Текст книги "Движение"

Движение
Алексей Брайдербик

© Алексей Брайдербик, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О рыбаках

Мой мир всегда балансирует на границах двух стихий – земной и морской.

Мой мир – это рыбацкий поселок – не большой и не маленький.

Мой поселок – связующее звено между морем и сушей.

Мой мир уязвим, море всегда обрушивает на него волны, высокие во время шторма и почти незаметные в тихую погоду. Суша вокруг поселка не богата деревьями – только трава и редкие кусты, раскачивающиеся на ветру.

Мой мир – холодный и мрачный, но я и другие привыкли жить здесь. Холодные серые камни – часть нашего мира, черные волны черного моря – неотъемлемая составляющая нашей внутренней природы.

На рассвете, что вовсе не рассвет, мы видим мрачную даль моря. На закатах, которые не когда не были закатами, мы прощаемся с черной пустотой над морем. Мы повторяем этот ритуал каждый день.

Рыбаки на своих судах. Я их вижу и машу им рукой. Одни, заметив меня, отвечают тем же, другие просто кивают. Они о чем-то оживленно и громко переговариваются и смеются, кто-то заводит песню, шум волн заглушает ее, и всё же удается разобрать слова. Неожиданно песню подхватывает другой рыбак, а за ним еще и еще, и вот уже все дружно, пытаясь перекричать шум моря, поют во весь голос.

Рыбаки уважают море, оно в свою очередь уважает их, кто-то из рыбаков утверждает, что нет ничего лучше музыки моря. Они в этом видят поэзию мироздания, и вряд ли променяли бы ее на что-то другое.

Но вот рыболовные суда отчаливают от пристани, друг за другом плывут к затянутому серыми тучами горизонту. Море запоминает маршруты, по которым плавают корабли. Рыбаки ведут суда вперед, стоя в полный рост на носу, подставив лицо ветру. Они горды и бесстрашны и не замечают брызг, летящих им в лица. Гнев моря для них ничто.

Тени рыбаков и их кораблей становятся тьмой. Их очертания теряют четкость – всё мрак, всё серость – сейчас только утро, впрочем, нет солнца и нет рассветов – вверху лишь сплошные серые тучи, сквозь которые слегка просвечивает чуть более светлое пятно. Иногда кажется, что солнца и голубого неба не существует.

Рыболовные суда исчезают за горизонтом. Когда длинный и широкий мокрый блестящий причал пустеет – наступает безмолвие, слышен только шум моря, раскатистый громкий голос стихии. Он звучит везде и всюду – даже если убежать подальше от моря, от берега, из поселка – всё равно будешь продолжать его слышать.

Вечер. Темнеет. Рыбаки возвращаются с уловом. Но море не всегда делится своими богатствами. Счастье – это сети, полные рыбы. Когда рыбаки хвалятся друг перед другом своим уловом. Кто поймал добычи больше, а кто меньше, больше, конечно, лучше, всегда лучше, но и самый малый улов не так уж и плох, гораздо хуже, когда сети приходят пустыми. Но проигрыш и пустота – только сегодня, только в эту секунду. Минует вечер, сгинет ночь, и вновь забрезжит бледными каплями света тусклый рассвет, и, как обычно, устремится вереница рыбацких кораблей к просторам моря.

Мы ждем, когда стихия зашумит, запенится в нас.

На пристань встречать рыбаков выходит весь поселок, женщины и дети – их семьи, они приветствуют мужчин радостными возгласами – вот уже и тьма не так пуста, и рокот моря не настолько монотонен. Едва рыбацкие суда причаливают, как рыбаки живо сходят на берег и радостно идут навстречу своим семьям.

Рыбаки с женами и детьми дома – семейный очаг – тепло и свет любящих сердец. Все в сборе – сидят за общим столом и ужинают. Мужья целуют своих жен и детей – благословен мир в семье. Мне нравятся подобные картины семейной идиллии. Море шумит, волны неистовствуют, пытаются показать всеми миру свою власть и могущество – но то, кажется, происходит где-то в иной реальности. Корабли у причала, их паруса и рыболовные сети свернуты, а вокруг полупрозрачный мрак, пронизанный гулкими стенаниями моря и свистом холодного ветра.

Стать бы рыбой, но не попадаться в сети. Быть бы рыбаком и не знать, что такое пустая снасть. Судьба нашего поселка – объединять людей по умению ловить рыбу; судьба рыбаков – оставаться рыбаками с сетями в руках; судьба сетей – быть всегда с добычей, а судьба нас всех – жить тем, что делает нашу жизнь простой и счастливой.

