ведомости о прапрадеде Алексее Вигилянском

Я ехала домой с новым свидетельством чуда, и меня вновь накрыло уже знакомое двоякое чувство: благодарность, смешанная со страхом – с острым осознанием моей ответственности и долга, который призывает ко встречным шагам с моей стороны, к служению Богу. Я боялась, что это мне не под силу. На пути были Вязники: это географическое название стало для меня символическим, говорящим, увязывающим всё со всем – той нулевой точкой, откуда началась моя новая жизнь. Я, конечно, не могла не заехать ко Льву Валериановичу Вигилянскому. Теперь я уже знала ответы на все те вопросы, которыми мы оба задавались в июне, сидя на кухне. Мы опять сидели за этим столом, но теперь уже вместе дивились чудесным находкам.

А потом наступила зима, и долгие месяцы я жила ожиданием новой встречи: я скучала по Борстурманам и мысленно к ним возвращалась. В конце апреля, как только растаял снег, я наконец повезла туда мою младшую дочку Лизу – мне посчастливилось найти пустующий домик прямо напротив храма: мы просыпались утром, смотрели в окно и не верили нашему счастью. Эти две недели, которые пришлись на самое нежное время – на пробуждение весны, опять связались в моём сознании с ощущением нового начала и возрождения жизни.

На этот раз в Бортсурманах у меня было много конкретных ответственных дел: ещё из Москвы я договорилась о встрече с владыкой Силуаном, епископом Лысковской епархии, – я поняла, что настало время с ним поделиться моей историей, которая так чудесно и тесно переплелась с местами его служения. К тому же мои новые задачи требовали его благословения и участия. Наш приезд опять совпал с великим праздником – с днём памяти святого праведного Алексия, 4 мая. Я знала, что епископ Силуан будет служить в Бортсурманах праздничную литургию, и надеялась поговорить с ним после службы. Но в самый день праздника выяснилось, что владыка уже выделил в своём расписании целый час для разговора ещё до начала богослужения. Это была великая милость.

Я рассказала ему все подробности обретения предков, показала семейный альбом – тот самый, который недавно вызывал столько вопросов, но о котором мне теперь было известно всё, поделилась своими печалями об участи курмышского храма, осквернённого клубными дискотеками, рассказала о найденной могиле священника Павла и о нашем желании её воскресить. Внимание и отзывчивость владыки превзошли все мои ожидания. Он поддерживал меня во всех моих начинаниях, дал своё благословение на любые шаги в деле возвращения памяти – на восстановление могилы прапрапрадеда, на диалог с пильнинской администрацией по поводу передачи курмышского храма Церкви и даже обещал этому диалогу содействовать. А во время проповеди после Божественной литургии он повторил мою историю с амвона церкви – уже всем её прихожанам и гостям. В этот же день владыка познакомил меня с главой пильнинского самоуправления – с человеком, напрямую связанным с решением вопроса о многострадальной церкви в Курмыше, и он пообещал мне, что в считаные сроки, уже в этом году, храм будет передан Церкви.

Приехав в Москву, я снова погрузилась в поиски, так как чувствовала, что с каждым новым витком этой истории обязана сделать очередной шаг со своей стороны – как ответ на полученные благодеяния. Это было похоже на движение по спирали, где с каждым кругом, с открытием новых высот, требовалось очередное усилие, которое впоследствии опять отзывалось чем-то неслыханным.

С епископом Силуаном

Бортсурманы. Май 2017 г.

