Текст книги "Шалопут"

– Мог бы и не повторять. Ребята спрашивают, когда ломбард будет? Что же, всю жизнь в сторожах ходить? Сморкачёв и Уздечкин мне всю плешь проели: «Если не ломбард, то пусть Лев Львович даст нам магазин какой-никакой сделать. В подвале захиреем».

Ласкин многозначительно промолчал.

– Ах, да, – спохватился Василий, – у Юрка сегодня година. Нинка будет рада, если ты заглянешь. Годовщина смерти требует поминовения потому, что в этот день бессмертная душа рождается вновь для жизни вечной.

– Если дела позволят, приду, – отводя глаза в сторону, сказал Лев Львович.

– Так и передам, – пообещал Грешнов.

3

После гаража Василий, прибежал в подвал и, ругая Ласкина последними словами, стал раздеваться, чтобы принять душ и смыть с себя всю эту мерзость вынужденного общения с ненавистным ему человеком.

Оруженосцы после того, как остался он в одних трусах, стали над ним смеяться. Грешнов спросил, что в нём смешного, но, проследив направление их взгляда, обнаружил на себе женские трусы «неделька».

– А Нинка их ищет, весь дом перерыла, – рассеянно заговорил Василий и вдруг его глаза округлились. – Получается, я в этих трусах перед Наташкой фланировал! То-то она пригрозила, что на выставку кукол поедет. Отомстить решила!

Василий передумал принимать душ, оделся и побежал в медцентр к жене Наталье, надеясь перехватить её там и оправдаться.

Выйдя из подвала, он лицом к лицу столкнулся с заезжими бандитами, о которых ему говорила Нина.

Физически крепкие ребята в кожаных куртках остановили Василия и стали расспрашивать.

– Уважаемый, – с напускной бравадой обратился к нему самый старший из них, – можно спросить?

– Спросите, – чувствуя струйку пота, сбежавшую по спине, разрешил Грешнов.

– У вас тут есть серьёзные ребята, вроде нас, с кем можно встретиться и поговорить?

– Вам с Гимнастом надо встретиться. Он у нас самый серьёзный.

– А как он выглядит? Где его найти?

– Не надо его искать. Вы ребята заметные, он вас сам найдёт.

– Слыхали, ребятами нас назвал, – стал задираться один из бандитов, сидящих на заднем сиденье ржавого «Форда».

– Тихо, – прикрикнул беседовавший с Грешновым, не позволив приятелю распалиться. – Ну, хорошо. Если этот Гимнаст не объявится, мы к тебе ещё раз обратимся.

Слова прозвучали, как угроза, но Василий сделал вид, что не понял их в этом ключе.

– Обязательно. Обращайтесь, когда хотите. Но, Гимнаст не заставит себя долго ждать.

Грешнов сказал это с таким убеждением, что последних его слов испугались сами бандиты. И настолько силён был испуг, что те двое, которые сидели на заднем сиденье «Форда», не сговариваясь, одновременно стали умолять старшего:

– Поедем домой.

Оставив незваных гостей, Василий направился в районную поликлинику, где в правом крыле первого этажа располагался медцентр.

Натальи на рабочем месте не оказалось.

– А разве она тебе не сказала, что поедет на выставку плюшевых мишек? – спросил Мартышкин.

– Сказала, но я хотел её отговорить от необдуманных поступков.

– Что, допрыгалась? – счастливо улыбаясь, спросил Валентин.

– Кто? Что? Ты о чем? – испугался Грешнов того, что целитель прочёл его мысли.

– Допрыгалась, говорю, леди Ди по кочкам. Фригидная была баба, костлявая, угловатая. И как только арабы на неё лазили? Народ, имеющий таких принцесс, обречен на вымирание.

– А Елизавета? – растерянно оправдывался Василий, словно он был англичанином.