Время идет, и я вместе с ним. Вечер гонит меня домой – согласен с ним.

Льдины

Всё всегда одно и то же. Это некий безусловный, божественный закон, непоколебимое правило вселенной: к нам по морю приплывают льдины. Бесформенные, сверкающие полупрозрачной, немного мутноватой белизной глыбы льда, отличающиеся друг от друга разве что очертаниями и размерами, прибиваются к берегам нашего острова. Если посмотреть на наш остров сверху, то окажется, что он окружен льдинами и их осколками, как горной грядой – высокой и непроходимой, с множеством острых вершин.

Лед – повсюду, он определяющий фактор, при совершении дел мы всегда должны принимать в расчет, толст он или тонок. Казалось бы, суровые условия мест, которые дают нам жизнь и закаляют характер, должны сплачивать нас, объединять и приводить к общему знаменателю, однако – нет, ничего подобного! Холод мира: воздуха, который заполняет наши легкие; твердой мерзлой земли, по которой ступают наши ноги; погоды и мировоззрения – превращает каждого из нас в одиночку – закрытое, постоянно погруженное в себя существо. Мы ищем тепло, свет и радость в себе.

Мы словно льдины, немые, холодные и отстраненные – собираемся в кучу в одном каком-то месте или вокруг какой-нибудь идеи и потом вынуждены сосуществовать. Впрочем, в отличие от тех же самых кусков льда мы еще как-то можем ужиться и примириться друг с другом.

Однажды я в компании еще десяти человек плавал на ледоколе. Наш корабль – сила, противостоящая смертоносной целостности ледяного щита. Корабль двигался вперед и только вперед, сокрушая ледяной панцирь, под которым билась стихия моря. Мы несли свободу морским водам, и волны пенились и бурлили – будто радуясь обретенной свободе.

Присмотрись, здесь ничего кроме льдов. Мы сами, конечно же, – что-то. Но в округе пустынно – и эта пустота была до нас и будет после. Обычный лед несет смерть физической оболочке – телу, лед веры или надежды несет погибель душе. Иногда на приплывавших к нам льдинах попадались животные: детеныши тюленей, медвежата, даже птенцы пингвинов – я не знаю, как они туда попадали, для меня это было странной, непонятной тайной, увитой гирляндами из десятков других не менее невероятных секретов. Найти разгадки, ответить на все животрепещущие вопросы могли только льдины и море, но разве их волнуют попытки такой ничтожной пылинки мироздания, как человек, получить заветную и столь всегда желаемую исчерпывающую истину? Нет! Интересно и вот еще что: ни я, ни кто-нибудь еще ни разу не встречал на льдинах взрослых медведей, тюленей или пингвинов – только молодняк. Может, взрослые особи могут о себе позаботиться, постоять за себя.

А недавно произошел ужасный случай: на одной из льдин – большой, плоской, прямоугольной формы – мы нашли тело мертвого медвежонка. Льдина с мертвым пассажиром скользила по высоко вздымавшимся черным волнам холодного моря. Ветер вихрился, струился и перекатывался над льдиной и под нависающим над морем куполом громадных темно-серых, плотных туч.

У нас на острове говорят, что лед – это напоминание о конечности всего сущего, нечто холодное и застывшее, не способное к развитию. Смерть. В этом можно узреть некую религиозную подоплеку – мы боремся с ледяным пленом, сокрушаем стены из него, перемалываем в труху осколки, стараемся сохранить процесс движения всего, что окружает нас. Это ритуал, который мы все исполняем каждый день.

Философия льда: он всегда был, есть и будет. В чём его смысл? В холоде и забытье? Изменится ли что-нибудь, если мы покинем остров – исчезнем, как снег ранней весной? Лед не расскажет о нас, если только мы сами не вверим ему себя, не запечатлеем на нём следы собственного пребывания на земле.

Если внимательно рассмотреть кусок льда, можно увидеть сложный рисунок, нанесенный природой. Кружева, сетки, переплетения линий – это и есть красота, но в этих узорах можно увидеть нечто большее. Лед говорит с нами, хотя мы и не понимаем его языка.

