Текст книги "47"

«Ты видишь весь город?» – пришел ответ.

«Конечно, нет, но я знаю».

«Я тоже знаю».

«И что ты знаешь?» – поинтересовался я.

«Я знаю то, что вижу, а вижу то, что вокруг тебя темно».

«Не знаю», – я был немного растерян.

«Мы знаем одно и то же».

«Что именно?»

Мой собеседник помолчал несколько минут и написал:

«Мы оба знаем, что темно не во всем городе».

«Почему вдруг такой вывод?»

«Какой?»

«Что темно не во всем городе. Весь город видишь ты?»

Собеседник снова ответил:

«Конечно, нет, но о многом можно знать наверняка, даже не видя этого».

«Значит, ты знаешь наверняка, что не во всем городе нет света, не видя этого?»

«Я знаю наверняка то, что ты в темноте».

«Тоже не видя этого?»

«Нет, я вижу».

Эта переписка могла бы казаться полным бредом, если бы я не находился в полной темноте, и кто-то странный не сообщал мне об этом.

«Ты видишь меня сейчас?» – прямо спросил я.

«А как ты думаешь?» – пришел ответ.

«Думаю, что нет».

«На то и дана темнота людям, чтоб ничего не видеть».

«Значит, ты не видишь?»

«Все относительно».

«И загадочно… Откуда у тебя мой номер?» – я был в замешательстве.

«Ты думаешь, это проблема?»

«Не проблема, но тем не менее…»

«Это было просто».

«А для чего?»

«Чтобы написать тебе».

«Зачем?»

«Потому что ты ответишь».

«А что, многие не отвечают?»

«Многим не пишу».

«Значит, моя уникальность в том, что я точно отвечу на смс?»

«Не думаю, что одиночество можно назвать уникальностью», – последовал ответ.

«А я одинок?»

«Убери вопросительный знак. Это и есть ответ».

«Мы знакомы?»

«И да, и нет».

«Может, хватит загадок?»

«Может, и хватит».

«Как тебя зовут?»

«Имя – лишь набор букв».

«А что, лучше порядковый номер?» – сострил я.

«Возможно. Он хотя бы не повторяется».

«И какой номер у тебя?»

«Сорок семь».

«Почему именно сорок семь?»

«Хорошее число».

«А почему не сорок восемь?»

«Потому же, что и не сорок шесть».

«Юмор?»

«Нет».

«Надоела твоя загадочность», – подытожил я.

Мой собеседник не отвечал. Я битый час ходил вокруг да около, так ничего и не выяснив. Во всяком случае, я так и не понял, кто этот человек, который пишет мне ночью странные сообщения. Сидя в кресле, закинув ноги на маленький журнальный столик, я чувствовал себя идиотом, потому что продолжал держать телефон в руке.

Дисплей погас. Сообщения не обновлялись, придавая переписке еще большую запутанность. Я сидел, уставившись в одну точку, видя лишь очертания квартиры в блеклых оттенках маленького пламени и ни о чем не думая, ни в чем не разбираясь, слушал тишину.

Казалось бы, тишина означает беззвучие. Но, вслушиваясь, понимаешь, что это совсем не так. В суете и шуме мы забываем о спокойствии. И, как только привычное прекращает издавать звуки, мы называем это тишиной. Машины, люди, музыка, все это и многое другое, от чего устают уши, – неотъемлемая часть нашей жизни. Но когда мы оказываемся вне всего этого, мы погружаемся в комфорт. Мы разучились слышать то, что тише интересующих нас децибел. То, что может быть не менее важным. Не слушая этот особый тихий мир, мы перестаем слышать самих себя. Давно ли мы слушали, как живет наш дом? Как внутри стен бежит электричество, как стонут трубы? Как общаются деревья с ветром? Как отвечают раскаленные плафоны фонарей своим маленьким назойливым гостям – всевозможной мошкаре? Давно ли мы слушали биение собственного сердца? Давно. Даже находясь вне привычных шумов, мы все равно погружаемся в мысли о телефонных звонках, пробках, о завтрашнем отъезде или о вчерашнем скандале. А вокруг нас целый мир – мир тишины. Мир со своей палитрой звуков и неисчерпаемым изобилием мыслей и информации.

