Текст книги "Глубокое погружение"

– Je vais manger ton ventre! Je vais manger ton poitrine!¹⁴14
  Я съем твой живот! Я съем твою грудь!


[Закрыть] Попалась, хитрая девчонка! – продолжая дурачиться, она задирает на мне футболку и царапает за бока. Я ворочаюсь вырываюсь, но Валерия заметно сильнее и при всякой попытке сопротивления легко прижимает меня к дивану. Пеньюар на ней распахнулся и теперь при каждом «борцовском захвате» я ощущаю голой кожей ее полную грудь, тугую гладкость чуть влажной кожи, бархатистость сосков, и замираю, боясь причинить ей боль неосторожным движением.

Задрав на мне футболку и «докушав» верхнюю половину моей тушки, Валерия рычит: – Я съем твои ноги, я съем тебя всю! – и, дурачась, щиплет меня за ляжку: судьба Красной шапочки повторяется по полной программе!

Окончательно разыгравшись, моя «ученица» переворачивает меня на живот, и в этот миг я с выворачивающим кишки ужасом вижу, что дверь в комнату приоткрыта и в узкой щели на высоте человеческого роста завис большой, круглый, пристальный глаз! На нас смотрят! За нами следят! И я лежу, свесившись с дивана, голая по пояс! Мамоньки! И по мне ползает, то ли кусая, то ли целуя, другая полуголая женщина! Что о нас подумают! Нетвердыми руками подтягиваю к себе Валерию, шепчу в жемчужную раковину ее уха:

– Кто-то подглядывает! – одними только бровями указываю в сторону двери, вижу, как она быстро вскидывает глаза и радостно вскрикивает:

– Ага, охотники пришли!

– Нет, на нас, правда, кто-то смотрит! – одними только бровями указываю в сторону двери; вижу, как Валерия быстро вскидывает глаза и тут же шипит:

– Лаплас, поросенок! Как же я забыла? – в глазах ее мелькает растерянность

– Какой Лаплас?

– Обыкновенный! Ты что, неужели не обратила внимания? Он же каждый день открывает тебе дверь! – мы обе развалились поперек дивана и шепчемся, пытаясь прикрыться скудным кровом ее пеньюара.

– Да? – я смутно припоминаю долговязого длинноволосого сутулого парнишку в линялой футболке и затертых джинсах. Он действительно несколько раз попадался мне в прихожей – невнятно здоровался и, молча, ускользал. Я его, и правда, едва ли замечала. – Кто он?

– Да так! Живет у нас! Мужнин родственник. Седьмая вода на киселе. Приехал из какого-то Нижнепятска делать переворот в науке и так нигде и не пристроился. Компьютерный гений. Непризнанный Билл Гейтс. Пусть живет – домина вон какой здоровый! А там, глядишь, муж ему фирму откроет, начнет лабать какие-нибудь сайты или программы, – мы лихорадочно переговариваемся, настороженно вслушиваясь к звукам в недрах коттеджа. – Господи, что же делать-то? И мужу ведь не пожалуешься!

– Жаловаться? – слабость подруги не просто возвращает мне присутствие духа, но даже вселяет какую-то удаль. – Да мы сами его в бараний рог скрутим! – в моей голове моментально созревает немудреный план. – Ну-ка, отвлеки его! – командую Лере и скатываюсь с дивана, отползаю за пределы видимости из дверной щели, по-рысьи подбираюсь у стены, крадусь вдоль нее – смуглая Багира, гибкая, напружиненная, готовая в любой момент разрядиться смертоносным броском, и краем глаза слежу за тем, как моя ученица, раскинувшись посреди дивана, с деланным сладострастием поглаживает свои титанические полушария – как быстро вошла в новую роль!

