Текст книги "Фамильяр"

Фамильяр
Алексей Боровиков

Шеф-редактор Юлия Ивановна Романова

Редактор-корректор Егор Иванович Поверинов

Генеральный партнер Ольга Владимировна Швецова

Компьютерная верстка Евгения Олеговна Боровикова

© Алексей Боровиков, 2024

ISBN 978-5-0062-4722-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Десятки перечитанных легенд, бесчисленные попытки срифмовать нерифмуемое, многочасовые споры с филологами привели меня к логическому завершению работы над этой удивительной книгой. «Фамильяр?» – «Почему такое необычное название?» – спросите вы. Обычно фамильяром называют предмет, предающий его обладателю какую-либо дополнительную магическую силу или свойство, например, долголетие. Изготовленный мной фамильяр даст возможность каждому из читателей погрузиться в удивительный мир, возникший в пучинах изначального океана. Вас ждет удивительное путешествие сквозь века, где на просторах исторических весей затерялись следы предвечной Тиамат, прекрасной Мелюзины, могущественного Ярого Тура и самой обычной девушки, мечтающей купить новые джинсы, выбрать которые ей поможет бывший последний дракон, ставший современным городским клерком.

Я хочу искренне поблагодарить замечательного филолога Юлию Ивановну Романову и ее брата – Поверинова Егора Ивановича за титанический труд во время вычитки этого текста, а за выход книги отдельно благодарю Депутата Тюменской областной Думы Ольгу Владимировну Швецову.

Тиамат

 
Ты рождена волною океана,
В твоих глазах пылающий закат.
Черна зола потухшего вулкана.
Ты жизнь и смерть даруешь, Тиамат.
 
 
Бушует шторм, и пес возник из бездны,
И точно кровь, бурлит густой закат.
И будет так: с тобою мы исчезнем,
Укроет ночь крылами Тиамат.
 
 
Тоскливый вой пред ставшей сутью вечной,
В твоих когтях таится жуткий плен.
Гудят ветра, и пахнет дымом млечным,
Я, как Абзу, с тобою насовсем.
 
 
Мы возродим все детища вулканов,
Свирепый пес Симургом полетит.
Ты Тиамат, я шторм из океана,
Драконья кровь навеки исцелит.
 
 
Но знай и ты, о Тиамат, однажды
Вскипит вулкан, тебе рождая цепь.
Удар когтей я не познаю дважды,
Ты даришь жизнь, похожую на смерть.
 

«Здесь грозди звезд висят так низко…»

 
Здесь грозди звезд висят так низко,
Что можно их собрать в корзинку.
И древним взглядом василиска
Укажет ночь сквозь мрак тропинку.
 

И дождь ползет змеи шипеньем,

Густые мхи сплетают сети,

И лишь алтарь – мое спасенье,

Костров где пламень дивный светит.

Колдуньи ветер треплет косы,

Трещат сучки в большом кострище.

И там, где звезд танцует россыпь,

Моих следов ты не отыщешь.

Песнь Гамаюн

 
С тех пор прошло немало лун,
Десятки дней сошли водою.
Взмывала птица Гамаюн,
Садилась с сизою грозою.
 
 
Узнать о том, как начат род,
Цари с князьями и волхвами
Съезжались ночи напролет
И песне Гамаюн внимали.
 
 
И в океан ушла земля,
Родились зори, солнце, звезды.
Бродил Сварог, восход даря,
И зажигал в нас вечер поздний.
 
 
Я в песне той слыхал рассказ,
Как утка твердь земли достала
Из вод морских. И в тот же час
Змеиной хваткою сковало
 
 
Ее предвечное кольцо —
Юша хранителем назначен.
Мне не забыть ее лицо,
В нас новый мир отныне начат.
 

Легенда о Симаргле

 
Расступились седые деревья,
Что скрывали ночную поляну.
Псы не спят, охраняя деревню,
Но к утру они страшно устанут.
 
