Текст книги "Рома едет в Кремль"

– А что с собой брать, Роман Львович? Я книги оставлять не хочу, все равно эти ублюдки их не читают, им лишь бы ножи да паяльники…

– Так, Шурик, берешь книжки свои, а вот там, в углу, где, как я понял, всякие преступно-пыточные аксессуары свалены, выбери себе что-нибудь не особо тяжелое и объемное, но действенное. Вот кистенек, например. Умеешь пользоваться?

– Хороший у тебя вкус, Роман Львович, это ведь настоящий раритет сейчас. А он полезнее всяких дубинок и бейсбольных бит будет. И размахнешься вроде несильно, а кости все переломаны…

С этими словами Шурик вытащил из кучи железок кистень, размахнулся и с оттягом ударил спецсредством по столу, с которого я уже предусмотрительно убрал свои часы, кредитку, ключи и прочие мелочи, которые нехорошие люди пытались у меня отбандитить. От удара край мраморной столешницы отлетел, а по оставшейся части ее пошли трещины.

– Вижу, ты парень серьезный и решительный. Такие нам нужны. Давай выбираться отсюда, а по дороге я тебе расскажу, чем мы с тобой заниматься будем. Главное – лысенького своего не потеряй, понадобится он тебе в скором времени, ох как понадобится…

Шурик уже сложил в свой рюкзак книги, кистень, сунул туда еще пару каких-то железок, а затем притащил огромные щипцы, напоминающие те, которыми разрезают разбитые автомобили, чтобы вытащить из них пострадавших.

– Вот щипчики тоже произведение искусства! Никакой тебе гидравлики, только система пружин и рычагов. А действуют не хуже современных. Любую конечность отрезают в секунду, даже охнуть не успеешь. Давай-ка ручку твою.

Я, несколько растерявшись, почти обреченно протянул ему левую, свободную руку.

– Ну что ты, Роман Львович, – укоризненно сказал Шурик, – правую, правую давай, ведь ключа от наручников у меня нет. Даже жалко такую вещь тут оставлять, может, с собой возьмем?

С этими словами он быстро и очень аккуратно перекусил браслет на моей правой руке. Ощущение, правда, все равно было не из приятных: как будто рядом с твоей кистью щелкнула пасть крокодила.

– Да забирай ты их, пригодятся, только завернуть во что-нибудь надо.

– Ничего, там наверху служебная машина стоит, в багажник суну. Давай-ка бери щипчики, а я рюкзачок, и вперед!

Встав со стула, я чуть не рухнул – от долгого сидения на жестком стуле в одной позе ноги у меня затекли. «Прямо какой-то “синдром экономического класса”, – подумал я, но, потоптавшись минутку-другую, почувствовал, что еще не утерял способности к самостоятельному передвижению. Мы с Шуриком поднялись по крутой лестнице в помещение, сильно напоминавшее подпольный цех по производству контрафактной алкогольной продукции. Везде: на полу, на полках вдоль стен, на столах – стояли пустые и полные бутылки с этикетками серьезных мировых брендов. Краем глаза я заметил небольшую стайку «Фэймос Трахтенберга».

– А что, Шурик, они тут еще и разбодяживанием занимаются?

– Да кто же, Роман Львович, будет при такой таможне бутылочные коньяки да виски сейчас покупать? Эдак любой ресторан или бар прогореть может! То есть напитки все настоящие, вот только привозят их в бочках, а разливают уже тут. Ну и запаковывают тоже. Триста процентов прибыли. Вот только с вашим «Фэймосом» трудности: никак не могли наши его в бочках купить, поэтому пришлось партию реального товара взять. А то, что стоит на полке, это остатки.