Я сидел и слушал. Смотрел на пламя и слушал…

Треск огонька на конце фитиля. Шипение не успевающего закипать и сгорающего воска. Тиканье часов над телевизором, отчетливое и отрывистое, как метроном, и тонкое, как острие иглы: тик-так, тик-так. А сквозь отсчет секунд доносился еле уловимый ритм часового механизма, суетливый, но безупречно ровный. Чуть левее был слышен низкий гул труб: тяжелый, но в то же время прозрачный звук, то надвигающийся, то исчезающий в стенах. Еле слышная редкая капель из крана в ванной… Или, например, стекла, их невнятная тональность, похожий на песню стон, который они издавали, выдерживая резкие порывы ветра. Чуть дребезжа, сопротивляясь натиску стихии, они пели гимн самим себе, как моим единственным защитникам от разгулявшейся за окном бури.

Капли, бьющиеся о стекла, далекий скрип деревьев. Шелест листьев, настолько густой, что сродни шуму океана. И тонкое сопрано ветра, попавшего в щель крыши, прохудившейся от дождей и снегопадов… Все это я впитывал в себя, как губка, словно закодированную информацию, которую так и не расшифрую до конца своих дней. Все, что является частью меня и этого странного мира с истиной, непостижимо большой и потому непонятной, с ненужной, ничтожно мелкой суетой, которая возводится в ранг необходимого, главного… Я слушал тишину. Я слушал себя.

Вторник, 24 сентября

Впервые за несколько последних дней выглянуло солнце. И, несмотря на то что заснул я довольно поздно, разбудил меня не будильник, а солнечные лучи, ворвавшиеся в спальню сквозь занавешенное окно. Открыв глаза, я первым делом взглянул на часы: двадцать минут восьмого. Мысль о том, что я мог не услышать сигнал будильника, окончательно разбудила меня, но увидев, что в запасе еще целых десять минут, рухнул обратно на подушку. Совсем как воскресным утром, я понежился в постели, протирая глаза, встал и лениво направился в ванную, затем на кухню, затем к шкафу с одеждой, и автоматически, не замечая ничего вокруг, вышел из подъезда.

Утренний чистый воздух, шум просыпающегося города и солнечные лучи, то и дело прорывающиеся сквозь хлопья облаков, улучшили мое настроение, и я подошел к автобусной остановке, улыбаясь новому дню.

Насколько все-таки мы зависим от погоды! Достаточно выглянуть солнышку и подуть теплому ветерку, как на лице расцветает улыбка, и все вчерашние хлопоты кажутся не такими уж важными.

Люди на остановке не замечали погожего дня. Подъезжали автобусы и сигналили машины, а я чувствовал, что кто-то свыше подарил нам утро, наполненное красками и солнечным светом. В такие моменты хочется поделиться радостью с окружающими, обратив их внимание на то, что происходит вокруг – такое обыденное и одновременно такое чудесное.

Я огляделся, выискивая хоть одно лицо, не исковерканное гримасой повседневности и печали. Увы, но даже женщины, с их чувственностью и неистребимой верой в романтику, похоже, сдались в борьбе с серостью и позабыли, что такое свет в глазах. Наверное, снова и снова встречая прекрасного принца на белом коне, который на глазах превращается в пузатый мякиш на грязном осле, поневоле разочарованно склонишь голову. Может быть, вера в сказки не так полезна для восприятия мира таким, какой он есть. Да и какой он есть, этот мир, со всеми его горестями и скитаниями, радостью и успехом? Сразу и не разберешь.

До прибытия автобуса остались считаные минуты, а я, думая о своем, разглядывал обложки журналов на витрине киоска.

– Удивительно – солнце! – произнес сиплый голос за спиной.

Обернувшись, я увидел сидящего на краю скамейки старика. Того бездомного, который всегда здесь. Впервые услышав его голос, я улыбнулся:

– И правда, удивительно. Учитывая ночной ливень, и вовсе чудо! Надо же, куда подевались все тучи?

Старик еле заметно прищурился:

– Все в этом мире появляется из ниоткуда и уходит в никуда.

– Да, – подхватил я. – Можно рыться в научных работах и искать объяснения, но, находя их, только лишаешь себя веры в чудеса.

Он улыбнулся.

– Моего внука никакими объяснениями не убедишь в том, что подарки под елкой оставляет не Дед Мороз. Если сам не захочешь, никто не лишит тебя веры: ни доводы ученых, ни факты материалистов.

