Текст книги "День ли царит..."

Алексей Апухтин
День ли царит…

«Чистое искусство» Алексея Апухтина

В ноябре 1854 года в одной из популярнейших газет «Русский Инвалид» (инвалидами в ту пору называли заслуженных воинов-ветеранов), издававшейся в России более ста лет (с 1813 по 1917 год), появилось стихотворение, посвященное гибели адмирала Корнилова. Под стихотворением стояла подпись: «А. Апухтин. Воспитанник Императорского училища правоведения 5 класса, 14 лет». К этому времени в печати уже появились стихи о Крымской войне Федора Глинки, Петра Вяземского, Каролины Павловой и других известных поэтов. Имя юного Алексея Апухтина впервые оказалось в этом ряду...

А в 1859 году состоялся дебют девятнадцатилетнего выпускника Училища правоведения Алексея Апухтина в некрасовском «Современнике», опубликовавшем десять стихотворений цикла «Деревенские очерки». Константин Случевский недаром отмечал: «Появиться в «Современнике» значило сразу стать знаменитостью. Для юношей двадцати лет от роду ничего не могло быть приятнее, как попасть в подобные счастливчики». Апухтин попал в подобные счастливчики благодаря гражданским мотивам «Деревенских очерков», которые вполне соответствовали некрасовской доктрине «поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Программное стихотворение Некрасова «Поэт и гражданин» появилось в «Современнике» в 1856 году, и в это же время возникла идея «чистого искусства», как противопоставление идеологическому диктату, «искусства для искусства», а не для политических баталий, о которых сам же Некрасов позже скажет: «Злобою сердце питаться устало, // Много в ней правды, // Да радости мало».

После публикации в «Современнике» Апухтин вполне мог войти в число шестидесятников, становившихся легендами уже при жизни, но он избрал путь поэта-изгоя Афанасия Фета.

В 1862 году в журнале «Время» братьев Достоевских появится его стихотворение «Современным витиям», в котором звучали строки, навсегда закрывшие ему путь в «Современник»: «Я устал от ваших фраз бездушных, // От дрожащих ненавистью слов! // Мне противно лгать и лицемерить, // Нестерпимо – отрицаньем жить... // Я хочу во что-нибудь да верить, // Что-нибудь всем сердцем полюбить!..»

С тех пор более двадцати лет имя Алексея Апухтина, как и имя Афанасия Фета, не появлялось на страницах печати. Афанасий Фет, порвав с «Современником», по словам биографа, «бросился из литературы в фермерство», весьма преуспев на этом новом поприще. Владимир Соловьев писал о своем кумире: «А.А. Фет, которого исключительное дарование как лирика было по справедливости оценено в начале его литературного пути, подвергся затем продолжительному гонению по причинам, не имеющим никакого отношения к поэзии». Причины эти известны. В 1861 году Фет, пытаясь обобщить свой практический фермерский опыт, опубликовал в катковском «Русском Вестнике» цикл статей о сельском хозяйстве. О последовавших глумлениях можно судить по отзыву Салтыкова-Щедрина: «Вместе с людьми, спрятавшимися в земные расселины, и Фет скрылся в деревне. Там, на досуге, он отчасти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает; сперва напишет романс, потом почеловеконенавистничает, и все это для тиснения отправит в «Русский Вестник».

Как это ни парадоксально, но Салтыков-Щедрин оказался почти прав в том, что Фет скрылся в деревне, ставшей для него таким же убежищем, как горные ущелья-расселины для древнеримских крестьян во время военных набегов. Никакого «человеконенавистничества» в его статьях, конечно же, не было, но ненависть к журналам и журналистам, считавшимися «властителями дум», он действительно сохранил на всю жизнь.

Для Алексея Апухтина таким же спасительным убежищем стало родовое орловское имение. Покидая Петербург, он заявил: «Никакая сила не заставит меня выйти на арену, загроможденную подлостями, доносами и... семинаристами». И сдержал слово: ни разу не вышел на эту арену.

