Текст книги "Мои воспоминания. Брусиловский прорыв"

Тут же нужно было добавить и отчетливо объяснить, что вопрос о Сербии – только предлог к войне, что все дело – в непреклонном желании немцев покорить весь мир. Польшу нужно было с высоты престола объявить свободной с обещанием присоединить к ней Познань и Западную Галицию по окончании победоносной войны. Последнее не только не было сделано, но даже на воззвание Верховного главнокомандующего к полякам царь, к их великому недоумению и огорчению, ничем не отозвался и не подтвердил обещания великого князя.

Можно ли было при такой нравственной подготовке к войне ожидать подъема духа и вызвать сильный патриотизм в народных массах? Чем был виноват наш солдат, что он не только ничего не слыхал о замыслах Германии, но и совсем не знал, что такая страна существует, зная лишь, что существуют немцы, которые обезьяну выдумали, и что зачастую сам губернатор – из этих умных и хитрых людей. Солдат не только не знал, что́ такое Германия и тем более Австрия, но он понятия не имел о своей матушке России.

Он знал свой уезд и, пожалуй, губернию, знал, что есть Петербург и Москва, и на этом заканчивалось его знакомство со своим Отечеством. Откуда же было взяться тут патриотизму, сознательной любви к великой Родине! Не само ли самодержавное правительство, сознательно державшее народ в темноте, не только могущественно подготовляло успех революции и уничтожение того строя, который хотело поддержать, невзирая на то, что он уже отжил свой век, но подготовляло также исчезновение самой России, ввергнув ее народы в неизмеримые бедствия войны, разорения и внутренних раздоров, которым трудно было предвидеть конец.

Первый акт революции (1905–1906 гг.) ничему правительство не научил, и оно начало войну вслепую, само подготовляя бессознательно второй акт революции.

Войска были обучены, дисциплинированы и послушно пошли в бой, но подъема духа не было никакого, и понятие о том, что представляла из себя эта война, отсутствовало полностью.

Невольно является вопрос: что за государственные люди окружали царя и что в это время думали ближние придворные чины всех рангов?

Подводя итог только что высказанному, я должен подтвердить твердое мое убеждение, что император Николай II был враг вообще всякой войны, а войны с Германией в особенности.

По традициям русского императорского дома, начиная с Павла I, и в особенности при Александре I, Николае I и Александре II, Россия все время работала на пользу Пруссии, зачастую во вред себе, и только Александр III, отчасти под влиянием своей супруги-датчанки, видя печальные последствия такой политики в конце царствования своего отца, отстал от этой пагубной для России традиции. Но сказать, что он успел освободить Россию от немецкого влияния никак нельзя, и до воцарения слабодушного Николая II осталась лишь кажущаяся наружная неприязнь к Германии.

Большая же программа развития наших вооруженных сил выплыла не столько для того, чтобы действительно воевать с Германией, сколько для того, чтобы обеспечить этим мир и успокоить общественное мнение, понимавшее, что хотим мы или не хотим, но войны не избежать. Сам же царь едва ли верил, что эта война состоится. Обвинять Николай II в этой войне нельзя, так как не заступиться за Сербию он не мог, ибо в этом случае общественное негодование со стихийной силой сбросило бы его с престола, и революция началась бы, при помощи всей интеллигенции, не в 1917, а в 1914 году.

Несомненно, что этим предлогом воспользовались бы немедленно все революционные силы России, подготовлявшиеся в подполье ко второму акту революции. Виноват же царь в том, что он сам не знал, чего хотел, не отдавал себе отчета в истинном положении дела и, окруженный лестью, самоуверенно думал, что мир и война в его руках: он был убежден, что он – тонкий дипломат, умело ведущий внешнюю и внутреннюю политику России по собственному произволу, невзирая на столь еще недавний урок Японской войны и революции 1905–1906 гг.

Виновники возникновения Великой войны

За последние 30 лет я был в Германии не менее 25 раз, т. е. почти ежегодно. В числе моих поездок были и казенные командировки, вследствие которых мне пришлось много разъезжать по Германии, знакомиться и беседовать с массою людей всевозможных классов и общественных положений; и почти столь же часто посещал Францию, Италию и Австро-Венгрию.

