Текст книги "Орлы златого века Екатерины"

Алексей Чопорняк
Орлы златого века Екатерины

ПОЭМЫ

ПРЕДИСЛОВИЕ

 
История – хороший человек – ВОТ СМЫСЛ
ПОСЛОВИЦЫ ФРАНЦУЗСКОЙ,
НО СПРАВОСТИ ЕДВА ЛИ ТЫ НАЙДЕШЬ
В ИСТОРИИ, В ОСОБЕННОСТИ РУССКОЙ.
 
 
Не с вами нам историю судить, —
Ведь у нее свои законы.
Но суждено в истории нам жить —
Иль Геростратом иль Наполеоном.
 
 
И потому мы взгляд не можем оторвать
От века золотого Катерины.
Орлами окружить сумела вкруг себя,
Достигнув императорского чина.
 
 
Из них мы остановим выбор лишь на двух —
На большее едва ль запал у нас найдется.
Но галерея образов-екатерининских орлов
Отсюда только лишь начнется.
 

АРХИСТРАТИГ СУВОРОВ
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОЭМА

 
Кто властвовал над миром,
Чинился на пирах,
Давно уж обратился
В забытый всеми прах.
 
 
Но прах великих предков
Нам дорог, мил и свят
И их потомки наши
Забвенья не простят.
 
 
Пусть тень великих предков
Россию осенит,
В них оживет история,
И прах заговорит.
 
 
Знаком ли вам вот этот лик?
Бесследно не исчез он в мире теней,
И для друзей и для врагов России
Суворов грозен и велик,
Какой же исполинский гений
Был этот немощный старик!
 
 
Суворов – это символ,
Суворов – Талисман,
Он Богом и историей
Нам и России дан.
 
 
Легендами овеян
Его был каждый шаг,
Великий полководец,
поэт или чудак?
 
 
Словесности изящной ценитель и знаток
Ценил превыше власти
Солдатский котелок,
Когда в кругу бивуачном,
В ночи, в дыму костра
Похваливал кашицу кипящего котла:
–  Помилуй Бог, кашица превыше всех похвал,
Вкусней ее, признаюсь, я в жизни не едал.
 
 
Богатырям солдатам был сам отец родной,
С ним шли в огонь и воду,
А он за них горой,
Он вызывал насмешку вельможи на пирах,
Зато врагов России бивал он в пух и прах.
Природою тщедушен, хил, бледен и костляв,
Имел неукротимый, кипучий дух и нрав.
Отцовское наследство – заношен плащ до дыр,
Под ним подчас скрывался
Наш чудо-богатырь,
И в юности и в зрелые года
он с ним, как с старым другом,
Не расставался никогда.
Носил его в бою, в походе,
И в дождь, и в зной, и при любой погоде,
Когда под пулями на скакуне он мчался
Сквозь визг картечи, стоны, крики, дым
И чудом оставался он цел и невредим,
то плащ тогда казался небесной парой крыл,
Как будто на дракона мчался
сразить его копьем Aрхангел Михаил.
 

 
Хоть шведская текла кровь в жилах,
Суворовых людей служилых,
Был род известен на Руси
Кого ты только ни спроси,
Как слуг царевых преданных и верных
В делах своих нелицемерных,
И в жертву каждый был готов принесть
к подножию российского престола
Свое здоровье, жизнь и честь.
 
 
Иван Парфентьевич, прапрадед,
Под Дубной был убит в расцвете лет,
В войне, теперь уже забытой,
России с Речью Посполитой,
А сын его родной, прадед Суворова,
Оставшись круглым сиротой,
Хоть в люди выбился, но так или иначе,
В чинах высоких не достиг удачи.
Не по протекции отца,
В приказе царского дворца
Свой хлеб снискал в поту лица
Он в скромной должности – подьячий,
В трудах всю жизнь свою провел,
Двор на Никитской приобрел.
 