 
Вдруг алтарь сотворился из снега,
Лед вскипел, и земля затрещала.
Полнолунье прорезало небо,
Одинокая рысь закричала.
 
 
Бледно-красным мерцало пространство,
Отражаясь от лунного круга.
Звери начали в страхе метаться,
Робкий заяц дрожит от испуга.
 
 
На поляне костер чуть дымится,
Рядом ведьма стоит с оберегом.
Знает: зло не должно приключиться,
Но возник древний призрак из снега —
 
 
Тень давно мирно спящего бога.
Заискрился алтарь в предвкушеньи.
Он не должен деревню их трогать,
Ведь они заслужили прощенье.
 
 
Но обряд, что с тех пор изменился,
Древний бог уже не принимает.
Дунул ветер, и тын завалился,
Только пес с дикой яростью лает.
 
 
Он сорвался с цепи, точно зная —
Враг деревни намного сильнее.
Но в отличие от пустолаек
Он умрет, став для многих спасеньем.
 
 
Но для чуда есть места немного:
В час, когда тот алтарь заискрился,
Пес за смелость крылатым стал богом,
Пред которым весь лес преклонился.
 
 
И с тех пор он отцом стал природы,
Пес Симаргл – хозяин растений
И кормилец для многих народов,
Позабывших, кто дал им спасенье.
 

«Земля ото сна с первой зорькой проснется…»

 
Земля ото сна с первой зорькой проснется
На радость крылатого пса.
И солнца восход, как вино, разольется,
Прохладой вздохнут небеса.
 
 
И вновь стаи птиц запоют, как и прежде,
Над этой прекрасной землей.
И каждый родник воспылает надеждой
Навек стать живою водой.
 
 
И древняя кровь силой трав диких станет,
И соком прольется берез.
И землю хранить никогда не устанет
Великий крылатый тот пес.
 

Огнецвет

 
Рушить не смей этот древний запрет,
Змейкою черною тропка пусть вьется.
Чащей рожден тот цветок огнецвет,
Сердце при виде которого бьется.
 
 
Все, что незримо, открыто теперь,
Даже родник, что с живою водою.
Вдруг заскрипела забытая дверь,
Чудится, будто запахло бедою.
 
 
Выпьем с тобою хмельного вина,
Морок соткут позабытые ветры.
Вздохи дождя, сеет злато луна,
Песни волков будут скоро допеты.
 
 
Пламенем вспыхнул цветок огнецвет,
Будем с тобою мы лишь до рассвета.
То ли мы есть, а быть может, нас нет —
Кажется, черт сам не знает об этом.
 

Ведьма-хозяйка

 
Ночь так густа, и небо в огне,
Звезды укажут дороги.
Всадник возник на черном коне,
Дремлют могучие боги.
 
 
Сталью сияет сотканный плащ,
Меч заострен до предела.
В путах ветвей лишь слышится плач,
Ведьмино пламя взлетело.
 
 
Конь захрипел и встал на дыбы,
С места в галоп устремляясь.
Капли живой и мертвой воды
Падали, листьев касаясь.
 
 
Топот копыт, и в ярости конь.
Всадник его погоняет.
Плотной стеною ведьмин огонь
Спрятать людей помогает.
 
 
И расступилась ночью земля,
Черного стража пленяя.
Отблеск меча уж сжигает заря,
Ведьма парит молодая.
 

«Уже настало время для чудес…»

 
Уже настало время для чудес,
Царит зима, и вьюга волком воет.
Солнцеворот, не спит дремучий лес,
И в свете звезд опять там кто-то бродит.
 
 
Танцует снег, искрясь, возник алтарь,
Чего-то ждут уснувшие чертоги.
И кажется, что лев – звериный царь —
Не прочь бы унести подальше ноги.
 
 
И дремлет в ожидании земля,
Как будто ведьмы танец – так и надо,
Как будто только ей благодаря
Поддержан будет вековой порядок.
 
