Текст книги "Эхо иллюзорных надежд"

Призраки

Я взглядом приветствовал рассвет. Раскаленная блестящая заря выплавляла играющий переливами и пестрыми тонами новый день. В курящемся нежном белесом тумане выделялись охваченные янтарным светом, будто рваные, силуэты зданий. Еще минута-другая, и в испепеляющем величии огненного круга утонут холодные тени ночи.

Я – призрак, вернее был им. Теперь я птица, белый голубь. Моего дома больше нет, и весь этот мир, который греется в солнечных лучах, – лишь воспоминание о прошлом, о мире, который однажды опустел, его голос смолк, а вместе с ним и другие голоса. Голос человечества больше не звучит.

Человечество погибло. Физическая часть человека стала прахом, но его духовная часть осталась, вознеслась к небесам. И вдруг что-то произошло, возможно, всему виной стали наши неискупленные грехи или духовная нечистота, но пронизанная безгранично упоительным блаженством и сладкой истомой божественная обитель отвергла нас.

Мы, словно дождь, каплями холодного света обрушивались на землю. Низвергнутые, мы как ослепительные молнии ударялись о каменную плоть нашей бывшей реальности. Мы не стали вновь теми, кем были. В наших головах билась, словно перепуганная птица в клетке, память о прожитой жизни.

Когда мы были живы, многие из нас питались и дышали собственным одиночеством, но теперь, после смерти, мы разом забыли, что такое одиночество. Да, смерть временами сближает.

Когда мы вернулись, то увидели, что все вокруг изменилось. Мы были удивлены и растеряны: как же так, наши города – царства мысли, науки и просвещения – в упадке и запустении. Как долго мы возносились, и как долог был обратный путь? Разве не мгновение заняло наше путешествие? Почему везде разруха и наступление дикой природы. Леса и степи – деревья и травы – там, где их не должно быть – на городских улицах, площадях, в переулках.

Нам даже не понадобилось предавать земле собственные останки. О них позаботилась природа – насекомые, животные, дожди и палящее солнце – вот участь для наших покинутых бренных узилищ. Мы стали учиться принимать новую действительность и мириться с новыми законами и правилами.

Если бы Божье царство стало для нас новой и прекрасной реальностью, лучезарным раем, то мы бы ни о чем не беспокоились. Однако коль уж все сложилось для нас плохо и мы можем только воображать, какое счастье нас бы там ожидало, теперь ничего не остается, кроме как воспроизвести всю нашу прошлую жизнь, чтобы не ощущать бессмысленности и пустоты собственного бытия. Мы ведь не можем жить неприкаянно, отказавшись от всего и забыв обо всем, что нас волновало, что было нам дорого и привычно. Ходить на воображаемую работу; заводить романы, которые ни к чему не ведут; сочинять, возводить и создавать – это все в нашем положении имитация утраченной жизни. И мы имитировали ее. Лично я пока не задумывался о чем-то подобном – успею.

Я и другие обнаружили, что можем вселяться в тела живых существ – животных и птиц. Кто заимствовал тела белок, мышей и прочих, кто предпочитал птиц: ворон, голубей, воробьев… Впрочем, я слышал от других призраков, что очень немногие захотели вновь обрести плоть, пусть и не человеческую, но все же чувствующую и способную действовать.

Естество зверя и птицы по-своему несовершенны и не приспособлены производить некоторые сложные и кропотливые, требующие сосредоточенности и мышления действия, поэтому нельзя сравнивать пребывание в теле птицы и зверя с нахождением в человеческой оболочке. Да, ты отвечаешь миру, и он тебе отвечает, ты проникаешь в него, а он – в тебя. Но этого недостаточно. Человеческая природа предполагает нечто, пребывающее над сутью животного.

Вот я, например, решил занять тело птицы. Мне захотелось побыть в нем. Просто мне показалось это интересным новым опытом, тем более что я в любой момент мог покинуть свое временное живое пристанище. Управлять чужим телом не составило труда.

Я летал везде где хотел, набирал высоту и опускался вниз, в тишине среди облаков разносился шорох моих крыльев, он же смешивался с другими звуками, слышавшимися от земли, между громадами зданий, под кронами деревьев и над землей. Добывал пропитание – ведь тело, которое я использовал, нуждалось в пополнении сил, это призракам не страшны земные нужды и жажды.