Вот и дверь. Слышно, как за тонкой ДеэСПешной плитой напряженно дышит тот, другой человек. Изо всех сил рву на себя ручку, хватаю его за волосы, дергаю вперед и вниз, тащу на пол! Заскочив со спины, вцепляюсь ему в плечи и со всей дури упираюсь острым коленом в позвонки… На мгновение передо мной мелькает запрокинутое лицо, на котором боль и испуг вдруг сменяются выражением восхищения – восхищения мною, маленькой, напружиненной, загорелой фурией…

– Лаплас, как тебе не стыдно? – Валерия уже сидит на собственных пятках посреди раскинутой возле дивана беломедвежьей шкуры и не слишком рьяно стягивает ворот своего пеньюара у горла. Впрочем, скомканной ткани явно недостаточно для того, чтобы прикрыть ее дезабилье. – Ты же взрослый мужик, Лаплас! С чего ты взялся подглядывать за нами! Тебе что, в интернете голых теток мало?

– Я не подсматривал! – я все еще держу его, упираясь коленкой в хребтину. Парень тяжело дышит, и я буквально чувствую, с каким свистом проходит через сдавленные трахеи в легкие воздух; его рубашка быстро пропитывается потом. – Вы так кричали! Я думал, что-нибудь случилось!– бормочет парень, и я прикрикиваю на него:

– А что тут, по-твоему, случилось? – и еще сильнее отвожу его плечи назад, выламывая коленкой позвонки. – Valerie, que nous allon fair avec sette type?¹⁵15
  Валерия, что мы сделаем с этим типом?


[Закрыть]

– Je’n sais pas…¹⁶16
  Я не знаю…


[Закрыть] Пусть поклянется, что никому ничего не скажет!

– Слышишь, Лаплас, клянись! Клянись на самом дорогом, что у тебя есть! Что у тебя самое дорогое?

– Майкрософт Виндоус, – с ухмылкой подсказывает Валерия, и я подхватываю:

– Mon amie! Дай ему вместо Библии мануал от ноутбука. Пусть клянется!

Я отлично понимаю, что парень намного сильнее и может одним движением локтя отшвырнуть меня, отбросить в сторону, но он слишком смущен и явно непривычен к решительному обращению с женским полом. – Клади лапу и повторяй вслед за мной: «Клянусь…»

– Да подождите, больно же! – бурчит Лаплас, но стоит мне ослабить хватку, выворачивается, я теряю равновесие, лечу в сторону, слышу, как компьютерный гений ревет у меня над головой:

– Да не скажу я никому ничего! – дверь хлопает с пушечным грохотом, с серванта со звоном валятся разнокалиберные слоники и еще какие-то безделушки. Вопя: «Лаплас, ты куда?» – мы с Валерией выскакиваем следом в коридор, но дверь его комнатушки уже захлопнута. Ворог бежит, он слаб, он в панике, и нас снова охватывает кураж.

– Лаплас, подлый вуайер, выходи! – пищим мы, совсем как мышата из мультика про кота Леопольда. – Выходи, бесстыдник! Ты же хотел подсмотреть за нами! Так вот мы, смотри! – мы с Валерией сцепляемся руками и отплясываем в коридоре диковинную джигу: высоко брыкая коленками, долбя пятками пол, по-козлиному подскакивая и тряся всем, что только может трястись – впрочем, последнее относится, главным образом, к моей напарнице. – Смотри, Лаплас! Когда еще увидишь такое? Лаплас, ты что притих! Неужели ты не хочешь побаловаться сразу с двумя молоденькими, смачными тётями? – запыхавшись, мы прижимаемся к двери и напряженно прислушиваемся к тому, что происходит в программистской каморке. На мгновение наши взгляды пересекаются в полумраке коридора. Видимо, Валерия понимает так, что я предоставляю ей право coup de grace и нарочито вульгарно кричит:

– Лаплас, прекрати! Мы знаем, чем ты занимаешься! От нас ничего не скроешь! В старые времена тебя бы отправили валить лес за растрату семенного фонда! – дверь распахивается так стремительно, что мы едва не вваливаемся внутрь. Лаплас стоит на пороге, его всклокоченный силуэт кажется почти черным на фоне июльского окна; так как мы – без каблуков, то он возвышается над нами на полторы головы:

– Валерия Константиновна! То, что я живу в этом доме приживальщиком, вовсе не значит, что мне можно говорить что угодно! – мы шарахаемся в разные стороны. Дверь захлопывается снова.

