Текст книги "Дети августа"

Обычно интуиция, которую он называл «чуйка», никогда не изменяла Окурку, а в этот раз решила над ним пошутить. Стоило ему чуть приоткрыть заржавевшую дверь черного хода, протолкнуть вперед престарелую мать и самому заскочить следом, как тихий, но командный голос с легким присвистом, прозвучавший из темного угла коридора, приказал:

– А ну стоять, не дергаться!

Тут же кто-то сзади заломил ему руки, а другой в это время сорвал винтовку у него с плеча. И только теперь до Окурка дошло, что же не понравилось ему в знакомом дворике этой конторы. А вот что: притулившийся в дальнем конце у самого забора УАЗ камуфляжного цвета. А если присмотреться, можно было заметить на мокрой земле и следы от шин.

«Етить, это ж надо так влипнуть», – стукнул бы он себя по глупому лбу, если бы его не держали цепкие руки. И тут же понял: это не люди Гоги.

Хотя неясно: легче ему от этого должно стать или тяжелее.

Их не били, сноровисто обыскали и тут же отодвинули к стене. Два крепких здоровых мужика в темно-зеленом камуфляже держали их под прицелом автоматов – и была это у них, если Окурок хоть что-то понимал, армейская «цифра». Фонарь, закрепленный на цевье одного из «калашей», направил свой луч прямо Окурку в переносицу. Он непроизвольно закрыл глаза рукой.

– Ну и встреча, – пробасил другой голос, более низкий, чем у предыдущего. – Шонхор, гляди, кого нам принесло. Это местные, кажись.

Незнакомый рев между тем нарастал и доносился уже с улицы. Во дворе раздался скрежет тормозов. Фары мазнули по окнам лучами яркого света.

– А вот и наши подъехали, – тот, кого назвали Шонхором, выглянул в окошко. Он был невысокий, восточного вида и лысый, как коленка. – Чингиз, я пойду за своими пацанами пригляжу. А ты смотри, пленных не угробь. Сам голову снимет. Сказал, чтоб волоса не упало.

– Да знаю я, – грубо отмахнулся тот, кого назвали Чингизом. Несмотря на имя (хотя это могла быть и кликуха), которое ассоциировалось у Окурка с узкоглазыми людьми, он был на внешность чисто русак – пузатый, бородатый, в лохматой черной шапке, с большим красным фурункулом на щеке, похожим на вишню. Изо рта у него нестерпимо воняло.

– Э-э, бабка, ты чего? – вдруг вырвалось у одного из автоматчиков.

Только сейчас они заметили, что старуха, которую, как не представляющую интереса, ненадолго упустили из виду, сползает по стене, держась за сердце.

– Мама! – Окурок хотел броситься к ней, но второй часовой заступил ему дорогу и толкнул прикладом.

– Не дергайся. Ей уже не поможешь, – Шонхор наклонился и положил старухе руку на шею, потом посветил в глаза. – Душа выходит. Кондрашка хватила.

– И правда… Не дышит, – убедился Окурок, когда его наконец-то допустили к ней.

Дыхания не было. То, что в первую секунду он принял за ее дыхание, было его собственной дрожью. Пульс, едва ощутимый, с каждым ударом слабел.

– Что ж вы сделали, блин? – только и выдавил он из себя.

Никаких крепких выражений, которые он так любил. Могли и рядом уложить. С них станется.

– А мы-то с какого бока? Каждому свой срок, – философски заметил лысый.

– Кажись, окочурилась со страху, – кивнул бородач, – Шонхор, прикапывают пусть твои. Моим людям щас могилы копать не с руки. Нам надо весь этот гадюшник разведать.

– Сделаем, – кивнул косоглазый и, высунувшись на улицу, зычно крикнул: – Доржи, Бурульдинов! Ко мне! Похороните старуху вместе с нашими.

Ему даже не позволили с ней попрощаться.

Они вышли во двор. Окурок, он же Дмитрий Савинов, которого до сих пор конвоировал один из автоматчиков – он про себя называл их «солдатами» – вдруг почувствовал незнакомый укол боли – не в груди, а в душе. Вспомнил все…

Как она ему последние куски отдавала. Как рассказывала про старый мир, про разные его чудеса. Как жизни учила насколько могла – отца он своего никогда не видел, а сменявшиеся у нее в те годы, когда она еще не была старухой, хахали были готовы отвесить малявке только подзатыльник. Это были первые послевоенные годы. Время жуткое, даже страшнее, чем теперь. Земля тогда почти не родила. Ходили в Сталинград, на пепелище банки консервные откапывали. Дохлую собаку за царский ужин считали. Иногда рвало – и поди пойми, от «лучевой» или от той банки. Но как-то выжили, как-то сдюжили… И вот поди ж ты – такая нелепая смерть. Вроде и не убили, а если бы не эти гаврики, могла бы еще пару лет проскрипеть.