Я немного удивился тому, как этот человек строил свои фразы: его внешний вид говорил о простоте и не намекал на образованность. Понятно, что люди могут выглядеть по-разному, и не надо встречать по одежке, – бла-бла-бла! – но я действительно был удивлен. Все мы порой забываем взглянуть в глаза собеседнику и увидеть там мысли, прежде чем услышать эти мысли в его словах.

– У вас есть внук? Сколько ему?

Старик продолжал улыбаться и смотреть прямо перед собой.

– Ему уже десять лет, смышленый мальчик. Говорят, главный заводила в классе. При этом пишет всем контрольные, помогает.

– И все еще верит в Деда Мороза? – улыбнулся я.

– Он верит в чудеса. А Дед Мороз – это ведь не чудо, он и правда есть. В то, что он существует, не нужно верить, это достаточно знать.

Я смотрел на пожилого человека, и улыбка не сходила с моих уст. Он как будто и сам верил в Деда Мороза.

– Вынужден с вами согласиться, – сказал я. – Иногда сам гляжу под елку и ловлю себя на надежде увидеть там подарок. Не купленный, а самый настоящий волшебный подарок!

Старик улыбался, и я улыбался. Внутри все цвело и искрилось. Я почти ощутил аромат мандаринов, снега и тайн, – аромат Рождества. Вдохнув полной грудью свежий осенний воздух, я закрыл глаза. И лишь резкий сигнал клаксона вернул меня на землю.

– Вот и мой автобус, – с сожалением произнес я.

Он медленно поднял глаза, и мы встретились взглядом.

– Торопитесь, а то затолкают, да еще и настроение испортят, – тихо произнес он, бросив добрый взгляд на толпу, спешащую в открытые двери автобуса, словно в райские врата.

Мне стало стыдно за суетливых невежд перед этим спокойным и умным мужчиной, который казался не от мира сего. Я повернулся и шагнул в сторону автобуса, но снова услышал сиплый голос бездомного.

– Когда вы вернетесь, я еще буду здесь.

Я едва успел запрыгнуть в автобус. Издав шипящий звук, похожий на выдох, консервная банка на колесах медленно тронулась с места, а пассажиры – кильки с каменными лицами – уставились кто куда. Сквозь заляпанное стекло я видел, как мой собеседник провожает меня взглядом. В его глазах читались и грусть и радость одновременно. Мудрость, уверенность и в то же время растерянность и беззащитность. Глаза несчастного человека, который в глубине души своей, возможно, счастливее многих. Взгляд отца и деда, взгляд старости, принимающей свою безысходность достойно. И я вдруг почувствовал умиротворенность, увидев в отражении его души правильное отношение к финалу: спокойствие. Когда остановка исчезла из виду, я развернулся, оперся о двери и подумал: «Надо позвонить папе».

9:00

Я на работе.

Зайдя в офис и снимая пальто, как всегда поздоровался с секретаршей. Сегодня придраться к моей пунктуальности ни у кого не получится.

– Доброе утро.

– Здрасте, исправившийся работник.

– Солнышко на улице, так хорошо! – произнес я, поправляя вешалку и не обращая внимания на колкости.

– Ага, только толку с того? Один хрен, тебе здесь торчать до вечера, – ответила она, жуя жвачку с открытым ртом.

– Солнце в любом случае приятнее, чем тучи и дождь.

– Да ну? В дождь хоть сидеть и тупить можно, а когда солнце – жалко.

– Тупить?

– Нет, дождь! – она презрительно прищурилась. – Конечно, тупить!

– Тогда представь, что за окном пасмурно.

– Ага, непременно, только вот с воображением плохо, – съязвила секретарша.

– Ну, тогда остается тебе тупить в солнечный день! – парировал я и направился в сторону своего рабочего стола, заметив ее ухмылку мне вслед и вытянутую руку с торчащим средним пальцем.

Я громко поздоровался с коллегами и включил компьютер. На удивление, в офисе было спокойно, словно перед выходными. Всматриваясь в лица сотрудников, я попытался разгадать причину их умиротворенности – то, что мне еще неизвестно. Оставив это, открыл последние документы и, всматриваясь в свои работы, попытался найти ляпы, которые, возможно, не смог разглядеть замыленным взглядом вчера.