– Фу, дурак! – пыхтит моя напарница. – Можно подумать, его здесь кто когда попрекнул куском хлеба! – она уходит, шлепая босыми ногами, и мятый подол пеньюара качается из стороны в сторону вокруг ее широких ляжек в такт утиным переваливаниям ее таза. И выглядит это отнюдь не царственно эротично, но слегка комично, словно немолодая уже клоунесса возвращается за кулисы после не слишком успешной репризы…

… И когда я ухожу домой, торопливо бегу на очередную свиданку с Николаем, мне неожиданно приходит в голову, что мы с Лапласом находимся в почти одинаковом положении, что и я, по сути, тоже состою на содержании у этой «буратинистой» семейки. Что мои уроки французского, на деле, нужны Валерии также, как собаке – пятая нога. Что меня используют как игрушку для полускабрезных игрищ, и, собственно, за это и платят. Что в наших «спектаклях» Валерии почему-то достаются всегда роли королев, цариц и сеньор, а мне – служанок, дуэний и рабынь. И так как я никак не могу отвязаться от этих мыслей, наше свидание с Николаем начинается тускло, все происходит чисто механически, я едва ощущаю его рядом с собой. И лишь во время нашей близости, когда внезапно для себя самой вдруг представляю, что со мной в этот миг совсем не Николай, а этот долговязый неприкаянный Лаплас, меня вдруг охватывает наслаждение, необычайно острое, многократно более сильное, чем обычно, и я начинаю отвечать своему партнеру с утроенной страстью, раздирая ногтями его спину и дергаясь в его руках, будто отбойный молоток.

Муж у Валерии, чувствуется, действительно «башляет»: после того, как я занялась репетиторством, у меня наконец-то появились денежки и, вместе с ними, – возможность устраивать Кольке маленькие сюрпризики. Представляете себе, он выходит из душевой, а я встречаю его в одной только черной шляпе с загнутыми полями и боди из сплошных кружев! Не то, что раньше, когда мне приходилось напрягать фантазию, чтобы как-нибудь его зацепить. Однажды так вообще соорудила себе наряд «мисс журналистика» – пончо из газеты на голое тело и юбочка из двух скрепленных на поясе газетных листов вокруг бедер. Бедность – не порок, зато видели бы вы, как отвисла у Кольки челюсть! И что стало с теми газетками через пару секунд!

А в другой раз, изнывая от безработной тоски и непристроенности, целое утро сооружала себе топик-кольчугу из канцелярских скрепок. Ушло добрых шесть коробок, благо, отец принес зачем-то с работы. И бедный Коленька, сопя и исходя нетерпением, должен был расплетать эти скрепки, вполголоса чертыхаясь, именуя меня «дурой-бабой», и при этом до смерти боясь оцарапать обрезками проволоки мои нежные сисечки! Что у нас с ним потом было! Что было!

Правда, на кружевное боди и сетчатые чулки с поясом он реагирует сдержанней:

– Ба, Орешек, да ты становишься завидной невестой! Сплошной «Версач». А пожрать у тебя ничего не найдется? С семи утра не ел, – что делать, водила есть водила! Но и меня на кривой козе не объедешь: попробуй-ка усидеть спокойно возле «кобылки» в ажурной попонке, задорно виляющей обрамленным кружевами задком возле кухонной плиты! Что-что, а я своего Колечку знаю, и знаю, как его пронять! Сейчас, сейчас зашевелится, лакомка мой ненасытный, сластена любименький! Потянет свои загребала, навалит на спину медвежачьи лапы, охватит бока, сожмет, распаляя дремлющий внутри меня, в хлипкой моей утробке, медовый клубочек!

И вот меня обжигает уже не только жар конфорки, и мерно прибывающие головокружащие волны уносят все дальше и дальше прочь из ветшающей квартирки панельного дома, и жестяные панели газовой плитки, кажется, сминаются хваткой моих тонких пальцев…

– Орешек! Вечно у тебя вместо щей тушеная капуста получается! – ну, сами посудите, что взять с такого?

И потом, когда Колька отдыхает, лежа на спине и цыбаря свою злоедучую папиросину, я жмусь субтильным тельцем к его теплому боку, благодарно мурлычу и в то же время лениво размышляю, почему же со мной случилось такое? Какое мне такое дело до совершенно незнакомого парня, что при одном воспоминании о нем меня пробивает на такие дивные улёты?