– Лиза баба аппетитная, но уже «секонд хенд», как они же сами и выражаются. То есть «хорошо побывавшая в употреблении». А молодых таких у них нет. На Елизавету я бы забрался. Хоть и в возрасте, но настоящая женщина.

– Вот ты понимаешь толк в женской красоте, а другие меня за бабу Пашу осуждают. А она же фотографическая копия королевы Великобритании.

– Да. Точно. Баба Паша на Елизавету похожа, – засмеялся Мартышкин. – Пока английская тема не возникла, я даже как-то и не сравнивал. А сейчас припоминаю, – один в один, сестра-близнец королевы.

– Подотри слюни.

– Я не претендую, – сказал Валентин Валентинович, продолжая вспоминать образ бабы Паши и сладострастно улыбаться.

– Хватит. Кому говорю? Кстати, что с дверью входной? Не мог попасть к тебе в кабинет.

– А всё потому, что раму дверную, вместе с дверью, установили кверх ногами. И теперь, чтобы дверь открыть, ручку приходится не вниз опускать, а вверх поднимать.

Снаружи стали ломиться в кабинет.

– Вверх! Ручку вверх! – закричал Мартышкин и, не выдержав, поднялся со стула, подошёл и сам открыл дверь.

В кабинет протиснулся пациент с насмешливым выражением лица и руками, поднятыми над головой.

– Вот, все так. Как военнопленные заходят. Думают, командую «руки вверх», – пояснил Мартышкин. – Кричу, ругаюсь, а ведь мечтал лечить как доктор Галли Матье – смехом и шутками.

Выпроводив пациента и объявив десятиминутный перерыв, Валентин Валентинович стал было вспоминать свою врачебную практику. Но в кабинет, как к себе домой, протиснулся Никандр. А следом за ним вошла пожилая женщина-врач, работавшая в поликлинике. Ей было за семьдесят, полная, с одышкой.

– Ну вот. Не ломятся же, – похвалил вошедших Мартышкин и, обращаясь к женщине-врачу, бесцеремонно спросил, – чего тебе?

Видимо, не желая при посторонних говорить о щекотливом деле, она голосом диктора начала с сообщения:

– О Мессалине слышали?

– Вас, врачей, не разберёшь. Вы вот говорите «шалашовка», то есть «Мессалина», он только что называл её фригидной, мужеподобной. А хоронить, наверняка, будут как святую.

– Это же Англия. У них и пьеса есть «Много шума из ничего». На это они мастера, – комментировала слова Василия женщина-врач.

– Видимо, залетела и об этом пронюхали во дворце, – сделал вывод руководитель медцентра.

– Своевременные средства позволяют выявлять беременность уже через несколько дней. А у нас как? Забеременела и ходит пять-шесть месяцев, не зная, что беременна, – поддержала Мартышкина женщина в белом халате.

Никандр окинул взглядом её округлые формы и серьёзно спросил:

– О себе говоришь? Конечно, с таким брюхом не сразу сообразишь, что беременна.

Вася и Валентин Валентинович засмеялись. Оказалось, и Никандр, и женщина-врач, обидевшаяся на слова Уздечкина, пришли к Мартышкину за спиртом. Получив желаемое, они ушли.

Хлебнули спирта и Грешнов с хозяином кабинета, и Василий стал рассказывать об отсутствующей жене:

– Наташка сначала была замужем за сыном высокопоставленного чиновника из Госплана. Но он не жил с ней как с женой. Странноватый был паренёк. Родители им на свадьбу однокомнатную квартиру подарили. Купили освободившуюся по соседству с нашей. Так вот этот муж ей всё врал, что служил в спецназе. А Наташка на какие только ухищрения не шла, чтобы привлечь к себе внимание супруга. И нагишом перед ним ходила, и массаж просила сделать – не замечал. Сама будучи медиком, записалась на приём к врачу. Опасалась, не случилось ли с ней чего худого. Врач попросил её привести с собой мужа. Тот к врачу отказался идти, и вскоре они развелись. С собакой пуделем гуляла, на собачьей площадке с ней и познакомились. Через год записались. Дочь Олесю родила, успокоилась и следить за собой перестала. «Я тебе такую дочку родила, что теперь на всё имею право». Думаю: «Ты на всё имеешь право, а я только на одно – пойти налево». И пошёл.

