Текст книги "Кукушкины слезы"

Алексей Будищев
Кукушкины слезы

Валентина Михайловна, кутаясь в пуховый платок и держа на руках толстого кота Гри-Гри, вышла в сад. Она трое суток спала, не раздеваясь, ухаживая за больным сыном, и ужасно устала. Её кости ломят в суставах точно от ревматизма, и во всем теле, кажется, нет ни одного здорового местечка; все болит, ноет и тоскует. Валентина Михайловна прошла по садовой дорожке и у стола опустилась на скамейку неподалеку от круглого озера, лежавшего между садом и огородом. Было тихо; поверхность озера лежала, не шевелясь, и розовая тучка, отражавшаяся в его водах, точно накрывала озеро розовой кисеею. Левый отвесный берег озера – жирный и ноздреватый, как кокс, просачивал воду, падавшую тяжелыми каплями; казалось, вся эта черная и жирная стена была насыщена водою, как губка. Вечер был тихий и ясный. Клейкий молодой листок берез не шевелился. Валентина Михайловна сидела на скамейке, смотрела на озеро и думала; «Неужели Светик умрет? Это будет ужасно. Неужели Бог так несправедлив!» Она вздохнула и шевельнула коленами, поправляя дремавшего на них кота. Кот щурил глаза и делал носом «гри-гри». Казалось, он был до того влюблен в себя, что повторять свое собственное имя доставляло ему громадное удовольствие. Хозяйка почесала у него за ухом. Валентине Михайловне лет 45. Она полна и, вероятно, когда-то была очень недурна собою; а теперь она, пожалуй, даже безобразна. Кожа её лица от неумеренного употребления всевозможных косметик сплошь сведена в мелкие морщинки и пожелтела. Подзобок под её маленьким подбородком тоже желт И весь покрыт бугорками, как шагреневая кожа.

«Если Светик умрет, – подумала она, – у меня никого не останется. Никого».

Она вздохнула и поднесла надушенный платочек к глазам с припухшими веками и затем к правильному с небольшой горбинкой носику, слегка сдавленному возле ноздрей. Валентина Михайловна смахнула с ресницы слезинку и снова подумала: «Нет, Бог несправедлив. Завтра Пасха, а у меня умирает любимейший сын. Ах, как это тяжело! Главное, в этой трущобе не достанешь даже порядочного доктора. Александр Иваныч плох, но и того утащили куда-то за 50 верст. Вторые сутки сидишь без всякой помощи. Чего доброго и сама расхвораешься!»

Валентина Михайловна снова вздохнула и стала глядеть на озеро. Тучка, накрывавшая его поверхность как бы розовой кисеей, коробилась и темнела. На березе закуковала кукушка. Соловей пустил из куста акации две ноты, затем замолчал, подумал и перелетел на ту сторону озера. Ветерок тянул лениво и пах цветами и водой.

Пасха в этом году была поздняя. Кукушка закуковала в страстную пятницу, а соловей запел на Лазареву субботу; он дебютировал в вишневом кусту, но оттуда быль выгнан котом Гри-Гри. На следующий день соловья слышали уже на огороде в бузине, по ту сторону озера; но и там ему не дал покою повар, который непременно хотел его изловить, чтобы подучить кое-каким, известным только повару коленцам и затем продать купцу Тарасьеву за 25 рублей или, в крайнем случае, выменять его на флейту.

Валентина Михайловна куталась в платок и продолжала смотреть на озеро. Внезапно за березами она услышала шорох; она повернула голову и увидала там своего второго сына Диодора или, как она его называла, Дидика. Дидик держал в одной руке пращу, сшитую из сыромятной кожи, а другой поддерживал подол серой куртки, наполненный мелкими камешками, Валентина Михайловна поняла, что мальчик подкрадывался к соловью, чтобы убить его камешком. Дидику 12 лет, он на два года моложе Светика, но ужасно не развит; он почти идиот и, кроме того, ужасно зол. Его любимое развлечение – бить пращой голубей или травить собаками Гри-Гри. Он хитёр, злопамятен и ненавидит свою мать. Читать его выучили с трудом, считать он умел только до семи, но, однако, у него хватает уменья и терпенья вытачивать из осколков дикаря камешки, удобные для метания пращой. Валентина Михайловна увидела сына, и её сердце охватила неприязнь к этому скверному мальчишке.