Перед внутренним оком вновь на мгновение мелькает запрокинутое, восхищенное лицо этого Лапласа, восторженный взгляд в тот миг, когда я изо всех сил ломала ему позвоночник – неужели из-за этого? Из-за подаренного мне на мгновение чувства власти, доминации над человеком, над мужчиной, более сильным, чем я?

Впрочем, разные девчонки мне не раз говорили, что «самый кайф» получается, если во время «этого самого» представить на месте своего парня чужого. Однако, неужели мы все такие предательницы?

Интересно, а что думает о нас с Валерией Лаплас? Неужели решил, что мы – натуральные лесбиянки? Веселая история получается!

Впрочем, мужчины нетерпимы только к представителям своего пола, практикующим однополую любовь. В девушках гомосексуализм они находят пикантным и даже привлекательным. Ведь не случайно все «мужские» журналы переполнены картинками обнимающихся красоток?

Или это не так? Как узнать?

А почему не спросить у Кольки? В конце концов, после того, как я его сейчас обиходила, не вышвырнет же он меня из моей собственной кровати и из квартиры моих родителей?

Кстати, и на Лапласа он чем-то похож. Конечно, Колька – мужик: взрослый, тертый, бурый, с цыганистыми глазами и лошадиным оскалом – когда смеется. Лаплас, по сравнению с ним, мальчишка – долговязый, неуклюжий, чуточку не от мира сего, со старомодной копной соломенных волос, свисающих до плеч хаотическими ржаными прядями… И все-таки:

– Коль, а что бы ты сказал, если б узнал, что я – девушка-би?

– Девушка что? – встряхивается он, как вылезший из воды пес.

– Ну, что мне нравятся еще и женщины?

– Да-а? – тянет он удивленно и, приподнявшись на локте, с интересом рассматривает меня. – А по виду не скажешь. Рожица у тебя вполне позитивная. И с кем же ты, Орешина, скобелилась? – в его голосе я не улавливаю враждебности, и от облегчения начинаю мусорить словами:

– Коля, как ты мог подумать? Я совсем не то имела ввиду… Помнишь, ты отправил меня репетиторствовать к одной девушке? Так вот, это просто способ изучения французского языка методом глубокого погружения!

– Куда погружения? – плотоядно ухмыляется Николаша, но я не даю сорваться назревающей скабрезности с его уст:

– Туда! Я, может, диссертацию буду писать! И потом, она так одинока, так нуждается в общении, в добре, понимании, она такая чувственная, что мы просто сдружились, крепко-крепко. В принципе, она – своя девчонка, вполне нормальная, хотя у нее и богатый муж. Ты ведь не ревнуешь? – бормочу я, заметив, что Колька приподнялся и рассматривает меня с еще большим любопытством.

– Я? Ревную? Ну, ты, Орешек, даешь! Никогда б не подумал! И кто же у вас актив, а кто – пассив?

– Фу, Николай, ты просто пошляк! Я же тебе сказала, это игра такая! А ты – «актив», «пассив», будто мы в натуре хабалки! А из нас двоих, ты думаешь, кто «актив»? – как кобра, мгновенно свертываюсь на кровати, потом распрямляюсь в прыжке, бьюсь ключицами о его крепкую, мускулистую грудь, пытаюсь опрокинуть, свалить, оседлать, но Колька слишком силен, он только ржет, цыгански встряхивая кольцами волос, и бормочет:

– Ладно, ладно, Орешек, хватит, будет уже! Время-то! Меня жена сегодня просила пораньше придти, кран починить надо. Ну, Орешек, ну, огорошила! – крутит он чубом, натягивая брюки, но я чувствую, что он не сердит и лишь озадачен. Перед самым выходом еще раз висну у него на плечах, чмокаю в волосатую шею:

– Все равно, Коленька, ты во всем мире – самый лучший! – и он самодовольно шлепает меня по заднице, и когда его шаги стихают внизу лестничного пролета, бегу спешно собирать разбросанные по квартире шмотки: вот-вот должна придти с работы мать…

На следующее утро Валерия встретила меня с опухшими глазами, растрепанная, блеклая, с дряблыми от слез щеками, постаревшая сразу на десять лет:

– Орешек! Он все знает!

