Текст книги "Золотая чума"

– Ну как тебе? – спросил Старков, разливая водку.

– Отлично.

– А ты думал! Эта банька, если хочешь знать, имеет богатую историю. Во времена «Дальстроя» здесь большие чекисты парились. Такое тут устраивали – «Декамерон» отдыхает. Им-то, чекистам, что. Самых красивых зэчек выбирали. Тогда, знаешь, как женский этап приходил, так прямо-таки невольничий рынок начинался. Которые покрасивше – тех начальству, остальных – работягам. Умели ребята весело жить. Уважаю. Хоть и сам по ту сторону колючки трубил десять лет. Но они себе сделали свой мир, где что хотели, то и воротили. Ну да ладно. Давай-ка по второй.

– Геннадий Сергеевич, – осторожно начал Кот, – а все-таки что это за люди по нам лупили? Это ж прямо какой-то Дикий Запад…

– Дикий Восток! Это повеселее будет. А что такое, если вникнуть, тот же Дикий Запад? Сильные мужики ринулись за золотом, а закон за ними не поспевал. И все отлично. Сами решали – кто прав, кто виноват. У нас здесь тоже закон не поспевает. Есть, к примеру, в Атке мент участковый. Живет по соседству. Так его трезвым видят только по большим праздникам. Павло к нему уже с бутылкой побежал. А то, не дай бог, сюда на огонек заявится. Пожировать на халяву.

– Так тут-то золото государственное.

– Золото, Леша, скажу тебе по секрету, бывает разное. Не только государственное. Так что нормальные мужики и тут смогут нормальную жизнь наладить. Не все ведь на государство пахать. Оно, конечно, это любит. Коммунистам страшно нравится, когда на них горбатятся. Это я хорошо знаю!

В голосе Старкова послышалось ожесточение, глаза сверкнули.

– Я за тобой наблюдаю, ты парень нормальный. Вот и подумай – почему ты должен работать на дядю, который сидит в большом кабинете и только и делает, что учит тебя жить? Я, если любопытно, знаешь, как сюда попал? В трюме парохода «Охотск» в тридцать четвертом. Тогда на месте Магадана стояла только база для якутов, а вокруг палатки. И не буду говорить, что безвинно меня сюда направили. Пусть так коммунисты кричат, которые друг друга стали жрать и в результате все здесь оказались. Те, кто не в могиле, конечно.

Старков выпил и продолжал с еще большим напором:

– А знаешь, за что я попал? Моего батьку кулаком объявили – потому что он работал, а не на печи лежал. Так он не стал ждать, пока за ним придут. Откопал обрез да с моими двумя старшими братьями да со мной в лес подался. Мне тогда шестнадцать было, в тридцатом. В конце концов попались, конечно. Я один в живых и остался. И на десять лет сюда… Вот эту трассу, по которой мы ехали, я строил. Летом – комары, зимой – метели и мороз под тридцать. А ты вкалывай. В обледеневшем бушлате. Кирками да лопатами работали. Лошадей жалели больше, чем нас. Потому что их мало было. Если возчик на сани присел – его под суд. Еще пятерку вешали – за вредительство. Так вот десятку и оттянул. А в тридцать седьмом продовольствия не подвезли. Не сосчитали, сколько зэков сюда переправили. Тогда все загибались – и мы, и чекисты. Знаешь, что такое цинга? Так вот лучше бы тебе этого и не знать никогда. Потом много начальников за это постреляли… В том числе и Берзина – того, который всю эту кашу заварил.

– А потом?

– А что «потом»? Стал вольняшкой. Это вроде как был рабом, стал крепостным «Дальстроя». Деньги, конечно, платили хорошие. Во время войны, когда на материке люди с голодухи пухли, тут все было – и тушенка, и водка, и сгущенка. Я много где работал. И шофером, и с геологами ходил. Всю Колыму облазил.

Старков обернулся к девицам, которые сидели тихо и не выступали.

– Девчонки, идите погуляйте. У меня к дружку разговор серьезный.

Когда за девушками закрылась дверь, Геннадий Сергеевич пристально и жестко посмотрел на Кота.