 
Иван Григорьич, дед родной,
Царю Петру до гроба состоя нелицемерно
преданным слугою,
Преображенским тайным ведая приказом,
В первопрестольной в корне истреблял
Крамольную стрелецкую заразу,
Цареву следуя строжайшему наказу,
И не ослушавшись ни разу,
Допрос с пристрастием учинял,
Что значит, пытки применял.
 
 
Царь Петр, заслуг не забывая,
Слуг преданных своих любя и сберегая,
Монаршей милостью своей не обделял,
Живейшее участие в судьбе их принимая,
Суть дела живо понимал.
И, как отец родной, по-царски щедро мог наградить,
А за вину отеческой рукою зело и зло
поколотить дубинкой резвою своею,
Зато измены не прощал и самочинно головы срубал
преступникам, изменникам, злодеям.
И дед Суворова отцу,
тогда еще безусому юнцу,
Отеческих не нарушая правил,
Блестящую протекцию составил.
Тот по его прошению Петром
Был взят к на службу
Денщиком.
 
 
В его обязанностей круг
Немногочисленных услуг
Царю входило оказанье.
Не ждал Василий приказанья
И не боялся наказанья,
Поскольку вскоре знал наперечет
И что царь ест и что он пьет,
Когда ложится и встает,
Тем более что Петр
К себе особого не требовал вниманья —
Едва ли был чета всем нам,
Ведь он любил все делать сам.
 
 
И вскоре он Петра стал настоящей тенью,
В царевы тайны посвящен,
Не раз он с честью выполнял его особы порученья,
Чем заслужил петрову похвалу
И первую завистников хулу,
И не по щучьему веленью или чьему-нибудь хотенью —
Bcей статью глядя молодцом —
Стал при дворе значительным лицом,
Признанье вскоре получил решительный талант,
Василий – царский адъютант.
 
 
Способности его раскрылись рано,
По указанию Петра с французского
он переводит труд Вобана.
 
 
И все ж при всех своих талантах
Ходил он долго в адъютантах,
Был далеко совсем не прост
Его карьерный и служебный рост,
С кончиною Петра и вовсе удален был от двора.
 
 
И лишь екатерининским указом
вчерашний и опальный адъютант
В Преображенский полк лейб-гвардии
сержант
По должности назначен.
И все ж был тот служебный рост бесспорною удачей.
Нет внятных для того причин,
Но первый офицерский чин
Он получил совсем в преклонны лета,
Уж при дворе известен, в высшем свете
И признан был – как ныне говорят – в авторитете.
Хоть в гвардии он службы срок
Ко времени тому отмерил уж немалый,
Да и служака был удалый,
Служебный взлет —
Пусть не покажется нам странным —
Свой пережил совсем немолодым, уже седым —
При воцарении императрицы
Анны Иоанны
Не дрогнул он под пристальным
Императрицы взором,
С достоинством проверки все прошел
И был назначен обер-прокурором.
Империи законов прокурор
Василь Иваныч наш Сувор
почти что десять лет
Стоял на страже —
И был, быть может, чересчур суров,
И все ж не наломал притом ни разу дров, —
Не допускал
казны и государева имущества
растрат и распродажи,
Отечества был верный сын —
Прихватизации,
Что обокрала нас – бы он не допустил.
А по указу императрицы Елизаветы
Совсем в преклонные уж лета
С учетом возраста, заслуг
И прочих жизненных причин
Он выслужил и генерал-майорский чин,
И в чине этом в бозе он почил.
 
 
Ну что ж, всему свой час и срок,
Весь мой рассказ пока лишь был пролог,
Душой я тороплюсь и сам того не скрою,
Скорее перейти к повествованью о герое
Вы не ошиблись, это он,
Суворов – гений всех времен.
 