– Кто?

– Муж! Боже, как он орал! Ты не представляешь, как он меня называл! И паршивой лесбиянкой, и коблом! Я не знаю, как все это вынесла! Я думала, сойду с ума или вскрою себе вены! Он так орал, так орал!

– Да за такие слова ему бы – по мордасам! Праведник нашелся! Ты же сама говорила, что у него есть любовница! Сует свой «румпель» куда попало, а потом с какими-то претензиями лезет! Какое ему дело? И вообще, почему ты ему не сказала, что это обычный педагогический прием? У нас уроки! С вхождением в образ!

– Да плевать он хотел на образ! Решил, что я не хочу рожать из-за того, что я… Ну, чтобы ребенок не мешал мне «лесбиянничать». И в постели с ним холодна, так как я, типа, психологический перверт, мужик в юбке. Потому, якобы, и с тобой закружилась! А я ж не кружилась! Мне нравится играть! Может, я прирожденная актриса?!

– Вот кретин! Собственную жену от мужика отличить не может! Он что у тебя, совсем тундра?

– Ну, не тундра… Но прошел всю дорожку от «челнока» до «крупняка». Самосовершенствованием заниматься некогда было. Все сам, все сам! Можно сказать, из грязи в князи. Никто волосатой лапой не поддерживал. Империю создал… Все сделал! Одного только ему не хватает – детей…

– Ну, так роди, и пусть отвянет! – действительно, мне показалось странным, почему Валерия в ее годы и при божественном сложении еще не обзавелась потомством. – Вот и докажешь, что никакой ты не мужик в юбке!

– Но… Но я, правда, не могу от него родить. Я не могу объяснить, но это словно какое-то заклятье! Не могу. Не могу! – и Валерия неожиданно бьется в самой настоящей истерике – валясь на кушетку, поджимая к груди колени, зажимая ладонями лицо. – О, сколько же я вытерпела!

– Почему? Все ведь рожают! Успокойся, Лерочка! Ты ведь такая сильная, так сложена, что тебе и бояться-то нечего!

– Боже мой! – стонет Валерия. – Конечно! И ты туда же! Чего мне бояться! Призовая свиноматка! По этому признаку он меня и отобрал! Какая мерзость! – я явственно слышу, как скрипнули ее зубы. – Знаешь, Орешек, как все началось? И из-за чего все произошло? Рассказать?

Наша группа как раз у него на фирме практику проходила, когда он вплотную озадачился закладкой фундамента будущей династии. Мой будущий муж, – лицо Валерии при этих словах сардонически исказилось, – нас отбраковывал, как белых невольниц на рынке рабынь. Даже культпоход в бассейн организовал, чтоб посмотреть «товар лицом». Разве только в поликлинику за справкой о девственности не посылал…

И при всем при том он мне еще и нравился! Я млела от цветов, у меня кружилась голова от романтических поцелуев при луне, я клала на ночь под подушку очередную подаренную им финтифлюшку! Пропитывала наволочку слезами, если узнавала, что на следующий вечер он уводил целоваться под луной другую… Ревновала до заворота кишок, считала, что весь мир ко мне несправедлив, что меня обходят по кривой из-за того, что я из бедной семьи, что у меня нет айфона-смартфона и я не таскаюсь по ночным клубам. Из-за того, что мой папа – простой экономист на заводе, и мы перебиваемся с копейки на копейку. Закатывала истерику в папину жилетку и доводила себя почти до сакрального экстаза, когда отец гладил меня по волосам и бормотал мне в ухо, что лучше быть бедным, но честным, что мы – нищие, зато гордые, и что на нашей улице тоже будет праздник.

Постепенно для меня завоевание моего будущего мужа стало синонимом восстановления мировой справедливости, доказательства правильности миропорядка. Да, у меня не было айфона, я ходила в перекроенном мамином платьице, но я знала, чем взять! Ведь у меня был главный козырь! То, что, как мне представлялось, более всего нужно мироеду, надумавшему основать свою, именно свою, без толики сомнения, династию, род… И при этом я чувствовала, что меня с захватывающей дух ловкостью, словно сговорившись, все ближе подводят к тому, чтобы я выложила свой «козырь», рассталась с ним!