– Так вот, Леха. Я тебя конкретно спрашиваю. Ты, я вижу, парень крутой. И стреляешь без промаха. Так вот я и говорю – хочешь со мной? Заниматься настоящим делом? И не на государство работать, на себя. Честно скажу – дело это опасное. Ведь в следующий раз такие вот парни, которые сегодня по нам лупили, могут и не промахнуться. А могут и дяди с погонами явиться. Но ты, я гляжу, не трус. Так вот. Ты человеком себя будешь чувствовать. Серьезным человеком, а не винтиком, которому сказали копать – он копает. Сказали не копать, он не копает…

Вот оно, настало! То, ради чего капитан Мельников разговаривал с Котом.

– Ну что? Или ты комсомолец-активист?

– Какой я, на хрен, активист? За свою детдомовскую кашу и койку я этой власти отслужил… – Леха и сам не понимал, откуда к нему приходят нужные слова и интонации, но чувствовал, что говорить следовало именно так. – Я с вами готов. Только вот что делать-то?

– Расскажу со временем. Мы, брат, тут такие дела заворачиваем… Эй, красавицы, айда обратно!

Девицы вернулись к столу и облепили мужчин. Старков принял добродушный вид.

– Вот, сказал я про комсомольцев-добровольцев, и вспомнилось вдруг. Видал я здесь таких. Сначала-то ведь их силами собирались все это строить. Да только кишка у них оказалась тонка. Это ведь не на собраниях про мировую революцию кричать. Как морозы начались, так они всеми правдами и неправдами побежали на материк. Руки себе рубили топорами. Так ничего из того комсомольского путешествия путного и не вышло. Пришлось Чека звать и зэков везти. Вот чекисты – те ребята крепкие.

– А я думал, вы их ненавидите.

– Не люблю, конечно, за что же мне их любить? Но уважаю. Сильные были мужики. Настоящие. У нас ведь, знаешь, о чем по лагерям шептались? Что Берзина и его людей не просто так, за здорово живешь, к стенке поставили. Говорили, мол, была у него мыслишка – чуть ли не отложиться вместе с Колымским краем.

– Ну это уж чересчур.

– А что? Ты в школе что-нибудь про Дальневосточную республику слышал? Если б не большевики тогда там верх взяли – все бы пошло по-другому. Вот и Берзин мог в один момент показать Москве фигу. Что ж, красавицы, давайте мою любимую затянем.

У девчонок оказались очень красивые голоса. Настоящие, русские, такие, которые сразу за душу берут. И под бревенчатыми сводами баньки зазвучала каторжная песня:

 
Я помню тот Ванинский порт,
И дым пароходов угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные, мрачные трюмы.
 
 
От качки страдали зэка,
Обнявшись, как кровные братья.
И только порой с языка
Срывались глухие проклятья.
 
 
За бортом стонал океан,
Ревела пучина морская.
Вставал на пути Магадан —
Столица Колымского края.
 
 
Я знаю – меня ты не ждешь.
И писем моих не читаешь.
Встречать ты меня не придешь,
А если придешь – не узнаешь.
 
 
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа «черной планетой».
Сойдешь поневоле с ума.
Оттуда возврата уж нету.
 

14 апреля 1966 года, Магадан

Последние два дня выдались донельзя суматошными. Старков метался по каким-то поселкам, конторам и утрясал разные служебные дела. Впрочем, Кота это не касалось. Но по дорогам баранку-то крутить ему. А вот сегодня в обеденное время, когда отъехали от геологической управы, шеф предложил:

– Слушай, Леха, давай-ка в ресторан. У меня к тебе большое дело есть.

В ресторане Геннадию Сергеевичу, как всегда, мгновенно очистили запасной столик и начали таскать разнообразные заказы. После того как налили коньяк, шеф нагнулся к Коту.

– Леха, так вот, дело такое: мы собираемся в экспедицию. Я уже убедился, что ты не трус, но все-таки предупреждаю. То, чем мы тут развлекались со стрельбой и прочими радостями, – это так, разминка. Оттуда можем и не вернуться. Но если дело выгорит, то до конца жизни тебе не придется думать о деньгах. И детям твоим останется.

– Я ж вам сказал, Геннадий Сергеевич, я с вами. Что десять раз повторять?