Поэтому могу смело сказать, что, зная вышеперечисленные страны, в особенности Германию хорошо, основательно очевидно, ни один здравомыслящий человек не станет утверждать, что война возникла вследствие убийства наследника австро-венгерского престола с женой в Сараево. Всякому ясно, что это повод, к которому привязались, потому что война была решена, была, безусловно, неизбежна, и что не будь этого инцидента, явился бы какой-либо другой повод для того, чтобы объявить нам и французам войну под тем или иным предлогом. Кому-то она, это видно, была нужна. Ответ на этот вопрос безошибочно выясняет и вопрос о том, кто главный виновник этой войны.

Чтобы решить его верно и справедливо, нужно вспомнить вкратце положение Германии за последние столетия. Во времена войн Наполеона I, немцы на своих боках поняли, как невыгодно быть раздробленными, и тогда возникли разные патриотические общества во главе, объединявшие в умах и сердцах всех немцев воедино; и с тех пор лучшие немецкие патриоты стремились образовать единую сильную Германию.

Австро-прусская война 1866 г. выкинула Австрию из Германии и возвысила Пруссию при явном пособничестве России, а Франко-прусская война 1870–1871 гг. при открытой и могущественной помощи той же России дала возможность Пруссии разгромить Францию наголову, один на один, без вмешательства Австрии, которой угрожала Россия; а затем Пруссия заключила мир с Францией без вмешательства Европы, с громадной по тогдашнему времени контрибуцией с аннексией Эльзаса и Лотарингии и соединением всех немецких государств в единую Германскую империю с Пруссией во главе.

В то время, т. е. в 71 г. прошлого столетия, я был пятнадцатилетним юношей и отлично помню, как решительно все немцы, не исключая русскоподданных, от патриотического восторга с ума посходили и ничего не могли соображать, кроме победоносных гимнов и песен в честь и славу Германии. С тех пор, т. е. в течение почти полстолетия, немецкий патриотизм укреплялся и расширялся.

Он впитывался в каждого немца с молоком матери и затем на школьной скамье развивался при помощи учителей и сверстников и далее на всем жизненном поприще каждого немца на службе, в пивной, в театре, на улице и т. д. Случалось беседовать с людьми, рекомендовавшимися социал-демократами, и которые твердо исповедовали свои социалистические убеждения, но как только затрагивались вопросы о мировом значении Германии, большинство с.-д. сразу превращались в тигров, яростно требовавших для Германии всемирного владычества.

Не знаю как теперь, но до 1914 г. включительно, по мнению немцев всех сословий, возрастов и положений (со спартаковцами[40]40
  Автор имеет в виду членов «Союза Спартака» – марксистской организации, существовавшей в Германии в начале ХХ в.


[Закрыть] мне не приходилось сталкиваться), Германия – страна исключительная, предназначенная самим Богом к всемирной гегемонии, а все остальные народы, в особенности славяне, пригодны лишь унавоживать собою ниву, на которой немцы будут возделывать германскую культуру; и они, например, твердо были убеждены, что Балканский полуостров, Константинополь и Малая Азия также должны нераздельно принадлежать Германии.

Немцы презирали побежденную ими Францию, в особенности же Россию, варварски осмелившуюся отказаться со времени царствования Александра III таскать для них каштаны из огня, и всем сердцем непримиримо ненавидели Англию, захватившую массу лучших земель на всем земном шаре и устроившую себе богатейшие колонии и торговые рынки в то время, когда новой Германской империи не существовало, – и этого немцы англичанам простить не могли.

Неоспоримо, что во все время после 1871 года Германия беспрерывно, ничего не жалея, усиленно вооружалась как на суше, так и на море, и этим самым заставляла и остальные государства подражать ей.

Эти вооружения делались с полного одобрения всей нации, идеалы которой неудержимо стремились к германскому всемирному владычеству. На кайзера в немецком значении этого слова возлагалась подготовка и ответственность за выполнение этого национального идеала.

Обвинять Вильгельма II за эту войну – в высшей степени несправедливо, ибо он продукт своего народа и своего времени и исполнял лишь свое назначение. Если же винить кого-либо, то следует считать виновным всех немцев, весь германский народ, а не одиночных людей, как бы они ни были высоко поставлены.