То мой будущий муж демонстративно начинал клеиться к одной из моих подружек-практиканток – ведь мы все вместе сидели в его отделе сбыта-снабжения, как бутоны на клумбе – настоящий цветник! И они со смехом едва ли не совокупляются у всех и у меня на глазах – эдак весело, между делом, словно на пляже на какой-нибудь Ибице.

То мне давали подслушать разговор, где будто невзначай мелькала фраза о том, что сейчас мужчины ценят в девушках не невинность, а опытность, знание своего тела. Что с такими проще, что они знают, что к чему.

То какая-нибудь «особо доверенная» наперсница мимоходом внушала мне, что мужчины, в конечном итоге, ценят в девушках одно – безотказность, и если его постоянно «динамить», то он «походит-походит и уйдет: ночная кукушка дневную всегда перекукует», – с неизбежным намеком на то, что за «ночной кукушкой» не заржавеет, что эта «птица» только и ждет своего часа!

И я, дурочка, все более подпадала под внушение, уже сама верила, что досвадебная «жертва» неизбежна, что она – не обычная для всех неопытных девчонок дань мужскому снобизму и самолюбованию самцов в качестве повелителей и покорителей слабых женщин, но самое настоящее заклинательное, умилостивляющее жертвоприношение на алтарь гордого и требовательного бога мужского выбора. И если я не принесу эту жертву, как приносят ее тысячи и тысячи моих сверстниц в угоду мускулинной жажде обладания, то все расстроится, я буду отвергнута как недостойная, слишком себялюбивая, одержимая гордыней!

Ты должна меня понять, Орешек! Наверняка и ты ведь прошла когда-то через нечто подобное! И я желала уже не уклонения от этой жертвы, а того, чтобы она была обставлена как можно более возвышенно и одухотворенно, чтобы это был действительно дар, а не дань. Я готовилась! Я покупала на последние папины гроши воздушное белье и разучивала сценки, в которых изъявлю ему свое согласие. Волнуясь, подбирала у зеркала выражение лица, с которым буду сдавать свою крепость, произносить какую-нибудь трогательную и одновременно отважную фразу: «Ну, вот я и твоя!» Или: «Возьми меня, я больше не могу сопротивляться тебе, да и себе тоже…» Смотрела в зеркало в отражение собственных расширенных зрачков и придумывала, как изловчиться так снять перед ним платье, чтобы избежать мучительного стягивания его через голову, и сразу предстать перед ним в кружевных лепестках комбинации.

Разумеется, умом я отлично сознавала, что в жизни все совсем не так, как в мечтах. Даже не была слишком разочарована тем, что мой небесный дар обернулся неумелой суетой, болью, пошловатым покровительственным тоном, унизительным шлепком по попе и сообщением о том, куда пойти подмыться.

Я была поражена скорее будничностью произошедшего и собственной малозначительностью в процессе, тем, что вместо меня он мог бы в буквальном смысле использовать какую-нибудь пробирку, и в большем ему и не было нужды! И в то же время дивилась тому, что для меня ничего не изменилось, хотя, вроде бы, произошла самая значительная перемена в моей жизни. Удивлялась тому, что чувствую мир точно также, как чувствовала раньше, и не испытываю ничего, кроме усталости и легкого раздражения…

– Валерия, милая, но чего ты хотела? Поверь мне… Вообще, мужчины, они – все такие. И мой Колька… Ты что, думаешь, он много рассусоливает «у парадного подъезда»? Нет! Мужик есть мужик: «сделал дело, гуляй смело!». Даром что с койки не сталкивает, чтобы курить ему не мешала.