После «раскола» в «Современнике» из журнала ушли не только самые выдающиеся прозаики Иван Тургенев, Иван Гончаров, А.Н. Островский, Лев Толстой, но и самые выдающиеся поэты. В так называемой «школе Некрасова» трудно назвать хотя бы одно имя, равное самому Некрасову. Из поэтов «чистого искусства» рядом с Фетом стоят имена Алексея Апухтина, Аполлона Майкова, Якова Полонского, А.К. Толстого, Николая Щербины, Константина Случевского. «Вы еще не в могиле, вы живы, // Но для дела вы мёртвы давно», – вынесет Некрасов приговор своим бывшим соратникам и друзьям, сделав ставку на новое поколение шестидесятников во главе с Чернышевским и Добролюбовым.

Алексей Апухтин – одна из самых знаковых фигур «чистого искусства» еще и потому, что он довел его принципы до логического завершения – отказался от «печатного станка», наложил запрет на публикацию своих стихов, лишь изредка выступая с их декламацией. Модест Чайковский писал о его авторских чтениях: «Может быть с точки зрения требований, предъявляемых к декламатору с эстрады, к актеру, декламация эта была неправильна, монотонна, но, несмотря на это, несмотря на букву «л», выговариваемую как «у», в каждом стихе, произносимом им слегка нараспев, как бы лаская каждое созвучие, слышалась такая любовь к музыке стиха, такая искренность и глубина поэтического настроения, что оно невольно сообщалось всем присутствующим».

Апухтин отказался от «печатного станка», но не от поэзии. Фет и Апухтин сохранили поэзию во всей ее чистоте благодаря музыке. Все двадцать лет «отлучения» от литературы продолжали звучать их романсы. И не только звучать. Они постоянно издавались и переиздавались тиражами нисколько не меньшими, чем самый многотиражный «Современник», и неизмеримо большими, чем поэтические книги. Нотоиздание было как бы вне политики и вне, по выражению Петра Вяземского, «журнальных побранок» пушкинской эпохи, времен «неистового Виссариона» и всех последующих неистовых от Чернышевского и Добролюбова до Писарева.

В 1865 году Апухтин не выдержал и вступил в полемику с «разрушителем эстетики» Дмитрием Писаревым, прочитав в Орле несколько публичных лекций о Пушкине. «Ниспровержения Пушкина,– отмечал советский исследователь, – очевидно, возмутили и испугали Апухтина. Это помешало ему понять истинный смысл мощного демократического движения 60-х годов». Но в том-то и дело, что Апухтин, как и другие поэты «чистого искусства», прекрасно понимали истинный смысл подобных ниспровержений, происходивших не только в поэзии, но и в музыке, в изобразительном искусстве. Идеолог «программной музыки» В.В. Стасов писал о замысле книги под названием «Разгром»: «Это будет нескончаемый ряд нападений на все, что признается хорошим и почтенным», он не скрывал своей «ненависти ко всему, что миллионы... считают священным и высоким». Русские поэты и русские композиторы смогли сохранить это священное и высокое в романсах, ставших наиболее ярким и реальным воплощением самой идеи «чистого искусства» в поэзии и в музыке.

«Ты помнишь, как, забившись в «музыкальной», // Забыв училище и мир, // Мечтали мы о славе идеальной... // Искусство было наш кумир...» – напишет Апухтин в 1877 году, обращаясь к самому близкому другу со времен Училища правоведения Петру Чайковскому, создавшему пять романсных шедевров на его стихи «День ли царит», «Забыть так скоро», «Ни отзыва, ни слова, ни привета», «Ночи безумные», «Он так меня любил». Романсной классикой стала «Судьба» Апухтина – Рахманинова, одним из самых популярных «цыганских» романсов до сих пор остается «Пара гнедых» Апухтина – Пригожего. В этом и в других романсах Апухтина Александр Блок видел символ эпохи – «цыганские, апухтинские годы».