Капитан ледокола как-то на днях сказал мне: «Лед слоями нагромождается на берега наших душ, во тьме безнадежности и уныния он крепнет как никогда. Лед образует стены вокруг наших мыслей, снов, человеческой природы – оттого мы так хорошо понимаем его, и потому нам настолько близок его холод и мутноватый блеск. Наши чувства по отношению к другим временами превращаются в лёд, а несчастная любовь подобна его холоду и немому безразличию».

Приглашение на свадьбу, или История об одном моём путешествии

Глава 1. Начало

Он сказал:

– Жизнь превращается в смерть, смерть перерождается в вечность, а вечность переходить в жизнь.

Над вложенными друг в друга развилками граней полудня и полуночи парит дракон.

У него два больших крыла.

Правое – из молитв и слов, левое – из руин веков.

Сшитая из кошмаров и страхов немая тень дракона гасит блеск венца Венеры.

Как я появился на свет. Я открыл глаза и увидел тьму – однородную и безмолвную, без размеров и пределов. Я осознавал себя и свои мысли, но не имел представления о том, кем являлся. Был ли я человеком или кем-то еще? Призраком, идеей живого существа или тем и другим одновременно? Я не мог ни говорить, ни даже двигаться, мне только и оставалось, что просто созерцать окружающую тьму – блеск и безупречность ее пустоты.

Сбор.

Целостность.

Распад.

Но вдруг безликая тьма превратилась в бесформенный свет – яркий и даже резкий, теперь-то я точно знал, где находился и частью чего был. Мир, смыкавшийся вокруг меня, – комната с бесцветными стенами, не высоким и не низким потолком, и полом – то ровным, то нет. Всё пространство помещения двигалось, искажалось и искривлялось, впрочем, мне это могло только казаться, как и стены, пол и потолок самой комнаты. И возможно, свет и тьма были всего-навсего отголоском идеи, мысли.

В комнате появился некто. Я понял, что это Творец. Он создал мое туловище, приделал к нему руки, ноги и голову, после наклонился и прошептал:

– Отныне ты – всё!

Творец научил меня говорить, чувствовать и понимать законы мира.

В последние мгновения жизни дня, в момент угасания солнца и затухания света, когда тени ночи начали расползаться кляксами по земле, ко мне прилетел дятел. В клюве он принес мне кусок березовой коры, на котором было нацарапано приглашение на свадьбу моего друга – медведя. Он собирался жениться на орлице и хотел, чтобы я присутствовал при моменте, когда заключенный священный союз сделает единым целым два разных мира.

Как мой друг медведь познакомился с орлицей? Она прилетела в наши края из-за океана, чтобы посмотреть, кто и как здесь живет. Наша страна стеснена горами, но они легко преодолимы. Наша страна ограждена от остального мира морями, однако их можно без труда переплыть. Наша страна обрамлена пустынями, степями и лесами, и всё же они проходимы. В конце концов, проложенные через леса нашего пути, по которым судьба долгое время носила орлицу, сошлись в чащобе маленького клочка леса, где жил мой друг. Встреча…

Его радушие и гостеприимство заставили распуститься цветы симпатии и благоговения в душе́ и в сердце орлицы. Мой друг сделался сгустком голубого света и озарил окружающий мир. Орлица превратилась в искру розового цвета и последовала сквозь него. Мой друг преобразился в ветер и разметал стены, оковы и преграды на пути к неизведанным глубинам леса. Орлица приняла облик реки и омыла закоулки дебрей, в которых таятся мифы и легенды здешних земель. И вот – любовь. Любовь там, где ее не было. Любовь там, где она есть. Любовь там, где она сперва была, но потом исчезла. Любовь там, где ее сначала не было, однако она затем появилась. Любовь там, где она всегда была, есть и будет или была до момента своего появления и пребудет после полного своего угасания.

У моего друга бурая шерсть, сам он большой и мощный. Мудрость, чуткость и открытость – сияющие вены и жилы в эфемерной плоти его души.

Брак – это чудо великое и сакральное таинство, оборачивающееся в момент его заключения в божественную благодать и превращающееся в миг своего крушения в дьявольское проклятие. Мой друг жил в лесу далеко за городом, я пообещал прибыть пораньше.

Мой друг однажды сказал: «Мы падаем из дня в ночь, из хаоса и света жизни в пустоту и тьму смерти. Как долго длится наше падение? Секунду? Нет! Час? Снова нет! Меньше часа, но больше секунды, несколько мгновений».

