Текст книги "Бездомный"

Философа на подъеме его мысли вообще заслушаться можно. “Это только в песне поется, что судьба индейка. А в жизни, кто кем играет, судьба человеком, или Бог своим воображением – это и есть главный предмет раздумий человечества со времен его осознания “Я – не Я”. Потому что осмыслить свое “Я” только и возможно, чтобы свое обезьянье ликование в Божьем лике углядеть. Бессонница! Гомер! Тугие паруса! Я в списке на жилье стою посередине! Дайте миру шанс, а мне квартиру!” А дальше простым русским языком с гневными междометьями! Их я писать тебе не буду. Хорошо хоть, что подъем мысли у него по-русски происходит, а не по– английски, а то, глядишь, вся ночлежка тут свои язвы бездомных душ начнет под его правду-матку выставлять. А мне-то эти гипербореи совсем ни к чему, потому как я лицо туристическое, и единственно к моей московской жилищной затее привязанное. Заканчиваются же его откровения всегда одними и теми же словами: “Хотели узников совести, а получили мафию”.

Где у меня будет работа, Женечка, я пока не знаю. Есть у меня одна задумка, но говорить тебе о ней не буду, потому как заранее о невоплощенном говорить – плохая примета. Надеюсь, что получишь ты это письмо в своей деревне через месяц, и, в любом случае, даже если быстрого ответа от тебя не дождусь, буду тебе писать о своих новостях, как говорили “поелику возможно”. Как раз для этой цели я почтовый ящичек тут на полгода арендовал. Почтовые отделения в Бостоне тоже, вроде как именные, по крайней мере, то почтовое отделение, где у меня своя ячейка для писем, называется Почтовая станция Лафайет. Она и к Пастбищу, и к ночлежке близко. Адрес ее я тебе по американским правилам в левом верхнем углу на конверте указал.

Любящий тебя, Костя.

16 июня

Здравствуй, Женечка!

Солнечный день сегодня в Бостоне и душно. Воздух с утра, как расплавленное стекло, над землей висит. Пишу тебе письмо под “королевским” дубом. Вкопана под этим дубом мемориальная табличка: “Этот дуб из Большого Виндзорского парка – подарок Его Величества Короля Георга VI древней и славной артиллерийской бригаде Массачусетса в ознаменование ее трехсотлетней годовщины. 1638–1938”. Прохладно под королевским дубом, тенисто. Игривая белка взбирается вверх по стволу и исчезает в тяжелой кроне. Рядом стоят деревья повыше и, вероятно, постарше. Так и просится к ним название: “Вся королевская рать”. Передо мною склон зеленый, на нем “яппи” играют в крокет. Так здесь молодых профессионалов называют – “yappy”. Деревянный шарик бегает от молоточка к молоточку через металлические воротца. Стук-стук. Ямка. “Япиха” подбегает к лунке и выставляет шарик на траву. Стук-стук. Ямка. На этот раз черед “япа”. Молоточик-шарик-стук-воротца. За моей спиной раздаются отрывистые возгласы. Это старые китайцы делают гимнастику-ушу, выстроившись вокруг Мемориальной Колонны – главной достопримечательности Пастбища. Старики и старухи поворачиваются друг к другу желтыми лицами, испещренными временем – морщина к морщине, борозда к борозде, невозмутимость к невозмутимости.

День у меня сегодня, Женечка, особенный, вроде как “день освобождения”, потому как рано утром я вышел из “сновиденче– ской” лаборатории, в которой прожил тридцать пять дней кряду без всякого общения с внешним миром. И, как вышел я оттуда, то Иннокентия вспомнил. Говорил он как-то мне, что все дороги в Бостоне ведут на Пастбище. Так вот и пришел я, после получения в банке причитающейся мне суммы в две тысячи баксов за проживание за закрытыми дверьми в течение тридцати пяти дней, туда, куда путь был указан – на Пастбище. Две тысячи зеленых! Даже не верится. Так же, как не верилось тогда, когда я страховку за свой сгоревший саратовский дом получал, и в Сбербанке мне ее выдали, как я просил, новыми пятисотенными купюрами. Помнится, кассирша мне тогда сказала: “Смотрите, Ефимов, берегите карманы”. А я подумал: “Карманы-то, чего их беречь? Это содержимое карманов нужно беречь, а карманы под него всегда найдутся”.

А заработал я на том, что был “субъектом” эксперимента по исследованию сна. Я когда об этом эксперименте объявление в газете прочитал, то первым делом подумал, что не по Сеньке шапка. Тогда же и письмо тебе написал, что не хочу тайну эксперимента разглашать, и, перед тем как на этого “субъекта” решиться, еще неделю сомневался. Все-таки кто знает, как потом мои сны себя поведут? Деньги-то, за здорово заснешь, никому давать не будут. Продолжал работу искать, но не выходило у меня из головы то объявление в газете: “Нужны здоровые мужчины. Субъекты для изучения сна. 35 дней. 2000 долларов за полный курс”. Наконец решился и позвонил по объявлению. И что ты думаешь? Назначили мне в лаборатории интервью. Какие только анализы не брали, даже на какой-то генный материал определяли, а потом дали психологический тест из двухсот вопросов, который я со словарем целый день переводил. Некоторые вопросы в тесте совсем заковыристые были, вроде: “Верите ли Вы во второе пришествие Христа?”, на что я врачу, как мог, объяснил, что я и первого его пришествия не видел, а уж второе мне и вовсе неземной галлюцинацией может показаться. А когда подпись под документом поставил, что получу 2000 долларов за проживание в комнате без окон в течение тридцати пяти дней, то спросил, что это значит “субъект” эксперимента, по-английски subject. На что врач мне ответил, что так они вообще всех участников своих исследований называют, и никаких персоналий здесь не подразумевается. Хотел я в тот же день тебе написать, что ухожу на месяц в “сновиденческое” плавание, но меня сразу после подписания контракта попросили в лабораторию пройти, где и заперли.