Первая поэтическая книга Апухтина вышла лишь в 1886 году – через четверть века после его отказа от «печатного станка». Но к этому времени благодаря романсам он приобрел нисколько не меньшую известность, чем другие знаменитые поэты-современники. Поэтический сборник 1886 года выдержал четыре прижизненных издания в те времена, когда поэзия считалась «великой покойницей». В одном из стихотворений 1860-х годов он обращался к «Будущему читателю» – к нам, читающим эти строки через полтора столетия:

 
Хоть стих наш устарел, но преклони свой слух
И знай, что их уж нет, когда-то бодро певших,
Их песня замерла, и взор у них потух,
И перья выпали из рук окоченевших!
Но смерть не всё взяла. Средь этих урн и плит
Неизгладимый след минувших дней таится;
Все струны порвались, но звук ещё дрожит,
И жертвенник погас, но дым ещё струится...
 

Виктор Калугин

Стихотворения

Жизнь

 
О жизнь! Ты миг, но миг прекрасный,
Миг невозвратный, дорогой;
Равно счастливый и несчастный
Расстаться не хотят с тобой.
 
 
Ты миг, но данный нам от Бога
Не для того, чтобы роптать
На свой удел, свою дорогу
И дар бесценный проклинать.
 
 
Но чтобы жизнью наслаждаться,
Но чтобы ею дорожить,
Перед судьбой не преклоняться,
Молиться, веровать, любить.
 

10 августа 1853

Орел

Романс И.А. Бородина (1900).

Дума матери

 
                Ты спишь, дитя, а я встаю,
                Чтоб слезы лить в немой печали,
Но на твоем лице оставить не дерзали
Страдания печать ужасную свою.
        По-прежнему улыбка молодая
                Цветет на розовых устах,
        И детский смех, мой ропот прерывая,
Нередко слышится в давно глухих стенах!
        Полураскрыты глазки голубые,
                Плечо и грудь обнажены,
                И наподобие волны
                Играют кудри золотые...
О, если бы ты знал, младенец милый мой,
                С какой тоскою сердце бьется,
Когда к моей груди прильнешь ты головой
И звонкий поцелуй щеки моей коснется!
                Воспоминанья давят грудь...
Как нежно обнимал отец тебя порою!
        И верь, уж год как нет его с тобою.
Ах, если б вместе с ним в гробу и мне заснуть!..
Заснуть?.. А ты, ребенок милый,
        Как в мире жить ты будешь без меня?
Нет, нет! Я не хочу безвременной могилы:
Пусть буду мучиться, страдать!.. Но для тебя!
        И не понять тебе моих страданий,
                Еще ты жизни не видал,
                Не видел горьких испытаний
        И мимолетной радости не знал.
Когда ж, значения слезы не понимая,
        В моих глазах ее приметишь ты,
Склоняется ко мне головка молодая,
И предо мной встают знакомые черты...
        Спи, ангел, спи, неведеньем счастливый
        Всех радостей и горестей земных:
                Сон беспокойный, нечестивый
                Да не коснется вежд твоих,
                Но Божий ангел светозарный
                К тебе с небес да низойдет
                И гимн молитвы благодарной
К Престолу Божию наутро отнесет.
 

5 сентября 1854

Санкт-Петербург

Тоска

 
Вижу ли ночи светило приветное
Или денницы прекрасной блистание,
В сердце ласкаю мечту безответную,
Грустную думу земного страдания...
 
 
Пусть бы сошла к нам уж ночь та угрюмая
Или бы солнце на небе сокрылося,
Ропот сердечный унял бы я, думая:
Так что и счастье мое закатилося...
 
 
Так же, как мир ночью мрачной, безмолвною,
Сердце оделося черною тучею,
Но, как назло мне, величия полные,
Шепчутся звезды с волною кипучею...
 
 
Невыразимая, невыносимая
Давит тоска мою душу пустынную...
Где же ты, прелесть мечтаний любимая?
Люди сгубили тебя, неповинную.
 