Кто видел, как я, Вильгельма II, после ежегодного весеннего смотра вой-ска в Берлине, окруженного знаменами с музыкой впереди, тот не может сказать, что виноват в войне один Вильгельм. В 1898 году я был один из приглашенных на парад и ехал верхом за императорским кортежем, и безумный восторг несметной толпы при виде кайзера со знаменами, ехавшего верхом от Темпельгофского поля до самого дворца, подделать было нельзя – народ явно приветствовал того вождя и регалии тех народных полчищ, на которых возлагались выполнение народных идеалов и вожделений.

То же самое впечатление я вынес на больших императорских маневрах, на которых я присутствовал в качестве гостя в 1907 году: народ, увидев кайзера, прорвал и опрокинул конную стражу, охранявшую императора, окружил его и стал целовать его ноги, сапоги, седло, лошадь.

Народа же на маневрах было гораздо больше, чем войск, и громадные толпы людей всех сословий неотступно следовали за войсками. Вообще германцы – военная нация, у которой голова давно закружилась от боевых успехов 1864, 1866 и в особенности 1870–1871 гг.; и повторяю, для меня, по крайней мере, на основании моих собственных наблюдений, не подлежит никакому сомнению, что усиленная подготовка к войне, в последние 40 лет, велась в Германии не только с полного одобрения, но и по непреклонной воле всего народа (за исключением незначительного меньшинства), и война подготовлялась для всемирного порабощения народов, и в первую голову поражения России и Франции, а затем, во вторую очередь, Англии.

Для верного исполнения этого плана были заключены союзы с Австрией против России и с Италией против Франции, и эти союзы были также одобрены всей Германией, и нет причин или оснований считать Вильгельма чуть ли не единственным виновником этой чудовищной войны. Он лишь воплощал собой чрезвычайно образно и ярко свой народ во времени, в котором он царствовал.

Предотвратить войну было невозможно не только нам и нашим союзникам, но и самим немцам после принесенных ими неисчислимых жертв, исключительно для поставленной ими идеи выполнения великой патриотической цели. Вильгельм же ни в каком случае изменить назревшей войны не мог и не позже 1915 г. обязан был начать ее – или же сам слетел бы с престола. Выбора ему не было, и не в объявлении войны состоит его вина.

Виноват же Вильгельм в значительной степени в том, что Германия проиграла эту войну, тогда как она должна была ее выиграть. Чтобы пояснить мою мысль, мне необходимо обрисовать это яркое лицо, приковывавшее внимание всего мира в течение долгих лет. Пресса всех стран непрерывно им занималась, и, несомненно, это был незаурядный человек.

Во время моих служебных командировок мне пришлось многократно с ним разговаривать, несколько раз завтракать и обедать за императорским столом в непосредственной близи от него и видеть его в Берлине, окруженного его двором, в Потсдаме на летнем положении и в Касселе на больших маневрах, среди его войск и народа. Все это вместе взятое, как мне кажется, дало мне возможность составить себе ясное понятие об этом кайзере, олицетворявшем в своем лице надежды и стремления крепкой германской расы.

Среднего роста, скорее худощавый, с очень подвижными чертами лица и быстрыми движениями, он представлял собой тип человека в высшей степени энергичного и решительного. Обладал он умом весьма разносторонним и быстро соображающим, мог говорить кстати о всевозможных предметах, излагая свои мысли в ясной безапелляционной форме. Он, по-видимому, был страшно самонадеян и считал себя способным выполнять всякую роль.

Известно, что на своей яхте «Гогенцоллерн» он по праздничным дням исполнял роль пастора и говорил проповеди, он писал картины, считая себя художником, он сочинял музыкальные пьесы в качестве композитора, и несомненно он считал себя великим полководцем, что бросалось в глаза и на больших маневрах, где он в высшей степени самостоятельно руководил войсками и разбирал их действия с необыкновенным апломбом и решительностью, чему я был свидетелем.

Когда я наблюдал за ним со стороны, он производил на меня впечатление человека вполне убежденного, что он выполняет особую миссию, данную ему свыше, а по складу ума, характера и темперамента это был прирожденный самодержец. Гинденбург, Людендорф, Тирпиц в своих отчетах и воспоминаниях, в особенности на первых порах, из понятных чувств приличия не могут ссылаться на волю их императора; но никто не разуверит меня, что он имел огромное решающее влияние на ход войны и что ни одна крупная операция не предпринималась без его разрешения, а зачастую и по его настоянию или повелению.