 
Средь ночи к бабке-повивалке
В окошко кто-то постучал,
И чей-то голос прокричал:
«Вставай, Матвевна, барин ждет,
Стоит коляска у ворот».
Она в ответ: «Да погоди,
Зайди, хоть дух переведи».
А ей: «Уж нечего годить
Приспело барыне родить».
Помчались вскачь. Вот барский дом,
Все фонари горят кругом.
Уже навстречу ей бегут,
Куда-то за руку ведут:
«Cюда, направо, в эту дверь
И вверх по лестнице теперь.
Уж роды начались, молись,
За ремесло свое берись,
Роженице помочь поторопись».
Недолго роды продолжались,
И крики радости раздались.
На божий свет явиться
Она младенцу помогла,
К себе на руки принимала,
Высоко в воздух поднимала
И показала всем кругом:
«Герой-то наш, гляди, с пером!».
То знак судьбы? Судите сами,
Через неделю в сельском храме
Новорожденный был крещен
И Александром наречен.
Вот годы детские прошли как сон,
И вскоре уж подросток он,
В свою мечту он с детства погружен.
 
 
Заглянем же в усадьбу родовую,
Чтоб Сашу юного понять,
Нам детство нашего героя
Подробнее придется описать
 
 
Хоть барчуком был Саша по рожденью —
Отец имел трехсот крестьян —
В его примерном поведенье
Едва ль усмотришь ты изьян.
 
 
Здоровьем крепким одарен
Природой вовсе не был он.
Был тощ, хил, бледен и костляв,
Зато имел неукротимый нрав,
Но и поныне тайна свята,
Кто первый искру заронил
И сердце в нем воспламенил
Одним желаньем – стать солдатом.
 
 
Чтоб ворогов России побеждать,
Он начал волю закалять:
В любую бурю-непогоду
Он окна настежь растворял,
Под тонким одеялом спал,
Проснувшись, делал упражненья —
Ряд гимнастических движений,
Водою ледяною обливался,
Народ дворовый на него глядел и удивлялся.
С безусой юности и до последних дней
Режим столь строгий соблюдал,
Чем современников немало изумлял.
 
 
Как дворянину быть прилично,
Любил  Отчизну безгранично
И для нее без лишних слов
Был жизнью жертвовать готов.
 
 
Любил леса, поля и горы,
Ее безбрежные просторы,
По бездорожью напрямик
Скакать на лошади привык.
Нередко даже и во сне
Он скачет в поле на коне.
Вся жизнь была дана ему —
Полет во сне и наяву.
Благодаря своей судьбе
Был предоставлен сам себе,
Крестьянских сверстников любил
И дружбу крепкую водил.
В их играх, спорах или драках
В походах в чащах, буераках
Всегда участье принимал
Случалось, умывался кровью,
Никто его не донимал
Слепой родительской любовью.
 
 
А вот почти что ничего
Не знаем мы о матушке его.
В семье дьячка его рожденье,
Она звалась Авдотья Федосеевна,
Кротка, благочестива и тиха,
Зато нашла лихого жениха.
К причастию христовым тайнам и дарам
Детей водила в сельский храм
И с детских лет считала нужным
привить им навыки церковной службы.
глубоко веруя, что в воспитанье главно —
Быть христьянином православным,
Причем на деле, а не на словах —
Все дети пели на хорах.
Но пробил грозный час, и судеб рок
Перешагнул родительский порог.
Авдотья Федосевна еще одну дочурку родила,
А вскоре вслед за тем и померла,
Покинула душа измученное тело
И птицей в поднебесье отлетела.
 
 
Однажды в гости приезжал к отцу в усадьбу Ганнибал,
Его старинный друг, в отставке генерал,
Арап и крестник он Великого Петра.
Тут, как на зло, оказия случилась,
И колесо у брички отвалилось,
А до усадьбы оставалося лишь полверсты с вершком,
И старику пришлось идти пешком.
 