 
Завистью черной, насмешкой жестокою
Ожесточили они сердце нежное
И растерзали навек одинокую
Душу страдальца рукою небрежною.
 

10 сентября 1854

Скажи, зачем?..

 
        Скажи, певец, когда порою
        Стоишь над тихою Невою
        Ты ясным вечером, когда
Глядят лучи светила золотые
В последний раз на воды голубые,
Скажи, зачем безмолвствуешь тогда?
 
 
        Певец! Когда час ночи мирный
        Слетает с высоты эфирной
        Сменить тяжелый день труда
И блещет небо яркими звездами,
Не вдохновен высокими мечтами
<Скажи, зачем безмолвствуешь тогда?>
 
 
А вот и празднует столица:
Народ по стогнам веселится,
Везде гудят колокола...
А в храмах Бога тихое моленье,
И певчих глас, и ладана куренье...
<Скажи, зачем безмолвствуешь тогда?>
 
 
Не оттого ль, что эти звуки
В тебе пробудят сердца муки,
Как радость в прежние года,
Что, может быть, природы увяданье
Милей, чем блеск, души твоей страданью, —
Не оттого ль безмолвствуешь тогда?
 

20 ноября 1854

Эпаминонд
На смерть адмирала Корнилова

 
Когда на лаврах Мантинеи
Герой Эллады умирал
И сонм друзей, держа трофеи,
Страдальца ложе окружал, —
Мгновенный огнь одушевленья
Взор потухавший озарил.
И так, со взором убежденья,
Он окружавшим говорил:
«Друзья, не плачьте надо мною!
Недолговечен наш удел.
Блажен, кто жизни суетою
Еще измерить не успел,
Но кто за честь отчизны милой
Ее вовеки не щадил,
Разил врага – и над могилой
Его незлобливо простил!
Да, я умру, и прах мой тленный
Пустынный вихорь разнесет,
Но счастье родины священной
Красою новой зацветет!»
Умолк... Друзья еще внимали...
И видел месяц золотой,
Как, наклонившися, рыдали
Они над урной роковой.
Но слава имени героя
Его потомству предала,
И этой славы, взятой с боя,
И смерть сама не отняла.
 
 
Пронзен ядром в пылу сраженья,
Корнилов мертв в гробу лежит...
Но всей Руси благословенье
И в мир иной за ним летит.
Еще при грозном Наварине
Он украшеньем флота был;
Поборник правды и святыни,
Врагов отечества громил
И Севастополь величавый
Надежней стен оберегал...
Но смерть поспорила со славой,
И верный сын России пал,
За славу, честь родного края,
Как древний грек, он гордо пал,
И, всё земное покидая,
Он имя родины призвал.
Но у бессмертия порога
Он, верой пламенной горя,
Как христианин – вспомнил Бога,
Как верноподданный – царя.
О, пусть же ангел светозарный
Твою могилу осенит
И гимн России благодарной
На ней немолчно зазвучит!
 

26 октября 1854

Первое стихотворение Алексея Апухтина, появившееся в печати («Русский инвалид», 1854, 6 ноября) за подписью: «А. Апухтин. Воспитанник Императорского училища правоведения 5 класса, 14 лет».  Э п а м и н о н д  – фиванский полководец, смертельно раненный в бою со спартанцами в 362 году до н. э. В годы Крымской войны (1853—1856) Апухтин написал стихотворения «Молитва русских», «Чудеса», «Мысли в домике Петра Великого», 1869 годом датирована его «Солдатская песня о Севастополе».

Зимой

 
Зима. Пахну́л в лицо мне воздух чистый...
Уж сумерки повисли над землей,
Трещит мороз, и пылью серебристой
Ложится снег на гладкой мостовой.
Порой фонарь огнистой полосою
Мелькнет... Да звон на небе прогудит...
        Неугомонною толпою
        Народ по улицам спешит.
 
