Текст книги "Бегство"

В тот последний год (в мой последний год) осень случилась ранняя и сырая. Будто девка, не выданная вовремя замуж, она злилась, и рыдала, и мучила окружающих затяжными дождями, а то и вовсе теряла рассудок – укрывала лужи стёклышками льда. Толстыми и хрусткими.

Мощённая камнем дорога покрылась слоем грязи. Идти стало трудно. Впрочем, виновата не дорога, виноваты моя безграничная усталость и жар. Третий день кряду я чувствовал, как волны адского пламени перетекают от ног к голове, как в груди моей клокочет вулкан, угрожая разломить рёбра. В самые тяжкие моменты я переставал воспринимать действительность, шел, словно старый конь, доверяя дорогу ногам и интуиции.

В итоге я поскользнулся и упал. Ступня правой ноги сильно вывернулась, топорщилась в сторону под каким-то неправильным углом. Перелом? Только не сейчас! Я закусил губу, чтобы не вскрикнуть и вправил ногу резким рывком.

– Эй, дружище! – окликнул.– Повремени чуток. Я познакомился с брусчаткой ближе. Ты уж прости старика.

Сын шел чуть впереди. Он всегда так делал – забегал вперёд. А мне нравилось плестись поодаль, наблюдать за ним: как он ступает, как утирает платком нос, как улыбается чему-то мне неведомому.

Парнишка редко смотрел прямо. Он или опускал глаза в землю, шел, разгребая палкой мусор, будто надеялся отыскать в нём волшебную жемчужину. Или вглядывался в небо, хотел встретиться взглядом с Создателем.

Не подумайте дурного, это я фантазирую. В юном возрасте редко вспоминаешь о Создателе, разве что проходя мимо храма, или завидя похоронную процессию. Просто ему нравилась прозрачная синева неба и чёрные росчерки птиц.

Он подошел и помог мне подняться. «Святой Антоний, – мелькнула мысль, – какой же он ещё хрупкий!»

– Давай передохнём… хоть пару минут. Тот сенник выглядит заброшенным. – У дороги чернел полуразвалившийся сарай. – Я немного приду в себя, отдышусь… давай чуть-чуть передохнём.

– Темнеет, пап! – он посмотрел на меня с недоумением. Так смотрят юноши не знающие, что на земле существует усталость и боль. Жизнь ещё не преподала им этот урок. – До Линца всего несколько миль. Вы успеем засветло, если поторопимся. Там найдём тепло и ночлег.

– Конечно успеем, дружище. Дай мне только полчаса роздыху. Потом я побегу, как молодой пёс. Обещаю.

Крыша сенника давно прохудилась, с балок капала мутная холодная жижа. Щербатые стены слабо защищали от ветра. Я даже улыбнулся – не думал, что мне придётся умереть в таком отвратительном месте.

Однако не смерть меня беспокоила – я свыкся с мыслью о своей кончине. Сегодня целый день я вижу тень за левым плечом, и даже стал переживать, не слишком ли долго я испытываю терпение Её Курносого Величества?

Меня тревожили думы о сыне.

"Принято считать, что родители более всего нужны малым детям. Это не так. Что может набезобразничать маленький мальчик? Испачкать камзол? Или разбить витраж? Это такие мелочи! Ребёнок лишен возможности совершить крупную ошибку уже хотя бы потому, что он мал".

Я смотрел на своего мальчишку, на юношу. Он стоял под толстым бревном – под ним капало меньше.

"Ему четырнадцать и он считает себя мужчиной. Он может оступиться так, что вся жизнь полетит в пропасть. Для этого достаточно одной-единственной промашки".

– Послушай меня, Пинуччо! – Он наклонился, я потрепал его мокрые волосы. – Я много раз тебе говорил, но хочу повторить ещё разок. Никому не показывай своей силы. Никому. Никогда. Даже если тебя унизят. Даже, если смертельно оскорбят. – Он кивнул, но слишком поспешно и поверхностно. Я продолжил: – Плевок в лицо или пинок под зад – это чепуха. Дождь смывает со статуи короля все птичьи следы. Но если люди узнают о твоей магии – они станут тебя бояться. И начнут бить в полную силу. Они захотят уничтожить тебя, раздавить. Понимаешь? Не забывай об этом ни на мгновение!

– Я помню, пап.