 
Дорога тут выходит на бугор,
И перед ним открылся вдруг простор:
Необозримые леса, луга, поля,
Вдали течет река – весь мирный сельский вид,
А солнце, как назло, нещадно так палит.
И видит он ватагу ребятишек,
По виду по всему – сражение мальчишек,
Игра в войну, их крики нарушали тишину,
Царившую кругом, и барский дом
Уже вдали виднелся за холмом.
Сраженье не на шутку разыгралось,
И партии одной так здорово досталось,
Что улепетывать куда глаза глядят пришлось,
Надеясь лишь на русское авось.
И вдруг какой-то мальчуган
На лошади верхом,
Рубаха надувалась пузырем,
Наперерез бегущим поскакал,
Крича им что-то, – он не разобрал —
Те бег замедлили, остановились, опомнились
И в бой опять пустились,
А юный полководец то и дело
команды подает направо и налево
И в бой свои войска решительно ведет.
Противник вдруг запнулся, дрогнул, отступил
И по полю рассеян был.
–  Вот так баталия идет! – промолвил генерал. —
Какой сражения внезапный поворот!
Оно, конечно, не Полтава,
Но полководцу и войскам
К лицу и честь и слава!
 
 
И вскоре генерал, сняв сапоги, отдав их казачку,
идет пешком
И, утираясь клетчатым платком,
В усадьбу друга входит босиком.
 

 
Ему навстречу уж спешит хозяин,
Старый друг Василий,
Уж не в расцвете лет,
Но в крепости еще и в силе.
Они обнялись
И троекратно тут облобызались.
 
 
Под сенью лип
друзья за праздничным столом
Уж чарки пенные за здравие друг друга подымают
И о делах давно минувших дней,
Деяниях Великого Петра за чаркой вспоминают.
–  А где же Александр, наследник твой?
–  Гуляет, наверное, в войну опять играет,
Не повзрослеет все никак
Все мнит себя стратегом, вот чудак!
А вот и он, идет хромает
Велю его позвать. – Повремени, пусть отдыхает,
Попозже сам к нему зайду.
–  Позвольте, с вами я пойду.
 
 
Старик Степан, Суворова дворовый дядька,
Во флигелек к нему дорогу показать собрался,
И разговор такой меж ними состоялся:
– Давно ль у барчука ты дядькой служишь?
Да по тебе видать – что вовсе и не тужишь.
Или, может быть, придирчив, строг?
–  C пеленок, почитай. Помилуй Бог, душонка
ангельская, барин.
Совсем наоборот, какой там строг, уж слишком добр,
не то что наш сосед-татарин.
Жалеет нас, дворовых, не по-барски, и щедр бывает
чересчур, по-царски,
Не требует услуг, ни одевать ни раздевать
Себя не позволяет – солдатом хочет быть,
Он это твердо знает.
Тогда за мною, говорит,
Уж будет некому ходить.
Одна беда – уж больно много книг читает,
Лишь голову себе напрасно забивает.
 

(Входит к Александру).

 
–  Позволь обнять тебя, мой юный друг!
Баталии я нынче был свидетель
И полководческих твоих заслуг,
И за победу, думаю, лишь только ты в ответе.
В стратегии, я вижу, искушен.
Ба! Сколько книг кругом! Как будто вижу сон!
Не верю я глазам своим: Плутарх, Корнелий,
Непот, Конде, Монтекукуле, тут же и Тюренн
И Македонский Александр и Юлий Цезарь,
сам Ганнибал.
Неужто всех их залпом прочитал?! —
Когда меж ними речь зашла тут о сраженье
под Полтавой,
То Александр о нем подробно рассказал
И битвы план при этом показал,
План этот был начертан им самим,
И Карл Двенадцатый в нем выглядел не гений
Поскольку допустил в нем целый ряд
Ошибочных движений.
–  И где же ты все это прочитал?
–  Нигде я не прочел, я думал, размышлял.
–  Мой мальчик, – Ганнибал тут заключил его в свои
объятья, – в познаниях своих ты выглядишь таков,
что превзошел всех наших стариков.
Признаться, одного я не могу понять при этом,
Но как все это может быть,
Что, будучи в столь малых летах,
стратегий тайные пружины
ты cмог так глубоко постичь.
Повержен, поражен, расстроган!
Отмечен ты перстом судьбы и Богом! —
С словами этими тут Сашу он поднял
И крепко в лоб его поцеловал.
Старик и мальчик – тот как будто в этот миг подрос —
тут оба не смогли
Сдержать счастливых слез. —
–  Но кем ты хочешь стать? Поэтом, дипломатом?
–  Дражайший дядюшка, мечтаю стать солдатом!
–  Солдатом? Удивил! А знаешь ли, мой друг,
Что выбрал ты из всех земных наук
Труднейшую!
Как много требует она уменья, знаний, мук,
Разлук, переживаний
и даже – крови и страданий!
И в слякоть, в дождь, в пургу и в летний зной
Ты должен быть готов вступить с врагами в бой.
–  Моя заветная мечта —
служить России свято,
скорее взрослым стать,
Надеть мундир солдата.
Царю, Отчизне, Богу
готов служить
И, если надо,
на поле брани голову сложить.
–  Но мне сказали, будто ты здоровьем хил.
–  Не верьте, дядюшка, тому, кто это говорил,
А лучше посмотрите,
да уж потом свое вы мнение скажите.
 