 
И красным светом плещется луна,
И льется ночь прохладой невесомой.
И в зимнем небе ведьма не одна —
Дракона тень возникла снежным комом…
 
 
Есть нотки чуда в толще многих лет
И в наши дни, чтоб сказку сделать былью.
Застать бы лишь декабрьский рассвет,
В который нас уносят Хорта крылья.
 

Дурман-трава

 
Ночь искрится вином густо-красного цвета,
Расползается хмель ядовитой змеей.
Всколыхнулись кусты от неспавшего ветра,
И лениво дракон вновь летит над землей.
 
 
Заклубился туман над проклятым болотом,
И коварная топь гулко чавкает пусть.
Ведьмы древняя страсть, как волненье от взлета,
У ночного костра пробуждает в ней грусть.
 
 
Вскинув голову, вдруг там увидела что-то,
Где средь сонных берез воцарил жуткий мрак.
Быть хозяйкой земель – юной ведьмы забота,
Но не спит в эту ночь докучающий враг.
 
 
И с усмешкой она завела странный танец,
Тот, в котором земля ведьме силу дает.
Затаился хитрец тот – дракон-чужестранец,
Наблюдает за тем, как возник хоровод.
 
 
Расступилась вдруг ночь, и нечистая сила
Потекла, как река, из забытых камней.
И возня началась в прежде мирных могилах,
Наводя страх и смерть на несчастных людей.
 
 
Озарилась земля струйкой лунного света,
Заплясали огни, нечисть стала визжать.
Ведьмы танец затих с наступленьем рассвета,
От прохладной росы она будет дрожать.
 
 
А за сонной рекой, в позабытых чертогах,
Где густою стеной встал белесый туман,
Как проклятье давно ослабевшего бога,
Прорастает трава под названьем дурман.
 

«Чудеса ночь рождает незримо…»

 
Чудеса ночь рождает незримо:
Древний бог на могучем коне.
Оттого, что вдруг стала любимой,
Сердце ведьмы пылает в огне.
 
 
Звездный свет, кем-то всюду разлитый,
Ветер косы ее разметал.
И сквозь чащу минувших событий
К ней дракон, не таясь, прилетал.
 
 
Слезы призраком лунного злата
Чуть скользнули по юной щеке.
Пусть летит хоть куда змий крылатый,
Пусть останется там вдалеке.
 
 
Этот взгляд ранит душу острее,
Чем серебряный древний кинжал.
Загадать бы какой-нибудь фее,
Чтобы он поскорей прилетал.
 
 
Пребывая в полнейшем смятеньи,
Глушит ведьма безудержный стон.
Только чтоб мимолетным виденьем
Этой ночью явился дракон.
 

«Златый змей чутко дремлет в ночи…»

 
Златый змей чутко дремлет в ночи,
Туго-натуго стянуты кольца,
А вдали птица филин кричит,
С древних скал речка змейкою вьется.
 
 
Чертов гребень возник над водой,
Равнодушно Морана взирает.
Разгулялся вдруг ветер лесной,
Ночь степенной свечой догорает.
 
 
Не испить всей печали вино.
Незаметными кажутся слезы.
Слово ведьмы – что все решено.
С безразличием таяли звезды.
 
 
Засыпают на время огни.
Может быть, что грядущее – худо.
Но дитя безрассудной любви
Будет верить в забытое чудо.
 

Плащ из драконовой кожи

 
Капли воды не похожи,
Дождь до утра донимает.
Плащ из драконовой кожи —
Пусть он тебя защищает.
 
 
Всякое может случиться:
В вихре сойдутся стихии.
Сталь в лунных бликах искрится,
Вздыбились кони лихие.
 
 
Кровь изукрасила ножны,
Сыплются с елей иголки.
Плащ из драконовой кожи
Вьется расплавленным шелком.
 
 
Зарево встало стеною,
Смерть притаилась под боком.
Тайной запретной тропою
Змей к ней крадется с востока.
 