Приятели выпили ещё, Василий захмелел и продолжил:

– И вот, когда в тесном общении с Начинкиной я достиг кульминации чувств. То есть того самого момента, что предшествует развязке. Так сказать, сексуальной судороги перед последней точкой соития… Момента наивысшего эмоционального напряжения и величайшей ответственности мужчины перед женщиной. В этот самый момент получаю по потной спине удар солдатским ремнем. Наотмашь! Причем пряжка пришлась аккурат промеж лопаток. Мелькнула мысль: «Не покойный ли Юрок с того света вернулся?».

– От кого пострадал?

– От Доминика. Её сыночек таким образом меня поприветствовал.

– Ему же хочется братика или сестрёнку.

– Не смешно.

– А если серьёзно, то так и рассудка недолго лишиться, – согласился Мартышкин. – Давно это было?

– Да говорю же, вчера. Слушай дальше, еще не всё. Получил я ремнём, впопыхах оделся и убежал. Оказывается, Нинкины трусы на себя напялил. А дома разделся, ничего не подозревая, и хожу. Наташка стала нервно смеяться. Спрашивать, не собираюсь ли я сменить ориентацию. Но я её намёков не понял. И только сегодня обнаружил на себе трусы «неделька». Они и сейчас на мне. Хочешь посмотреть?

Мартышкин отказался.

Выпили ещё спирта и сильно захмелели.

– Бандиты пришлые объявились, – сказал Василий, – хотели меня избить, да номер у них не удался.

– Жаль, – сказал очнувшийся от пьяной дрёмы Мартышкин.

– Чего тебе жаль?

– Что номер не удался.

– А я думал, что меня не избили.

– А почему тебя не избили?

– Потому что руки коротки и ростом не вышли. Дети ещё, разборки со мной устраивать.

– Почему дети хотели тебя избить? Ты их, наверное, обидел как-нибудь?

– Если бы я их обидел, они бы в канаве валялись. А они ходят, улыбаются. Должно быть, уже винище пьют.

– А кто им вина купил?

– Сами купили.

– Зачем же детям продали вино?

– Сейчас кому угодно продают.

– Какие хорошие времена. А нам не продавали. Мы взрослых просили купить.

4

Находясь в подвале, на своём рабочем месте, Никандр Уздечкин беседовал с Владом Сморкачёвым.

– Василь Данилыч – наш начальник, – говорил цыган, – и мы должны ему поклоняться… Поклониться… Преклониться?

– Подчиняться, – подсказал дезертир.

– Да. Подчиняться. Благодарить Бога и Судьбу, что они послали нам такого руководителя. Ты бы, Владик, спал сейчас на канализационном люке у Казанского вокзала, а я бы жил в образе борща, обманывая старика и старуху. Он нас людьми сделал, своими компаньонами.

Когда Василий спустился в подвал, компаньоны дрались.

Разняв дерущихся, Грешнов спросил:

– Из-за чего на этот раз?

– Этот Цепеш-Дракула спросил, каким пальцем я зад подтираю, – серьезно ответил Никандр и, подумав, с еще большей серьезностью добавил, – то есть какой рукой.

– Ну? – не найдя в вопросе криминала, настаивал Василий.

– Я ответил. А он усмехнулся и говорит: «А я пользуюсь туалетной бумагой».

– Как дети малые, ни на минуту оставить нельзя. Сморкачёв, на, деньги, иди в магазин, купишь хлеба и продуктов. Но не транжирь зря.