Ранним утром я сел в свой «Запорожец» и повернул ключ зажигания. Моя машина – символ скромности и умеренности – абсолютно неинтересна большинству, но горячо любима мной.

Я надавил на педаль газа, и автомобиль плавно тронулся с места.

Глава 2. Продолжение

Вылазка из родного города сравнима с переходом в иную реальность. В своем городе ты знаешь всё и всех, а за его пределами, наоборот, тебе чуждо всё: местность, города, люди… даже воздух – странно незнакомый.

Город, где я родился и вырос, был настоящим лабиринтом: чтобы добраться из одного его конца в другой, требуется преодолеть несколько десятков перекрестков, разъездов и развилок, причем с каждым годом система дорог становится всё сложнее и запутаннее. Я думаю, это главная проблема нашего города. Странные и непонятные ответвления и дробления этих самых ответвлений вроде бы должны вести в определенные места, однако начни по ним двигаться – и непременно попадешь не туда, куда тебе нужно. Или окажешься там, где ты уже когда-то был, либо там, откуда начал путь – хождение по кругу. Всё это, разумеется, приблизительно, ибо, находясь в паутине дорог, почти невозможно не сбиться с маршрута – нет единого и прямого пути следования, есть множество разных дорог, которые так и зовут к неизвестным горизонтам. Соблазн пойти наперекор традициям почти непреодолим. К тому же всегда есть риск окольными путями вернуться назад, в исходную точку.

Спустя час или около того я покинул пределы родного города. В зеркале заднего обзора еще отражались его границы – две длинные помещенные в голубоватый кокон смога вереницы зданий разной высоты.

Я ехал по главной автостраде.

Любое действие – это начало движения, но куда и к какой цели, знает только Бог или человек, который отважился на действие. Дорога ли вела меня вперед? Я ли ехал по ней к намеченной цели, или мой автомобиль управлял дорогой и самим собой? Нет, ни первое, ни второе и даже ни третье – мысль и только мысль – связующее звено всего.

Без мысли не было бы проложено в здешних местах дороги, без мысли невозможно существование моего автомобиля, и без мысли не удалось бы научиться им управлять.

Путешествие из одной точки в другую. Дороге и небу над ней было всё равно, куда я держал путь. Дорога лишь соединяла начала и концы. Я был ведом не дорогой, а мыслью и желанием, дорога – лишь намеченный способ добраться до цели.

По обе стороны дороги раскинулся мир, иногда бывающий холодным и враждебным – зимой, в период затяжного сна; ярким, добрым и теплым – в скоротечные мгновения царствования лета, весны и осени. Четыре маски, под которыми мир скрывает свою сущность.

Изредка мне попадались на глаза заброшенные полуразрушенные и наполовину ушедшие под землю дома, как жилые, так и принадлежавшие раньше каким-то учреждениям. Упадок и разруха.

Первый десяток километров позади. За ним и второй уже пройден.

Я подумал: «Где искать истину истин и смысл жизни? В безупречности космоса, в божественных сферах, в дьявольских ипостасях жизни и смерти? Одновременно во всем этом и в каждой части, в промежуточных формах и тенях, которые они отбрасывают, в порождаемых ими странных химерах? Истина истин и смысл жизни – это некие точки во времени и пространстве, истоки, от которых в разные стороны разбегаются дороги – тонкие и длинные, широкие и короткие, узкие и короткие, длинные и широкие, отчетливые и размытые. Если выбрать какую-то из дорог и пойти по ней, то вскоре обнаружишь, что она дробится на мелкие тропинки и дорожки, развилки и перекрестки – нет указателей, подсказок и вообще никакой возможности определить, где и чем кончается каждая из них.

Есть три пути – с общей точкой отсчета, корнем корней, центром центров.

Всегда можно сойти с одного пути и перейти на другой или остаться между ними – зависнуть в пустоте, неопределенности и неясности. Можно всегда выбрать третий путь, если ни первый, ни второй, а также то, что между ними, не пришлись по нраву. Впрочем, нигде не обещано, что последний, третий путь окажется интересным и предпочтительным. Возможно, вакуум между ним и первыми двумя – как раз и есть идеал и гармония – безупречность. Вот только нельзя сразу понять этого.

В прошлом месяце мне подарили крошечный крестик, содержащий огромную божественную силу, – холодный и мертвый кусок древесины, поддерживающий пламя веры в моей душе. Крошечный крестик – символ плоти, материального мира, излучающий благодать духовных сфер. На кресте распят человек, но ничтожна власть смерти над ним. На кресте распят человек – самопожертвование. На кресте распято человечество – из наполненности в пустоту лучами света летят призраки мира.

