Текст книги "Путин. Его идеология"

СМЕНА РЕЖИМА

Управление посредством делегирования суверенитета – это совсем не то же самое, что управление колониями. В решении текущих вопросов внутренней и даже внешней жизни государства с «делегированным» суверенитетом вполне самостоятельны. Фундаментальным ограничением для них является только одно: страна, являющаяся первоисточником суверенитета другой страны, всегда обладает принципиальной возможностью смены правящего режима и государственного строя в стране-сателлите.

Для реализации этой задачи можно использовать самые разные способы. Если речь идет о стране – союзнице по военному блоку, то проще всего договориться на жестких условиях с лидерами вновь пришедшей к власти партии; никаких других действий предпринимать уже не нужно. В странах с не столь «идейно близкими» режимами есть варианты. Если режим достаточно мягкий, наиболее предпочтительной становится поддержка усилий действующей политической оппозиции по взятию власти любым путем («бархатная революция»). Если режим жесткий и не дает развернуться оппозиции, то выбор делается в пользу «гуманитарной бомбардировки» (как в Ираке). Иногда возможна комбинация первого и второго (как в Югославии).

Со страной, обладающей собственным ядерным суверенитетом, такие вещи делать куда сложнее. Риски «бархатной революции» вырастают в разы, если не на порядки: в ситуации хаоса, который может длиться неделями и месяцами, далеко не факт, что не найдется отчаянная голова для того, чтобы воспользоваться ядерной кнопкой для удара по какому-нибудь «врагу». Военная интервенция с еще большей вероятностью превращается в ядерную войну. Степень успешности жестких переговоров с правящим режимом оказывается в зависимости лишь от одного фактора – уровня экономической несамостоятельности данной страны, который в общем-то далеко не всегда оказывается критическим даже в условиях глобализированной экономики: просто потери от тех или иных экономических ограничений несет не кто-то один, а все сразу (что тоже не сахар).[14]14
  В.В. Путин. Послание-2004. См. стр. 154


[Закрыть]

Возможность построить демократическую систему, где справедливо решается вопрос о власти, есть возможность сохранить свободу и независимость.

В общем, понятие «ядерного суверенитета» позволяет на многое смотреть по-другому. Например, оно позволяет переосмыслить взгляд на мотивы того же Ким Чен Ира. Далеко не всегда целью северокорейской «ядерной игры» является гарантия безопасности существующего режима от внешней агрессии. Вполне возможно, что чучхейское руководство посредством бомбы пытается защитить себя не только от войны, но и от попыток инспирирования какой-нибудь «оранжевой перестройки» по восточноевропейскому сценарию, ведь эта угроза в их условиях, а они живут, напомню, в режиме «Берлинской стены» – более чем реальна. «Вы несете нам „свободу“? А вот у нас теперь есть кнопка – и что с нею будет, когда эта самая „свобода“ у нас предъявит свои революционные права на власть?» – так тоже можно понять месседж младшего Кима. Разумеется, все это работает при условии, что есть воля «в случае чего» все же нажать на ядерную кнопку.

Таким образом, в повестке дня стоит позитивная задача построения демократии, которая станет основанием суверенитета, где вопрос о смене власти в России решает не Вашингтон, посредством революционных технологий, а сами граждане России. Возможность построить демократическую систему, где справедливо решается вопрос о власти, есть возможность сохранить свободу и независимость. Демократия – несмотря на всю важность ее процессуальной стороны – гораздо шире, чем проведение регулярных всеобщих выборов. Несмотря на важность формальных демократических процедур (несменяемость власти при сохранении процедуры выборов часто является признаком отсутствия политики; а там, где нет политики, появляются полицаи), они – продукт исторического творчества Запада, а не внеисторическая необходимость. Заимствование этой формы является не целью, а механизмом, от которого зависит возможность автономного решения вопроса о власти.

УКРАИНСКИЙ КАЗУС: источник ВЛАСТИ

Украина, как известно, декларированно «безъядерная» страна. В переводе на современный язык суверенитетов это означает табличку с надписью «Продается. Недорого». Иначе говоря, это такое государство, которое не может существовать без внешнего источника легальности своего режима – того или иного «абсолютного» суверенитета.