«Вроде все в порядке. Почти гениально». Я откинулся на спинку кресла.

И все-таки мне не давал покоя тот факт, что от меня что-то скрывают. Учитывая настроение, царящее в стенах офиса, похоже, я один был не в курсе событий. И я решил отправиться к месту для разговоров – к кофеварке, неторопливо выпить кофе и, по возможности, разузнать обо всем.

Там я встретил лишь нашего прыщавого системного администратора, который, как всегда, что-то жевал. Печенье – судя по крошкам в уголках его губ.

– Привет! – я начал разговор.

– Здорово! – ответил прыщавый парень.

– Приятного аппетита!

– Спасибо, чувак.

– Как тебе денек?

– Охереть – солнце! – воскликнул он.

– Да… Солнце – как весной, но пахнет все равно осенью.

– Не знаю. Когда я ехал на работу, вокруг меня пахло только дерьмом – и на улице, и в автобусе. Когда уже и в офисе завоняло, я, типа, понял – что-то не то. Вот. Прикинь, у меня кошак насрал на кресло, а я сел на его дерьмо! – он искренне засмеялся, выплевывая остатки пищи при каждом выдохе. – Охренеть, я-то думал, вокруг воняет, а это я вляпался, прикинь!

– Да уж, прости, что я тут тебе про аромат осени… – я улыбнулся в ответ.

Тот не унимался:

– Домой приеду – оторву ему яйца и сделаю из них пирожки!

– Пирожки? Хм. Из кошачьих яиц? Креативно, – я брезгливо фыркнул, всячески отгоняя мысль о том, что пирожки из кошек – это слишком яркое и актуальное для меня впечатление.

– Ты так скривился, будто ел такую херь! – парень захохотал, явно чувствуя себя королем юмора.

Я улыбнулся в ответ и, чтобы не выдать то, что меня задело его случайное попадание, отшутился:

– Да я последние лет пять, кроме кошачьих яиц, вообще ничего не ем.

– И что, помогает?

– От прыщей разве что.

Он замолк.

– Котам не нужны яйца, а людям – прыщи! Так почему бы не воспользоваться этим круговоротом яиц в природе? – я хихикал над противником, поверженным в этой словесной дуэли тупого юмора.

– Ладно, не парься, – я по-дружески хлопнул его по плечу и подошел к шкафу с чистыми чашками. – Информирован – защищен! Теперь ты знаешь, что делать.

Паренек зашагал по коридору, сверкая мокрым пятном на джинсах. Видимо, оттирал-таки то, на что сел. А я сделал себе кофе. Нотки горьковатого и вязкого, но в то же время нежного и очень ароматного кофе впились мне в язык, звуча, словно бразильские конго в долине безлюдных плантаций. Я почувствовал прилив сил и получил эстетическое удовольствие от того, что держу маленькую чашечку двумя пальцами одной руки, придерживая крошечное блюдце другой. Прямо как эстет в шикарном ресторане на дегустации. Мне нравилось сидеть на барном стуле, наблюдая начало дня, окаймленного солнечными лучами. Правда, я так и не узнал, почему сегодня все ведут себя слишком спокойно и нарочито отрешенно. Чувствовал, что что-то не так, но человека, который мог бы удовлетворить мое любопытство, я только что ткнул носом в его собственные прыщи.

Допив кофе и сложив грязную посуду в раковину, я вернулся к своему компьютеру, наслаждаясь по пути солнечными бликами на гладких поверхностях офисной мебели.

– Ты доделал «Чашу Ггааля»? – вдруг раздался голос коллеги, симпатичной девушки, не выговаривающей букву «р».

– Да вроде, – я сел за компьютер. – Сделал несколько вариантов, шефу понравился один. Его сейчас добью – и вроде как все с ним. А что?

– Да ничего, пгосто поинтегесовалась. Ты вчега показывал?

– Да, вчера.

– А я только что показала свою габоту, так он сказал все пегеделать. Видимо, надо было вчега показывать.

– А он у себя? В такое время?

– Ага.

– А что вдруг случилось?

Она уткнулась в монитор, давая понять, что большего мне от нее не узнать, во всяком случае здесь и сейчас. И через пару минут спросила:

– Ты кугить пойдешь?

– Я не курю, но составлю тебе компанию.