– Не обращай внимания на трудности. Как бы ни пришлось тебе туго, каждый день совершенствуй своё мастерство. Даже если ты просто вспомнишь книгу заклинаний, перед тем, как забыться сном, день будет прожит не зря.

Сын тревожно посмотрел на меня, видимо, что-то почувствовал. Я поспешил отвести глаза и торопливо прибавил:

– А теперь пойди, собери немного хвороста. Нам нужно согреться и просушить одежду. Ночевать будем здесь.

Он хотел возразить, но я твёрдо указал на дверь. Вернее, на пустой дверной проём.

Пинуччо ушел. Я откинулся на кучу гнилой соломы и почувствовал себя королём. Тем самым, со статуи которого ливень смывает грехи.

Стало тепло и уютно. Вспомнился домик на краю пустыни, у оазиса, где излучина реки сильно изгибается, почти смыкаясь в кольцо. Женский смех, ощущение радости и тонкий аромат персика из сада.

***

Когда Пинуччо вернулся, отец был мёртв. Мальчик понял это мгновенно. Он долго смотрел на неподвижное тело издалека, как бы отстранённо. Потом приблизился, заглянул в потухшие глаза, чуть раздвинув веки… Нажал на подбородок, чтобы открыть рот, увидел бледный сухой язык…

Мальчишке хотелось разобраться, что здесь произошло? Он отсутствовал совсем недолго, не больше четверти часа, а здесь так многое изменилось. При том, что формально не поменялось ничего. По-прежнему дождь, и сарай, и два тела – его и старика.

Куда исчез этот человек, отец который порою был жесток, порою добр и ласков. Который учил всему и отдавал последнюю краюху хлеба.

Куда он делся? Спрятался? Улетел на небо? Но вот же он! Здесь!

Пинуччо уложил отца вдоль стены за высоким приступком. Вытянул руки и ноги, тщательно укрыл труп плащом, проверил, чтобы вода не попадала. Сверху забросал ветками.

Вышел из сарая.

Облака расступились, и выглянуло солнце. Пинуччо счёл это добрым знаком. Подумал, что времени потеряно непозволительно много – светило опустилось к самому горизонту. "Нужно спешить. – Вспомнил слова отца: – Бежать, как молодой пёс".

Когда Пинуччо добрался до Линца, тени совершенно растворились, слившись в единый кисельный сумрак. В двух шагах не было видно ни зги. Городской шутцпункт угадывался только по длинному корявому полосатому шлагбауму. Часовой спал, или отлучился, или… Пинуччо просто его не разглядел в потёмках. Мальчишка обошел шлагбаум и подумал, что угольная темнота сыграла ему на руку – он миновал заставу, избежав вопросов.

Линц показался огромным городом. Пинуччо прошел по центральной улице, вышел к ратуше, свернул в переулок, долго петлял по однообразным "уличным коридорам". Из-под ноги вдруг бешено выпорхнула кошка, противно мявкнув и сверкнув глазами. У стены дома мальчишка разглядел пьяного, что стоял, прислонившись головой к дверному косяку. Он покачивался в такт неслышному несуществующему ритму. (Или беднягу тошнило, и он содрогался от спазмов?)

Пинуччо понял, что он уже близко, что цель путешествия где-то рядом. Потянул носом воздух и прислушался. Потом быстро и уверенно двинулся вперёд.

В конце соседней улицы было шумно: раздавались звуки драки, грохнула в мостовую брошенная бутылка. Хмельные голоса вяло задирали сражающихся пьянчужек: "Врежь ему!", "Вот так!", "Поддай этому ублюдку!" "Под дых! Под дых! Сильнее!" – только один голос выделялся своей агрессивностью. Разлетались сальные шуточки, и смех продажных девиц, как острое звонкое лезвие, вспарывал ночь.

"Таверна, – понял Пинуччо. – Вот и хорошо".

Он осторожно приблизился, оставаясь в тени и стараясь, чтобы деревянные каблуки не стучали о камни слишком громко. Подождал, пока посетители начнут расходиться, а когда погасили уличный фонарь (маленькую яркую лампу), проворно скользнув в дверь, остановившись перед стойкой.

Замер без движения, потупив взор и не произнеся ни слова.

– Что за дьявольщина?

Хозяин таверны испуганно уставился на мальчика; таращил глаза и силился их сфокусировать. Толстяк был сильно пьян.

– Ты откуда взялся, бесёнок? Или это пивные пары вздумали шутить со мною шутки? Вот я т-т-тебя…

Хозяин схватил палку, замахнулся, намереваясь достать ею Пинуччо, но столько с грохотом завалился в проход.