В этом контексте оранжевые заклинания про «европейскую интеграцию» и «демократический выбор» оказываются теми ритуальными формулами, которыми оказывается обставлен реальный процесс – процесс смены источника делегированного суверенитета. Тот выбор, который стоял перед украинцами осенью 2004 года, на языке XIII века понимался бы как княжеский выбор между короной от папы и ярлыком от хана; и они его сделали как раз в духе Даниила Галицкого. Но в данном случае важны не исторические параллели, а поражение попытки Владимира Путина сделать Россию гарантом легальности действующего украинского режима и его базовых процедур.[15]15
  В.В. Путин. Послание-2005 См. стр. 204


[Закрыть]

Ключевой момент киевской драмы – ситуация, когда главы государств, входящих в российскую ядерную систему, начали присылать поздравления с победой Виктору Януковичу, и тот попытался их предъявить за «круглым столом» европейским посредникам как доказательство своей легитимности. Как мы помним, эта попытка была отвергнута. В свою очередь, европейские организации раньше всех опубликовали признание победы Виктора Ющенко в «третьем туре». Этим они произвели верификацию законности процедуры, то есть фактически санкционировали передачу власти.

Собственно, реальная конкуренция в украинском случае была не по поводу того, «чья» коалиция победит, а по поводу того, кто извне санкционирует саму процедуру голосования. В тот момент конкуренция была еще персонифицирована (у каждой из сил было свое видение легальности процедуры), но в дальнейшем вопрос о том, кто победит, уже не будет играть никакой роли. В Польше, скажем, экс-революционера Л. Валенсу некогда победил социалист Квасьневский, но это ровным счетом ничего не изменило: государство обречено оставаться в орбите той системы, которая санкционировала процедуру прихода А. Квасьневского к власти. Примерно то же самое случилось в Молдавии с коммунистом В. Ворониным. В качестве внутрироссийского примера можно вспомнить любого «красного губернатора» ельцинской эпохи: все они были избраны от оппозиции, но по ельцинским правилам и потому не стали реальной оппозицией.

Реальная, базовая власть находится не там, где кабинет «под орлом», а там, где находится источник легитимности процедуры прихода в этот самый кабинет.

В этом смысле базовая власть в России – это не Путин, а маленький черный чемоданчик, который за ним носят верные присяге офицеры. Наверное, на языке московской монархии он бы и назывался собственно державой – символ мира, удерживаемого в длани правителя.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЕМОКРАТИЯ

СОБСТВЕННАЯ МОДЕЛЬ

Автономность в современном мире возможна именно и только не как присоединение к кому-либо, не как адаптация чужой модели, а как претензия на создание новой модели, противопоставление себя другим. Создание собственной уникальной модели автоматически выводит ее на глобальный рынок моделей в качестве конкурента другим моделям. Сама претензия на создание модели является вызовом, и риторика в жанре «мы ничего не хотим» здесь не работает, потому что в эти слова никто не верит. Создание модели для себя – это одновременно и создание модели для других. Она воспринимается не только в качестве возможного образца, но и реального конкурента. Тем самым попытка построения суверенной демократии в России напрямую угрожает чужим национальным интересам. Именно поэтому чисто оборонительная стратегия здесь оказывается заведомо уязвимой.

Однако Путин долгое время придерживался именно такой стратегии, пытался защититься от врагов линией «стратегической обороны». Слабость и проблема путинской идеи суверенитета в том, что она не указывала, кого надо обидеть. Занявший противоположную позицию М. Саакашвили был более талантливым и удачливым имитатором Путина. Он сказал именно то, чего американцы после событий 11 сентября 2001 года подсознательно ждали от Путина: желание выполнять некую демократическую миссию. Путин должен был объявить себя партнером США по антитеррористической коалиции; не грузинская молодежь из «Кмары» должна была формировать палаточные лагеря сторонников оранжевой революции в Крыму, а «Идущие вместе». Вместо этого Путин, следуя своей логике суверенитета, работает с режимами Акаева и Каримова, несмотря на то что они, в силу клановой конструкции, заведомо антинародны.

В последнем послании Путина видно, как постепенно «ломается» идея геостратегической обороны страны, превращается в какую-то другую идею. Главное, что пропадает в этой идее, – стабильность. Более того, президент дал понять, что стабильность отныне является проблемой. В политику возвращается идея экспансии.[16]16
  В.В. Путин. Послание-2005. См. стр. 205


[Закрыть] Но в послании 2001 года формула стабильности была расшифрована как то, что «не будет ни революций, ни контрреволюций». Значит, теперь они будут? Да; отныне разрешены как революция, так и контрреволюция. Более того, одним из первичных источников трансформации является сама власть.