– Ладно-ладно. Повторение – мать учения. Так вот, тогда я ставлю тебе задачу: нужно пойти в аэропорт и купить билет в славный город Владивосток. Прибыть туда и позвонить вот по этому телефону. Позвать Балыка. Сказать, что от Рваного. Это я, значит. Так меня за мою рожу прозвали. Он, когда услышит, что от меня, будет очень рад. Это дяденька очень серьезный и во Владике все его любят и ценят. А те, кто не ценят, так им же хуже. Назначь ему встречу. И когда встретишься, попроси помочь набрать рабочих. Мне для экспедиции нужны работяги. Десять человек. Ты, может быть, спросишь, почему не пойти прямо сейчас в «Поганку» и не набрать нужное количество?

– Я не спрашиваю. Вам виднее.

– А я объясняю. Потому что не люблю, когда люди делают дело, не понимая его смысла. Тогда они это дело делают плохо. Наша экспедиция не из тех, о которых должно быть кому-то известно. А Магадан ведь – это просто деревня. Тут как ни шифруйся, все равно вся «Поганка» будет знать, что это я их нанял. А если «Поганка» знает, значит, весь город знает. А нам это совсем ни к чему. Поэтому скажи Балыку, что нужны люди надежные. Лучше – без ксив. Потому что такие в любом случае рот раскрывать не будут. Пусть он тебе даст наколку. Переговоры веди сам. Лично. Плату обещай такую – по восемь сотен в месяц. Чтобы не сомневались, всем, кто согласится, дай по сотне.

– А если они возьмут эту сотню да сразу в запой?

– А ты давай перед самой посадкой.

– Да, самый главный вопрос. Если они без ксив, как я их потащу?

– Поехали. Этот вопрос мы сейчас и будем решать.

И дело решили. Поехали в порт, поднялись на борт какого-то обшарпанного сухогруза – и все оказалось тип-топ. Капитан выразил полное согласие принять груз из бичей на борт.

25 апреля 1966 года, Владивосток

Погода стояла суровая. С океана сифонил свежий ветер, он гнал на берег громадные мутно-серые валы, украшенные, как положено, пенными финтифлюшками. Было холодно и неуютно. Несмотря на промозглые сумерки по набережной шаталось множество народа. Владивосток – это вам не Магадан, запертый в глухой угол России. Здесь всюду чувствовалась близость дальних морских дорог, ведущих во все стороны света. Поэтому значительный процент прогуливающихся на набережной составляли представители морского братства всех родов и видов. То и дело мелькали кители – с торговыми геометрическими узорами на погонах и с вполне военными просветами, дополненными самым разным количеством звездочек. Тут же фланировали ребята в форменках – в «мичманках» и в бескозырках. Никто никому не мешал. На набережной существовал негласный обычай, по которому здесь отменялись некоторые требования военно-морского устава. Старших по званию никто не приветствовал. Оно и понятно – иначе бы руки у всех отвалились от постоянного прикладывания к козырькам и бескозыркам. Впрочем, в Архангельске Кот наблюдал то же самое…

Многие из морячков прогуливались под руку с девицами – некоторые даже с двумя сразу. Это были, как правило, обладатели форменок или погонов с одним просветом. Обладатели более серьезных знаков различия вели дам постарше. Но все они, и девицы, и дамы, были надушены, разряжены в очень хорошие заграничные тряпки и крайне веселы. Те из моряков, кто пока еще пребывал в одиночестве, посматривали в сторону скамеек, на которых в большом количестве восседали незанятые особи женского пола. Словом, это было место большого «съема». Сидели тут парами хихикающие молодки, явившиеся сюда за приключениями, – и особы более потасканного и циничного вида, для которых набережная была рабочим местом. Штатские, которых в толпе тоже было немало, судя по всему, приводили женщин с собой. В деятельности здешней биржи девиц и теток они участия не принимали.

Леша шел по набережной, поеживаясь от океанского ветерка. На этот раз он оставил в Магадане свои шикарные доспехи и оделся как средний советский человек – в невыразительный пиджачный костюм. Он проворно огибал воркующие, флиртующие и хохочущие парочки, двигаясь к стеклянному кафе под характерным для этих мест названием «Волна».

Леша вошел в кафе. Помещение среднего размера было плотно уставлено столиками, за которыми сидела самая разнообразная публика, тоже в основном моряки. Девиц здесь почти не наблюдалось, как видно, этот гадюшник предназначался для любителей другого истинно морского развлечения: выпивки. Шум стоял неимоверный. Официантки в грязноватых фартуках каким-то чудом перемещались в этой тесноте, таская подносы с бутылками и закусками. Кот протиснулся к одной из официанток.