Мы вышли на лестничную площадку и спустились вниз на один пролет. Окно было чуть приоткрыто, а в углу на подоконнике стояла полная пепельница.

– Вчега он был в хогошем настгоении, – сказала она, прикуривая сигарету.

– А сегодня в плохом?

– Злой, как чегт. Уже тгоих вызывал к себе и, видимо, жестко «пгополоскал». Во всяком случае, все выходят от него, как кголики зашуганные.

– Так что случилось?

– Когда я пгишла, он был уже здесь, а я пгишла пегвая сегодня, – она выпустила густой дым из легких. – Он гасстгоен. Я была у него недолго, но по его телефонному газговогу с кем-то поняла, что кто-то умег. Годственник вгоде.

– Ого… – я приподнял бровь. – Плачет?

– Ага, гыдает!

– Серьезно?

– Да нет, там, видимо, какие-то пгоблемы. Пгосто непохоже, что его беспокоит именно годственник, точнее, теперь уже отсутствие его.

– Хм… Значит, лучше к нему сегодня не соваться, – констатировал я.

– Да уж. Он и так не особо любезен, а сегодня вообще как с цепи согвался. Только жаль, что вся моя габота насмагку.

– Ну, почему же насмарку? Не уверен, что он тщательно запоминает все, что ему показывают, тем более сейчас. Думаю, тебе нужно подождать денек-другой и снова прийти «на ковер», мол, «вот, исправила».

Она несколько раз подряд затянулась и, удерживая дым, кивнула.

– Попгобую. Но все гавно надо чуть изменить дизайн, вдгуг попгосит показать, как было до этого…

Я невольно улыбнулся, так как фраза «все гавно» звучит специфически из уст человека, не выговаривающего «р».

– Что повеселел? – поинтересовалась она.

– Да так, – замялся я. – Представил, как ты обводишь его вокруг пальца и утверждаешь-таки свою работу.

Она потушила сигарету и, понюхав пальцы, скривилась.

– Надо бгосать кугить. Волосы, одежда, гуки – все воняет!

– Твой бойфренд не против того, что ты куришь?

– Он сам дымит так, что уже и не замечает запаха. Но вот мой бывший не кугил и всегда повтогял, что «целоваться с кугящей девушкой – то же самое, что лизать пепельницу».

Мы поднялись к двери в офис. Я пропустил ее вперед:

– Я никогда не курил и уж тем более не лизал пепельницы. Так что не могу ни возразить, ни согласиться.

Мы зашли внутрь. Услышав мою реплику, секретарша оживилась.

– Что ты там и кому не лизал?

– Ух, как хорошо мы слышим, – с улыбкой произнес я.

– Да вроде бананов в ушах не имеем! – последовал ответ. – Так что ты там не лизал?

– Много чего, даже не задумывайся!

– Мне-то что задумываться? Мне все равно.

– Вижу, насколько тебе все равно!

– Что, даже лизнуть никто не дает? – уколола она.

– Не то чтобы не дают, но в количестве предметов, когда-либо прикасавшихся к моему рту, я, безусловно, проигрываю тебе. – И вновь ехидная ухмылка и выставленный кулак с торчащим средним пальцем мне вслед.

«Так. Шеф не в духе. Сегодня нужно постараться быть стойким, если он решит сорвать свою злость на мне. Да, нужно быть стойким».

Я начал рыться в компьютере. Фото, старые работы, наброски, какие-то договоры и куча присланных идей от заказчиков… О да, «шедевры» глав компаний, бездарно нарисованные от руки в качестве некоего ориентира для дизайнера, – это нечто! Смесь сюрреализма с патологической безвкусицей, которую они называют «идеей» логотипа. Вы не представляете, насколько сложно сделать продукт, который устроит всех! Люди, не имеющие ни малейшего представления о вкусе в дизайнерском деле, рисуют карандашом непропорциональные буквы, странные зигзаги, какие-то палочки и затем обращаются к нам: «Высылаем вам набросок нашего заместителя генерального. Мы бы хотели что-нибудь в этом стиле – креативно и неожиданно».

В такие моменты я задаю себе два вопроса: «Где тут, на хрен, креатив?» и «Почему я все-таки не стал космонавтом?»

Размышляя об этом, я и не заметил, что кто-то стоит за моей спиной. Я вздрогнул и, развернувшись, уткнулся в живот секретарши.