Кроме того, в последнем послании есть прямая заявка на трансграничный характер этих изменений. Она содержится во фразе о том, что цивилизаторская миссия России на евразийском пространстве будет продолжена. Это означает, если буквально понимать цивилизаторскую миссию, что теперь возможно и из России будут помогать революционерам расставлять палатки и присылать пособия, как организовать ненасильственную акцию возле административного корпуса. А может, и наоборот – учить полицейских, как подавлять «ненасильственные акции». Но вероятнее всего – и то, и другое сразу.

Президент дал понять, что стабильность отныне является проблемой. В политику возвращается идея экспансии.

В то же время это все еще недодуманная, недокрученная, недопроявленная доктрина. Именно эта ее незавершенность стала причиной неудачи российской политики на Украине. В общем-то Россия нарушила свое же старое правило, когда вмешалась. Скорее всего В. Янукович это чувствовал, а возможно, даже понимал. Именно поэтому он был главным противником бело-синего майдана и сделал все, чтобы такого не возникло. Сейчас, задним числом, хорошо понятно, что он был прав. Логика войны майданов – это та логика, в которой нуждался его противник. Действие, продиктованное противником, всегда ведет к поражению: потому что он опередил тебя в развертывании сил, потому что обладает более адаптированными технологиями и вообще потому что ты играешь по его правилам, тем самым признавая за ним право задавать правила.

В том, что касается существа предлагаемой модели государства Россия, рассматриваемые Послания дают богатый материал для анализа. Риторика государства как системы, оказывающей первичные услуги, присутствует в посланиях Путина постоянно, в том числе она воспроизводится и в четвертом, и в пятом послании. Источником этой риторики является модель, позволяющая описывать государство как корпорацию. Изначально такое определение имело характер сознательной редукции. По аналогии с корпорацией, теоретики редуцируют функции власти до осуществления услуг по обеспечению безопасности, социальных стандартов, общих правил, системы основных коммуникаций и ит.д. проведению разного рода мероприятий. Другими словами, они сводят деятельность государства к набору услуг, которые оно оказывает людям, получая за это свои деньги из налогов.

Путин действует в основном в рамках этой логики. Иногда у него бывают прорывы из нее, тогда он показывает, что власть – нечто иное, чем фабрика. В качестве такой интуиции можно рассматривать вопрос цивилизаторской миссии России на евразийском пространстве. Президент не показывает сомнений в том, что эта миссия должна быть продолжена, но не указывает в явной форме, в чем заключается ее цель. Если редуцировать государство до фабрики, то встает проблема определения природы этой миссии как услуги. Ведь одно дело – самих себя цивилизовывать, а другое дело – «европейское пространство». Эти люди налогов России не платят.

Редукция государства до корпорации предполагает единственную логику, оправдывающую цивилизаторскую деятельность, направленную вовне страны. Здесь усилия государства являются предпосылкой для прихода на эту территорию бизнеса, который посеет в удобренную цивилизованную почву свой колониальный набор. Следовательно, проводя такого рода внешнюю политику, государство эффективно продвигает интересы своих налогоплательщиков. В принципе Путин говорит в своих посланиях о необходимости активной внешней политики, поддержке российских экспортеров. Однако на основании тех же посланий невозможно свести цивилизационную миссию страны только к этому.

Власть в отличие от корпоративного менеджмента несет ответственность не только перед ныне живущими, но и перед теми, кто жил до них и кто будет жить после.

Путин осознает принципиальное отличие государства от корпорации, невозможность рассматривать государство только как квазисобственника территории и соответственно квазиуправляющего. Он говорит об этом в послании 2005 года, в которое включена историческая ретроспектива, доктринальное видение исторического пути России. У государства есть история, и власть в отличие от корпоративного менеджмента несет ответственность не только перед ныне живущими, но и перед теми, кто жил до них и кто будет жить после. Может, ныне живущее население не ходит в церкви, но те, кто строил их 100 лет назад, наверное бы возражали, чтобы на их месте были построены эффективные и прибыльные общественные туалеты.

Прямая обязанность власти – соблюсти эти законные интересы. И наоборот: сегодня можно загадить озеро, но тогда в нем не смогут купаться люди, рожденные через 100 лет. Миссия государства в том, что оно должно учитывать мнение не только ныне живущих граждан, но и уже покойных, и еще не рожденных. Хотя ни те, ни другие не являются избирателями.