(Кувыркается, идет на руках, прыгает и встает на ноги).

 
–  Да ты и в самом деле молодец! Не сомневаюсь,
Что из тебя лихой получится боец!
Теперь пойдем, заждался нас отец,
Мы засиделись тут. Ведь нас уже в гостиную зовут.
Верь, слово, данное тебе, я не сдержать не смею,
Не будь я Ганнибал,
коль батюшку уговорить я не сумею,
Однако нам пора, пусть осенит нас тень Великого
Петра!
 

(Обращается к Василию).

 
–  Ты нас заждался, старина,
И полон кубок мой вина
Теперь послушай: cыну твоему,
как ты просил,
Строжайший я экзамен учинил,
Скажу тебе по чести и без лести,
Он в знаниях горазд
И превосходит всех нас вместе,
Он скоро всех нас превзойдет в умении и силе,
Гораздо дальше нас с тобой пойдет,
Слова мои попомни, друг Василий!
 

 
Я верю, что Великий Петр,
когда бы был он в этот миг средь нас,
На сына твоего орлиный поднял глаз —
Запишем мы его в гвардейский полк,
Из парня, верю, выйдет толк,
Ну не испытывай терпенье,
Твое он ждет благословенье!
 

(Обращается к Александру).

 
Вставай скорее на колени,
Проси, как если бы стучался в двери рая!
 

(Александр становится на колени перед отцом).

 
–  Благословите, батюшка!
–  Благословляю!
 

 
Да, прав был Ганнибал-старик,
Как Сашина судьба переменилась вмиг.
В благословении отца таилася большая сила,
И тень Великого Петра отрока осенила.
О Ганнибале пусть навеки память будет свята,
Не дрогнула отцовская рука,
Так в одночасье отрок стал солдатом
В Семеновском лейб-гвардии полку.
Поклонимся же в ноги старику!
 
 
Но должен я упомянуть
Открыто, без утайки,
Суворову солдатской лямки
И вовсе не пришлось тянуть,
Поскольку он, документально знаем точно,
Три года прослужил заочно,
В казарме дня и одного не жил
И в караулы не ходил,
Трудясь, осваивал военные науки
В имении отца, не покладая руки, —
Параграфом петровского устава
Дворянский недоросль имел на то незыблемое
право —
Но не забыт Суворов был полком,
Поскольку в списках значился отпускником,
Свою действительную службу
Наш юный полководец и поэт
Начнет лишь в восемнадцать лет,
Явившись рано утром в штаб полка,
Прибытье доложив отпускника.
Он поражает всех примерным рвеньем,
Солдатских в освоении наук
стараньем и уменьем.
Уставы назубок все знал
И вскоре он уже капрал.
 
 
Самим уж фактом своего рожденья,
Дворянского происхожденья,
Суворов был герой с пером,
Капрал с фельдмаршальским жезлом
Пока что в ранце за спиною,
Хранимый Богом и судьбою,
И твердо знал, что поздно или рано
Найдет его на поле бранном.
 
 
За время своего капральства
Суворов не перестает
Донельзя удивлять свое начальство,
Не похвалы подчас встречая – укоризны,
По-прежнему ведет спартанский образ жизни,
Минуты времени он даром не терял,
Все силы службе отдавал.
 