Еще на той неделе тут узбеки трудились, разливали все, паковали… А потом им кто-то из своих свистнул, что есть маза на родной стороне по маку поработать, они в один день собрались и свалили. Что примечательно, ни одной бутылки с собой не взяли. Очень порядочный народ. Я узбеков люблю…

Мы с Шуриком подошли к выходу, он открыл стальную дверь, и вот она, долгожданная свобода! На улице было еще темно. Около здания, из которого мы вышли, стоял казиношный «Ситроен» С-5. Не знаю, кто у них там был консультантом при выборе автомобилей для развоза клиентов по домам и служебных поездок, но у него с головой было явно не все в порядке. Французские автомобили вообще редкое сочетание уродливости, дороговизны, неремонтопригодности и абсолютной неприспособленности к нашим дорогам. Если еще добавить к этому полное отсутствие комфорта, то становится понятным, почему наш отечественный автопром так долго стремился к «офранцуживанию». Чего стоила одна идея: устанавливать на и без того жутко страшные «Москвичи» двигатели «Рено»! Даже анекдот про эти машины появился о том, как папа с сыном купили новый «Москвич». Только выехали из автосалона, как машина остановилась, из радиатора повалил пар, снизу выпала пара лишних деталей, а сам автомобиль перекосило влево. Папа лезет в багажник, достает оттуда руководство по ремонту в двух томах и говорит: «Вот, сынок, теперь это будет наша Библия!» На что продвинутый сын отвечает: «Нет, папа, похоже, что это будет наша Камасутра!» Да и вообще нормальному человеку, изучавшему нормальные языки, невозможно даже и названия этих машин прочитать. К примеру, Peugeot – читается как? «Пеугеот», а Renault – «Ренаулт». А скажешь какому-нибудь французу у них в Париже, в автосалоне, что «Ренаулт» хочешь купить, добавив что-нибудь, например, по-английски, так он сделает вид, что тебя и не понимает вовсе. Да что с них взять, если даже вышеупомянутая Камасутра произносится у них с ударением на последнем слоге! Прямо что-то сибирское: Кама да еще с утра… Странная нация! Кстати, французы, во всяком случае по двум позициям, очень похожи на нас: почему-то они, как и мы, считают, что все во всем мире должны знать их язык, и аналогично нашим автостроителям думают, что сами умеют делать автомобили.

Итак, забрались мы в «Ситроен», который снаружи выглядел большим, а внутри оказался крайне тесным, выехали на грунтовую дорогу, а уже через пятнадцать минут ехали по Ленинградскому шоссе.

– А давай-ка, Шурик, мы с тобой развернемся и поедем не в Москву, а в Питер. Там, думаю, нас твои соратники искать не будут. А город этот для меня родной, нас и встретят и обласкают. Опять же на работе у меня два выходных…

Развернувшись в районе Солнечногорска, мы взяли курс на «колыбель революции». Вновь обретенный «Ролекс» золотой тяжестью ласкал мое оставшееся невредимым левое запястье, платиновый рубль в кармане брюк напоминал о себе необычным теплом, Могендоид при каждом движении шевелил волоски на груди, а карточка Абрамовича, не обесчещенная бандитами, спокойно лежала в недрах моего бумажника. На заднем сиденье позвякивали две бутылки «Фэймос Трахтенберга», которые в последний момент запасливый Шурик забрал из подпольного цеха. Звяканье раздражало меня, поэтому я, с трудом перемещаясь в тесном пространстве французского салона, развернулся и достал одну из них. Вернувшись в первоначальную позицию, открыл пробку, вдохнул знакомый запах и изрядно отхлебнул прямо из горлышка.

– Вот что, друг мой Шурик! Как ты, наверное, уже заметил, в последние годы в жизни твоей происходило достаточно много труднообъяснимых явлений. А началось все с чего, не скажешь ли ты мне?

Шурик задумался, и вдруг из включенного в машине радио раздался голос: «И еще о вреде алкоголизма. В последние годы в России все более увеличивается потребление суррогатных напитков. Низкокачественные денатураты, политуры, клей БФ, даже одеколон «Тройной», столь распространенные ранее, уступили место новые лидерам: настойка боярышника – 100 миллилитров, цена 18 рублей 80 копеек, настойка перца стручкового – 100 миллилитров, цена 19 рублей 20 копеек, универсальный растворитель спиртовой – 5 литров, цена 400 рублей…» Мне не очень хотелось слушать лекцию, и я нажал на кнопку переключения частот. Вот она знакомая частота «Маяка» – 103,4 FM. Но из динамиков, к моему удивлению, продолжал вещать тот же голос: «Мы остановились на качественных характеристиках универсального растворителя спиртового…» Мне вдруг стало ясно, что это явно проделки Алексеича и послушать что-то другое нам не удастся. «Ну так вот, – продолжал голос, – сейчас некоторые несознательные граждане принимают внутрь так называемую сиреневую водку. Производят ее путем настаивания официальных документов на водке ординарной. А действие ее, согласно известным народным поверьям, очень негативно сказывается не только на здоровье лиц, ее употребляющих. В некоторых аномальных районах (например, на юго-западе Москвы) она может способствовать тому, что указанные лица начинают совершать нелогичные, с точки зрения обычных людей, поступки и постепенно попадают под власть различных темных сил. Некоторые исследователи в этой связи упоминают бесов, другие чертей, а третьи – самого дьявола. А теперь для Шурика из Белгорода мы передаем песню Димы Билана «Я – ночной хулиган».