– Нарезался, жирный боров. – Хозяйка таверны заперла дверь на засов, вышла к очагу.

Худая, жилистая, проворная, деловитая она, фактически, управляла хозяйством. И мужем.

Протянула руки к огню.

– Х-х-хелма, – выдохнул "боров", приподнялся на руках, сел на пол. – Ты видишь это? Или черти явились только за мной? Пресвятые апостолы, простите мою душу грешную!

Пьяные слёзы потекли по щекам хозяина. Он размазывал их ладонью.

– Чей ты, мальчик? – спросила фрау Хелма. На мужа она не обратила внимания, очевидно привыкнув к его пьянству. – Пойди ближе… сюда, к огню. Я хочу разглядеть тебя.

Она поманила пальцем, а когда Пинуччо подошел, взяла его за подбородок. Подняла голову, откинула капюшон. Смотрела долго, внимательно. Потом взяла руку, посмотрела на пальцы. Увидев под ногтями грязь, брезгливо поморщилась.

– Ты точно не местный, – произнесла задумчиво. – Судя по стоптанным сапогам, ты пришел издалёка… Верно? – Пинуччо кивнул. – Ты одинок, но… – она ещё раз бегло обежала мальчишку взглядом, – но если ты рассчитываешь получить приют бесплатно, тебе не повезло. Убирайся.

Мальчик не пошевелился, только выражение глаз изменилось: в них появилась просьба.

– Хвала небесам! – "Боров" перекатился со спины на живот, придерживаясь за стену, взобрался на стул. – Он не дьявол… это можно считать удачей! Хе-хе! Не выгоняй мальца, Хелма. Пусть погреется… пока я приду в себя. Через пару минут я встану и вышвырну его сам. – Тавернщик захихикал. – Ну и напугал же ты меня, паскудник! Я едва не напрудил в штаны!

Пинуччо перекрестил лоб (этот жест показался уместным) и сказал, что хочет остаться здесь жить.

– Что-то? – переспросила фрау Хелма.

– Я хочу остаться у вас, – повторил Пинуччо.

– Жить? – удивилась Хелма. – У нас? – Она посмотрела на мальчика с чуть большим интересом. – А что ты умеешь делать? Попрошайничать? Воровать?

– Он хилый сопляк! – неожиданно-твёрдым голосом заявил "боров". – Нам такой не нужен. Сейчас я его вышвырну.

Хозяин попытался встать, однако колени не подчинились, и он опять плюхнулся на табуретку.

– Хм… – какая-то мысль пришла ему в голову. – Пускай переночует, Хелма. А утром я отведу его к аптекарю и продам за… за сколько получится. Аптекарь давно меня просил об одолжении, ему нужен доброволец, чтобы опробовать новые порошки.

Фрау Хелма улыбнулась, обнажив крепкие острые зубы, и муж продолжил, заискивающим тоном. Сказал, что смерть юнца "в случае чего" будет быстрой и безболезненной.

– Притом, учти, – хозяин обратился к Пинуччо, – похоронят тебя за счёт аптекаря. А это большая щедрость с его стороны.

Хозяин дотянулся до кочерги и, опираясь на неё, как на трость, переполз в кресло перед камином.

– Я могу размять вам ступни, герр! – подал голос Пинуччо.

– Что? – не понял тавернщик. – Зачем это?

– Это любимая процедура сирийских шахов, герр. Я умею разминать очень хорошо. Меня учил оте… у меня был хороший учитель.

Хозяин развеселился.

– Валяй!

– Гюнтер! Прекрати! – всплеснула руками фрау Хелма. – Что ты себе позволяешь? Прекрати немедленно!

– А что такого, Хелма? Он сам предлагает. Я хочу попробовать, только и всего! Как тебя зовут, мальчик?

– Пинуччо.

Герр Гюнтер зашелся смехом:

– Это имя для поросёнка! Ха-ха! Тебе нужно придумать что-то более человеческое, например Парзифаль! Хотя… какой из тебя Парзифаль… Давай уже, шевелись, бездельник, отрабатывай ночлег.

Мальчик подошел, стянул с Гюнтера сапоги. Потёр друг о друга ладони, чтобы согреть их, затем осторожно взялся за левую ногу мужчины. Надавил большими пальцами на подъём, провёл вдоль ступни. Герр Гюнтер хрюкнул от удовольствия.