– Ах, я все знаю, все понимаю! Дослушай меня, пожалуйста! Ведь самое страшное случилось потом…

Понимаешь, тогда получился обычный, правильнее даже сказать, обыденный наш вечер, мало того, испорченный, скомканный вечер – без луны, без вздохов, без долгих поцелуев. Едва я поддалась ему, он оперативно получил, что хотел, и сразу утратил ко мне всякий интерес. С моей же стороны, для меня мой будущий муж стал дальше, чем был накануне. Как то ни покажется странным, но на тот вечер нас больше ничего не связывало. Я запросилась домой: мне остро хотелось хоть какого-то утешения, хотелось, как в детстве, когда я была маленькой девочкой, прильнуть к папиному плечу, поплакать, постонать, чтобы он сказал что-нибудь доброе-доброе, и весь мир сразу стал таким милым, родным, пушистым!

Мой муж не настаивал; опомнившись, даже проявил галантность: подвез до подъезда. Когда я уже распахнула дверь авто, внезапно заговорил о любви, о том, что он давно выбрал меня, но не решался сказать, и что теперь я для него – самая желанная, самая дорогая, самая любимая, что я нужна ему; стал хватать за коленки, но мне было уже недосуг. Истерично расхохоталась и ляпнула что-то про то, что у меня, собственно, выбора уже нет. Хлопнула дверью и убежала, то ли смеясь, то ли рыдая.

Я бежала вверх по лестнице, я жаждала оказаться в объятиях единственного – теперь я точно знала – единственного родного человека, папы. И что бы ты думала?

– ???

– Он привел на ночь женщину! Мой милый, добрый, такой беззащитный папа! Причем женщину самого низкого пошиба, из тех, что целыми днями отираются возле базара! Немолодую, грубо накрашенную, дряблую, пьяненькую. Это было чудовищно – смотреть, как они дергано прикрываются какими-то тряпками, видеть на папином лице одетые наперекосяк очки с иллюминаторными стеклами, слышать глупые оправдания! Меня едва не вырвало.

Я пулей вылетела из дома. Не знала, куда пойти, остаток ночи, будто Офелия, бродила по набережной, смотрела в темную воду. Мне действительно хотелось утопиться. Весь мой мир, вернее, тот крохотный островок, который я берегла как последнее пристанище, рухнул.

Я чувствовала себя не просто опозоренной – опоганенной. Внезапно поняла, что он делал это и раньше, просто в тот вечер я вернулась раньше обычного и поэтому застала их! И получается, что я целыми днями жила, мечтала, дышала в квартире, где бывала эта или какая-то другая женщина, в комнате, где эти женщины и мой папа марали друг друга своими выделениями, сопрягаясь в неуклюжих позах, стеная и задыхаясь в скабрезной агонии! Что он предал маму, лишил меня того светлого образа, который жил в моей памяти, испачкал его! Что я дышу испарениями их пота и их выделений, что эти испарения пропитывают мои легкие, становясь какой-то разъедающей, несущей эмбрионы проказы закваской! Мой бедный, несчастный папа!

– Но пойми, Лерочка, в конце концов, твой отец – тоже мужчина! Им необходим секс! Просто необходим, и все! Они действительно болеют без него! Ты же сама знаешь! А то, что он привел базарную шалаву… Ну, и что с того? Откуда ему было взять денег на более дорогую женщину?

– О, господи, Орешек, как ты рассуждаешь! Получается, что если бы у папы было тогда чуточку побольше денег и он привел дорогую проститутку, от этого что-нибудь изменилось!

– Кто знает, кто знает! Жизнь – не практикум по философии; в жизни форма чаще определяет содержание. И потом, при чем же тут тогда твой будущий муж?

– Абсолютно, абсолютно ни при чем! При том тут только я! Я одна! В моем курином мозгу все странным образом перепуталось! Я удивительном образом увидела в том, что сделал мой папа, чудовищную пародию – пародию на то, что произошло в тот вечер со мной и моим будущим мужем!

С той минуты стоило мне подумать о супруге, как у меня в голове тут же возникало видение моего папы – растерянного, с повисшими на тощих щиколотках мятыми штанами, в сползших на кончик носа массивных очках. Я и себя начала ассоциировать с той женщиной – дурашливо-веселенькой, срамной, икающей от выпитого вина; с ужасом пыталась представить себе, как я сама выглядела со стороны в миг, как мне представлялось, «принесения неземной жертвы».

– Да нормально выглядела, – хихикнула я. – Не хуже других!