– Дидик! – позвала она, поднимаясь со скамейки.

Однако. Дидик не пошел на зов, а залег в рыжие кусты орешника. Он пополз, как кошка, чтобы обогнуть озеро и, выскочив к огороду, обмануть таким образом мать. Но Валентина Михайловна разгадала маневр сына, побежала на цыпочках наперерез, ринулась в кусты и, прежде чем Дидик успел приготовиться к обороне, поймала его за ухо.

– Вставай, негодный мальчишка! – крикнула она, краснея от негодования: – ты опять хочешь охотиться за соловьем! Вставай, негодная злюка!

Валентина Михайловна, выпустив Гри-Гри, дергала сына за ухо, приподнимая его с земли. Дидик пыхтел и отдувался. Его жесткие, стриженые волосики, покато сбегавшие от темени к низкому и мясистому лбу, казалось, стали еще жестче и как бы щетинились. В глазах Дидика горела злоба и непримиримая ненависть. Он пыхтел и тряс головою, пытаясь высвободить ухо из цепких пальцев матери, несмотря на то, что эти попытки причиняли ему нестерпимую боль.

– Мерзкая злюка! – кричала Валентина Михайловна, задыхаясь от гнева.

Она схватила Дпдика за талию, перевернула головой к своим коленям и стала хлопать ладошкой по его серым панталонам. Её рука затекла, горела и ломила, и это еще более сердило Валентину Михайловну.

– Вот тебе, вот тебе, – шептала она, красная, как кумач.

Кукушка снялась с ближней березы и пересела дальше. Дидик пыхтел и отдувался, но не выпускал из рук пращи. Камешки рассыпались из подола его куртки, но он не сожалел об этом: такими камешками были полны оба кармана его панталон. Наконец, Дидик сделал невероятные усилия, побагровел, затряс головой и плечами и высвободился из рук матери. Он пустился бегом за озеро, поправляя сбитый на бок кушак. Возле огорода он остановился. Его правое ухо краснело, как побитый морозом лист коневника, и было значительно больше левого. Он глядел на мать и оправлял съехавшие панталоны.

– Я буду тебя сечь ежедневно! – крикнула ему Валентина Михайловна, еще взволнованная и красная.

– А я, – отвечал Дидик, – затравлю твоего Гри-Гри собаками. Ведь я знаю что это ты сожгла мой самострел вчера ночью…

Он вложил в пращу камешек, повертел ею над головой и, приподняв колено, пустил камень на огороды. Камень свистнул. Дидик с хохотом побежал вслед за ним.

«Боже мой, что только из него вырастет», подумала Валентина Михайловна, вздохнула и, приняв на руки толстого Гри-Гри, тихо направилась к скамейке. «Почему такая несправедливость, – думала она, опускаясь на прежнее место: – Светик, которого я так люблю, умирает, а Дидик, этот злой идиотик, жив и, кажется, день ото дня здоровеет!»

Валентина Михайловна глядела на озеро. Розовая тучка, застилавшая его поверхность, постепенно темнела, как бы прогорая и покрываясь пеплом. Клейкие листья берез не шевелились. Становилось прохладней. На березе уныло куковала кукушка. Гри-Гри, пригретый на коленях Валентины Михайловны, мурлыкал, точно выговаривая свое имя. Запад темнел. Валентина Михайловна смотрела на огороды, где скрылся Дидик, и думала: «Дидик – несчастие моей жизни. Он ненавидит меня, и я его положительно боюсь. Что из него вырастет, что из н

...

конец ознакомительного фрагмента