…Не прошло и пяти минут, как мужчина захрапел.

– Оставь его, – велела фрау Хелма. – Можешь остаться на ночь. Утром я решу, что с тобой делать.

***

На заднем дворе, между хлевом и ригой, притулившись стеной к конюшне, стояла маленькая гута (сарайчик). Когда-то хозяева собирались оснастить ригу молотилкой, сделали для этого пристройку, но, очевидно, так и не собрались. Теперь гута стояла заваленная мусором: плетёными корзинами, дырявыми бурдюками и сломанными черенками от лопат – руки фрау Хелмы не доходили до этого заброшенного уголка хозяйства.

– Жить будешь здесь, – сказал герр Гюнтер. – Здесь тебе будет уютно.

Он обвёл мутным взглядом помещение и громко икнул. Воздух наполнился "ароматами" вчерашнего перепоя и чем-то кислым, уже сегодняшним.

– Сдвинь этот хлам, – он толкнул сапогом ящик, – куда-нибудь… Но ничего не выкидывай! Сена можешь взять сколько угодно… если захочешь.

Хозяин вздохнул и пожаловался, что голова трещит, как молочница в базарный день.

– Прямо молот колотит в затылок: "бум-бум-бум!" Ты это… похмелье лечить не умеешь?

Пинуччо отрицательно покачал головой. Герр Гюнтер развернулся и пошел в таверну, пошатываясь и хватая ртом воздух. Под ноги ему попался слепой цыплёнок – он беспорядочно метался по двору, ударяясь о предметы и падая каждое мгновение.

– Пшел прочь! – Герр Гюнтер пнул цыплёнка так сильно, что тот отлетел к дверям гуты.

Пинуччо поднял беднягу, погладил. Худой, измождённый – хозяйка перестала кормить его за ненадобностью. Удивительно, за что цеплялась в нём жизнь?

Из жалости мальчик хотел свернуть цыплёнку шею, но передумал. Когда Пинуччо устроил своё жилище, он привязал птицу за лапку в дальнем углу сарая. Так чтобы цыплёнок мог гулять, не спотыкаясь ежеминутно, но его не было видно от двери (Пинуччо опасался гнева хозяйки).

"Надо бы дать ему имя", – подумал.

За пищу и приют Пинуччо убирал двор, чистил коня и таскал воду. Если с посетителем таверны случалась неприятность, и его выворачивало, прежде чем Гюнтер выставлял пьянчугу за дверь, убирать вызывали мальчика. А ещё он каждый вечер разминал хозяину ступни.

– Давай, малыш, – мужчина усаживался в кресло и вытягивал ноги. – Постарайся на совесть, и я заплачу тебе золотом.

Про золото это он, конечно, врал. Если герр Гюнтер оставался доволен, он платил половину батцена. Когда это случилось в первый раз, мальчишка сжал в кулаке медяк и отвернулся. Слёзы выступили у него на глазах.

"Золотой! – думал он, и душу захлестнуло отчаянье. – Мне нужен золотой! Так я никогда его не заработаю… мне потребуется год и даже больше!"

Но потом он вспомнил слова отца: "Не торопись, сынок, и всё будет". Через два месяца Пинуччо скопил всего семнадцать батценов – даже такую смехотворную плату хозяин таверны порою отказывался платить.

Однако Проведение имело свои виды на мальчишку и оно бросило ему ниточку, тонкий кончик, за который Пинуччо должен был зацепиться: на ярмарку в Линце приехала баронесса де Барси.

Баронесса заболела странной, неподвластной докторам болезнью – ею овладела ностальгия (миледи была родом из Линца).

Когда барон узнал о прихоти жены, он только холодно пожал плечами: "В Линц? В это время года? В эту забытую Богом глушь? Чего ради, дорогая?" – спросил он.

Миледи ответила, что ей хочется посетить ярмарку: "Там было весело… в прежние годы". Баронесса отвела взор и почувствовала, как щёки её покрываются румянцем. Она ещё не научилась врать мужу.

"Что ж, поезжай, – позволил барон. Ему нравилось быть милостивым супругом. – Но, уверяю, ты не испытаешь удовольствия, и вернёшься разочарованной".

Для этой «встречи» потребовалась подготовка.