У меня оставался только один вопрос – самый трепетный, интригующий и таинственный из всех, перед которыми я оказывалась до сих пор. Из жития святого было известно о его дневнике, который он вёл при жизни и завещал своим потомкам: дневник сначала хранился под престолом бортсурманского храма, а потом передавался из рода в род, от одних священников Вигилянских к другим. Последней читательницей дневника, по всей видимости, была жительница Бортсурман, помещица Мария Пазухина – она дружила с правнучкой святого Алексия, Марией Люцерновой, в доме которой и хранились эти записи в начале ХХ века. В 1913 году Мария Пазухина стала автором самого полного и подробного жизнеописания старца и издала брошюру «Иерей Алексий Гнеушев – подвижник веры и благочестия»: её содержание легло в основу нынешнего жития святого. Там-то и приводилось несколько цитат из его дневника, благодаря которым мы знаем о чудесных откровениях – о явлениях Господа и святых Его, которых старец сподобился в своей жизни. Дневник считался потерянным или сгоревшим, потому что с тех самых пор он бесследно исчез из поля зрения. Но меня грела надежда: дневник, заповеданный и предназначенный нам, потомкам, возможно, лежит в каком-то архиве и ждёт своего возвращения – так же, как это происходило недавно со сведениями о моих предках-священниках, которым суждено было вернуться в нашу жизнь через век забвения. Я искала следы дневника в Российской государственной библиотеке, но, не найдя ничего из моего списка, заказала книгу протоиерея Алексия Скалы – сборник жизнеописаний святых симбирской земли. В этой книге есть и глава о святом Алексии Бортсурманском. Странное в моём порыве было то, что этот текст я давным-давно скачала к себе на компьютер и его, конечно, не раз читала. Что именно толкнуло меня заказать давно знакомую книгу – я не знаю: по логике вещей, перечитывать её заново не имело смысла, потому что не могло добавить к моим знаниям никаких новых фактов. Но я это сделала – сидела в читальном зале и неторопливо скользила глазами по знакомому тексту. Но ближе к концу я оторопела: в книге была фотография страницы из дневника святого. Меня осенило очевидное: фотография могла возникнуть только в наши дни – отец Алексий Скала, возможно, держал дневник в своих руках, а значит, он всё-таки сохранился! К сожалению, автора уже не было в живых, и выяснить, где именно он нашёл драгоценные записи, не представлялось возможным. Зато я узнала, что жил он в Ульяновске, и ответ напрашивался сам собой: дневник, скорее всего, спокойно хранится в том самом архиве, который уже мне так помогал.

С трудом отпросившись с работы и выпросив четыре свободных дня, я опять помчалась в Ульяновск: выяснилось, что архив вот-вот собирались закрыть из-за переезда, и я снова чувствовала, что происходят события, которые нельзя отложить. Тем более владыка Зиновий, которому я в сомнениях написала, не зная, как поступить, поддержал моё стремление и благословил на поездку такими словами: «Дневник святого – это послание из Горнего мира, которое нельзя потерять. А с работой ничего не случится». Я поселилась в той же гостинце, что и осенью, – она находится в двух минутах ходьбы от читального зала, и надо было всего лишь спуститься из моего временного пристанища с символическим номером 2017, перейти через дорогу, чтобы вновь шагнуть в глубину веков, где меня опять ждала судьбоносная встреча.

Фонд № 134, опись № 8, дело 999 – эти цифры в каталоге архива стали для меня координатами для самого громкого и предельного откровения на всём пути моих поисков: мне вручили бесценную папку с материалами расследования, которое проводила Симбирская духовная консистория в 1913 году, – «О причислении к лику святых иерея церкви села Бортсурманы Курмышского уезда А. П. Гнеушева». Разумеется, об этом расследовании было известно: канонизации святого тогда помешали только лишь исторические катаклизмы – Первая мировая война, революция, а за ней – страшные десятилетия безбожной власти. Материалы той кропотливой работы канули в Лету: в 2000 году, когда снова собирали сведения об Алексии Гнеушеве для возобновления дела о его канонизации, тех драгоценных документов так и не нашли. А сейчас я держала в руках эту папку, спрятанную от всех на целый огромный век! Среди документов к делу был приобщён и дневник праведного Алексия – не просто свидетельство его жития и чудес, но и святыня Православной Церкви. Я прикладывалась к сокровенным страницам и опять не могла найти слов, чтобы принести мою благодарность. Я воочию убедилась в чудесной природе событий, посланных свыше, – в их способности вырастать из самих себя, преображаться, обогащаться новыми смыслами на каждом витке дороги.

Я переписала дневник от начала до конца, слово в слово. Я почти полностью законспектировала все материалы дела: истории и доказательства чудес, творившихся по молитвам святого, новые свидетельства его пророчеств и исцелений, которые никому до сих пор не известны, показания очевидцев, письма самого старца, его потомков и тех, кто имел отношение к его памяти, воспоминания его духовной дочери – игумении Арзамасского монастыря, матушки Марии Ахматовой… Все эти материалы теперь вошли в новое житие святого, работу над которым я только что закончила: обогащённое новыми сведениями, житие выросло почти в два раза.

За алтарём бортсурманского храма уже восстановлены две разорённые в советское время могилы – моего дедушки в шестом поколении, иерея Павла Вигилянского, и брата святого Алексия, дьякона Александра Гнеушева. Впереди – восстановление храма прапрадеда. Но это уже – удел будущего и неисповедимых путей Промысла Божиего, в который я пока только всматриваюсь с замиранием сердца.

Я не знаю будущего, зато могу оглянуться назад. Оглядываюсь и вижу: из кусочков сложилось целое, видимое невидимое покрыло меня Любовью.