– Слышал, Шурик, что умные люди по радио говорят? Вот выпил ты водки сиреневого цвета, все и началось… Оказался ты у дьявола на прицеле. И он постепенно тебя прижимал, направлял, а потом стал подтаскивать к себе. Кто-то ему душу продавал, а других, как тебя, например, он использовал втемную. Вроде бы и не знаешь ты о том, что на чертей трудишься, а на самом деле уже кандидат в чертенята. У каждого человека в жизни бывает свой змей-искуситель. У тебя это – директор казино, который предложил тебе разом решить все твои проблемы. И ты ведь до определенного момента не задумывался, почему он вдруг выбрал именно тебя. И вроде бы все его побуждения были позитивными – дать тебе образование, работу, сделать так, чтобы перед родителями не стыдно было. Вот только ты забыл, что перед этим именно его казино поставило тебя в такую ситуацию, что ты и отказаться-то не мог. На этом и строится весь их сатанинский расчет. Самое трудное в жизни – это отказаться от искушения. Не каждому это дано. Но бывает, что появляется просвет, знак, который становится для тебя путеводным. Главное – не пропустить его. Вот откуда у тебя, скажем, золотой рубль?

– Неделю назад на выходные поехал я к родителям в Белгород. А поскольку у меня высшее образование уже почти в кармане, папа мой и говорит: «Есть, сын мой, у нас одна ценность, которую уже можно назвать фамильной. Когда твой покойный дед в семьдесят четвертом был на переподготовке в Военной академии имени Фрунзе в Москве, ему был вручен необычный талисман – золотой рубль. Он не рассказывал подробно о том, что там у них в столице произошло, но упоминал о том, что когда эта монета достанется тому, кому она предназначена, то она и защитит его, и карьеру поможет сделать, да и золота притянет немерено. Наверное, дед не погиб бы в Афганистане, если бы взял монету с собой, а так – только она в память о нем и осталась».

Ну и вручил мне папа этот рубль. Приехал я в Москву, пошел на работу, а рубль в карман положил. А он какой-то теплый все время, так и хочется его потрогать. Ну я вытащил монету из кармана, стал из одной руки в другую перекидывать. И вдруг смотрю, рядом со мной на пол золотое кольцо падает. Перекинул еще раз – две сережки прилетели, потом зажигалка, тоже золотая, а затем вдруг ручка «Монблан». Ее-то я сразу узнал, ею мой брат обычно зарплатные ведомости подписывал. А в игровом зале уже кипеж начался, у какой-то бабы сережки, оказывается, из ушей вылетели так, что мочки порвали. Она кричит: «Ограбили!» Тут я подхожу с сережками, спрашиваю, не ее ли… Кольцо и зажигалку я, правда, заныкал, а вот ручку брату вернул, сказал, что в комнате отдыха нашел.

Ну а дальше я снова стал с рублем возиться, бросаю его, а про себя пытаюсь угадать: орел или решка. И проигрываю. Ну и решил этот трюк с лысым сам попробовать. Не играл, конечно. Играть в казино мне брат запретил. «Ты, – говорит, – шпилевой, однозначно просадишь все». Так что я поспорил с начальником охраны на «орел-решку», выиграл пять раз подряд по двадцать баксов и понял, что монета эта не просто золотая, она – бесценная. И решил, что вот окончу университет и с этой монетой зарабатывать буду. А еще именно тогда я вдруг задумался: а почему именно меня директор выбрал? Ведь каждый день казино разоряет кого-то. И почему только сейчас мне эту монету отец отдал? А тут еще ты появился…