Пинуччо выяснил, какой дорогой проедет карета и занял удобную позицию (за перевёрнутой тачкой, у брошенного кем-то корыта). Ждать пришлось недолго, всего три или четыре часа. Пинуччо продрог до костей, но внимания не ослаблял, и, лишь только карета баронессы выскочила из-за поворота, он бросился прямо под колёса…

Истошно закричала торговка, загремел упавший на мостовую таз.

Кучер вытаращил глаза и вскочил на козлах. Он едва успел хлестануть пристяжную и натянул поводья и, выворачивая лошадей вбок (гнусно матерясь при этом), остановил повозку. На губах пристяжной выступила кровь. Лошади хрипели.

В окне кареты показалась белая перчатка, занавески чуть-чуть раздвинулись.

– Что случилось, Зигмунд? Почему мы остановились?

Кучер горячо заговорил, извиняясь за свою брань и требуя наказать мальчишку. Пинуччо его перебил, подбежал к оконцу:

– Миледи, простите меня, пожалуйста! – молитвенно сложил руки. – Моя мать сильно больна! Ей нужно лечение, нужен доктор. Иначе она умрёт!

Щель между занавесками стала чуть шире. Баронесса де Барси сама недавно понесла потерю.

– Я заработал сто батценов, – продолжал Пинуччо.

Он вынул из кармана мешочек с семнадцатью монетами, протянул его баронессе. Он рассчитывал, что де Барси не станет пересчитывать медяки.

– Но доктор требует золотой! Он не хочет возиться с мелочью. Не могли бы вы… разменять?

– Что за нелепая просьба? – раздраженно ответила баронесса.

Она откинула занавеску и в упор посмотрела на наглеца. Мальчишка стоял, протягивая мешочек, и склонив голову в почтительном поклоне. Баронесса брезгливо отмахнулась.

– Это чушь! Неужели в городе нет ростовщика, чтобы разменять? – Занавесь опустилась. Белая перчатка мелькнула и исчезла, как призрак. – Поезжай, Зигмунд! Я замёрзла. Не смей тратить моё время.

Когда карета тронулась, Пинуччо побежал рядом.

Ниточка Проведения утекала из руки. Вот-вот она должна была порваться.

Вдруг из оконца вылетела, сверкнув на солнце (ослепительно сверкнув!), золотая монета. Пинуччо упал на колени, подхватил её с мостовой и прижал к груди.

…И едва ли кто-то в целом свете прижимал к своему сердцу святыню более трепетно. С большей верой.

Теперь у Пинуччо был золотой и семнадцать батценов.

Целое состояние.

***

Обычно, покончив со своей ежедневной работой, Пинуччо бежал на кухню. Здесь он помогал фрау Хелме. Первое время хозяйка гнала его, опасаясь, что мальчик станет жульничать, красть еду, или "жрать на кухне", или каким-нибудь иным способом "портить стряпню" – так она говорила. Однако, со временем, Хелма привыкла видеть его тонкую шею, прозрачные уши и вихрастый затылок. Привыкла использовать его проворные руки.

Пинуччо мыл овощи, чистил картошку, рубил капусту и выносил помои. Иногда – как высшее доверие со стороны хозяйки, – ему позволялось нарезать мясо… Как будто он мог съесть это мясо сырым?

Мальчишка всё делал быстро и аккуратно, и нарезанный им риппенстак мог гордиться своей тонкостью. Во всяком случае, не уступал хозяйскому.

Через несколько месяцев фрау Хелма стала брать Пинуччо на рынок: она выбирала гусей, делала покупки, а он нёс тяжелую корзину с овощами. Порою, сторговав несколько батценов с дюжины лука, Хелма подмигивала и шептала (восторгаясь собственной изворотливости и мастерству): "Учись! Я обвела торговку вокруг пальца! Глупая дура! Этот лук стоит значительно дороже".

Как-то случилось, что фрау Хелма занемогла, и на рынок Пинуччо пошел один. Нужно было купить зелень и специи – дело копеечное. Скорее всего, фрау Хелма использовала болезнь, как предлог, чтобы не выходить в плохую погоду из дома: "С такими пустяками он справится сам".

Купив всё что нужно, Пинуччо прошел в конец рыночной площади.

Дождь лил, как из ведра, налетал ветер. У привязи, понуро склонив голову, стояла лошадь продавца мёда. "Какая она худая!" – невольно подумал мальчишка. Лошадь дремала, закрыв глаза. Капли стекали по длинным ресницам, падали на копыта.