Когда Влад ушел, Грешнов повернулся к Никандру и, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, спросил:

– Так, говоришь, какой рукой?

И, прежде чем Уздечкин успел разобрать его вопрос, захохотал безумным смехом на весь подвал.

Когда Сморкачёв вернулся с покупками, то стал свидетелем истошного вопля. Василий ругал Никандра.

– Что ты за человек? – кричал Грешнов, – то семь, то девять носков у тебя сушится. Почему это так?

– Когда семь сушилось, – с готовностью отвечал Уздечкин, – тогда я восьмой найти не мог, чтобы постирать. Он оказался на ноге. А когда девять сушилось, так это один износился. Я его и выбросил. Они у меня все красного цвета, взаимнозаменяемые.

– «Взаимнозаменяемые». Правильнее было бы сначала девять, а затем уже семь сушить. Откуда еще два носка взялось?

– Да-к, это я ещё одну пару купил, чтобы сильно не занашивались.

– И на всё-то у тебя готов ответ.

– Это просто. Говори правду и всегда готовый ответ будет. А когда врёшь, то не знаешь, что ответить.

– Золотые слова, Никандр. И не странно ли, что я слышу их от представителя той национальности, название которой часто употребляют, как синоним словам «мошенник» и «вор».

– Так сами воры и мошенники это придумали. Надо же на кого-то валить.

– А может, ты и прав. Оказывается, ты очень умный.

Василий достал из холодильника бутылку с разбавленным спиртом и отхлебнул.

– Для чего я над вами начальник? Для того, чтобы вы не боялись будущего. А вы, я это чувствую, боитесь.

– А у меня и нет страха перед будущим, – ободрённый похвалой, заявил Уздечкин. – Я знаю точно, что солнце завтра всё равно взойдёт.

– Солнце может взойти не для всех, – угрожающе произнёс Грешнов. – Ты знаешь, Никандр, что у меня была машина? Таксистом работал. Ты слышал об этом?

– Да, Василь Данилыч. У вас год назад друг перевернулся на скользкой дороге, сегодня поминать его идём.

– Так вот, машина эта была у нас одна на двоих. И на этой машине, пока она не перевернулась и не сгорела, я подъезжал к дому, не выходя из салона, выпивал стаканчик-другой, а затем закрывал её и шёл домой.

– Понятно.

– Я ещё ничего не рассказал. Слушай. Так вот. Шёл домой. А в тот злополучный день я сел в машину, выпил два стакана и поехал. Хорошо ещё, что сразу в дерево. Суть дела в чём? Я перепутал очередность. Или это был уже «Москвич» ржавый?

– Понятно.

– Опять за своё! Что тебе понятно? Я про тебя и Солнце говорил. Ты привык, что оно каждый день по утрам всходит. А тут – раз. Оно взошло, но не для тебя. Понимаешь? Только на свои силы надо рассчитывать. Знаешь, что самое ценное?

– Золото, – уверенно сказал цыган.

– Самое ценное, это любовь с большой буквы и красота.

– С маленькой?

– Что с маленькой?

– Красота.

– И красота с большой. И что самое обидное, – и красота, и любовь уходят. Им на смену приходят уродство, пустота, бессмысленность.

– С большой буквы?

– С маленькой. Эти слова недостойны заглавных букв. Постой! Получается, буквы – самое ценное? Буквы дороже золота!

– Образованный вы человек, Василь Данилыч, умеете выводы делать.

– Да. При коммунистах получил обязательное и, так сказать, очень среднее образование. Выводы делаю, а анализировать не умею. Готовьтесь, други мои, сейчас к нам придёт кандидат на вакансию врача-целителя. Мы должны предстать перед ним в виде строгой, неподкупной комиссии. Сидите молча, смотрите на меня, а он пусть излагает свою философию.

Вскоре в дверь подвала постучался мужчина сорока с лишним лет и представился Аполлоном.