– Что?

– Смотрю, как ты тут мечтаешь.

– Мм… Ну и как?

– Да никак.

– Ну, прости.

– Прощаю! – выпалила она, глядя на мой монитор.

– Чем-то могу помочь?

– Думаю, скоро тебе нужна будет помощь, – ухмыльнулась секретарша.

– Ну, если просить о помощи тебя, то это верный провал.

– Да я палец о палец не ударю!

– Хм, если так, то лучшей помощи от тебя и не придумаешь.

– Тебя вызывают в кабинет, умник. Иди и не обосрись.

– Ну, зачем же так, – я улыбнулся. – Не все же делают это в кабинете. Кто-то ведь приучен к унитазу.

– Я рада, что ты к нему приучен. Иди уже.

– В твоем голосе я слышу нотки зависти. Тебя так и не приучили?

– Приучают животных, – возразила она.

– Ты права. Их легче приучить к чему-либо, нежели тебя.

– Ммм, что еще скажешь, неудачник? – скривив лицо в псевдоулыбке, поинтересовалась она.

– А что тут скажешь? К горшку ты не приучена… Надеюсь, умеешь хотя бы протягивать лапу. Вот только подавать голос зря тебя научили.

Я встал из-за стола, кивнул ей в знак того, что перепалка окончена, и не спеша направился к кабинету шефа.

Меня одолевали смешанные чувства. С одной стороны, я винил себя за то, что откровенно хамлю женщине. Вроде бы иначе воспитан, да и окунаться в такую грязь – признак глупости. Но эта представительница слабого пола настолько раздражает всех своей «короной» и шваброй наперевес, что иногда даже приятно ответить ей хамством, да еще на глазах у всех. В конце концов, я долго терпел ее оскорбления, стукачество и сегодня, в силу своего солнечного настроения, решил рискнуть и не подставлять другую щеку для удара.

10:35

В кабинете было очень прохладно. Несмотря на яркое солнце, воздух, свободно проникавший в настежь открытое окно, был холодным и благоухал снегом. Именно в этот момент я почувствовал, что совсем скоро, может быть, через пару недель выпадет первый снег.

Шеф сидел в кресле в полной тишине, повернувшись спиной к письменному столу. Даже из окон не доносились голоса и брань рабочих. Я подошел ближе и кашлянул, сообщая о своем присутствии, но он остался неподвижным. Постояв у края стола, я понял, что ожидание может затянуться, и присел на стул. Минуты через три, когда я уже решил, что толстяк заснул, кресло качнулось и медленно повернулось.

– Денек, да? – спокойно произнес босс.

Я кивнул в ответ, понимая, что через несколько секунд от его любезности не останется и следа.

– Чай? Кофе? – предложил он.

– Спасибо, я только что выпил кофе, спасибо, – ответил я, предвкушая бурю.

Начальник молчал и сопел, тяжело выдыхая воздух из ноздрей, почти потерявшихся на фоне выпирающих щек.

– Конфеты? – пробубнил он.

– Нет, спасибо… Я как-то не очень люблю сладкое, – глупо улыбнулся я.

– А вот я люблю, – тихо произнес он. – Сладкое и мучное. Думаешь, я от воздуха пухну? Нееет! Это я ем столько. Потому и такой жирный.

Я растерянно молчал. Вот тебе раз! За все то время, что я работаю в компании, ни разу не слышал даже подобия самокритики от этого человека.

– Шоколад, эклеры, торты, молоко, варенье, мороженое – все это просто обожаю, – продолжал босс. – Особенно люблю кисель! Ты любишь?

Я неуверенно посмотрел ему в глаза:

– Кисель? Ну, так… Не могу сказать, что очень.

– Воот! – не унимался тот. – А я люблю. Пирожки с капустой люблю, глазунью с беконом, мммм… – Он прикрыл глаза и приподнял подбородок, слегка улыбнувшись, словно вдохнул аромат всего перечисленного. – Ну, что смотришь на меня? Я знаю, что ты думаешь: «Жирная свинья, или нет, скорее слон. Огромная, потная тварь с амбициями Наполеона и мозгом насекомого», правильно?

Он не повышал голоса и, казалось, не злился. Скорее, ему даже было интересно.