Мгновение поколебавшись, Пинуччо вошел в дверь с табличкой "Деньги в рост". Сердце его бешено колотилось.

Комната оказалась длинной и узкой, как будто ненужный коридор или случайно образовавшийся проход (ошибку каменщика) приспособили под помещение. Впрочем, хозяин заведения постарался украсить свою "нору". По стенам висело оружие, побитые молью оленьи головы, шкуры, картины с дырками и даже огромная медвежья шуба – она занимала всё пространство от пола до потолка. "Какого роста должен быть человек, – подумал Пинуччо, – чтобы ему эта шуба пришлась впору".

Он громко поздоровался: – Шолом!

Вместо ответа в задней комнате (если кладовую можно так назвать) что-то звонко упало и покатилось. В конце комнаты-коридора показалось пыльное лицо:

– Шолом-алейхем!

Ростовщик – а это был он, – поправил кургузый пиджачок, и извинился за небольшую заминку: "Пересыпал муку". С интересом посмотрел на Пинуччо, сказал, что не ожидал услышать такое приветствие.

– Откуда ты, мальчик?

Пинуччо проигнорировал вопрос. Спросил сам:

– Скажите, вы лучший ростовщик в Линце?

– Я? – переспросил кургузый, несколько поменявшись в лице. – В Линце? При чём тут Линц? Тоже мне мера сущего! Плюнуть и растереть мне на Линц! До самого Дуная нет проворнее и честнее ростовщика, чем я. А чито?

– Отец мне говорил, что хороший ростовщик может добыть всё что угодно.

– Ваш папа умный человек. Дожить ему до ста двадцати лет и не болеть!

– Отец умер…

Ростовщик всплеснул руками: – Печальная новость!

– Это не новость, – сказал Пинуччо, давая понять, что эта тема ему неприятна. – Мне нужны краски. Сможете добыть?

– Нужны краски? – переспросил ростовщик. – Так пойдите и купите. При чём здесь я? Я торгую деньгами.

– Масляные и скипидарные не годятся. Мне нужны хорошие краски, герр ростовщик.

– Хм… – протянул кургузый и указательным пальцем почесал шею. Окинул Пинуччо пронырливым взглядом.

Прибыли здесь не светило – это ясно, как божий день! – однако… однако ростовщик согласился. Его заинтриговала напористость мальчишки. Уверенность в желании и необычность заказа.

Вспоминая впоследствии эту первую встречу, ростовщик благодарил сына царя Давида и жены его Вирсавии мудрого Соломона: «Это ты подсказал мне, царь царей! Ты нашептал: не отврати! И я выполнил твоё желание!»

Так или иначе, кургузый закатил глаза к потолку, почмокал губами и произнёс уверенным тоном:

– Две золотых монеты, и полная гамма первосортных красок будет в ваших руках. – Он поднял указательный палец, подчёркивая значимость сказанного. – Красок спиртовых!

Мальчик протянул мешочек с мелочью:

– Здесь семнадцать батценов, герр ростовщик. Мне нужна только чёрная краска.

– Как вам будет угодно! – Кургузый с ловкостью кошки подцепил мешочек и спрятал его в карман. – Заходите через три недели. Всё будет доставлено.

Когда мальчишка пришел забирать свой заказ, ростовщик не удержался:

– Скажи мне, елед (мальчик, ивр.) что ты будешь рисовать?

Пинуччо удивился, и мужчина поспешил пояснить свой вопрос: – Что можно нарисовать одной чёрной краской? Море? Траву? Солнце?

– Цыплёнка, герр ростовщик, – ответил Пинуччо.

– Ах, цыплёнка! – улыбнулся кургузый и радостно хлопнул себя по лбу. – Ну конечно, как я сразу не догадался! Елед будет рисовать цыплят!

Пинуччо повернулся и пошел к выходу.

– И прекрати называть меня "герр ростовщик", – выкрикнул кургузый, когда мальчишка был уже в дверях. – Меня зовут Менахем!

Вернувшись в свой сарай, Пинуччо запер дверь изнутри (быть может, сделал это впервые), дал глазам время, чтобы привыкли к сумраку. Потом сыпнул слепой Луковке (так он назвал цыплёнка) зерна и только после этого вытащил из-под фартука тюбик с краской. Сердце мальчишки тревожно заколотилось.

Отвернул крышку и понюхал. Ростовщик не обманул: краска пахла лугом, свежим хлебом и чем-то ещё… чем-то острым и волнительным.