Неоспоримо, что план войны был составлен вполне целесообразно: накинуться сначала на Францию, быстро, сразу ее уничтожить, не давая времени и возможности Англии помочь ее союзнице, а затем перекинуть свои главные силы на Восточный фронт, чтобы раздавить Россию. Проход через Бельгию, вопреки международному праву, и был предпринят в расчете, что Англия, имевшая ничтожную сухопутную армию, не успеет развить своих сил, как уже с Францией, в течение трех-четырех месяцев, будет совершенно покончено.

Этот план войны должен был быть выполнен не позже 1915 года, а еще лучше в 1914 году, ибо каждый год запоздания уменьшал шансы на его удачу, так как Франция и Россия стали усиленно готовиться к ней, тогда как Германия уже закончила свою подготовку. Но это было на суше, морские же германские силы были еще в периоде своего развития, да и Нильский канал еще не был закончен, поэтому очевидно предполагалось, что в первую очередь, без участия флота, в котором вначале и надобности не было, да и рискованно было им зря жертвовать, будут уничтожены франко-русские силы, а с главным врагом – Англией – Германия разделается впоследствии, один на один.

Действительно, в начале войны у немцев все шло как по маслу, но вторжение 1-й и 2-й русских армий в Восточную Пруссию заставило Вильгельма потерять равновесие, и он направил туда два корпуса с Западного фронта на Восточный перед самым Марнским сражением, которое решало участь кампании.

Если припомнить, что еще два корпуса было оставлено в тылу, то отсутствие четырех армейских корпусов в такой грандиозной решающей операции, как Марнское сражение, должно было иметь и имело катастрофическое значение; и уж тогда было ясно видно, что план войны выполненным быть не может и в будущем рисовалась неминуемая затяжка войны, а следовательно, проигрыш кампании в конечном результате, так как затяжка войны давала Англии время сформировать свою армию и могущественно помочь Франции. При такой обстановке Вильгельм не мог рисковать своим надводным флотом и он принужден был ограничиться подводной войной.

Что бы и кто бы ни говорил и ни писал, и какие бы документы ни печатались, я, зная то, что знаю, останусь при моем убеждении, что войну искала и делала одна Германия и что именно она ее начала, ибо Австрия только плясала под ее дудку.

И нужно по справедливости признать, что она во всех отношениях прекрасно подготовилась и не только могла, но на суше должна была победить и если она войну 1914–1918 гг. проиграла, то лишь потому, что у нее не оказалось новых Бисмарка и Мольтке.

Главная беда главных германских деятелей во время последней войны состояла в том, что на германском языке не существует пословицы «по одежке протягивай ножки». Никто им этой пословицы не перевел, а чувством меры никто из них не обладал; и, по-видимому, ни один из государственных людей не напомнил кайзеру, что безнаказанно нельзя вызывать негодования всего мира и восстановлять против себя все народы, да еще в течение нескольких лет подряд.

По политическим соображениям, внешним и внутреннего порядка им необходимо было перед войной обеспечиться соответствующими союзами и твердо знать, что, например, Италия годится лишь для союза мирного времени, но что воевать может она только против Австрии, своего национального врага, а никак не с нею и не за нее. Бисмаркообразный канцлер, тем или иным путем, не допустил бы Германию до того, чтобы состоять в вой-не решительно со всем миром.

В свою очередь, необходимо признать, что и с военной точки зрения Гинденбург – обыкновенный хороший генерал, – с Людендорфом в придачу, не мог собой заменить старого Мольтке и разбросался при помощи Вильгельма по разным целям превыше возможности.

Ведь не требовалось гениальности – нужно было иметь в наличии только простой здравый смысл, чтобы не изменить плана войны и понять, что ранее всего было, безусловно, необходимо разбить западного противника, т. е. французов, пока англичан было всего горсточка, и лишь добившись там надлежащих результатов, можно было перекидывать войска с запада на восток.

Правда, наши 1-я и 2-я армии были разбиты и отражено было наше наступление на Восточную Пруссию, но зато проигрывается Марнское сражение, а затем и война. Правда, что в этой коренной ошибке ни Гинденбург, ни Людендорф не виноваты, но их дальнейшие деяния – воевать по преимуществу по линии наименьшего сопротивления, т. е. на востоке, не покончив с западным врагом, не заслуживают одобрения.

Следующие сформированные восемь корпусов опять делятся пополам и, насколько мне помнится, направляются поровну, по четыре корпуса на восток и на запад.