Пришлось мне рассказать Шурику всю историю с самого начала. Про себя, про Алексеича, про Рогалика, про то, что у нас у всех одна и та же миссия и что ему в ее исполнении будет отведена своя уникальная роль. Через три часа, когда уже вторая бутылка «Фэймос Трахтенберга» подходила к концу, я решил все-таки вздремнуть. Проснулся я от яркого солнечного света. Мы неторопливо ехали по Московскому проспекту в сторону центра…

Глава 5

В тот день, казалось, весь центр Питера дышал только футболом. Нет, на улицах и во дворах не проводились матчи дворовых команд, а на стадионах не бились за переходящие кубки коллективы физкультуры. Просто десятки, а то и сотни тысяч людей, которых именуют футбольными болельщиками, прогуливались по Невскому, толпились на Дворцовой площади, болтались по прилегающим магистралям, улицам и переулкам, пили пиво и готовились к главному событию дня. А событием оным был отборочный матч чемпионата Европы Россия – Эстония. Впервые сборная России проводила отборочный матч квалификационного раунда европейского первенства не в Москве, не на юге, а в Питере. Любой нормальный болельщик «Зенита» (а других в городе на Неве практически нет) считал перенос матча в Северную столицу исключительно заслугой двух великих питерцев: Андрея Аршавина и Владимира Путина. Почему судьбоносное решение связывали именно с Путиным, а не с президентом Медведевым, непонятно, но в разговорах на футбольную тему звучали исключительно фамилии Андрея и Владимира.

Наш с Шуриком приезд пришелся как раз на утро перед матчем. Мы со вкусом пообедали, отогнали казиношный «Ситроен» на ближайшую автопомойку, взяв у моего приятеля «Мерседес» S 500, более соответствующий моему высокому статусу, и поехали смотреть город. Я включил радио. По «Маяку» всегда узнаваемый питерский футбольный комментатор Геннадий Орлов рассказывал о подготовке команд и болельщиков к игре: «Эстонские болельщики, как считает большинство, самые спокойные и неторопливые болельщики в мире. Поэтому правоохранительные органы особых волнений по поводу их прибытия в Питер не испытывают. Но, сами знаете, северные народы – потомки викингов, так что ожидать от эстонцев можно всего, чего угодно».

Шурик, как настоящий естествоиспытатель, жаждал посетить, правда, не футбол, а Кунсткамеру, Петропавловку и закрытый для широкой публики музей пыточного искусства при следственном изоляторе «Кресты».

Вообще-то говорят, что попасть в «Кресты» легко, а вот выйти оттуда – трудно. Тем не менее мне пришлось подключить довольно серьезные связи для того, чтобы мой новый соратник зашел внутрь и смог удовлетворить свой профессиональный интерес. Я оставил его на пару часиков, дабы он совершил поучительную экскурсию по камерам и спецпомещениям главной питерской тюрьмы, а сам отправился на встречу с моим другом Алексеичем на Каменный остров. Кстати, он сообщил мне о планирующемся общении весьма необычным образом. Когда мы с Шуриком обедали в ресторане «Летучий голландец» и уже готовились уходить, из-за соседнего стола поднялась симпатичная, хотя и не очень трезвая молодая особа, которая подошла ко мне со стаканом виски в одной руке и картонным прямоугольником, напоминавшим визитную карточку, в другой. Поставив виски на наш стол и даже расплескав его, она протянула мне карточку и попросила автограф. На карточке, к моему удивлению, был портрет Алексеича. Я, как правило, расписываюсь только на своих фотографиях, книгах, программках, компакт-дисках, но тут, глядя в прелестные голубые глаза, не мог отказать. Расписался, отдал карточку ей и спрашиваю: «А вы знаете, чей это портрет?» – «Конечно ваш, Рома!» Затем забрала свой стакан, снова расплескав виски, и удалилась. Я глядел на лужицу янтарного напитка, который почему-то не впитывался в скатерть. И вдруг лужица стала вести себя подобно жидкому металлу, принимая то форму кляксы, то правильного круга. А потом из нее стала вытягиваться тонкая желтая нить, которая постепенно, как будто кто-то писал невидимым пером, превращалась в надпись: «Каменный остров, резиденция К-2, через час. Алексеич».