Крестик всегда со мной: висит у меня на шее.

Глава 3. Беседа с метафорой

Впереди напротив зарослей кустов с поникшими ветвями и убогой, недоразвитой листвой, которая напоминала рваные темно-коричневые лоскутки материи, я увидел человека. Он стоял и вертел головой из стороны в сторону.

Это был щуплый парень, лысоватый, одетый в старые потертые пиджак и брюки, в грязных ботинках. Я решил предложить ему помощь.

– Эй, дружище, – обратился я к нему, – ты что стоишь здесь один? Тебе нужно куда-нибудь?

Парень посмотрел на меня, улыбнулся и ответил:

– Привет! Нет, спасибо, я нашел свое место – оно тут.

Я слегка удивился – его слова звучали уверенно, обычно так говорят люди, которые очень долгое время пытались чего-то достичь и добились этого лишь спустя много-много лет, в их речи чувствуется спокойствие и равновесие.

– А потом? Тебе же ведь надо будет куда-то пойти? – поинтересовался я.

– Тогда мои мысли и сконцентрируются вокруг решения этого вопроса, – заявил парень, – а пока я ничего не хочу делать, кроме как наблюдать за движением мира.

– По-моему, всё словно застыло.

– О, поверь, движение мира происходит, но его не сразу заметишь. Даже пустота перемещается, но не в определенном направлении, а куда подует ветер, или куда позовет бытие. Вообще, меня окружающая обстановка немного удручает, в других местах, где полным-полно деревьев, людей, зданий и всяких животных, я не чувствую себя покинутым, одиноким. Кошмар, всюду пустота, – пожаловался мой собеседник, – пустота полей, лугов и неба, пустота сегодняшнего дня и мысли.

– Но я же стою́ перед тобой и разговариваю, а значит, нет полной пустоты – есть частичная наполненность, – возразил я.

– Да, – кивнул парень, – благодаря тебе мир не пуст, но когда ты уедешь, всё станет, как прежде, пустым.

– В смысле? А как же ты? – удивился я.

– Я? – переспросил парень. – О, меня не стоит рассматривать как что-то, что убавляет бесконечность пустоты и раздвигает границы наполненности. Я одновременно существую и нет. Я – метафора, конец луча света сознания, превращенная в тень мрака забвения.

– Метафора?..

– Конечно.

– Но я тебя вижу.

– Потому что я этого хочу.

– Если ты метафора, то метафора – чего?

– У тебя есть предположения?

– Не знаю, – в недоумении пожал я плечами. – Может, человека? Природы? Бога? Мира в целом?

– Почему бы и нет! – улыбнулся парень. – Я – метафора метафор, метафора конкретики. Метафоры существуют для того, чтобы служить вместилищем для уродливой и безжалостной правды, истины и критики. Метафоры нужны тогда, когда нельзя говорить правду, истину, нельзя критиковать. Я – все перечисленные тобой варианты метафоры: Бога, человека, природы и мира. И всё же не только их, но и их сочетания, промежуточных стадий и форм – как непостижимых в силу их особенностей, так и понимаемых буквально с первой минуты. Я – метафора, и только сверло ума может добраться до золота истины, которое скрыто во мне, но – бойся, ибо без понимания невозможно им распорядится. Посмотри, как я одинок, хотя звуки, которыми наполнены грани мира, говорят, что это не так, но звуки – это еще не человеческая речь, звуки природы, сколь бы они ни были прекрасны, лишены для меня смысла, ведь в них нет слов и сами не оформлены в слова. Однако звуки окружающей реальности, даже в бесформенном состоянии, для меня предпочтительнее, чем гробовая тишина, которая так омерзительна из-за своей пустоты.

– Это интересно, – задумчиво произнес я.

– Да, если путь к пониманию подобных истин легок, – сказал парень.

– А разве он может быть трудным?

– Вероятно, – парень выбрался из кустов и отряхнулся. – Итак, мне пора!

– Куда?

– Подальше от дороги и от здешних мест.

– Удачи тебе! – с изумлением сказал я.

– Спасибо, – парень помахал мне рукой и вновь направился в заросли кустарника.

– До свидания, – бросил я вслед.

Мой автомобиль вновь устремился вперед.