1915 год почти исключительно посвящается Восточному фронту, и главные силы действуют против России.

Немцы уповали, что, разбив наголову русских, они добьются на Восточном фронте или сепаратного мира, или революции и их восточный враг исчезнет, а тогда легче будет справиться с западными противниками. Однако восточный враг исчез как таковой только в 1917 году, т. е. три года спустя после начала войны, а за это время Англия выставила многомиллионную армию и Америка к ней присоединилась. Было ясно, уже осенью 1915 года, что Германией война вперед проиграна по ее собственной вине.

Если бы с начала войны она все время держалась бы на востоке, в общем, оборонительно, до уничтожения французской армии, то эта задача была бы ею почти наверно закончена к осени 1915 года и тогда расправа с восточным противником оказалась бы довольно простой и неизбежной.

Бросать же свои войска с запада на восток, не добившись соответствующих результатов во Франции, и распространяться не только по Западной России, но и по Балканскому полуострову и Малой Азии, гоняясь за сравнительно дешевыми лаврами, указывало на то, что в германской армии не было и мольткеобразного стратега.

В сущности, я не думаю обвинять немцев за войну; вероятно, другой народ на их месте, в их обстановке в то время, тоже захотел бы устроить себе приятное место «под солнцем», но виноваты они перед собой в том, что проиграли войну, а уже давно известно, что только победителей не судят.

Как бы то ни было, отсутствие у немцев во время этой войны талантов, подобных Бисмарку и старому Мольтке, показало не только немцам, но и всем народам, что без великих людей великих дел делать невозможно, и что если все люди равны в принципе, то по своим способностям, знаниям, характерам и силе воли люди бесконечно разнообразны, и что полное равенство может считаться красивой утопией, но в природе не существует.

Человечество вообще живет, стремясь к равным идеалам-утопиям, но достичь их на этой земле не может. Одна из этих утопий – вечный мир, которого на нашей планете так же невозможно достичь, как и полного во всех отношениях равенства людей. Но от своей темы я отклонился и, возвращаясь к ней, я утверждаю, что такой сильный, умный, практичный и работящий народ, как немцы, соединившись воедино в 1870–1876 гг., нарушили существовавшее до того европейское равновесие, но в то же время предприимчивости их не хватало поприща для ее надлежащего развития.

Фатально немцы стали искать рынков для торговли и колоний для снова увеличившегося населения, и столкновение с соседями стало совершенно неизбежным и необходимым. По моему мнению, тут никто не виноват, да и борьба далеко еще не закончилась и исход борьбы трудно предсказать.

Если интернационал и коммунизм распространятся по всему свету и охватят все народы, то и этот переворот, в принципе сулящий вечный мир вызовет, во всяком случае, на очень многие годы, жестокую борьбу между сторонниками старого капиталистического строя и адептами нового учения; и, думаю, что мы не у конца, а лишь у начала очень продолжительных войн.

Считаю необходимым в своих воспоминаниях заявить следующее: я всю жизнь свою чувствовал и знал, что немецкое правительство и царствующая династия – непримиримейшие и сильнейшие враги моей Родины и моего народа. Они всегда хотели нас подчинить себе во что бы то ни стало.

Это и подтвердилось последней всемирной войной. Чтобы ни расписывал в своих воспоминаниях Вильгельм II (берлинское издание 1923 г.)[41]41
  В этих воспоминаниях Вильгельм II обвинял Великобританию, Россию, Францию и Бельгию в подготовке нападения на Германию.


[Закрыть], но войну эту начали они, а не мы; как бы ни уклонялся от истины он, все хорошо знают, какая ненависть была у них к нам, а не наоборот.

В этом отношении вполне понятна и моя нелюбовь к ним, сквозящая со страниц моих воспоминаний. Но я всегда говорил и заявляю это печатно – немецкий народ и его армия показали такой пример поразительной энергии, стойкости, силы патриотизма, храбрости, выдержки, дисциплины и умения умирать за свое отечество, что не преклоняться перед ними я, как воин, не могу. Они дрались как львы против всего мира, и сила духа их поразительна. Немецкий солдат, следовательно – народ, достоин всеобщего уважения.

На основании всего этого я предрекаю, что рано или поздно в Германии могут одержать верх монархисты, быть может, временно, в крайнем случае, социал-демократы, а может быть, и император Вильгельм еще вступит на родную землю.