Безграничное сознание человека, помещенное в крохотную физическую оболочку. Мне были отчасти близки и знакомы ощущения и чувства, которые руководили птицей – боль, страх, голод.

Как погибло человечество? Всему виной была катастрофа. Я помню, что много и долго говорили о какой-то страшной и губительной болезни, которую выпустили наши враги. Все говорили тогда о врагах страны, но никто не знал, кем именно они являлись. Враги – это довольно расплывчатое определение, ибо врагами можно было считать абсолютно всех, кто предпочитал решать вопросы по-своему, опираясь на собственное воспитание и мироощущение.

Врагами мы видели даже тех, кто с нами дружил или полагал, что испытывает к нам дружеские чувства, но друзья – это термин тоже нечеткий, друзьями мы называли всех, кто разделял наше мнение о нашей собственной уникальности и избранности.

Мы все хотели, чтобы болезнь и нас поразила, мы все стремились впустить ее в нашу кровь. Это некая жертвенность, которая культивировалась в рядах обычных граждан и расценивалась и превозносилась как великое благо. Говорили: «Мы не можем умереть, ведь мы – само бессмертие», или «Болезнь нам не страшна, она – заблуждение», «Давайте, пусть обрушится на нас вся ярость смерти, мы ее ногтем раздавим. В нас Бог, а в вас – ложь».

Болезнь распространялась гораздо быстрее, чем создавалась вакцина от нее. Никто ничего не успел.

Я заметил такую странность: обычно осознание катастрофы приходит тогда, когда она уже случилась, но было бы заблуждением думать, что это запоздалое осознание. Наоборот, понимание, что уже ничего не исправить, наступает как раз вовремя. Момент словно насмехается над нашей нерасторопностью и глупостью, говоря: «Вот к чему все шло, вот что теперь будет, и вот чего теперь не исправить».

И все же до того момента надо осматриваться по сторонам, думать над тем, что происходит, и это, скорее всего, поможет либо ослабить трагедию, либо не допустить ее.

Но у нас этого не вышло.

Несколько дней назад я, облетая то, что раньше было городским кварталом, решил заглянуть в одно из заброшенных зданий. Я проник внутрь через разбитое окно, там пахло затхлостью, упадком и отсутствием людей, именно таким запахом обладает застоявшееся время. Наверное, тут когда-то располагалась швейная мастерская: длинное помещение было заставлено столами, на которых громоздились пыльные швейные машинки, валялись выцветшие обрезки тканей, какие-то тряпки, швейные иголки, катушки с нитками… Я опустился на свободный край стола.

Все эти предметы, оставшиеся без своих хозяев, разбудили во мне воспоминание, связанное с моей работой.

При жизни я работал портным в ателье. Приземистое, с плоской крышей, выкрашенное в оливковый цвет здание с двумя длинными пристройками – одна с правой стороны, другая с тыльной – было обнесено аккуратной низкой изгородью. На ателье висело так много ярких объявлений и пестрых рекламных щитов, что при взгляде на него можно было бы подумать, что там предлагают не услуги по пошиву одежды, а рекламу реклам, объявление объявлений. По вечерам все здание заливалось разноцветными огоньками и окрашивалось радужным светом многочисленных подсветок.

Наш коллектив, состоявший из шести человек, был очень сплоченным и дружным. Мы много всякой одежды пошили и немало пуговиц пришили к рубашкам и пальто. Помню как-то раз у нас столько работы выдалось, что пришлось не только весь день, но и полночи потратить, чтобы все успеть. Тогда мы очень поздно разошлись по домам, зато каждый остался доволен выполненной работой. Чудесным было то время.

Смерть настигла меня после того, как я похоронил последнего из коллег.