– Ты, наверное, думаешь: «Как этот комбайн по переработке еды еще дышит? Видимо, он жрет больше, чем гадит, потому и жирный, потому и воняет, и говнит всем подряд», правильно? – босс спокойно и пристально смотрел на меня.

– Ты еще ума не можешь приложить: «Как этот боров находит свое достоинство в складках живота?» Впрочем, слово «достоинство» не имеет отношения к тому, о чем мы. Слишком громко сказано, да? Прости, малость запутался в твоих мыслях… Так на чем я остановился? Ах да, «достоинство»: «Когда он видел его в последний раз?» Это тебя интересует? Или нет… Подожди-ка, – он закрыл глаза и выставил открытую ладонь вперед.

– Подожди-ка… Ага, поймал: «Как этот мутант занимается сексом?» Воооо!!! – он открыл глаза и растянул губы в подобии улыбки.

Его глаза блестели, а кисть сжалась в кулак, дескать, есть, попал в точку!

– «И как только его терпит эта сучка, что приносит ему кофе в рабочее время? Это же как нужно любить деньги, мать ее?» Да? Ну, скажи, я правильно прочитал твои мысли? – шеф сиял от восторга.

По его щекам лился пот, а по моей коже гулял холод. Я был шокирован таким поворотом. Неожиданно толстяк поднял трубку и нажал кнопку вызова секретаря. Из динамика послышался игривый женский голос:

– Да?

– Эй, сучка, принеси мне кофе! – выпалил шеф и отключил связь. – «И, самое главное, зачинался этот кабан без прогнозов на жирдяйство. Вроде родился когда-то мальчик в порядочной семье, улыбался в люльке, ел пюре из яблок и бренчал погремушками. Кто знал, что этот ребенок превратится в мешок говна, жира и отрыжки? Кто же знал?» – он засопел и вытер ладонью мокрый лоб. Затем снова вызвал секретаршу. Четыре зуммера и менее игривое «да» в ответ.

– Эй, сучка, и моему другу принеси кофе, – кратко и жестко. – Представляешь изумление родителей, когда их маленький ребенок с каждым годом все быстрее и быстрее превращается в большую, жирную свинью? Сначала сжирает весь запас хлопьев для завтрака, потом все варенье. Карлсон, мать его, только живет не на крыше и без пропеллера над жопой… Так вот, сжирает все варенье и принимается за булочки для ужина. Представляешь, какой аппетит у этого урода?! Ууу… А родители смотрят на эту мерзость и пожимают плечами: вроде как любить надо это создание, свое же, как-никак.

Он снова позвонил секретарше.

– Эй, сучка, не надо никакого кофе. Меня не беспокоить. Я занят, – конец связи. – Совсем забыл, ты же не хотел кофе, а я просто за компанию выпил бы. Но раз ты не хочешь, то и я не буду… Так на чем я остановился? – Он уставился на меня.

Я молчал, не понимая, что ответить, даже не пытаясь скрыть свою ошарашенность неожиданным монологом.

– Ах да, вспомнил! – он взмахнул руками. – «Так кто же еще, кроме нас, может любить эту мерзость?» – думали родители, глядя, как их чадо заглатывает очередной шоколадный батончик. «Вот еще сынок, вот еще! На, возьми и эту баночку и эту!» И чем больше он ел, тем сильнее становилась их любовь! А все почему? Да потому, что хорошего человека должно быть много! Видишь, сколько меня? – он замычал. – «Вот еще, сынок, вот еще! Может, скорее сдохнешь от обжорства, и холодильник, наконец, будет полным!» Но нееет, он любит еду, а еда любит его! Фиг вам, а не смерть Дюймовочки! И пусть сердце похоже на курдюк, а кишки – словно канализационная труба в лохмотьях из ваты, ну и пусть! Пусть потеет и воняет, как сырный завод, пусть! Главное ведь не это, а то, что эта гадкая и толстая скотина – начальник! Главный! Король говна и пыли! Потому и спят с этим ублюдком, и улыбаются ему при встрече! И вроде как не зря родители выкармливали эту прорву. Зато есть на кого оставить папин бизнес! Да, жадный и злой, ну и что? Ммм? – босс медленно и тяжело встал со своего кресла и подошел ко мне.