Он знал, что рано или поздно это произойдет, но не думал, что так скоро.

«Если со мной что-то случится, последуй моему совету. Хватит шляться одному. Все твои дружки-сталкеры долго не проживут, – она часто употребляла это незнакомое ему слово. Сами они называли себя «старателями». – Помрут раньше сорока. Прибейся к сильным. С хорошим начальником не пропадешь. Лучше быть слугой у хорошего хозяина, чем королем помойки. И не забывай завязывать шарф поплотнее». Такой она была, его мама.

– Скажи спасибо, что сам к ней не отправился, мужик, – грубо толкнул его в плечо бородатый Чингиз. – А то мы сегодня многих… того. Хочешь жить – отвечай на вопросы. Ты чем по жизни занимаешься?

– Старатель я, – без колебаний ответил Окурок. – Хожу, где придется, тащу, что приглянется. Как говорят: быстро стырил и ушел – называется «нашел». Охочусь. Вон, зайца добыл.

– Да на хрен нам твой заяц! – зло фыркнул бородач. – Ты нам зубы не заговаривай.

«Похоже, я им зачем-то нужен», – смекнул Димон. Во внезапно проснувшуюся в этих головорезах добросердечность он не верил.

Это радовало. Значит, не убьют сразу. А там можно и лыжи навострить.

«Эх, мама…» Вот и остался он один на свете. И можно идти куда хочется, хоть до Тихого, мать его растуды, океана, хоть до Москвы, етить-ее-через-коромысло-три-раза, столицы нашей родины. Только радости от этого нет.

Ему вспомнилось, как мама включала ему детские песенки в наушниках плеера, когда за окном их хибары завывал ледяной ветер. Седьмая зима его жизни была не ядерной, но такой же страшной. Солнце неделями не выглядывало из-за туч… А однажды весной мать вытащила его из ледяной воды, разлившейся прямо по улицам. И только потом сказала, что не умеет плавать, кроме как на матрасе. Вспомнил, как шли по железнодорожным путям мимо города. Не Сталинграда. Другого. Ростов? Воронеж? Самара? Нет, какое-то другое название. Забыл. А вокруг были кости и скелеты – скелеты людей, животных, скелеты домов, скелеты машин. И даже вместо деревьев – скелеты. И поезд на рельсах, который они обошли – нагромождение ржавого железа, вокруг которого тут и там валялись кости в обрывках одежды.

– Выходит, местность тут ты хорошо знаешь? – Шонхор переглянулся со своим вспыльчивым товарищем. – Поможешь нам?

– Почему же не помочь? – твердо, без угодливости ответил Димон. – Говорите, что делать.

– Запоминай, – произнес Борманжинов. – Повторять не буду.

Голос его был, как и имя с фамилией, свистящим и шипящим. Откуда же он? Киргиз? Узбег? Здесь у них таких отродясь не водилось… а может, до войны водились, но повымерли. Скорее, калмык. Они тут близко жили. Он даже одно время с ними дела имел.

«Будем считать, что калмык».

– Короче, – продолжал лысый. – Послезавтра в семь утра мы заедем в село… у вас есть часы?

Окурок помотал головой. Он лихорадочно пытался вспомнить, у кого есть рабочие часы, но последние механические сломались в прошлом году. А для электрических давно не было батареек. Раньше у него были наручные, но в походах ломались часто, да и надобности особой не было. В Сталинграде, конечно, можно было найти все, что угодно – но руки не доходили. Да и батарейки почти все уже были испорченные.

– …ть. Ну и лоси, – брезгливо выматерился Чингиз. – Живут тут как дикари, даже времени не знают.

– Так дай ему, Федор, у тебя же их мешок. Дай нормальные. Швецарские.

– А я-то с чего, Шонхор?.. Без ножа режешь. Э, ладно, – махнул рукой разведчик и запустил лапищу в подсумок, достав оттуда блестящие «котлы». – На, подавись. Надеть-то сумеешь?

Часы были неплохие – тикали, время показывали. Стрелки светились в полутьме. А надпись «ватер-резистант» латышскими буквами означала, что вода им не страшна. Это, конечно, вранье, бултыхать в ручье или луже их все равно не стоит.

Цифры на них были тоже не русские (1, 2, 3…), а иностранные (I, II, III…).