 
Примерным рвением он в службе отличался
И в экзерциции – науке строевой – он вскорости
С бывалыми солдатами сравнялся,
Ни в чем не уступая им, —
Наверно, потому и был непобедим.
 
 
В заботах и трудах армейских ежедневных
Суворов трудится не покладая рук
И с тем же рвением и тщанием отменным,
Весь день свой расписав буквально поминутно,
В шляхетском корпусе кадетском сухопутном
Проходит полный курс наук.
 
 
Искусно воинское дело разумея,
Ружье он называл
Любимой женушкой своею,
Всегда с ним неразлучен был,
когда и ел, и пил, и спал,
Никто еще такого не видал.
 
 
В казарме, на плацу, в походе
И в дождь и в зной – в любое время года
С солдатами своими не разлей вода,
Все общее у них – и радость и беда,
По службе строг и никогда
Не вел себя за панибрата,
Любил и уважал он русского солдата.
 
 
Зато вне службы он
С солдатом друг и брат,
За промах укорит, успеху рад,
Напрасно время тратили друзья,
Его к застолью зазывая,
Ему дороже кущи рая
Была солдатская семья.
Зов сердца – не указ начальства, —
вот главный смысл его капральства.
Как раз тогда он начал постигать
азы своей науки побеждать.
 
 
Однажды полк, как верный пес,
Охрану Петергофа нес,
Суворов – раннею весною это было —
тут заступил на пост у Монплезира.
Императрица Елизавета
С немногочисленною свитою своею
Гуляла по аллеям парка.
Уж грело солнышко
И становилось жарко,
Хотя прохладный дул весенний ветерок.
Осталося для нас загадкой,
Чем юноша привлечь императрицу мог.
Наверно, так оно и было,
Свой взор она на нем остановила
Быть может, потому что не зевнул
И лихо взял на караул.
–  Гвардеец бравый, вижу я,
А как фамилия твоя?
–  Капрал Суворов Александр.
–  Сharmant, charmant.
Не сын ли обер-прокурора
Василия Иваныча Сувора?
–  Так точно, сын его родной.
–  Не скрою, слышать очень рада.
За службу вот тебе награда,
Возьми на память, —
В знак милости кивнула
И рубль серебрянный капралу протянула.
–  Стараться рад, но должен отказаться от наград,
Устав брать часовому на посту подарки запрещает.
 

(Елизавета – сопровождающей свите).

 
–  Хоть молод он еще,
Но службу крепко знает.
 

 
Чтоб совесть у тебя была чиста,
Возьмешь мой сувенир, как сменишься с поста,
Служи и впредь мне верою и правдой,
Старайся честь свою не уронить,
Достоин будь отца, чтобы его ничем не огорчить,
Тебя я постараюсь не забыть.
 
 
С улыбкою к ногам его награду положив,
Со свитою своею удалилась.
У Александра сердце колотилось,
Еще чуть-чуть, оно б остановилось!
Елизаветы рубль, поцеловав, он спрятал на груди своей
И бережно хранил реликвию
До самых до последних дней,
С слезами на глазах об этом вспоминая,
Императрицы память оживляя.
 

 
В отличие от сверстников своих,
Уже полковников и даже генералов,
Суворов, долго проходив в капралах,
Довольно поздно получил
Свой первый офицерский чин.
Румянцев, будущий его начальник,
По возрасту почти совсем еще был мальчик,
Стал генерал-майор от роду
Всего лишь двадцати двух лет,
А Салтыкову генерала эполеты
Легли на плечи
На двадцать пятом от рожденья лете.
Суворов не был огорчен, казалось, тем
И не завидовал нимало.
–  Вы не печальтесь, батюшка, —
Говаривал, бывало,
Наш Александр отцу не раз, —
Настанет, верю я, мой час,
Придет и мой черед,
Я иль погибну
Иль через всех их перепрыгну, – Он слов на ветер
не бросал
И обещанье, данное отцу, сдержал.
Фельдмаршалом Суворов стал,
Чей чин пожалован ему на самом пике славы
Екатериною за взятие Варшавы.
 