– Мне нужен Балык.

Та смерила его с ног до головы оценивающим взглядом.

– Он всем нужен.

– Он сам мне тут встречу назначил.

– Вон там, видишь? В углу сидит.

Она показала в угол заведения, где за столиком сидел в одиночестве посетитель, перед которым стояла всего лишь бутылка пива. Кот подошел к нему.

– Вы Балык?

– Ну, допустим. А ты-то кто?

– Я вам звонил сегодня из аэропорта. Я от Рваного.

Балык был мужчиной неопределенного возраста с круглой добродушной физиономией, с которой как-то не сочетались колючие цепкие глаза. Одет он был в обычный обтерханный пиджачок, а на левой руке горело «северное солнце» – татуировка, которую наносили те, кто побывал за полярным кругом не по своей воле. Он стрельнул глазами в Кота и, по крайней мере на вид, остался доволен осмотром.

– Ты, значит, Кот? Ну, садись. Пить будешь?

– Буду.

– Эй, Марта, бутылку и две порции солянки! – крикнул он, даже не обернувшись.

Одна из официанток, которых другим посетителям приходилось долго и упорно дозываться, тут же метнулась в сторону кухни.

К этому человеку Леху послал Старков, сказав, что он, мол, по старой дружбе окажет любую помощь. Прохоров при очередной встрече притащил от Мельникова все, что удалось узнать об этом человеке. Неизвестно зачем, но Прохоров поведал и то, чего явно не было в официальных справках. Тип, с котором Кот сейчас сидел за столиком, был весьма интересным персонажем.

Он являлся сыном некоего комбрига Абросимова. Во время Гражданской войны этот красный командир более всего прославился массовым применением децимаций. Поэтому неизвестно, кто его больше боялся – свои или чужие. Потом Абросимов еще больше отличился в 1920 году во время крестьянских восстаний на Тамбовщине, приказав стрелять газовыми снарядами по лесам, где скрывались повстанцы. Это показалось чересчур крутым даже большевикам – и Абросимова хотели шугануть из армии, но, по слухам, за него вступился сам Тухачевский. Под его мощным прикрытием карьера Абросимова двигалась вполне успешно, пока не погорел сам маршал. В результате, когда покровителя послали в расход, комбриг, ставший японским шпионом, отправился на 25 лет на народные стройки социализма. Его четырнадцатилетний сын Сережа, соответственно, в детский дом. Но там ему не понравилось – и он вскоре сделал оттуда ноги. Во время скитаний по стране его подобрала, обогрела и приставила к делу банда домушников. В новой компании Сережа быстро освоился и в 1939 году отправился вслед за папой – с той лишь разницей, что не за политику, а за вульгарную уголовщину. Оказался на Колыме, где прислонился к «черной масти». Среди блатных он сделал хорошую карьеру и довольно быстро стал «вором в законе». Вскоре после освобождения попался на ограблении продовольственного магазина в Среднекане. То есть, даже не выехав с Колымы, снова отправился в лагерь. Ну и так далее.

В общем, когда папу в 1956 году выпустили и признали жертвой культа личности, сын находился в очередной отсидке. Как и положено, в лагере «вору в законе» Балыку было не так уж и плохо, а на воле – еще лучше. Так продолжалось до начала шестидесятых, когда партия и правительство решили «покончить с профессиональной преступностью». Балык попал в знаменитую «шестерку» под Магаданом, где «законников» всячески прессовали, пытаясь заставить их отречься от воровского звания. Впрочем, оттуда его довольно быстро выпустили по амнистии. Вот тут-то все и началось. По воровскому миру пошли слухи, что Балык ссучился. Может, оно было и не так – менты в те годы любили пускать такую «парашу» о ворах. Но к слуху многие отнеслись серьезно – и Сергей оказался в стороне от основных дорог преступного мира. С ним никто из блатных дела иметь не желал.