Я решил проверить, насколько мое нынешнее тело было ловким и умелым. Однако для простейшего на первый взгляд действия оно оказалось полностью непригодным. Рядом со мной лежала большая штопальная иголка и длинная свернутая в спираль нитка. Мне кое-как удалось клювом поднять иголку, но только поднять и держать, ничего другого я этой иглой сделать не смог. С ниткой вышло так же – я подцепил ее лапкой и попытался продеть кончик в угольное ушко – ничего не вышло. Я исхитрялся и так и этак – бесполезно, то иголка выскальзывала, то нитка запутывалась и не желала никак попадать в отверстие.

Со стороны мои действия, конечно, выглядели чудно и странно, но, честно сказать, мне было все равно, меня в тот момент волновало, сумею ли я продеть нитку в угольное ушко. Если бы мне это удалось, я смог бы сымитировать свою прошлую жизнь. Именно изобразить, а не вернуть или заново прожить. Утраченное нельзя вернуть, начать все сначала не получится – нет способов и возможностей, придется лишь притворяться, играть в свою прежнюю жизнь.

В общем, у меня так ничего и не получилось, я бросил это занятие и, смирившись с поражением, улетел.

Вчера вечером я побывал на заброшенной фабрике, недалеко от центра города. Я влетел в помещение фабрики через большой пролом в кирпичной стене и опустился на железную бочку, стоявшую напротив.

В здании уже были около полусотни призраков, вероятно, они захотели устроить что-то вроде встречи или вечеринки, в общем, провести время вместе.

Они решили заполнить тишину собственными голосами. Они обсуждали собственные достижения, последние события, сплетни. Кто с кем встречался или кто где побывал за последнее время. Да, забавно делиться достижениями в делах, которые никак не связаны с призрачным существованием, но они все же это делали, поскольку отказывались осознавать, что их занятие бессмысленно. Каждый притворялся живым.

Потом они все начали заниматься каждый своим. Одни пытались играть в воображаемые «вышибалы». Участники разделились на три группы, первые две встали в ряд друг напротив друга, а третья разместилась между ними. У игроков не было настоящего мяча, и потому они только делали вид, что бросают его. Если бы у них имелся мяч, было бы не так смешно, а так выходило, что одни прыгают из стороны в сторону как угорелые и крутятся на месте, а другие размахивают руками и пинают ногами воздух.

Другие же то развлекались тем, что устраивали импровизированную борьбу – смеялись, восторженно кричали и хлопали в ладоши, то стояли у окон и, задрав головы, смотрели куда-то вверх.

Что так привлекало их внимание? Небо? Облака? Первые звезды? А может, они пытались разглядеть рай? Место утраченного блаженного бессмертия?

Пусть мир слушает громкий смех призраков, пусть вселенная содрогается от восторженных криков, и пусть страхи рассеиваются перед их умением веселиться. Устроить бы парад или шествие – красочное, жаркое, энергичное. Но, впрочем, достаточно и этой встречи.

Тут я заметил, как вдоль стены пробежала белка, а за ней пара мышей. Наверное, они оказались в помещении, воспользовавшись тем же путем что и я. Зверьки остановились, притихли, в следующий миг из них вышли три призрака – два парня и девушка. «Хозяева» приветствовали вновь прибывших. Девушка присоединилась к призракам, стоявшим у окна, а парней позвали сыграть в «вышибалы». Те без лишних разговоров и с радостью согласились.

Вдруг призраки, стоявшие у окна, разом повернулись, и кто-то из них предложил каждый день в это же самое время собираться в этом месте и развлекаться. Все хором поддержали эту идею.

Я тоже мысленно согласился.

Спустя какое-то время все стали уходить, однако не поодиночке, а всей компанией. Я видел улыбки на их лицах – словно они забыли, что умерли. И сколько же было в них счастья от общения между собой! Призраки держались вместе, и никто не отставал и не пытался вырваться вперед. Оставались только мыши и белка, они не убежали и не спрятались, хотя им ничто не мешало это сделать.

Сейчас я созерцаю раннее утро. Оно прекрасно.

Наше существование – это просто существование и только. Мы не можем стремиться в будущее, потому что для нас его нет. Мы ничего не оставили после себя, поскольку и оставлять-то нечего, да и кому – если бы у нас были потомки, то они, разумеется, оценили бы наше наследие, но наше потомство – это всемирная бесконечная тишина. Мы тени прошлой цивилизации, и наше предназначение – оставаться такими вечно.