НОВЫЕ УСЛОВИЯ – НОВЫЕ ПРАВИЛА

То, что делает Путин с 1999 года в отношении «молодой русской демократии», он сам в президентском послании 2005 года называет «тушением пожара». По ощущениям того времени демократия является не продолжением российской истории, а синонимом ее краха. Демократия – это когда все плохо. Конечно же, демократию, которая есть синоним беды, надо тушить, как пожар. В послании 2004 года он написал об этом так: «Недопустимо, когда цивилизованная политическая конкуренция подменяется корыстной борьбой за статусную ренту, когда финансовая сторона деятельности политических объединений по-прежнему скрыта от общественности, когда рынок избирательных технологий и лоббистских услуг ориентируется прежде всего на теневой сектор, и все это – на фоне унылого однообразия большинства партийных программ».[17]17
  В.В. Путин. Послание-2004. См. стр. 177


[Закрыть] Другими словами, Путин говорит о том, что подмена политической борьбы шантажом власти недопустима, что отстаивание частных, а не общественных интересов, основанное на возможности контроля одного из сегментов электората, не является нормой демократии. В России сложилась ситуация, когда источники финансирования партий были неясны (понятно одно – что это были не членские взносы) и, в условиях однообразия программ, партии стали не инструментами демократии, а механизмами манипуляции. Проше говоря, не было публичной политики, не было политической борьбы. Более того, не было «выборов», «политиков» и даже самих «партий» в прямом смысле этих слов. Этому и был положен конец в 2003 году не столько режимом Путина, сколько населением России, солидарно проголосовавшим за кандидатов от одной партии; а фактически – за отказ от партийной дискуссии в том виде, в котором она велась с 1993 по 2003 год.

И ей на смену приходит новая партийная политика – создаваемая Путиным через предпринятые в 2004 году реформы партийной системы. В их числе – укрупнение партий, отмена смешанной системы выборов в Госдуму, введение принципа «партийного губернатора» и т. д.

КРОВЬ БЕСЛАНА И ОБЩЕСТВЕННАЯ ПАЛАТА

Осенью 2004 года, ровно через десять дней после завершения бесланского штурма, президент Путин появился на телеэкранах. То, что он тогда сказал и сделал, вызывает вопросы до сих пор. За прошедший год было много обсуждений и критики «реформ 13 сентября». Но лишь считанное число выступлений на эту тему содержало попытки объяснить, почему Путин считает эти преобразования ответом на бесланский вызов. Впрочем, и в этих случаях в основном имело место явное притягивание за уши: мол, «укрепление государства позволит более эффективно бороться с терроризмом».

Ситуация зашла в тупик. Лояльные граждане задавали вопросы о том, «зачем это». Нелояльные вместо вопросов выдвигали обвинения: «Путин цинично использовал Беслан для укрепления личной власти». Хотя на самом деле такое обвинение – тот же самый вопрос «зачем», только высказанный в привычной для них манере. Более года этот немой вопрос висит в воздухе.

В российском обществе пока нет понимания, что борьба с террором – это не то же самое, что борьба с террористами.

Ответы же оказались неудовлетворительными. В логике «укрепления власти» можно еще понять, зачем отменили прямые выборы губернаторов – угроза распада страны, явно обозначенная бесланской схемой «Дзасохов – Аушев – Масхадов», требовала политического ответа. Но зачем в этой логике отменять депутатов-одномандатников, если именно они, беспартийные лоббисты местных интересов, формировали в парламенте большинство? Зачем, наконец, плодить очередные консультативные структуры вроде Общественной палаты? Клапаны для выпуска пара? Где бы еще столько пара найти в нашей системе?

В этом контексте единственным политическим успехом, видимым результатом «реформ 13 сентября» стало переключение внимания – они стали повесткой дня, их начали обсуждать, и тем самым свою миссию в качестве экстренной терапии бесланской травмы они худо-бедно выполнили. Но это не сняло тревогу и непонимание – просто вытеснило их в сферу подсознания, откуда они пробиваются наружу в самых неожиданных местах. Случилось что-то страшное, власть ответила чем-то непонятным – и мы теперь живем в этом непонятном, которое отгораживает страшное полупрозрачной стенкой. Контакт с реальностью утерян – остается или плыть по течению, или нервически дергаться – что, в сущности, одно и то же. Дефицит общих смыслов резко сужает пространство возможного. Безъязычие – удобная среда бессилия.

Сила террора в том, что враг всегда остается неназванным и ненайденным. «Аль-Каида» – это фейк формата «мистер Инкогнито»; «Басаев» – псевдоним того же рода. Сказать, что причина террора в Басаеве – значит сказать, что ее нет. В этом смысле антикремлевский агитпроп имеет даже некоторое преимущество – он-то определяет в качестве причин террора все же более реальные объекты – такие, например, как «политика власти в Чечне» или «коррупция в силовых структурах».