 
Судьбы их так непохожи,
Стала на миг ночь темнее.
Плащ из драконовой кожи
Кажется жизни длиннее.
 

«Сквозь густые туманы, сквозь кольца морей…»

 
Сквозь густые туманы, сквозь кольца морей
Виден гребень дракона великий.
И луна, что взошла, словно огненный змей,
Раскидала волшебные блики.
 
 
Золотистым вином расплескалась вода,
Чуть утихли в ночи самогуды.
Только юная ведьма коварства полна,
И сверкают глаза-изумруды.
 
 
Ей подвластна стихия задумчивых гор
И ветров озорные потоки.
Хищный змей устремляет свой царственный взор
Вдаль, где звезд виден купол далекий.
 
 
И подернулось рябью в горах озерцо,
Преклонились пахучие дудки.
Змей подарит колдунье морское кольцо
И вплетет ей в косу незабудки.
 

«Вновь полнолуние, как оберег…»

 
Вновь полнолуние, как оберег,
Сон колдовством наполняет.
Твой поцелуй, будто тающий снег,
Что в час ночной пролетает.
 
 
Снова сияет, искрится река,
Льдинки как будто смеются.
Грозная тень воспарит в облаках,
Он обещал к ней вернуться.
 
 
Кружится снег, хоть и ветер затих,
Воск образ змия рисует.
Звездное небо одно на двоих…
Девушка в хате колдует.
 
 
Валенок надо ей бросить затем,
Сбылось простое гаданье:
Тех глаз зеленых немыслимый плен,
Он к ней идет на свиданье.
 

«Ворожи на судьбу, ворожи…»

 
Ворожи на судьбу, ворожи,
Наколдуй до краев чашу с ядом.
Зачаруй своим пламенным взглядом,
Как вино, разум мой закружи.
 
 
Околдуй ты меня, околдуй,
Дай испить приворотное зелье,
Чтобы глаз твоих яркая зелень
Обжигала, как твой поцелуй.
 
 
Предадим мы забвению ночь,
Что кружила нас в вихре любовном.
В этом мире безумном, условном
Древний бог нам лишь сможет помочь
 
 
Лет минувших разрушить заклятье,
Пробудить задремавшую страсть,
Древних чар подчинить себе власть,
Став в легендах сильнее проклятья.
 

Жалтис

 
Пошли девицы в озеро купаться,
Плескались долго, брызгаясь водой.
Взошел над лесом месяц молодой,
И вот пора домой уж возвращаться.
 
 
Одежду стала Эгле собирать,
В ее рубашке Жалтис затаился.
Прохладный ветер с девушкой дразнился,
А может, палкой Жалтиса прогнать?
 
 
«Уйду я сам, – сказал тогда ей уж, —
Чтоб только ты была моей женою.
Пообещай пойти в мой дом со мною,
Ведь я надежный и богатый муж».
 
 
«Да обещай, и точно он отстанет», —
Сказала Эгле старшая сестра,
И уж исчез. Молва пришла с утра,
Что трое сватов к Эгле прибывают.
 
 
В амбаре Эгле стали укрывать.
Отец и мать тот час пошли к колдунье,
«О Рагутена, подскажи, ведунья,
Как за ужа нам дочь не отдавать?»
 
 
«Отдайте сватам белую гусыню,
Ужей ведь очень просто обмануть».
И засычав, ужи пустились в путь,
Для Жалтиса везя его богиню.
 
 
Гегуже сватам с ветки говорит:
«Невеста ваша прячется в амбаре,
Вас обманули, вам гусыню дали», —
И сватов гнев пощады не сулит.
 
 
И можно долго в доме горевать,
Отец и мать опять пошли к колдунье,
«О Рагутена, подскажи, ведунья,
Как за ужа нам дочь не отдавать?»
 
 
«Отдайте сватам белую овечку,
Ужей ведь очень просто обмануть».
И засычав, ужи пустились в путь,
Однако вновь раскрыт обман беспечный.
 