Окурок считал себя довольно грамотным. Знал цифры и буквы – и российские, и латышские, хотя складывал первые только в короткие слова, а вторые почти никак. И предложения больше чем из пяти-шести слов воспринимал плохо. От них начинала болеть голова. Умел считать в столбик, мама научила… но с умножением и делением даже двузначных чисел у него был швах.

Остальные – и крестьяне, кто из молодых, и его друзья-бродяги – знали еще меньше.

Наверно, часики позаимствовали в доме Гогоберизде. Любил он такие безделушки, но конкретно эти для него слишком простые, их носил кто-то из «быков». Может, и со жмурика сняли. Интересно, живой ли Гога вообще или в плену? Плюнуть бы в харю ему напоследок. А гаденышу Королёву сапогом по поганой роже – за каждый его тогдашний удар кнутом по одному разу…

– Вот тебе значок, – Борманжинов протянул ему какую-то металлическую бляху. – Ты еще не один из нас, но для твоих ближних это будет так. Повесь на грудь.

Только сейчас Окурок увидел, что такие же штуки носят оба его собеседника. Да и у всех остальных бойцов, на которых он мимолетом скосил глаза, были подобные.

Значок был необычный. Он был похож на старые монеты из желтого металла, но не золота. На круглой металлической пластине поверх другого изображения была грубо отштампована картинка, изображавшая раскинувшего крылья орла. Орел был с двумя головами, почти как Горыныч, только головы были в коронах. А сидел он, опираясь когтями на знамя, к которому были прислонены меч, щит, автомат и гранатомет. Чуть ниже «калаша» и РПГ было изображение какого-то острова. Цеплялась пластина к одежде припаянной булавкой.

Закончив с этими делами, Шонхор открыл было рот, чтоб продолжить, но в этот момент раздался посторонний шум – негромкий, но противный треск.

– Чингиз, Кречет, доложите обстановку! – произнес голос. Доносился он из расстёгнутого кармана жилета Шонхора и показался Окурку бесцветным и полностью лишенным выражения. Будто автомат говорил. Не тот, который стреляет, а тот, который, как Шварцнегр, железный.

Он догадался, что это, хотя сам в руках таких не держал. У Гоги тоже было несколько радиостанций, но побольше, которые только в машине можно возить. Удобная штука.

На обоих голос подействовал как удар плетки. Они напряглись, лица их вытянулись, а про пленника словно на время забыли.

– Первый, это Кречет, – видимо, сначала должен отчитаться Шонхор. – Докладываю! Обнаружен один местный. Мужчина лет сорока пяти, охотник, у них в авторитете. Согласился сотрудничать. Обещает устроить прием и обеспечить дома.

Рация произнесла в ответ что-то скороговоркой. Что именно, Димон не слышал, но тон показался ему недовольным.

– Так точно. Никакой больше задержки… Слушаюсь. Передаю, – спихнул рацию своему товарищу калмык с видимым облегчением.

Федор в свою очередь доложился так:

– Говорит Чингиз. Разведали северную окраину деревни. Никто не живет. Живут только в центральной части. Нет, еще не посчитали… На въезде с трассы баррикада из шин. Оттого и задержались…

В ответ понеслась целая тирада раздражённых фраз.

– Виноваты… – голос брутального разведчика тоже приобрел заискивающие интонации. – Заставим местных разобрать! Сами продолжаем движение на юг, обстановку оценим. Есть!

Разговор оборвался. Видимо его прервали на той стороне.

– Еще раз, – Шонхор опять повернулся к Димону, спрятав антенну и убрав рацию в карман. – Послезавтра в семь мы заедем в село. Семь утра. К этому времени приберитесь. И разберите эту хрень на въезде. Она нам мешает.

Он указал на главную улицу, раньше носившую имя Пролетарская. Баррикаду рядом с бывшим постом ГАИ отсюда не было видно, но речь шла о ней.

Окурок хотел было сказать, что ее построили местные еще пятьдесят лет назад в самом начале Зимы, когда непонятно было, чего дальше ждать и с кем воевать. Из покрышек, досок, шлакоблоков и листового железа. Называли они ее «блокпост» и одно время даже дежурили на ней с ружьями. Потом, когда деревню закабалили, на ней стояли люди Гогиного папаши – собирали дань. Уже с «калашами». А потом, когда тот скопытился, наследник и его «быки» совсем обленились. И дань теперь требовалось свозить к ним на хату. Эдик приезжал в село всего несколько раз в год, чтоб посчитать народ по головам и отобрать по дворам вещи, которые ему приглянулись. Но такие подробности вряд ли заинтересовали бы этих крутых ребят.