Я толкнул Шурика в бок:

– Смотри, видишь, что на столе написано?

– Львович! Ты перегрелся, что ли? Хотя вроде и не жарко. Ну, разлила пьяная девка виски, – со всеми может случиться.

Я еще раз посмотрел на скатерть перед собой. Надпись исчезла! А лужица потихоньку впиталась в скатерть, оставив на ней чуть заметное пятно. Прошло секунд десять, и пятно тоже исчезло.

– Ну что, видел теперь-то, а, Шурик?

– Странные у них тут скатерти какие-то. Следов не остается. Надо у халдея спросить насчет этого. Эй, милый, подойди-ка сюда!

К нашему столу поспешил официант, который все это время стоял неподалеку и наблюдал весь процесс разливания-высыхания с начала и до конца.

– А что, молодой человек, – спросил его я, – какие-то у вас скатерти волшебные: следов на них не остается, да и на ощупь они сухие через минуту…

– Заметили, Роман Львович? У нас нынче они первый день, только вчера из Голландии привезли. Говорят, эти скатерти вообще стирать-гладить не надо. Все впитывается и высыхает мгновенно. Наши пробовали их и маслом, и соусом – бесполезняк! Через минуту снова белая, аж противно. И никто не знает, куда вся грязь девается. В инструкции сказано только, что их на ночь нужно на свежем воздухе вывешивать.

Ответ официанта полностью удовлетворил мое любопытство. Но именно трюк с надписью на скатерти уверил меня в том, что на встречу меня приглашает именно Алексеич, а не какой-нибудь Вася Пупкин. А в том, что надпись была, я не сомневался. Иначе откуда я знал бы адрес?

Проехав по улице с названием Березовая аллея, я остановился у закрытых ворот, рядом с которыми висела табличка с номером. Посигналил, ворота открылись, и я въехал на территорию. Подъезд к двухэтажному, но довольно массивному и высокому строению был выполнен в виде круга с клумбой в середине, чтобы водители приезжающих машин могли высадить своих явно непростых пассажиров и уехать. Поскольку я был один, то бросил «Мерседес» прямо напротив входа и поднялся по ступенькам к стеклянным дверям, которые вели в здание. Скорее всего, оно было построено в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов и служило гостевой резиденцией для приезжавших в Питер руководителей братских компартий, министров или партийных деятелей уровня секретарей ЦК. Я вошел внутрь и оказался в огромном холле. Планировка меня несколько удивила. Над центральной частью холла, метрах в десяти был потолок, а на уровне примерно метров шести его окружали внутренние балконы, на которые выходили помещения второго этажа. Наверх вели две лестницы. Внизу же, по всей видимости, были столовая, что-то типа кинозала и несколько помещений, неведомого мне назначения.

Исследовать архитектуру времен застоя мне пришлось недолго. Одна из неприметных дверец открылась, и оттуда показалась могучая фигура Алексеича. Мы поздоровались с ним, как старые друзья, и уселись в удобных креслах.

– Не желаете ли, Роман Львович, выпить чего-нибудь? – Алексеич взглянул на меня и дважды щелкнул пальцами.

Из-за стеклянных дверей столовой появился официант в черном смокинге, который как будто стоял и ждал команды. На подносе, который он нес, красовалась бутылка «Фэймос Трахтенберга», хрустальная ваза со льдом и хрустальный же стакан. В не менее хрустальной селедочнице подрагивало что-то заливное. Официант открыл бутылку, налил мне граммов семьдесят и спросил:

– Как всегда, четыре кубика льда? Так, Роман Львович?

– Нет, пять! – Мне хоть чем-то хотелось уязвить этих всезнаек, которых использовал Алексеич. Хотя на самом деле я предпочел бы, как обычно, четыре кубика…

– Да вы не волнуйтесь, Роман Львович, – сказал Алексеич, – чудес тут никаких нет, просто этот официант дважды обслуживал вас, один раз на приеме у питерского мэра Валентины Матвиенко, а другой – во время приезда Пола Маккартни, когда вы выпивали с ним после закрытого концерта в первый день визита. А привычки уважаемых людей он запоминает очень хорошо, такая вот у него профессиональная особенность. Так что можете не изменять себе и выложить пятый кубик. Вот тут около вазочки специально для этого ложечка есть и блюдечко, куда его можно положить.