 
И грустно мне!
                          И мысль моя далеко,
И вижу я отчизны край родной:
Угрюмый лес задумался глубоко,
И звезды мирно шепчутся с землей,
Лучи луны на инее трепещут,
И мерзлый пар летает от земли,
        А в окнах светятся и блещут
        Гостеприимные огни.
 

6 января 1855

Санкт-Петербург

Голгофа

 
Распятый на кресте нечистыми руками,
Меж двух разбойников Сын Божий умирал.
Кругом мучители нестройными толпами,
У ног рыдала Мать; девятый час настал:
Он предал дух Отцу. – И тьма объяла землю.
И гром гремел, и, гласу гнева внемля,
                Евреи в страхе пали ниц...
И дрогнула земля; разверзлась тьма гробниц,
И мертвые, восстав, явилися живыми...
 
 
                А между тем в далеком Риме
Надменный временщик безумно пировал,
        Стяжанием неправедным богатый,
                И у ворот его палаты
                Голодный нищий умирал.
А между тем софист, на до́гматы ученья
Все доводы ума напрасно истощив,
Под бременем неправд, под игом заблужденья,
Являлся в сонмищах уныл и молчалив.
                Народ блуждал во тьме порока,
                Неслись стенания с земли.
Всё ждало истины...
 
 
                        И скоро от Востока
Пришельцы новое ученье принесли.
И, старцы разумом и юные с душою,
С молитвой пламенной, с крестом на раменах,
                Они пришли, и – пали в прах
Слепые мудрецы пред речию святою.
                И нищий жизнь благословил,
И в запустении богатого обитель,
И в прахе идолы, а в храмах Бога сил
Сияет на кресте Голгофский Искупитель!
 

17 апреля 1855

Ночью

 
Веет воздух чистый
Из туманной дали,
Нитью серебристой
Звезды засверкали,
Головой сосновой
Лес благоухает,
Ярко месяц новый
Над прудом сияет.
Спят среди покоя
Голубые воды,
Утомясь от зноя
В забытье природы.
Не колыхнет колос,
Лист не шевельнется,
Заунывный голос
Песни не прольется.
 

18 июня 1855

Павлодар

Предчувствие

А. П. Апухтиной

 
Не знаю почему, но сердце замирает,
Не знаю почему, но вся душа дрожит,
Но сон очей моих усталых не смыкает,
Но ум мучительно над сердцем тяготит.
 
 
Я к ложу жаркому приникнул головою,
И, кажется, всю жизнь я выплакать готов...
И быстро предо мной проходят чередою
Все дрязги мелкие всех прожитых годов.
 
 
Я вспоминаю всё: надежды и сомненья,
Былые радости и горе прежних дней,
И в памяти моей, как черные виденья,
Мелькают образы знакомые людей...
 
 
А мысль о будущем, как червь, меня снедает,
Немого ужаса душа моя полна,
И тьма меня томит, и давит, и смущает,
И не дождаться мне обманчивого сна.
 

1 июля 1855

Вечер

 
Окно отворено... Последний луч заката
Потух... Широкий путь лежит передо мной;
Вдали виднеются рассыпанные хаты;
Акации сплелись над спящею водой;
Всё стихло в глубине разросшегося сада...
Порой по небесам зарница пробежит;
Протяжный звук рогов скликает с поля стадо
И в чутком воздухе далеко дребезжит.
Яснее видит ум, свободней грудь трепещет,
И сердце, полное сомненья, гонит прочь...
О, скоро ли луна во тьме небес заблещет
И трепетно сойдет пленительная ночь!..
 

15 июля 1855

Романсы Г.Л. Катуара (1898), И.А. Бородина (1900) и других композиторов.

Близость осени

 
Ещё осенние туманы
Не скрыли рощи златотканой;
Ещё и солнце иногда
На небе светит, и порою
Летают низко над землёю
Унылых ласточек стада, —
 
 
Но листья жёлтыми коврами
Шумят уж грустно под ногами,
Сыреет пёстрая земля;
Куда ни кинешь взор пытливый —
Встречает высохшие нивы
И обнажённые поля.
 