Впрочем, Балык не очень огорчился. Он перебрался во Владивосток и стал осваивать новую профессию. Собрал вокруг себя группу местной шпаны, которая до того бездарно тратила силы на всякие глупости вроде взаимного мордобоя и грабежа одиноких прохожих, – и направил их на серьезное дело. Во Владивостоке, как и в любом порту мира, множество людей добывают себе средства на хорошую жизнь, отираясь возле моряков. Это и проститутки, и всякие разные скупщики шмоток, торговцы наркотиками и так далее. В общем, Балык и его ребята обложили всю эту публику данью. Дело пошло хорошо. Когда другие воры опомнились и решили тоже заняться чем-то подобным, к Балыку было уже не подступиться. Так что волей-неволей, с ним приходилось считаться.

Официантка принесла водку, солянку и тарелку с мясным ассорти. Балык поднял стакан.

– Ну, давай. Как там Рваный?

– Процветает.

– Молодец. Умный мужик. Я-то, дурак, только недавно понял, что воровать – глупо. В натуре. Украл, пропил, получил пять лет. А теперь я хорошо живу – и никто меня не тронет. Рваный еще при Сталине сообразил, как можно золотишко налево задвигать. Хорошо мы с ним поработали. Как там у поэта Некрасова: «отец, слышишь, рубит, а я отвожу». Только все наоборот было. Я рубил, он возил. Что, все тем же промышляет?

– Да так…

Честно говоря, Кот так до сих пор и не понял, чем конкретно занимается его шеф. Но, с другой стороны, в чем еще может состоять «большое дело» на Колыме? Особенно, если этим сильно интересуются неслабые ребята из КГБ?

– Ладно, я в чужие дела не лезу. А по старой дружбе почему бы не помочь? В чем дело?

– Мне людей подобрать нужно. Человек десять. Из бичей, на сезонную работу.

– Господи, всего-то! С каких пор такого добра у вас в Магадане недостает?

– Нужно так, чтобы тихо. У нас, как на витрине, – все на виду. Рваный сказал, что вы можете.

– Что ж, сейчас прикинем…

Балык задумался. Он был отнюдь не дураком и за свою бурную жизнь, проведенную большей частью в разных экзотических уголках нашей страны, видел всякое. Со Старковым он когда-то и в самом деле делал хорошие дела на золоте. Рваный тогда работал начальником геологической партии. Балык, недавно освобожденный, но еще не выпущенный с Колымы, организовывал ему скупку золота через свои воровские связи. Год назад Старков нашел старого знакомого. Выпили, поговорили. Рваный дал понять, что скоро вновь начнутся дела – да такие, что мама не горюй. И вот началось. Рваному понадобились рабочие – чтобы все было по-тихому. Что-то там затевается очень серьезное. Балык колебался. В самом деле, живет он теперь спокойно, над головой не каплет. Ментам взять его не за что. А тут надвигаются дела, за которые корячится расстрел. Но, с другой стороны, – а чем он рискует? Надо помочь.

– Ладно, можно все сделать. Из старой дружбы – сам отправлюсь с тобой. Подожди-ка.

Балык приподнялся и сделал приглашающий жест кому-то в противоположном углу. Там сидела компания крепких ребят – из тех, кого не хотелось бы встретить в темном переулке. В отличие от других развеселых завсегдатаев кабака они сидели тихо и трезво. От компании отделился детина, судя по виду, изрядно потрудившийся на борцовском ковре. Стрижен он был «под бокс» и одет в нейлоновую красную куртку и широкие штаны. Детина подошел к столику и почтительно замер рядом.

– Вовик, поедешь сейчас с нами.

Они вышли из кабака, за ним размашистой матросской походочкой потопал Вовик. Прошли пару сотен метров и остановились у скромного «Москвича-403». Забрались внутрь, Вовик сел за руль, и машина покатила по улицам, на которых уже зажглись фонари.

Коту во Владивостоке бывать еще не приходилось. Он отметил лишь, что машина миновала широкие улицы и катила по каким-то задворкам. Фонари здесь уже отсутствовали. Вскоре дорога вновь вывернула к океану, но это был уже не нарядный центр, а черт-те что. На берегу громоздились какие-то раздолбанные металлические конструкции, вытащенные на берег буксиры, корабельные котлы и прочий хлам. Сплошная мерзость и запустение.

Наконец «Москвич» подкатил к строению барачного типа. Никаких признаков жилья вокруг не наблюдалось. Когда машина приблизилась, из окон барака начали выскакивать люди.

– Тормози! – приказал хозяин машины. Он торопливо открыл дверцу и заорал:

– Что за шухер? Это Балык! Мне с Зубом поговорить надо.