"Вот, – подумал Пинуччо, – теперь у меня есть всё… ну почти всё. Можно будет практиковаться".

Отец всегда говорил, что магия не терпит шума, не переносит к себе излишнего внимания. "Многие великие маги погибли из-за простого людского любопытства, – говорил он. – Стоит длинному языку сболтнуть лишнего – и всё. Магия рушится".

Пинуччо разгрёб на полу местечко, подмёл его.

"Сила волшебника прирастает, если он втайне совершенствует своё искусство, – продолжал отец. – Но стоит какому-нибудь ротозею сунуть нос и фьюить! Волшебство испаряется, как эфир в жаркую погоду!"

После метлы, Пинуччо прошел по полу руками – убрал соринки. Прохладная глина казалась чуть влажной.

"Пока придворный маг творит волшебство тихо – кувшин его силы наполняется. – Так считал отец. – После того, как алчный правитель потребует публичной демонстрации – магия гибнет. А вместе с ней и волшебник!"

На полу Пинуччо стал рисовать знаки. Работал медленно, сосредоточенно, сверяясь с персидской книгой заклинаний. Потом поставил в нужном месте свечу и стал ждать.

Суть магии Хамуш заключалась в общении с Великой пустотой. Знаки и свечи открывали портал, произнесённые заклинания вызывали движение… "Воздуха?" – спросил однажды Пинуччо. Отец улыбнулся: "Я не знаю. Если на той стороне Великая Пустота, то разве может оттуда двигаться воздух?"

"Тогда что там?" – спрашивал Пинуччо.

"Пустота, – отвечал отец. – Этот мир создан из Пустоты, а значит Пустота – Мать всех Вещей".

"Разве можно что-то создать из Пустоты?"

"Можно! – уверял отец. – Из Пустоты можно создать всё. Всё что угодно! Когда-нибудь ты это поймешь".

В этот раз мальчик побоялся прочесть заклинание до самого конца. Лишь только пламя свечи задрожало, и воздух гуты сделался густым, напоминая вечерний туман, Пинуччо погасил свечу и забросал знаки мусором – песком и соломой.

Ему стало страшно. По-настоящему страшно. Он впервые творил магию без отца.

И всё же первый шаг был сделан.

***

За последующие три недели, фрау Хелма "недомогала" довольно часто, и Пинуччо ходил на рынок регулярно, оставляя хозяйке только самые ответственные (и дорогие) покупки.

На дно заплечного короба он укладывал капусту, затем лук и овощи, сверху нежные травы. В корзину укладывал яйца и зелень. Хозяйка всякий раз проверяла, правильно ли он разместил покупки? Ничего ли не перепутал?

На рядах торговцев было немноголюдно – день подходил к концу. Пинуччо уже купил лук и капусту, потом вернулся в ряд птичников.

– Фрау Брунгильда! – окликнул необъятных размеров торговку с некрасивым мясистым лицом. – Я хочу купить вот этого цыплёнка. Белого.

– Похвальный выбор, мой мальчик, – одобрила Брунгильда. Складки на её подбородке заколыхались. – Фрау Хелма будет довольна. Заплати шестьдесят батценов и белый красавчик твой.

– Цыплёнок не может стоить больше сорока, – возразил Пинуччо.

Мальчишка стоял, потупив глаза, как будто ему было стыдно за враньё торговки.

– И потом, на прошлой неделе, вы продали фрау Хелме больную утку… Моя хозяйка торопилась и не проверила… А я ей не сказал ей, но полагаю…

– Что-о-о? – прошипела Брунгильда. – Что ты болтаешь, паршивец?

– Я всего лишь сказал, что моя хозяйка не заметила, что утка больна. А я не предупредил её. – Пинуччо напустил на себя вид простака, и говорил, как будто не понимая, о чём идёт речь. – Но думаю, ей стоит знать. Моя хозяйка будет очень рассержена.

Торговка презрительно фыркнула и метнула уничижительный взгляд.

– И ещё, – продолжал Пинуччо. – Фрау Ирма продаёт гусей дешевле, чем вы… и делает хорошие скидки. Понимаете о чём я? – Пинуччо заглянул в бледные, цвета зимнего озера глаза Брунгильды. – Вы же не хотите, чтоб мы перестали у вас покупать? Сделайте скидку на цыплёночка! – И прибавил ласково-протяжно: – Пожа-алуйста!