 
И сватов гнев настолько был силен,
Что Эгле было некуда деваться.
Пришла пора ей замуж собираться,
Своей супругой Жалтис окрылен.
 
 
Водой озерной стали годы течь,
Детишек трое в шурье народилось.
Но сердце Эгле по родным томилось,
Покуда ночь касалась хрупких плеч.
 
 
«Хочу родных своих я повидать,
Ведь столько лет живу я под водою.
Здесь хорошо, я этого не скрою,
Позволь детей с собой в дорогу взять».
 
 
«Но чтоб напечь в дорогу пирогов,
Ты в решете носи отныне воду.
Лишь на три дня даю тебе свободу,
Я дольше расставаться не готов.
 
 
Там в честь тебя накроют пир на славу,
Придя назад, трикратно так скажи:
«Ты белой пеной проявись, коль жив,
А если нет, то стань пятном кровавым»».
 
 
И тестом залепила решето,
И пироги желанные готовы.
И сдался Жалтис, ведь давал ей слово,
Не остановит Эгле уж ничто.
 
 
Родные стали долго пировать
И не могли никак наговориться.
Столь поздний час, но никому не спится…
Мать не хотела Эгле отпускать.
 
 
Узнали братья тайные слова
И косы взяв, на берег поспешили,
Сомкнув кольцо, там змея порубили,
И в цвет зари окрасилась трава.
 
 
Прошло три дня. «Ах, мне пора домой», —
Сказала Эгле, с матерью прощаясь.
И слез прозрачных спрятать не пытаясь,
Пустилась в путь с растаявшей звездой.
 
 
Не знала Эгле, что пришла беда,
Покрылось озеро пятном кровавым.
«Знай, братьями устроена расправа», —
Раздался голос, сгинув навсегда.
 
 
И Эгле плач услышали вдруг боги,
На месте Эгле ель теперь растет,
Девичий стан в той ели узнает
Тот, кто идет забытою дорогой.
 
 
Сын старший дубом крепким обернулся,
Кудрявый ясень – младший брат его,
Сестра – осина – зябла от всего,
Лишь крови след по озеру тянулся.
 

Драконоборцы

 
Сталь остра, словно горные пики,
В предвкушенье сверкают клинки.
Раздаются свирепые крики
У могучей и древней реки.
 
 
Мчатся кони немыслимой рысью,
За рекою парит златый змей.
И едины те всадники мыслью:
«До дракона добраться скорей!»
 
 
Мост Калинов им стал переправой,
На скаку Вольга вскинул аркан.
Не бывать долгожданной расправе,
Лютый змий уж почуял капкан.
 
 
Грозный рев прокатился далече,
Столб огня вдруг упал на коней.
Один миг, что длиной в бесконечность —
Скрылись воины Тура в огне.
 
 
Но на то богатырская сила,
Чтобы мир от напасти сберечь.
Взмах меча, стали пеплом стремнины,
Голова змея рухнула с плеч.
 

Марья-кукушка

 
Говорила мать: «Не водись со змеем,
От него, поверь, ты добра не сыщешь!
Да и ночь темна, ветер песни свищет,
Колдовство творить водный змей посмеет».
 
 
А Машутке что – вновь на пруд купаться.
Холодна в пруду, точно лед, вода.
Не оставил день за собой следа,
Только платья нет – время возвращаться.
 
 
«Может быть, в кусты ветер платье бросил?»
И туман на пруд стал уж наползать.
Закипела гладь, всколыхнулась рябь,
Из вечерних вод платье змей выносит.
 
 
«Я отдам его, поклянусь водою, —
Ей сказал тогда повелитель-змей. —
Обещай ты мне до последних дней
Быть царицей змей и моей женою».
 
 
«Я согласна, но ведь нельзя пока мне».
Повелитель вод замок ей сулит
И раскатом волн бурных говорит:
«Обещанье пусть станет тверже камня!».
 