 
И долго ходишь в вечер длинный
Без цели в комнате пустынной...
Всё как-то пасмурно молчит —
Лишь бьётся маятник докучный,
Да ветер свищет однозвучно,
Да дождь под окнами стучит.
 

14 августа 1855

Романс А.М. Миклашевского (1901).

Отъезд

 
Осенний ветер так уныло
        В полях свистал,
Когда края отчизны милой
        Я покидал.
 
 
Смотрели грустно сосны, ели
        И небеса.
И как-то пасмурно шумели
        Кругом леса.
 
 
И застилал туман чужую
        Черту земли,
И кони на́ гору крутую
        Едва везли.
 

26 августа 1855

Орел

Сиротка

 
На могиле твоей, ох родная моя,
Напролет всю ту ночку проплакала я.
        И вот нынче в потемках опять,
Как в избе улеглись и на небе звезда
Загорелась, бегом я бежала сюда,
        Чтоб меня не могли удержать.
 
 
Здесь, родная, частенько я вижусь с тобой,
И отсюда теперь (пусть приходят за мной!)
        Ни за что не пойду... Для чего?
Я лежу в колыбельке... Так сладко над ней
Чей-то голос поет, что и сам соловей
        Не напомнит мне звуков его.
 
 
И родная так тихо ласкает меня...
Раз заснула она среди белого дня...
        И чужие стояли кругом, —
На меня с сожаленьем смотрели они,
А когда меня к ней на руках поднесли,
        Я рыдала, не зная о чем.
 
 
И одели ее, и сюда привезли.
И запели протяжно и глухо дьячки:
        «Со святыми ее упокой!»
Я прижалась от страха... Не смела взглянуть...
И зарыли в могилу ее... И на грудь
        Положили ей камень большой.
 
 
И потом воротились... С тех пор веселей
Уж никто не певал над постелью моей, —
        Одинокой осталася я.
А что после, не помню... Нет, помню: в избе
Жил какой-то старик... Горевал о тебе,
        Да бивал понапрасну меня.
 
 
Но потом и его уж не стало... Тогда
Я сироткой бездомной была названа, —
        Я живу у чужих на беду:
И ругают меня, и в осенние дни,
Как на печках лежат и толкуют они,
        За гусями я в поле иду.
 
 
Ох, родная! Могила твоя холодна...
Но людского участья теплее она —
        Здесь могу я свободно дышать,
Здесь не люди стоят, а деревья одни,
И с усмешкою злой не смеются они,
        Как начну о тебе тосковать.
 
 
Сиротою не будут гнушаться, как те,
Нет! Они будто стонут в ночной темноте...
        Всё кругом будто плачет со мной:
И так пасмурно туча на небе висит,
И так жалобно ветер листами шумит
        Да поет мне про песни родной.
 

1 октября 1855

Романс Ф.Б. Бенуа (1912).

Жизнь

К. П. Апухтиной

 
Песня туманная, песня далекая,
И бесконечная, и заунывная,
Доля печальная, жизнь одинокая,
Слез и страдания цепь непрерывная...
 
 
Грустным аккордом она начинается...
В звуках аккорда, простого и длинного,
Слышу я, вопль из души вырывается,
Вопль за утратою детства невинного.
 
 
Далее звуков раскаты широкие —
Юного сердца мечты благородные:
Вера, терпения чувства высокие,
Страсти живые, желанья свободные.
 
 
Что же находим мы? В чувствах – страдания,
В страсти – мученья залог бесконечного,
В людях – обман... А мечты и желания?
Боже мой! Много ли в них долговечного?
 
 
Старость подходит часами невольными,
Тише и тише аккорды печальные...
Ждем, чтоб над нами, в гробу безглагольными,
Звуки кругом раздались погребальные...
 
 
После... Но если и есть за могилою
Песни иные, живые, веселые,
Жаль нам допеть нашу песню унылую,
Трудно нам сбросить оковы тяжелые!..
 

29 февраля 1856