В результате выстраивается более-менее связная картина реальности. У нас есть проблема. Проблемой является власть. Проблему мы не лечим, и потому она, будучи запущенной, рано или поздно приводит к катастрофам. На самом деле это более простая схема, чем та, которую предлагает агитпроп официозный: послать проклятия «этим нелюдям» и жить дальше так, как будто ничего не случилось – просто «беда стряслась». Но беды-то продолжают «стрясаться» и все время приходят как бы ниоткуда, «от Басаева», и обществу приходится либо констатировать бессилие, либо переходить на позицию «во всем виновата власть» – по крайней мере хоть в какой-то степени рациональную.

В российском обществе пока нет понимания, что борьба с террором – это не то же самое, что борьба с террористами.[18]18
  В.В. Путин. Послание-2004. См. стр. 174–175


[Закрыть] Последняя – нужная и обязательная забота власти и силовых ведомств; но крайне важно отдавать себе отчет в том, что, даже если будут уничтожены все без исключения террористы, это не приведет к прекращению террора.

Борьба с террором есть не только поиск и ликвидация злодеев, которые используют общедоступные схемы катастроф, а поиск и демонтаж самих катастрофических схем.

Дело в том, что террор как таковой – это инструмент сам по себе безличный, он не закреплен за узкой группой носителей, его может использовать в принципе кто угодно.

В новых захватчиков, взрывников и смертников будут превращаться вчерашние обыватели, и это неизбежно будет так при любом масштабном конфликте до тех пор пока сама террористическая схема в принципе будет эффективной. А сегодня она – сверхэффективна.

Соответственно борьба с террором есть не поиск и ликвидация злодеев, которые используют общедоступное сегодня оружие, а поиск и ликвидация самого оружия. Иначе говоря, создание ситуации, при которой издержки от терактов будут превышать их результат.

Сверхэффективность террора – это сверхвыгодное соотношение «издержки/результат». При помощи одного-единственного успешного теракта можно сломать общественный строй в стране, поменять власть, изменить соотношение сил в мире и т. д. – сделать то, чего не может даже атомная бомба. Она тоже эффективна, но очень дорога – и при создании, и при хранении, и при «эксплуатации». Террор к тому же еще и гораздо дешевле.

Секрет его эффективности а в мультиплицирующемся типе поражения. Нанеся непосредственный удар по нескольким десяткам или сотням человек, можно опосредованно превратить в жертву второго порядка весь остальной многомиллионный социум. Заложник или погибший от взрыва – только прямая жертва. Власть, которая несет всю тяжесть удара, – жертва второго порядка. Но главная цель и главная жертва – это «обычный человек», который поневоле становится зрителем события.

То, что он тоже жертва, заметно только тогда, когда в момент теракта появляются всеобщие вопросы: «а если б тебя?», «а если бы твоего ребенка?». Тем самым внезапно оказывается, что заложники не те несколько сот, которые в школе или театре, а все, каждый из нас. Принцип тот же самый, как при выборах в парламент, где всего несколько сот человек говорят от имени страны, представляют ее. Те, кого захватывают, оказываются своего рода «народными депутатами» в особого рода парламенте, выборы в который организовал террорист посредством выбора объекта атаки.

Схема «каждый мог бы быть заложником» потенциально не так уж и неуязвима. К примеру, если представить себе систему, в которой на содержании общества находятся 500 человек «профессиональных заложников», вся обязанность которых состояла бы в том, чтобы в момент «X» пойти и заменить собой тех, кто был захвачен (рисковая профессия, но на самом деле мало чем отличается от армейского спецназа), эффект «представительской» схемы был бы в такой системе куда меньшим. Правда, воплотить идею «профессиональных заложников» невозможно, поскольку ни один террорист никогда не согласится на такой обмен – он всегда будет настаивать на собственном монопольном праве выбора жертвы. И выбирать будет действительно самых ценных, причем по абсолютной ценностной шкале, по которой дети, конечно же, важнее, чем какие-нибудь депутаты или правозащитники.[19]19
  В.В. Путин. Послание-2005. См. стр. 202


[Закрыть]

Тем не менее именно эта дистанция между непосредственными жертвами (теми, кого физически захватывают или убивают) и главной целью (миллионами тех, кого заставляют отождествлять себя и своих близких с захваченными или убитыми) является слабым местом террористической схемы. Разрыв этой связи превращает любой теракт в рядовую и довольно некрупную боевую операцию. К тому же дорогостоящую и бессмысленную с военной точки зрения, поскольку непосредственной ценности в качестве военного ресурса объект поражения (какая-нибудь школа, театр, гражданский самолет и т. п.) не представляет.

Но как она может быть разорвана?