 
«Обещаю быть я твоей женою».
И в тот самый час платье змей отдал.
Ветер молодой косы растрепал.
Змей вернулся в пруд, помахав рукою.
 
 
И с тех пор прошло уж четыре года,
У Машутки той есть уже жених.
И назначен день, змей узнал о них.
Он украл жену, спрятав под водою.
 
 
Потужил жених – так тому и быть…
Змей поил росой, в косы шелк вплетал.
С ней он был всегда, пеной вод ласкал,
Но отца и мать ей не позабыть…
 
 
Прижили в любви они сына с дочкой,
Марья начала по родным скучать.
Змей помог детей в краткий путь собрать
И обнял ее родником полночным.
 
 
И уж дом родной – да рукой подать.
«Как житье твое в царстве водном змея?»
«От него уйти в отчий дом не смею,
Я вернусь, но вас буду вспоминать».
 
 
И пришел старик, день прожив на поле,
И увидел дочь да родных внучат.
И дрова в печи озорно трещат,
Старый самовар закипит уж вскоре…
 
 
Мать ложится спать, думу замышляя.
«Как же мужа ты будешь вызывать?»
«В мир подводный путь станет отпирать:
«Змей мой, выходи!» Лестница крутая».
 
 
Мать в ту ночь взяла саблю старикову.
Обманулся змей на чужую речь,
Голова его покатилась с плеч,
И распались вмиг змейские оковы…
 
 
Утро настает: «Ну и что такое?»
«Ты, молись теперь, больше нет напасти».
Марья поняла, что убито счастье,
Обернулся пруд неживой рекою.
 
 
И куда идти? Змей убит старушкой.
Виду не подав, забрала детей.
«Будь синицей, дочь, улетай скорей!
Я останусь здесь, став навек кукушкой».
 
 
Но не повернуть время вспять никак.
Уползает рак, что был сыном, в воду.
В глубине пруда он найдет свободу.
Посему так быть, и пусть будет так!
 

Миржан

 
Там в далеких степях дочь росла у вдовы,
И любила она на заре просыпаться.
И однажды, устав от палящей жары,
Отпросилась к реке на часок поплескаться.
 
 
А подруги ее в речке стали дразнить:
«Вот увидел бы хан, то отдал бы все царство!»
А Миржан им в ответ: «Так не нужно шутить,
Ведь в ауле у нас нет златого убранства».
 
 
Забурлила, вскипела речная вода,
И неведомый голос нахлынул волною.
«Все отдам, чтобы ты мне ответила «да»,
Чтобы стала навек ты моею женою».
 
 
Испугались подружки, помчались в аул.
А Миржан замерла, даже вздрогнуть не смеет.
А на платье ее семь колец хан свернул —
Она тотчас узнала подводного змея.
 
 
«Я тебе подарю свой хрустальный дворец,
Ну а ты слово дай… Я верну твое платье».
Согласилась она на подводный венец,
И ласкаясь к Миржан, волны камешки катят.
 
 
«Ты не бойся, – сказала красавице мать. —
Ведь почудился хан, нет подводного змея».
Стала в юрте вдова свою дочь укрывать,
Ни на шаг отойти мать от юрты не смеет.
 
 
Вот неделя прошла, с диким криком: «Ой, бай! —
Вдруг захлопнула дверь, испугавшись, старуха. —
Змеи с речки ползут, дочь, окно затворяй!»
Их шипенье сквозь дверь доносилось до слуха.
 
 
Змеи взмахом хвостов рассекают кошмы,
Чтоб Миржан увести в царство водного хана.
И исчезли они всплеском бурной волны,
Не найти их следа в толще вод и туманах.
 
 
Безутешно рыдает седая вдова,
Хищный ветер степной песни древние свищет.
Опускается ночь, засыпает трава,
И затих горький плач над разбитым жилищем.
 
 
За луною по небу катилась луна,
И уж пряди старухи окрасились белым,
И согнулась горбом у вдовы той спина,
По степи дочь ее к ней шагает несмело.
 