Влад с Никандром посмотрели на Василия, Грешнов предложил кандидату проходить, присаживаться и излагать своё кредо.

– Я делю население на людей и уродов, – сказал претендент, удобно устроившись в предложенном кресле, – все рождаются людьми, а жить приходится среди уродов. Как это происходит?

– Вы нас спрашиваете? – удивился Василий.

– Нет. Это каламбур. Позвольте продолжить?

– Пожалуйста. – разрешил Грешнов.

– И, конечно, удобнее жить, если не выделяешься. Вот и спешат все поскорее отказаться от человеческого в себе и приобрести уродство, чтобы быть как все. Собственно это выбор самого индивидуума – оставаться человеком или становиться уродом.

Разговор Василию всё меньше нравился. Он сказал:

– Давайте поговорим по существу предлагаемой вам вакансии. Ответьте на вопрос, откуда берутся болезни?

– От обид, – не сморгнув, ответил Аполлон, – от неумения прощать обиды. Надо научиться прощать людей и себя самого.

– Ну, себя-то прощать все умеют, – сказал Грешнов и спросил. – А как ты лечишь?

– Вхожу в транс, захожу в астральное поле больного человека и смотрю, что там и как у него.

– И что, обыкновенно, там у него? И что это за астральное поле?

– Поле – это термин. Если говорить проще, то это так называемый «тонкий», невидимый человеческому глазу мир. И в этом невидимом человеческому глазу мире находятся фантомы. Двойники больного человека.

– Фантомасы, – не выдержал Василий, и Никандр с Владом дружно рассмеялись.

– Нет. Фантомы, – строго поправил претендент.

– Да, понял. Шучу. Рассказывай.

– В этом астральном мире множество фантомов больного и каждый держит на плечах свой камень. Эти камни – не что иное как обиды человека на окружающих и на самого себя. Что я делаю? Я беседую с фантомом, спрашиваю, что за обида, он мне отвечает. Я возвращаюсь с этими знаниями в нормальное состояние и сообщаю об этом больному. Многие даже не помнят о тех обидах, которые затаили. А именно они-то и становятся причиной их заболевания.

– Как же ты всё это узнаёшь? Я имею в виду на самом деле.

– Надо внимательно слушать, пациенты сами того не замечая, всё о себе рассказывают, – по-свойски поделился лжелекарь.

– Ах, вот как. Ну-ну?

– Я уговариваю больного обиду забыть, то есть простить. Заплатишь за одно посещение тысячу долларов – поневоле забудешь. Опять возвращаюсь в астрал и в «тонком», невидимом глазу мире, мы вместе с фантомом моего пациента закапываем этот камень. То есть ликвидируем причину болезни.

– И большие попадаются камни? – смеясь, поинтересовался Василий.

– Если человек состоятельный, то иной раз размерами со скалу, – тоже начиная по-свойски хихикать, говорил Аполлон, – встречались даже горные цепи, монбланы.

– Как же ты их там закапывал? Куда?

– А не закапывал, – почти восхищённо сообщил претендент, – от этих обид я просто уводил фантом в сторону. Делал так, чтобы он не был к ним энергетически привязан. В этом и состоит смысл целительства.

– Это я уже понял, – сказал Грешнов, – ты до того, как стал целителем, не землекопом ли трудился?

– Кооператором на Курском вокзале. Торговал пирожками с утиным мясом. Своя палатка была, восемь точек.

– А до кооператива?

– А до кооператива был «человеком с большой буквы», в Советском Союзе ответственный пост занимал.

– А как же?

– Просто. Рухнула страна. И все её посты, ответственные и не слишком, полетели вместе с ней в бездну. И тот, кто выше сидел, больнее ударился. Многие насмерть расшиблись.

– Говори, говори. Мы слушаем.

– Мир «бывших» ужасен. Как только я пришёл в себя и зализал раны, стал бороться и пойду до конца.

– С кем боролся? С уродами или с людьми?