Я нагло достал из стакана кубик и, взяв его в рот, в знак протеста против произвола Алексеича решил выплюнуть прямо на ковер (хотя обычно так не делаю). Но выплюнутый кубик, не долетев до пола, растворился в воздухе. Впечатленный таким фокусом, я попробовал еще раз. И опять кубик исчез в воздухе.

– А вы можете хоть всю вазу со льдом переплевать, но портить казенное имущество я вам не дам, – сказал мой друг, – и вообще не комплексуйте по этому поводу: если что необычное и делается, то лишь для вашего блага. Лучше вспомните, как и в каких антисанитарных условиях вы сегодня ночью надрались…

И действительно, мои принципы в отношении количества кубиков льда в стакане были накануне грубо нарушены. За время пути от Солнечногорска до Питера я выпил почти два литра «Фэймоса», причем равно как безо льда, так и без закуски. И что интересно, по приезде чувствовал себя изумительно!

– Вот и отлично! Главное – это согласие с самим собой, а у вас уже кое-что в этом плане начинает получаться. Например, эта идея выиграть время за счет вашего якобы больного сердца – просто гениальный ход. А как вы их с карточкой-то провели! И нового соратника на свою сторону привлечь сумели. Нашли ведь правильные слова. А они, слова-то, становятся правильными, когда от души идут…

А еще, уважаемый Роман Львович, хотел бы я вас спросить: по какому такому поводу вы третьего дня изволили в ресторации маленький банкет устраивать?

– Так праздник же был, Рош-Ха-Шана – еврейский Новый год. Между прочим, 5769-й. Я обычно в это время здесь, в Питере бываю, а вот позавчера не удалось, ну и решил, как добропорядочный еврей, отметить это дело, покушать яблок с медом и напиться…

– А известно ли вам, друг мой, что в праздники всякая нечисть активизируется и нужно быть крайне осторожным, чтобы не вступить с ней в прямой контакт? Вы вот попробуйте вспомнить, что с вами в праздники происходило…

– Ну, вот восьмого марта…

– Вы бы еще седьмое ноября вспомнили! Новый год, Рождество, Пейсах, Пурим, наконец… Вот в прошлом году во время Пурима вы подрались с актером Моховым…

– Каким еще таким Лоховым? Не знаю такого актера. Видел я по телевизору однажды программу о цирке, он там клоуном был. Этот, что ли? Ну да, дрался я с фашистом каким-то, коротко стриженным таким. Я его еще утром потом видел: в черной кожаной куртке, высоких ботинках на шнуровке, штанах таких зауженных. Какая гадость!

– Какая гадость эта ваша заливная рыба! – последние слова были обращены мной к официанту. – Немедленно уберите это!

– Так вот, дорогой мой, как вы метко выразились, клоун Мохов хоть и родился 22 июня и ровно через 22 года после нападения Германии на СССР, но, видимо, все же не настоящий фашист. Но вы припомните все обстоятельства вашего с ним невооруженного конфликта и подумайте…

– Ну и что? Отправился я в Питер, чтобы принять участие в еврейском народном празднике Пурим. Это самый веселый праздник в иудаизме, и главной его заповедью является то, что каждый еврей должен в этот день напиться. Меня по этому поводу пригласили в питерскую синагогу провести праздничное шоу. Выступил я бесплатно да еще пожертвовал десять тысяч евро, полученных мной на аукционе за проданную жилетку, на благотворительность. Понятное дело, напился я после всего этого в ноль.

В поезде на Москву моим соседом по купе оказался молодой человек, который, как выяснилось, тоже был в синагоге. Настроение у меня было прекрасное, и я предложил ему пойти через шесть вагонов в ресторан поужинать. Я был веселый, пьяный и добрый, в кипе к тому же, и меня, естественно, узнавали, приветствовали, просили рассказать анекдот, что я с удовольствием и делал. Единственное, что осталось у меня лично в памяти, – это то, что я встретил Стаса Пьеху, которому я напомнил о совместном участии в телевизионной программе «Жизнь прекрасна». Мы немного поспорили по поводу стульев, причем он, как выдающийся мастер вокала, довольно громко стал отстаивать свою правоту. Как утверждал мой попутчик, значительно более трезвый, чем я, на шум в коридоре вышел какой-то почти наголо стриженный гражданин и в достаточно грубой форме потребовал нас прекратить шуметь.