 
И не счесть никогда горьких пролитых слез
И колючих ветров, что мешали согреться.
И почти позабыт цвет знакомых волос,
Только ждет много лет материнское сердце.
 
 
«Ты ли это, скажи, дорогая Миржан?»
Восклицает вдова, в свое счастье не веря.
«Нет любимей меня, а мой муж – водный хан,
Отворяй же скорей позабытые двери!
 
 
Я пришла показать наших дивных детей,
И года под водой я по дому скучала.
Только скоро уйду, ждет меня Ахмет-Змей,
На закате прийти я ему обещала».
 
 
«Как же станешь его ты со дна вызывать?»
«О Ахмет, о мой свет, поднимись из пучины!»
Настояла вдова у нее ночевать,
Уложив дочку спать, мать топор наточила.
 
 
И на зов выплыл хан, лишь мерцал лунный свет.
«Очень ждал я тебя, чтоб ты в дом воротилась».
Резкий взмах топора, и затих хан навек,
Голова с плеч его в камыши покатилась.
 
 
Мужа час уж Миржан безнадежно зовет,
Оставалась река к тем мольбам безучастной.
Поняла, приглядевшись, что хан не придет,
Ведь речная вода, будто кровь, стала красной.
 
 
«И моя в том вина, что отец ваш погиб, —
Тихо молвит Миржан, двух детей обнимая. —
Станешь ласточкой, дочь, что над речкой летит,
Ну а мне куковать – я кукушка степная!
 
 
Обернешься, мой сын, ты лихим соловьем,
Чтоб, услышав тебя, птицы громче запели».
Обнялись на прощанье, и встав на крыло,
Сквозь внезапный туман навсегда разлетелись.
 

Русалкин гребень

 
Подкравшийся тихо, словно мышь,
Дождливый день окрасился серым.
Болотной тиной пахнет камыш,
Что сети сплел над старым карьером.
 
 
И скроет все размытый песок.
Она сидит на камне под ивой.
А купол звезд безмерно далек,
Русалки гребень блещет красиво.
 
 
Разлита песня майским дождем.
И вот однажды в вечер субботний
На камень сел, укрывшись плащом,
Известный всей округе охотник.
 
 
Чернее ночи тонкая прядь,
В глазах ее болотная тина.
Неравнодушна водная гладь,
Манит его смертельной трясиной.
 
 
«Вот гребень мой, – сказала она.
Ступай за мною в царство запрета».
Он шел за ней, мерцала луна,
И даже черт не знает об этом…
 
 
Его следы забудет песок.
Тропу назад луна не укажет…
А Млечный Путь безмерно далек,
Та ночь, как жизнь, дается однажды.
 

Мелюзина

 
Воздух дрогнул, умчалась стрела,
Возвратится он снова с добычей.
Раздались дивной песни слова,
Как хрусталь голос тот мелодичен.
 
 
Видит: дева стоит на лугу,
А глаза, будто черные ночи.
«За тобой на край света пойду,
И все будет, как ты лишь захочешь».
 
 
И вернулся охотник с женой,
Родились у них славные дети.
Был достаток в семье молодой,
В чистой горнице солнышко светит.
 
 
Но сказала жена как-то раз:
«Если хочешь ты жить беззаботно,
Навсегда ты запомни сейчас —
Не ходи ты ко мне по субботам.
 
 
В этот день я купаю детей,
Ну а ты вновь ступай на охоту,
Возвращайся с добычей скорей,
Не забудь лишь запрет про субботу».
 
 
И, как в сказке, продолжили жить,
И жены его не было краше.
Но запрет он не смог позабыть,
Его тайна так мучила страшно,
 
 
Что решил он тайком посмотреть
И остался в субботу ту дома.
И казалось, пришла к нему смерть,
Там за дверью дракона корона.
 
 
Взмах хвоста, а в глазах плещет ночь,
Он бежал, позабыв извиниться.
Улетела с детьми она прочь,
И никто не видал ту змеицу.