– Крупный мусор с главной дороги тоже убрать, – начал загибать пальцы в кожаной перчатке калмык. – Стекла, гвозди вымести, руками собрать. Не дай бог шину пропорем – сожрать заставим. Срач во дворах, которые выходят к дороге, тоже уберите. Заборы там подновите. Выберете двадцать лучших и просторных хат, и пусть люди вещи собирают. Полы и стены помойте, чтоб чисто было. Мы туда вселимся. Простые бойцы в палатках пока поживут, а дома для командиров. Так что не оплошайте. А когда закончите – приходите к половине седьмого к дороге. Одеться всем при параде… В лучшие тряпки. Будете встречать войско Его превосходительства товарища Уполномоченного. И радоваться. Ручками махать, когда он поедет на своей большой машине. Иначе он будет злой. Совсем злой. А вы же не хотите увидеть его злым, да?

Окурок смиренно кивнул. Он и вправду не хотел.

Он уже не очень рад был смене хозяев. Прежний, по крайней мере, не убивал их за просто так, и они знали, чего от него ждать. Но вроде суток должно хватить, чтоб прибраться.

Гости повернулись и пошли к припаркованной в углу дворика машине.

– А можно вопрос? – шалея от собственной смелости, крикнул им вслед Окурок. – Вы кто такие, господа хорошие?

– Да я тебе щас дам вопрос! – проревел Чингиз медведем, развернувшись на пол-оборота и кладя руку на ремень, на котором висел автомат. – Ты кто такой, чтоб вопросы задавать? Сказали – иди, делай.

– Остынь, брателло, – узкоглазый положил руку на плечо товарищу. – Нормальный вопрос у товарища. Дружбан, меня зовут Шонхор, это по-вашему – Кречет. Такой большой хищный птичка. Фамилия – Борманжинов. Я из Калмыкии. Это тут на юге, не сильно далеко. Но вообще у нас в отряде пацаны из разных мест. И из Центра, и с Дона, и с Кавказа. Я – зам по тылу. Это типа завхоза, но круче. Мы армия СэЧэПэ.

В ответ на недоумевающий взгляд Окурка он пояснил:

– Сахалинского чрезвычайного правительства. А этот крутой воин – командир разведроты. Зовут Федор Игоревич, а позывной его Чингиз. Это в честь великого завоевателя древности. Мы служим господину-товарищу Уполномоченному.

– Иванову? – переспросил потрясенный Димон. – Виктору Иванову?

– Ему самому, – ответил с нотками гордости калмык.

Так это не сказки! И большая орда действительно пришла. А это означало, что – к худу или к добру – но их жизнь изменится навсегда.

Окурок не был дураком и вслух возражать не стал, но про себя отметил – ему суют лапшу в уши. Несмотря на то, что академий и даже школ он не кончал, чутьем он понимал – нет никакого правительства давно. Уже лет пятьдесят. Да и Сахалина, скорее всего, тоже нет, или там никто не живет. Где он вообще, этот остров? Рядом с япошками или рядом с турками? Димон попытался вспомнить карту, но память не сохранила те краткие уроки, которые ему давала мать по старым учебникам. Гораздо более ценным казалось научиться ловить рыбу, ставить ловушки на зайцев, шилом, иглой и суровой нитью чинить обувь и одежду… Отбиваться от зверей – двуногих и четвероногих.

Вроде где-то на юге это. Далеко. Никто оттуда бы не добрался по суше.

Конечно, они тоже банда, эти «сахалинцы». Но большая, сильная и организованная. Вон как у них снаряжение подогнано. И какой камуфляж! И какая тачка! И оружие – одного взгляда на их автоматы Окурку хватило, чтоб понять – люди Гоги были им не ровня. А уж артиллерия, которой они шибанули по Гогиному дворцу… даже если промахнулись.

Одно их название говорило о многом. СЧП. Просто музыка. Надо быть грамотным, чтоб такое придумать. Значит, их вожак и кто-то рядом с ним – люди головастые. Все бригады, которые приходили до этого, обычно называли себя по имени населенного пункта, откуда родом были или где вместе сошлись, или где у них лагерь был. Типа саранские, самарские, волжские. Разве что «бешеные» назывались просто «бешеными».

А все их армейские словечки? Сейчас никто таких не употребляет. Только матерятся и ухают, как обезьяны-шимпанзе. А тут сразу видать и дисциплину, и выучку. Народу в деревне это понравится, особенно тем, кто постарше.

Но, конечно, от всего этого они не становились менее опасными. И опасаться надо было не краснорожего буяна с бородавкой. Нет. Выросший на пустырях, в темных дворах и на заваленных мусором улицах, где люди были опаснее волков, Окурок усвоил с детства несколько простых правил. «Бойся не той собаки, которая лает, а той, которая молчит».