– Видите, упомянутый вами гражданин не вызвал милицию, не обратился к проводнице, а, увидев вас в добром и праздничном настроении, сделал что?

– Что он сделал? После того как трусливый Пьеха куда-то сбежал, я стал рассказывать этому типу о том, что у нас сегодня праздник. И когда я уже перешел к рассказу о героях Пурима Амане и Мордехае, блюститель тишины не выдержал и послал меня на три буквы. Понятное дело, я ответил. И немедленно получил от него резкий удар в челюсть, в результате чего лишился одного из своих самых любимых зубов. Я, конечно, не мастер боевых искусств, но тут же кинулся на обидчика и толкнул его. В результате он, не ожидавший от меня, абсолютно пьяного и еле стоящего на ногах, такой прыти, отлетел метра на три. Да, забыл сказать, что гражданином этим и оказался, как вы говорите, Лохов-Мохов. Он схватил меня и попытался провести прием из арсенала греко-римской борьбы, успех которого в условиях тесного коридора был весьма сомнительным. В результате мы оба все же упали, и он оказался сверху. Не знаю, есть ли у него нетрадиционные наклонности, но позиция мне не понравилась, поскольку в мои планы не входило быть обесчещенным. Я решил сопротивляться до последнего. На беду Мохова, одна из его рук оказалась в непосредственной близости от моего рта. Поскольку рот, хотя и без одного зуба, был моим единственным на тот момент средством самозащиты, я что было сил, по-бультерьерски вцепился ему в палец и не отпускал его до прихода сотрудников правоохранительных органов. Очнулся я в тамбуре, весь в крови, с больной головой и в наручниках. Вот так для меня и закончился этот праздник.

– И последние сутки, которые тоже начались с праздника, чуть не кончились для вас плачевно. Так что вам, Роман Львович, вооружаться надо, чтобы противостоять различной нечисти.

– А как вооружаться-то? Говорят, серебряные пули помогают, осиновые колья…

– Нет, осиновые колья – это больше от вампиров, а вам, как человеку, преследующему благородные рыцарские цели, пошел бы меч, на худой конец, шпага…

Обсудив проблемы необходимой самообороны, защиты от нечистой силы, а также последние события, происшедшие в моей жизни, мы перешли к проработке практических действий, которые необходимо было бы осуществить в ближайшее время. Для оперативной связи нужно было приобрести несколько мобильных телефонов и доработать их у специалиста по современным компьютерным технологиям. Алексеич сообщил мне, что в Москве необходимо будет добыть некоторые приборы из арсенала спецслужб, а в Питере – начать закупать кое-какое оружие. Вопрос о том, где и как я все это буду покупать, он тактично обошел стороной, заверив меня, что в данном вопросе вполне достаточно будет моих личных связей. Точно так же, без особых подробностей, он развеял мои сомнения по поводу моих недоброжелателей из казино «Мефисто». «Вам, в порядке информации, Роман Львович, нужно бы прочитать вот это», – сказал он и дал мне газету «Московский комсомолец». На первой странице в рубрике «Срочно в номер» была небольшая заметка под названием «Бандитские разборки на западе Москвы». Приведу ее полностью: «Вчера в 6 часов 30 минут утра в дежурную часть ОВД «Фили-Давыдково» позвонил неизвестный и сообщил, что прямо напротив здания ситуационного центра МЧС РФ в кустах у дома № 4 по улице Ватутина находятся трупы двух мужчин с огнестрельными ранениями. Выехавшая для проверки сообщения группа сотрудников ОВД обнаружила два тела, в которых были опознаны находившиеся в федеральном розыске члены так называемой «Многогранной» организованной преступной группировки, специализировавшейся на мошенничестве, рэкете и похищении людей. Оба были убиты выстрелами в затылок, а на груди у каждого лежали членские карточки казино «Мефисто». Что удивительно, оба трупа имели одну и ту же особую примету: у них отсутствовали мизинцы на левой руке. Оперативники связывают это двойное убийство с самоубийством администратора этого же казино, которое произошло той же ночью. Попытки допросить директора или кого-либо из учредителей этого игорного заведения успеха не принесли. По словам работников казино, директор первым утренним рейсом вылетел в Швейцарию, а фамилии учредителей были известны лишь ему и главному бухгалтеру, разыскать которого также не удалось. По факту убийства возбуждено уголовное дело. Наши источники в органах внутренних дел считают, что, скорее всего, эти криминальные события являются следствием обострившейся борьбы между преступными группировками, «крышевавшими» игорный бизнес в столице». Под этой заметкой был еще один материал, который привлек мое внимание не меньше первого. Он назывался «80 % женщин-носителей СПИДа в Москве носят фамилию Иванова». Увидев этот заголовок, я стал чувствовать себя несколько неуютно, поскольку у меня в разное время были определенные отношения с некоторыми дамами, носившими упомянутую фамилию. Дошло даже до того, что я стал вспоминать все случаи незащищенного секса с этими самыми Ивановыми и подумывать о том, чтобы сдать анализ крови соответствующего профиля. Размышления мои прервал Алексеич, посоветовавший более внимательно читать «МК» и другие газеты и обративший мое внимание на то, что эти данные были получены в результате анализа анкет тех, кто проходил анонимное обследование на наличие у него вируса иммунодефицита.