Я думаю, что все не так плохо. Пока есть рассвет и закат, а день сменяет ночь, и наоборот, можно смириться с тем, что тебя больше нет. Я получаю удовольствие от восхода солнца. Чем я займусь сегодня? День не отличается от ночи, а ночь – от дня. В чередовании дня и ночи нет ничего таинственного. Есть места, куда еще я не прилетал на своих новых крыльях. Я жду от этого дня только хорошее, плохое мне уже не грозит.

Я спокоен и уверен.

Счастье

Я счастлив, хотя многие возмущаются и говорят, что нет причин для счастья. Но я их не слушаю и не обращаю внимания на их попытки заставить меня принять их всегда пессимистичное ви́дение реальности. Только мгла страха готовилась растворить меня в себе, а отчаяние коснуться моих губ своим холодным поцелуем, я спросил себя: не пора ли мне бороться с ними и не пришло ли время убедить себя, что счастья легко добиться?

Я счастлив, ибо дома у меня есть много интересных и редких вещей. Иногда в уме я перечисляю тех, кому стоит их показывать, а кому – нет.

Моему счастью не нужны оправдания, я не могу им поделиться с кем-то еще, потому что счастье – это индивидуальная похвала и награда за усердную работу.

Чувство счастья – итог выполненных дел и долга. Протянуть бы мысленно руки к своей душе и поблагодарить ее за то, что она все еще так чиста. Обратиться бы к собственной судьбе со словами признательности за столь частые минуты обычного человеческого счастья.

Если я делюсь с кем-то своими увлечениями или новостью, то непременно испытываю огорчение и печаль, ибо тот, кому я рассказываю, смотрит не мне в глаза, а на что-то за моей спиной. Ему все равно? Конечно!

Если же я молчу – ни с кем не делюсь впечатлениями, то чувствую себя счастливым в большей степени, чем обычно, поскольку не огорчаюсь от человеческого непонимания и равнодушия. Мы все привыкли заявлять о своей заинтересованности в том, о чем нам говорят, но при этом размышлять лишь о вещах, близких нам по духу.

Мое счастье подобно солнцу, выглядывающему из-за туч.

Я часто играю в шахматы со своей вежливостью. Я постоянно предлагаю ей первой начать игру. Соперника лучше, чем моя вежливость, и не найти: она знает обо мне все, а я – о ней, и значит, партия не будет скучной, а победа – предсказуемой. Мои игры с вежливостью не попытка доказать что-либо друг другу: мое счастье состоит в том, что мы оба таким образом коротаем время. Чем дольше длится игра, тем больше возможности у меня занять свое свободное время. Низкий поклон вежливости за то, что она соглашается играть со мной. Я счастлив не слышать отказа.

– За кем из нас будет последний ход?

– По воле времени решится все или до тех пор, пока кому-нибудь не надоест играть. Это может произойти в любой момент, но помни: наше состязание всегда можно либо начать с начала, либо продолжить после перерыва.

– А если к нам присоединится еще игрок? Возможно, случайный гость?

– Я не буду возражать.

– Замечательно.

– Я поздороваюсь с ним, предложу присесть к нам за стол, а после откровенно признаюсь, как долго мы ждали и искали его компании.

Моя вежливость всегда напоминает о себе, впрочем, если бы она молчала, я бы помнил о ней. Мое счастье приходящее, посещает ли оно мою вежливость? Мы с вежливостью очень редко ссоримся, а если ссора между нами и происходит, то спор не ведется на повышенных тонах. Мы спокойно обсуждаем причину ссоры, пытаемся уладить ее. Вежливость никогда не желает мне ничего плохого. Были бы мы счастливы друг без друга? Наверное, но только если бы мы никогда не думали общаться.

Вспомнился случай. Однажды я заблудился в лесу. Мое счастье заключалось в том, что следы, которые я оставил, все еще указывали обратный путь, ибо наши следы – вечное и неистребимое напоминание о наших трудах и свершениях. Я обернулся – земля не поглотила моих следов, от переизбытка счастья, навеянного осознанием этого, я принялся размахивать руками. Рядом со мной солнечный свет и мир в целом, и они делали то же самое, что и я, однако взмахи их рук были сильнее и живее. В припадке наивысшего счастья мои ноги не чувствовали под собой тверди.