Поэтому чувствовал, что Федя ему горло не перережет, хоть и хватается постоянно за нож. Максимум в морду даст. Даже Шонхор и то выглядит опаснее, как затаившийся в траве змей. И нож на поясе тоже носит, и пистолет в кобуре, хоть и завхоз. Такого злить и подводить не надо. Но больше всего надо было опасаться того, чьим голосом говорил этот маленький приборчик. Даже этим двоим он внушал страх. И завтра с ним сюда наверняка приедет орава таких, для кого человека грохнуть – как муху прибить.

– Сделаешь все хорошо, никто тебе голову не отрежет, понял? – Чингиз продолжал брать его на понт, но Окурок смекнул, что бояться не стоит. – А попробуешь сбежать, из-под земли достанем. Мы сюда приехали надолго, если че. Тут теперь наши порядки будут.

– Все, за работу! – Борманжинов дал обоим понять, что разговор закончен. – Послезавтра вы, валенки деревенские, увидите меч Всевышнего. Как наши друзья нохчи говорят.

«Нохчи? – не понял это слово Димон. – Какие еще такие нохчи? Это что, народ, или род занятий, или кличка такая?»

Подъехала еще одна машина – Окурок узнал «японку» из автопарка Гоги. Задняя дверь распахнулась и оттуда, тяжело отдуваясь, вылез… мля, знакомое лицо! Точнее, рожа. Бобер собственной персоной! Уж его-то пропитую морду можно спутать только с чьей-то жопой. И тоже уже значок с орлом нацепил себе на куртку. Так вот кто помог этой братве быстро всю пехоту Гоги уделать. Знал, видно, куда ветер дует.

Бывшая «правая рука» хозяина паскудно улыбнулся, обнажив десять настоящих и восемь золотых зубов – был у них одно время в деревне стоматолог, использовал старые материалы для протезов. Окурок сам ему золотые коронки носил. И зубы драл хорошо. Жаль, после «белочки» на собственных подтяжках повесился.

Бобер был одет как всегда добротно: брюки хорошей ткани, крепкие ботинки, кепка из нерпы – видать «фирма», раз не вылезла за столько лет и не порвалась. Куртка из оленьей кожи, это уже новой работы. Но сальные волосы и мятое, будто распаренное лицо выдавали в нем любителя бухать по-черному.

Гога, сам из-за болезни печени ограничивавшийся стаканом вина из собственного подвала (цел еще тот или нет?), порол Эдика за это как сидорову козу, но шкура у того была, видимо, дубленая. Каждый раз отлеживался, и ставился на прежнее место – никто так, как он, не умел обдирать холопов.

На боку у него болталась кобура, а значит, ему доверяли и он был не пленник. На жирной шее висел металлический свисток, которым он раньше любил подгонять батраков.

– Эй, Бобр! – окликнул его Шонхор. – Я нашел кента тебе в помощь. Теперь берите ноги в руки и идите тормошить ваших утырков. Все на субботник! Чтоб все дочиста вылизали. Пусть знают, что пришли новые хозяева. Доржи и Бурульдинов пойдут с вами.

Двое молодых бойцов с раскосыми глазами, вооруженные «веслами» – «калашами» с деревянными прикладами, остались с ними, переводя с одного на другого настороженные взгляды.

– Все, Чингиз, поехали! У нас дела.

– Еще бы, – огрызнулся бородатый. – Мне Сам сказал тут каждую дыру облазить. Ну все, салаги, послезавтра в семь ждите нас в гости, га-га-га.

Они сели в УАЗ, на вытертое заднее сиденье, где сидел тощий мужик в лисьем малахае, похожий на актера из фильма, который Окурок видел в детстве, когда они с мамой жили в городе Муравейнике у очередного ее хахаля. Только повзрослев, Димон понял, что тот был бандит и рэкетир, поэтому и жили тогда они терпимо – в шлакоблочном доме, даже мясо ели. А батраки там жили в теплушках, кое-как утепленных, или в землянках.

Рядом на сиденье лежал пулемет. На водительском кресле развалился здоровенный жлоб в зеленой майке. Хотя вроде было и не лето.

Мотор заревел и машина тронулась, лихо вырулив со двора, обдав их облаком вонючих газов. Передовой дозор – а это был именно он – зря время тратить был не настроен.

Окурок с Эдуардом переглянулись. И без лишних слов пошли выполнять задание. Целые сутки казались порядочным сроком, чтоб все успеть. Но все же лучше не мешкать и обойти все дворы с вечера.