– Ах, прекрати, Орешек! Прекрати! Самое фантастичное в этой истории то, что для меня мой муж действительно «при чем»! Я понимаю, что это – извилинные завихрения, психологические последствия дефлорационной травмы, но я не могу ничего с этим поделать!

Орешек! У тебя ведь педагогическое образование, тебе должны быть известны начала психологии. Наверное, ты разберешься во всем этом. Понимаешь, чтобы как-то жить, я сумела забыть, точнее, услать в самый дальний уголок моего сознания реальный факт – то обстоятельство, что я застала отца с базарной потаскушкой. Вернула себе образ своего доброго, милого, беззащитного папочки! Но для этого мне пришлось совершить трюк, психологический перенос – самый парадоксальный перенос, который только можно придумать! Я не смогла ненавидеть отца и поэтому каким-то фантастическим, извращенным способом перенесла свою ненависть, свое отвращение, мерзостное чувство с милого папочки на ни в чем неповинного человека, на моего мужа!

И я даже находила этому объяснение! Внушала себе, что мой супруг действительно в чем-то виноват, что если бы он тогда был хоть чуточку деликатней, если бы он попытался понять меня, увидеть мою душу, мой порыв, то ничего бы не случилось!

На самом деле, уговаривала себя, будь он хоть капельку более внимательным, и я в ту ночь осталась бы у него дома! Просто понежилась бы часок-другой в постели будущего супруга, как сделала бы на моем месте любая другая девушка, не сбежала бы домой, и ничего бы не узнала, фантома бы не было!

Но он своей деловитостью, будничностью, житейской пошловатостью в самый святой момент заклял, вызвал откуда-то этот страшный фантом – моего папу вкупе с той женщиной, это жуткое сочетание, которое я раньше даже не могла себе представить! Он его породил! Он его вселил в меня, и я не могу от него избавиться!

– Валерка, да ты настоящая сумасшедшая!

– Да! Да! Я абсолютно безумна! Что страшнее всего, умом я понимаю всю абсурдность творящегося в моей голове, но ничего не могу с собой поделать! И самое ужасное: ведь я вышла замуж! Точнее, мы зарегистрировали наши отношения, у нас началась супружеская жизнь, и я представляю, что испытывал и испытывает со мной в постели мой супруг! Но никто не может представить себе того, что испытываю я! Для меня каждое сближение, каждая попытка моего собственного мужа принести мне радость супружества превращается в сеанс чудовищного заклятия, зачатия в моем теле жуткого эмбриона, того самого тошнотворного симбиоза, в котором мой папа и та женщина становятся единым целым!

– В моем представлении мой муж, творя нехитрое и чисто физиологическое действо, выполняет изощренный ритуал, в результате которого неизбежно является та скабрезная парочка, и уже не важно, возникает ли она на самом деле или только таится в моем больном воображении! Я уже боюсь ходить в гости к отцу, я по пять раз перезваниваю по телефону, прежде, чем навестить его… Я страшусь открывать двери в собственном доме – а вдруг там, за дверьми, в комнате – они! Папа и та женщина!

– И я настолько боюсь этого наваждения, что превращаюсь в постели в параличную психопатку с перекошенной физиономией! А он – мой муж – нормальный мужчина, он хочет нормального секса, он хочет ребенка! Он уже три раза водил меня на обследование, таскал по разным врачам, консультациям, даже к бабке-заговорщице водил, но я ничего не могу с собой поделать, и жру, жру, жру тоннами таблетки, и все это кончится тем, что он привяжет меня на девять месяцев к койке, будет насиловать и заставит рожать, и я либо удушусь, либо сдохну с голода, но рожать фантом, выполнять его заклятие не буду, не буду, не буду!

– Какой ужас! – пробормотала я, глядя в ее сразу постаревшее, моментально обрюзгшее лицо. – Неужели у вас дошло до этого? Убивать себя! Да ты с ума сошла! В конце концов, если не хочешь рожать от мужа, роди от другого, и пусть дурак радуется!

– Да? – ее глаза изумленно распахнулись.

– А что? Решение всех проблем! – я приникла к ней, заглянула в ожившие зрачки. – Хочешь, я поговорю с моим Колей? Он у меня без комплексов и весьма трудолюбив, – я хихикнула в нос.