 
Нет, не в тиши безмолвной кабинета,
Не в келье одинокого поэта
Суворова военный гений
Ковался на полях сражений.
И вот
свое крещенье получит он
лишь в тридцать первый от рожденья год.
Он за фортуной гнался по пятам,
И случай вдруг явился сам.
В огне войны пылает пол-Европы,
Уж бороздит поля не плуг – окопы,
Уж за сраженьем следует сраженье,
Как мы б сейчас сказали,
Идут жестокие бои на пораженье.
А на границах западных России,
Как призрак, вдруг грозный Фридрих появился,
То был судьбы бесспорный знак,
Талант Суворова раскрылся.
Как Фридрих изьяснялся сам:
«Не могут орды дикие России
Сопротивляться благоустроенным войскам».
Суворов был крещен в сраженье Кунерсдорфском,
В нем русские войска с неслыханным упорством
Стояли насмерть под губительным противника огнем
И каждую отстаивали пядь,
Но не хотели отступать.
Сам Фридрих вынужден потом признать,
Что русских можно перебить,
но невозможно победить.
Итогом Кунерсдорфского сраженья
Явилось Фридриха с позором пораженье.
О боевом Суворова крещенье
Подробностей для нас история, увы, не сохранила.
И все ж, сомнений нет, сражался он с врагом
С присущими ему бесстрашием, стойкостью и пылом.
Героя боевой медалью награжденье —
не лучшее ль сих качеств подтвержденье?
Гласила надпись на медали: «Победы в честь
над прусаками».
Такой решительной победой
Для наступленья на Берлин
Путь русским настежь открывался,
Суворов в том ничуть не сомневался.
Ведь карта Фридриха на поле боя бита,
Все войско наголову разбито,
Пропало все! Один! Совсем один!
И орды русские вот-вот нахлынут на Берлин,
К тому же, Фридриху ждать помощь ниоткуда
И можно лишь надеяться на чудо.
Как тут быть?
И хочет на себя он руки наложить.
Объята паникой вся прусская столица —
Глаза у страха велики,
И обывателю давно уже не спится:
«Нам в скорости наступит всем капут,
коль штурмом русские на нас пойдут».
В предчувствии неизбежного конца
Тут Фридрих королеве шлет гонца,
Повелевая ей как можно поскорее
Из столицы со всем семейством спасаться бегством
за границу,
Не ожидать, когда вернется сам,
Архивы переправить все в Потсдам.
 
 
Нежданное спасение приходит,
Вдруг войско русское без выстрела
назад отходит.
Все радостно друг другу восклицают:
«Неужто русские без боя отступают!»
На площадях, в гаштетах и трактирах,
будто братья,
Друг другу все кидаются в объятья.
Что отступленье? Отступленье!
Суворова осталось втуне мненье.
Не слишком ли большая честь,
Чтоб мнение Суворова учесть?
полковника был очень низок чин,
И наступленье на Берлин
не состоялось без указания причин.
 
 
Но слишком рано Фридрих ликовал,
Свое спасение торжествовал,
И долго все еще его в кошмарных снах
Преследует перед Россией страх.
Он принял вид душевного недуга,
И в том Суворова бесспорная заслуга.
Отчаянной отвагою томим,
Он рейды по тылам врага
Кавалерийские лихие совершает
И Фридриха опять
В глубокое унынье повергает.
Пусть смерть витает над Суворова главою,
Свинцовый град за рядом косит ряд,
Бросает в пекло, прямо в гущу боя
Суворов свой стремительный отряд!
Нет, не числом – отвагой и уменьем
За поражением врагу наносит пораженье.
Тщеславьем самолюбие тешить
Суворову, признаться, недосуг,
Но все о нем заговорили вдруг.
К нему лицом капризная фортуна повернулась
Теперь уж навсегда, не изменяя боле никогда.
И что греха таить! Тут недругов сердца
Червь зависти давай себе точить,
Что тут поделаешь? Их хоть косой коси!
Завистников всегда хватало на Руси!..