Тени, уже пристроившиеся бежать, стали потихоньку возвращаться.

– Так бы и сказали. А то мы вас за ментов приняли. А Зуб – он внутри чифирит…

– Пойдем.

Визитеры вошли в перекошенную дверь барака. Внутри горела керосиновая лампа, а в одном из углов весело потрескивала печка системы «буржуйка». По стенам тянулись нары, на которых шевелились люди. Стоял мощный аромат плохого курева, давно немытых тел, портянок и грязных сапог. Около печки за столом, сооруженным из железного листа, сидел небритый мужчина в солдатском ватнике, с металлической кружкой в руке. Лицо его во тьме разглядеть было трудно, но поражали глубоко запавшие горящие глаза.

Такое Кот видел много раз во время своих скитаний по северным краям. Это были бичи, без которых ни Сибирь, ни Дальний Восток существовать бы не могли.

Кто такой бич? Как правило, это человек, который вышел из зоны и понял, что воровать ему больше неохота. Но впрягаться в нормальную жизнь у него тоже нет желания. Потому что нравится ему жить, как ветер в поле. Нынче здесь, завтра там. Нравится, вот и все. А что касается средств для жизни – так за Уралом много есть мест, где никто не спросит ни документов, ни, тем более, трудовую книжку. Только работай. Или воруй. Но по мелочи, так, чтобы не поймали.

– Здорово, Зуб! Как дела-то?

– Да плохо. Туберкулез доканывает. Загнусь, верно, скоро. А ты, Балык, что вдруг пожаловал? Вроде как мы в твои дела не входим.

– Да вот, кореша привез. Разговор у него к тебе есть.

– Ну, что там у тебя?

– Дело такое. Поработать хорошо и получить неплохо кто-нибудь из твоих хочет? – спросил Леха.

– «Неплохо» – это как?

– По восемьсот за месяц.

Зуб присвистнул.

– За что ж это?

– Экспедиция. На Колыму.

– Что-то далеко отсюда.

– А нам кто попало не нужен, а за тебя вот Балык ручается. Деньги – вот могу сразу по сотне дать, чтобы поняли, что я не фуфло толкаю.

– Что-то не нравится мне это… Разводка какая-то. Не пойдем.

– А ты, Зуб, за всех не базарь! Тоже мне – начальник нашелся, – раздался откуда-то сбоку голос. – Взял моду тут командовать. Ты не пойдешь – так я пойду!

Внутренним чутьем Кот уловил расклад. Всюду есть борьба за власть. И в Кремле, и в бараке бичей. Вот и здесь кто-то явно хотел вырвать у местного главаря лидерство. Поэтому он обернулся в сторону того самого голоса.

– Мужики, ну сами подумайте, какой резон мне вас обманывать? Все будет честно.

– Да не верим мы тебе! – упирался Зуб. Он явно недолюбливал или боялся Балыка. – Не хотим мы с вашей кодлой иметь ничего общего. Вы сами по себе, мы сами по себе.

Тут с нар спрыгнул крупный парень с покатым лбом, говорившим о том, что этот тип не обладает шибко большим умом. Он наклонился к Зубу и заговорил очень агрессивно:

– Да что ты тут волну гонишь? Мы здесь сидим на заднице, слушаем, пока ты кашляешь, а дела никакого. Почему ты не хочешь идти с этими людьми? Что они тебе плохого сделали?

– Они гонят!

– Да пошел ты… – Тут парень добавил такие слова, после которых примирения быть уже не могло.

Зуб выхватил нож, но больше ничего сделать не успел. Его противник взмахнул огромным кулаком – лидер бомжей полетел в угол, ударился о печку и затих. Из его рта потекла струйка крови.

– Зуб, ты что? – заорал громила. Пойдя к лежащему, он тупо пробормотал:

– Вот-те на… Кажись, мертвый.

– Ладно, мы ничего не видели, – подал голос Балык. – Спрячьте его. А насчет слов моего кореша подумайте. И быстро подумайте. Ну?

– А что? Можно, пожалуй. Мужики, вы как?

Через три дня десять бичей были погружены на пароход и отправлены в Магадан. В тот же день улетал и Кот. Его провожал Балык на своем «Москвиче». Пожимая руку на прощание, он бросил:

– Еще встретимся. Чует мое сердце, что у вас там большая игра пошла.