– А ты, Василий, сам-то кем себя считаешь? – с заискрившимися злобой глазами спросил претендент, сообразивший, что всё это просто спектакль, а никакой не экзамен на вакансию.

– Уродом, – искренно ответил Грешнов.

– Значит, как я понимаю, будем бороться с людьми.

– А ты, смотрю, не отвязал своего фантомаса от монблана обид на род человеческий. Правильно, Аполлинарий, я это понимаю?

– Меня зовут Аполлоном, а не Аполлинарием. И, по-моему, я тут целитель, а не вы.

– А по-моему, мы, – сказал Василий. – И таких, как ты, будем выявлять и излечивать.

Грешнов подбежал к лжецелителю и хватил его кулаком по зубам. Тотчас на Аполлона накинулись и Никандр с Владом.

Расправившись с «бывшим человеком», не сдавшим экзамен на замещение Мартышкина, обитатели подвала зажили привычной жизнью.

5

Сидя в золочёной клетке, попугай Жако по прозвищу Женька, голосом пьяного Василия, выкрикнул знакомую всем фразу:

– Олеся, моя дочка!

– Да, надо и о доме не забывать, – сказал Грешнов.

Заполнив журнал дежурств и проинструктировав своих сотрудников на тему того, что в подвале постоянно должен кто-то находиться на случай проверки Львом Львовичем, Василий побежал переодеваться.

Дверь в квартиру он постарался открыть беззвучно. А вдруг Наталья дома с любовником, а ни на какой не на выставке. Погладил лежащую на коврике Берту, на цыпочках прошёлся по коридору и в комнате застал нежданного гостя. А точнее, гостью. Это была тёща.

Мелькнула мысль развернуться и уйти, но подслушанный разговор задел за живое. Бабка учила внучку житейской мудрости.

– Я хотела стать женой военного, – говорила Клавдия Васильевна, – но жизнь распорядилась по-своему. Сначала мечтала о молодом генерале. О том, как буду завязывать ему шнурки на ботинках. Затем о немолодом полковнике, как закину ему ноги на погоны. Через какое-то время о старом майоре, как подниму ему его опустившуюся самооценку. Но не нашлось ни капитана, ни лейтенанта, ни даже прапорщика. Родила дочку от белобилетника, который мне всю жизнь испортил. И сижу теперь в регистратуре стоматологической клиники. С утра до вечера общаюсь с больными, озлобленными людьми. Располнела, превратилась в свинью. Кроме ненависти в сердце ничего не осталось. Олеся, тебе одиннадцать, а всё дура дурой. О мужчинах не знаешь ничего. А тебе с ними жить, в одной постели спать. Запомни, у них на уме всегда только одно. А ты так должна себя вести, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

– Ничего, мама, – вступил в разговор Василий, выйдя из укрытия, – подрастёт, познакомится с ними. Возможно, сойдётся характером. Нам школу ещё закончить надо. Я знаю, что в школу завтра. Что, Олеся, у тебя по математике? Какую задачу вы с мамой вчера разбирали?

Олеся взяла в руки новенький учебник, открыла заложенную страницу и стала читать:

– Куб со стороной один метр, распилили на кубики со стороной один сантиметр. Сколько…

– Постой, погоди! – замахал руками Грешнов, не давая дочери дочитать условие задачи, – дурь какая-то. Это столько работы, что ты даже не представляешь. Не хочу даже думать над этим. Тот, кто её сочинил, никогда не работал на заводе. А в аду, куда он, несомненно после смерти попадёт, черти заставят его свою голову дурную пилить на эти маленькие кубики. Уф! Даже сердце заболело. Не ходи, дочка, в школу, здоровье надорвёшь.

Взяв в комоде чистые трусы, Василий снова побежал в подвал. Спустился по ступеням и застал там такую картину: Сморкачёв и Уздечкин крутили бутылочку и целовались. Оказывается, приходила Начинкина и какое-то время ожидала Василия. Она и предложила игру, отошла на две минуты, а чтобы не прекращать игру, «оруженосцы» крутили «снаряд».