Брунгильда злобно искривила губы, она готова была задушить мерзавца, однако это совершенно невозможно было сделать на рынке, когда вокруг столько народу.

– Послушай меня, крысёныш! – она наклонилась к мальчишке, подтянула его за ворот к самому своему рту, так, что пуговицы затрещали. – Возьми цыплёнка даром. – Она чеканила каждое слово. – А фрау Хелме передай, что я кормила гусей чистой пшеницей и поэтому они подорожали. Понятно? И не вздумай проболтаться!

Брунгильда погрозила сжатым кулаком, и размерами эта "наковальня" мало уступала голове мальчишки.

– Как скажете, – смиренно ответил Пинуччо. – Мы прекрасно поняли друг друга. Только и вы не говорите, что я купил цыплёнка. По рукам?

Торговка медленно кивнула.

Пинуччо отошел на шаг, поправил куртку.

– Какие хорошие у вас утки! – произнёс громко, так чтобы все вокруг услышали. – И гуси лучшие на рынке. Сколько у вас покупаем, фрау Брунгильда, и ни разу не было обмана!

Торговка растянула губы в самодовольной улыбке.

***

Накануне Рождества фрау Хелма устроила генеральную уборку. Чистили двор и хлев и, конечно, таверну. Гюнтер бурчал, что лучше бы сварить побольше пива, что это принесёт деньги, за рождественские праздники. Фрау Хелма отмахнулась:

– Всех денег не заработать, Гюнтер. Довольствуйся малым.

– Малым! – хозяин поскрёб грудь. – Я хочу купить коня… и черепицу давно пора сменить. – Он стоял раздумывая. – И уехать из этого дурацкого городишки!

– Чего это он дурацкий? – взвилась женщина. Подпёрла бока руками и двинулась на мужа. (Фрау Хелма родилась в Линце.) – Чем он тебе не угодил?

– Тем! – ответил Гюнтер.

Он опасливо ретировался за стойку и сказал, что пора жарить колбаски: – Вечером будет много народу. Я уверен. И не жалейте острого соуса, от него тянет на пиво!

Пинуччо купил в булочной два шоколадных кекса и отправился на площадь, в конторку ростовщика. Застал последнего за работой: сидя на низенькой лавочке, Менахем ковырял шилом кожаный дублет. На дублете зияла дыра – кто-то из должников порвал одежду и поколотил её владельца.

– С рождеством, Менахем! – сказал мальчик. – Или вы предпочитаете, чтобы я говорил "герр Менахем"?

Ростовщик испуганно замахал руками:

– Какое там, "герр". Ещё скажи "ребе".

Пинуччо протянул кексы, Менахем неохотно взял:

– Рождество! – буркнул обиженно. – Евреи не празднуют рождество, если ты не знал. Вам Рождество, а мне одни убытки!

– Убытки? – удивился мальчик.

– Конечно! Собирался заработать на корову, а заработал на овцу. Если из коровы вычесть овцу получается кабан. Целый кабан убытков! – Менахем улыбнулся. – Шучу. Дела идут неплохо… более-менее… бывало и хуже. Вот только дублет порвался.

Ростовщик поставил на огонь чайник. Спросил, что привело мальчишку в эту пору:

– У вас ведь праздник, елед?

Пинуччо коротко ответил, что ему нужен золотой.

Брови ростовщика взлетели на лоб. Ни слова не говоря, он вышел из конторы, но уже через мгновение вернулся.

– Я вышел посмотреть, что написано на моей двери, – Менахем пожал плечами. – Думал, кто-то пошутил и ночью сменил табличку. Теперь там написано: "Сумасшедший ростовщик", или "Раздаём деньги задаром", или "Старый идиот"…

– Вы не поняли герр Менахем, – перебил Пинуччо. – У меня для вас вполне коммерческое предложение. Вы же даёте деньги в рост? – Еврей осторожно кивнул. – Вы дадите мне золотой, а я выпишу вам вексель. Сколько вы обычно берёте процентов?

– Десять, мой сладкий елед. Но каково обеспечение векселя?

Мальчик вынул из кармана золотую монету, показал её ростовщику.

– Ого! – глаза Менахема округлились. – Да ты при деньгах! Не скажу, что я сильно успокоился, но… А кто твой отец? – спросил неожиданно. – Ты говорил, что он умер?

– Венгерский князь Андрош, – ответил Пинуччо. – И вы правы, он умер. В хлеву, когда мы шли в Линц.