– Вот вы, Роман Львович, сдавая анализ, какой фамилией предпочли бы назваться, если бы такой анализ сдавали? Уж не Трахтенберг ли? И вообще, насколько мне известно, в данный момент вы не страдаете ни одним из недугов, передающихся половым путем…

Слова моего друга несколько успокоили мое разыгравшееся воображение, и я уже было собрался отдать газету обратно, как вдруг заметил, что «Московский комсомолец» был датирован завтрашним числом. Когда я обратил на это внимание Алексеича, он коротко бросил:

– Опечатка, наверное», забрал газету и, крепко пожав мне руку, поспешил откланяться…

А подготовка к историческому противостоянию российских и эстонских футболистов и, соответственно, футбольных болельщиков шла полным ходом. Граждан с черно-бело-синими флагами и другой эстонской символикой в городе было немного. Они почти растворились в массе «зенитчиков» и приехавших поддержать россиян болельщиков из других городов. Только одна группа молодых эстонцев из пятидесяти-шестидесяти человек, приехавших в индивидуальном порядке и собравшихся в пивном баре на Малой Охте, выглядела способной противостоять бойцам «Невского фронта» – самой радикальной питерской группировки. Эти ребята, одетые в одинаковые черные куртки и джинсы, потягивали пиво, неторопливо обменивались фразами на эстонском, изредка звонили куда-то и получали ответные звонки. Конечно, у всех были какие-то предметы болельщицкого обихода: шарфы национальных цветов, бейсболки, флажки, значки и пр. Но серьезность молодых людей наводила пытливого наблюдателя на размышления об истинном характере этого необычного собрания. И не зря: с каждой минутой пополнявшаяся группа была боевым отрядом «Память “Эрны”» имени Альфонса Ребене – штандартенфюрера СС, в годы Второй мировой войны командовавшего дивизией, состоявшей из эстонских легионеров. Кандидатов на поездку в Питер отбирали тщательно. Каждый из них должен был владеть тем или иным видом боевого искусства либо быть спортсменом – боксером, борцом или просто физически крепким и решительным гражданином эстонской национальности. Финансовая сторона путешествия обеспечивалась фондом «Эсти легион», учрежденным для «сохранения боевых традиций эстонских легионеров» рядом бизнесменов, близких к правому крылу местного парламента. Но формально «Память “Эрны”» не была связана ни с упомянутым фондом, ни с какой-либо правительственной либо неправительственной организацией. Название отряда происходило от разгромленного в 1941 году Красной армией и загнанного в болото десантно-диверсионного отряда «Эрна». Тем не менее, как оставшихся в живых членов «Эрны», так и упомянутого выше Альфонса в Эстонии считают национальными героями, ставят им памятники и ежегодно проводят вместе с войсками НАТО в их честь военную игру «Память “Эрны”», совершая марш-бросок и купаясь в болоте.