– Хватит целоваться, – рявкнул Грешнов, – заголубели, что ли? Даже Нинка как-то подметила, что поведение ваше смахивает на латунный гомосексуализм.

– Чего же именно латунный? – поинтересовался Никандр.

– Латентный, – поправил Сморкачёв и пояснил, – по-русски значит «скрытый».

– Вот! Скрытый! – заорал Василий. – Даже скрытно гомосексуализмом заниматься не надо. Вы же настоящие мужики, хорошие парни. Я ручаюсь за вас. Вы любите меня, я люблю вас, а гомосексуализма не надо.

– Мы хотели с Ниной целоваться, – стал объяснять свои намерения покрасневший Никандр.

– Не надо оправдываться, – одёрнул его Грешнов. – Я это понял. Другие не поймут. Получилось-то некрасиво. Перед Нинкой же и опозорились. А она вас на поминки разрешила привести. Она не знала, что есть люди, которым противопоказано счастье. Они просто неспособны к радости. Это про вас сказано. Вы – духовные слепцы! О! Ещё один бежит! Игнатушка-могильщик. На новоселье, должно быть, пригласить хочет. Сейчас начнёт сообщать, кто повесился, кто утопился. Гоните его, скажите, нет меня. А про принцессу Диану уже знаем.

Не успел Игнат открыть дверь в подвал, как ему навстречу выбежали Уздечкин и Сморкачёв.

– Иди, Игнат, не до тебя! – кричал Никандр.

– Уходи, – вторил ему Влад, – Васьки нет.

Огоньков, видевший Василия, спускающегося в подвал, понял, что его не хотят видеть. Он покорно закрыл перед собой дверь и ушёл.

Проследив за племянником Павла Терентьевича через узкое оконце под потолком, Грешнов, смеясь, заговорил:

– Вы тут про Нинку мечтали, а я вспомнил, как она мечтала купить себе кресло-качалку. Я ей тогда объяснил, что при помощи бутылки водки любая табуретка превращается в кресло-качалку. Правильно? Вот вы заулыбались, а она моей шутки не поняла. Хотя и я от неё недалеко ушёл. Сегодня иду, вижу, на кирпичной стене нашего дома нарисована мелом стрелка и подписано: «Иди туда». Пошёл. На углу дома вторая стрелка и подписано: «Загляни за угол». Заглянул. Там третья стрелка, направленная вниз и надпись: «Какашки». Смотрю, действительно, лежит собачье дерьмо. Не обманули. Думаю: «А в чём смысл всего этого? И зачем я всех слушаю?».

Грешнов рассказывал серьёзно. С трагическим лицом, с театральными паузами, никоим образом не подходящими предмету повествования, и когда Влад с Никандром услышали от своего начальника «проклятые вопросы», то уже не смогли сдерживаться и в голос захохотали.

– Вот и я про то же, – согласился с их реакцией Василий, – шутить люблю, а сам шуток не понимаю. Уздечкин, сказали бы: «Проси, что хочешь».

Никандр сразу посерьёзнел и включился в игру:

– Фигуристы, после выступления сидят на скамейке счастливые. Ждут результатов. Хотел бы теперь быть на их месте.

– И всё? – усомнился Василий.

– И чтобы голая фигуристка на коленях у меня сидела.

– Да. Недурственно, – сказал Грешнов, принимая ответ, как положительный и добавил, – тёща говорила дочке, что у мужиков на уме только одно. Возможно, права была.

Василий пошёл в ванную, включил воду. Стал снимать с себя Нинкины трусы и потерял равновесие, чуть не упал. Трусы «неделька» при этом с треском порвались. Пришлось их выбросить.

– Ну, что за день такой! – выкрикнул в сердцах Василий.