От него пахло табаком и чем-то кислым. Он стоял и сопел, уставившись на меня, а я с непониманием смотрел то в его глаза, то на огромный живот, который почти касался моего лица. Вдруг босс взял меня за подбородок своей пухлой рукой, похожей на огромный пончик с пятью сосисками, и медленно наклонился, впиваясь в мои зрачки своими мелкими поросячьими глазками. Наши носы коснулись друг друга, рука сильнее стиснула мою нижнюю челюсть. Воздух из его ноздрей касался моей верхней губы, а пальцы, как тиски, все крепче сдавливали лицо. Я не понимал, как мне быть. Несколько секунд спустя босс открыл свой смрадный рот и прошипел:

– Если вы, твари лицемерные, думаете, что я настолько слепой и тупой, что ничего не понимаю, то вы очень, очень ошибаетесь. Я вижу ваши ненавидящие взгляды, слышу ваши колкие фразы и грязные сплетни. Я знаю наизусть каждую вашу мысль, сволочи. Я знаю, что бы вы сделали со мной, будь ваша воля. Я чувствую ваше отвращение. Оно воняет сильнее, чем дерьмо. Я чувствую это. И все вы, худые и стройные поцы, заслуживаете медленной и болезненной смерти, каждый из вас… Но вы ждете, когда подохну я, чтобы все раздербанить по кусочкам. Шакалы, падальщики! – Пот лился градом, слюна брызгала во все стороны. Он трясся и смотрел на меня не мигая.

– И ты, жалкая гиена, расскажи всей своей вонючей стае, что лев не повержен и все останется при нем! Пусть заткнут свои гнилые пасти и высматривают себе другую добычу. Ничего вы от меня не получите! Ничего, ровным счетом ничего! Я внятно объяснил свою позицию, тварь? – Он скривил рот.

Я мог лишь догадываться, насколько я сейчас смешон, со сжатыми губами и широко раскрытыми глазами.

– Повторяй за мной, говнюк: «Я все понял, мой король». Повторяй! – Он начал двигать моей челюстью вверх и вниз. – Повторяй: «Я все понял, мой король», ну же!

– Я фсе фонял, фой король… – неразборчиво произнес я, даже не задумываясь, насколько это безумно и унизительно.

– Громче, шакал!!!

– Я фсе фонял, фой король.

– Ммм… – Он улыбнулся во весь рот и медленно ослабил хватку. – Так-то лучше.

Затем он выпрямился и, разминая только что сжатую кисть, хрустнул пальцами. Я молчал и смотрел на него, в надежде хоть как-то оправдать такое поведение. Всматривался в его черты, пытаясь уловить малейший оттенок шутки, пусть и идиотской. Но, кроме удовлетворенного, надменного взгляда и маниакальной ухмылки, ничего не видел. Лишь теперь я начал осознавать, что этот жирный урод был совершенно серьезен. Он сорвал на мне всю накопившуюся злость, ненависть к другим и к самому себе и, пользуясь своим положением, унизил меня, понимая, что я не отвечу.

«Хотя – почему не отвечу? Почему за заработную плату я должен терпеть такие выходки?» Видимо, эти мысли тут же отразились в моих глазах отблеском решительности и наступающей агрессии. Он явно прочитал это. И в момент, когда я встал с кресла и сделал вдох для начала своего ответного монолога, я успел лишь увидеть кулак, услышать шлепок и почувствовать резкую боль в районе переносицы. Доля секунды – брызги ярких точек, похожих на бенгальские огни, и темнота.

– Может, ему воды принести? – где-то далеко послышался женский голос.

– Да, солнышко, наверное, вода все-таки нужна, – последовал ответ.

Я приоткрыл глаза и увидел две мутные фигуры. Моргнул несколько раз, зажмурился и снова открыл глаза. Надо мной склонились шеф и секретарша.

«Симпатичный плафон, но слишком громоздкие карнизы. Надо же, с такого ракурса я еще не рассматривал этот кабинет».

У меня ныли виски, не дышал нос, раскалывался лоб и слезились глаза. Несколько секунд я не понимал, что делаю здесь и почему рядом со мной эти люди. Но с каждым мгновением все яснее вспоминал случившееся. Единственное, чего я не знал наверняка, так это сколько времени валяюсь на холодном паркете.

– Вот, принесла воды, – приближающиеся шаги, и снова надо мной лицо молодой женщины, которой я хамил совсем недавно.