Вокруг меня стояли деревья с шумными кронами и кусты с почему-то не распустившимися почками на тонких ветвях. И все горело и светилось: почки пылали голубовато-желтоватым огнем, а по листве на деревьях струились изумрудные струи света. Провести бы рукой по листве и сорвать бы с какого-нибудь куста хотя бы одну почку. Когда человек счастлив, все для него представляется в ином виде.

Однако огонь медленно угасал, а свет мерк. Где-то во тьме моей памяти вились одно вокруг другого воспоминания о времени, когда я был счастливым ребенком. Все остальное – тишина.

Счастье ослепляет, и поэтому многое в моей жизни я не то чтобы не замечаю, скорее, отношусь ко всему с недостаточной серьезностью. А серьезных моментов бывает немало. Временами мне приходится ограждать жизнь от чужих мнений, чтобы сохранить собственное счастье.

Я могу быть счастливым, просто для этого мне необходимо мысленно отречься от непрерывного накопления для чего-нибудь сил, скрестить руки на груди и попытаться найти утешение в том, что я человек, наделенный человеческими качествами.

Позавчера ко мне в гости заглянула моя соседка. Ее зовут Александра. Разговорившись, она пожаловалась мне.

Она влюблена в парня по имени Николай, но родители молодых людей не хотят, чтобы они встречались. Девушка призналась, что Николай – тот человек, которого она долго искала, или думала что искала. Высшие силы свели их вместе – а значит, пришло время для пылкой и долгой любви. Сначала Александра познакомилась с родителями Николая, потом он встретился с отцом и матерью девушки, и никто из молодых людей не давал повода думать о себе плохо. Александра – вежливая и открытая девушка, и Николая она описала мне так, как будто лучше него нет никого на свете.

Казалось бы, родители обоих должны радоваться, ведь без их ведома и вмешательства судьбы любимых чад устроились. Конечно. Вот оно, благополучие и счастье. И все же – нет!

Со слов Александры я понял, что родители ее и Николая – люди незлые, не завистливые, но почему-то наотрез отказываются мириться с решением своих детей быть вместе. А главное – никто из них не хочет изменить свое мнение. Почему? Неизвестно!

Счастье тех, кого любишь – ценность, не всегда осознаваемая. Обычно мы хотим для близких нам людей чего-то большего, непонятно, конечно, чего именно, просто большего счастья, а ведь его не существует – и мы продолжаем желать недосягаемого.

Счастье – гнаться за собственной любовью и счастье – гнаться за одобрением окружающих, а если не удается получить ни того, ни другого, то счастье – думать, что возможна погоня за любовью и одобрением или только за чем-то одним. Я надеюсь, у Александры и Николая все будет хорошо.

Вопросы без ответа

В нашем мире есть два вопроса, на которые нельзя ответить.

Первый – чем обозначен предел человеческих нравов? И второй – до какой поры мы еще можем оставаться теми, кем родились и прожили?

Как-то раз какой-то человек задал эти вопросы мыслителю. Тот ответил так:

– Мы будем самими собой до тех пор, пока смерть не заберет нас. Но на этот последний вопрос нельзя ответить так, как бы этого хотело мое или твое спокойствие.

– Хорошо, а как в таком случае быть с первым вопросом? – поинтересовался человек.

Мыслитель задумался, а после сказал:

– Мне этот предел не известен, но попробуй спросить у низменных стремлений, что обольщают твою натуру, и у часто карающей за них судьбы.

Человек подумал: «Не мало ли этого?»

Мудрец подумал: «Не много ли этого?»

Если бы вы были цветами и травой…

…Если бы вы были цветами и травой, тогда ваше пребывание на этой земле ограничивалось бы тремя вехами – рождением, продолжением рода и смертью, никто не спрашивал бы вас о справедливости.

Однако вы – не трава и не цветы, а люди, и значит, обязаны сосредотачивать внимание на том, чтобы не утратить справедливость и радеть о возложенной ответственности за не всегда своевременно обозначаемые вашими деяниями рубежи человечности.