Комнатка, в которой я прожил тридцать пять дней, действительно без окон была – кровать, письменный стол и игральный автомат – “pinball machine”. Кормили в комнате сна прилично. А то, на голодный желудок, какой сон, а тем более его изучение? Хотя, в какое время здесь давали завтрак, а в какое обед, я вскоре перестал разбираться. Все смешалось в доме изучения сна, и начало дня я отсчитывал для себя по двум лампочкам, загоравшимся над кроватью. Причем всякий раз мне казалось, что день становился все дольше, и тогда я ждал, когда “включат” ночь. А ночью мне казалось, что в моей жизни уже нет ни сна, ни яви, а только кромешная темнота, и тогда я ждал, когда “включат” день. Поначалу все это забавно было, ведь, в конце концов, не все ли равно, когда обедать, днем или ночью? Но через десять дней, а, может быть, ночей, что– то перевернулось во мне вверх тормашками, и в какой-то отчаянный момент мне захотелось весь этот эксперимент пустить коту под хвост и хоть на секунду увидеть белый свет, но почему-то именно в этот самый момент дверь в комнату открылась, и мне принесли еду. Вот пришел человек из другого мира света и тьмы – подумал я. В общем, к концу эксперимента сновидений у меня не было подчистую, и в одно утро, в комнату вошел врач: “Эксперимент завершился”. О, ты не поверишь, как я обрадовался! Не помня себя, выскочил в коридор, подбежал к окну и увидел небо. Ты даже не представляешь, что это значит – увидеть небо после другого мира света и тьмы! “Как видите, мир все там же”, – сказал врач. Однако философствовать с ним о присутствии мира в тех же местах и объемах я не стал, уж очень хотелось на волю. Чек забрал и вышел на божий свет. А когда в банке две тысячи долларов получал, то кассирша меня что-то насчет глубоких карманов спросила. Я не разобрал что именно, но почувствовал, что повторилась моя история с купюрами, правда, теперь зелеными и в другом полушарии. И перед тем как письмо тебе писать, прошелся я по Пастбищу, где месяц назад гулял, все те же пастбищенские места, как будто в первый раз подмечая – Мемориальная колонна, Лягушачий пруд, Бездомная беседка. У Мемориальной колонны старые китайцы гимнастику-ушу делают, в Лягушачьем пруду радуга от фонтана в мелкую воду уходит, а в Бездомной беседке все те же бездомные спят.

И вот сижу я под королевским дубом, и планы мои выстроились в ясную линию. Нечего мне больше по Русским углам шататься, а начинаю я таксистский бизнес. Деньги для этого у меня теперь есть, и вера моя укрепилась, что не будет мне больше бездомно в родном отечестве, где крайности, по словам Иннокентия, должны сойтись. Главное, лицензию извозчика – “Hackney License” – получить. Так здесь, оказывается, официально таксистов величают – извозчик. А насчет первоначальных капиталовложений, так я еще до сновиденческой лаборатории подсчет сделал, и вышло у меня, что на водительские права и на лицензию мне нужно триста долларов, да на аренду такси за первую неделю восемьсот. Так что, даже остаток вырисовывается.

О жилье мне тоже теперь надо подумать. В “Дом Святого Франциска” мне уже не попасть. Тогда-то, по рекомендации отца Андрея, мне с койкой повезло, а теперь становись к бездомным стервятникам в конец очереди, да еще в нацменьшинстве. Можно, конечно, в другую ночлежку сунуться, здесь одна преогромная есть, на тысячу человек, в пригороде Бостона – Квинси. Там свободные места всегда есть, но оттуда до города добираться неудобно, когда на таксистские курсы пойду. Еще об одной ночлежке узнал – “King's Stone House” – “Дом королевского камня”, это рядом с вкусно пахнущим Китай-городом. Но в “королевскую обитель” бездомная очередь еще больше, чем к “Святому Франциску”. Рассказали мне о небольшой ночлежке в Кембридже – “Приют Армии спасения”. Схожу туда сегодня на разведку. В крайнем случае, в “Hostelling International” на пару дней пойду – в “Alma Mater” моего американского пилигримства.

Письма буду слать тебе по почте, уж больно “королевский дуб” мне пришелся по душе для эпистолярных откровений. А ты прямиком мне пиши на почтовую станцию Лафайет, где у меня теперь почтовый ящичек. Это так, на всякий случай еще раз упоминание о нем, если мое предыдущее письмо не получила. Адрес ящичка я на конверте указал. А если где-нибудь у тебя в деревне интернет-кафе найдешь – они ведь теперь у нас и в деревнях встречаются – то пару долларов из переведенных мной денег не пожалей и электронное письмо мне напиши. Я же в библиотеку буду иногда заглядывать на Интернет.

Всегда твой, Костя.

25 июня

Дорогой Костик!

Получила сегодня утром от тебя сразу два письма. Удивилась, что одно полтора месяца шло, а второе всего десять дней. Впрочем, хорошо, что оба дошли по адресу. Удивлений у почтальонши было выше крыши, когда она мне письма вручала. “Из самой Америки, говорит, Евгения Павловна, вам корреспонденция. Уж не жених ли у Вас американский объявился?” Я ее спросила, зачем вы ко мне на Вы, Клавдия Максимовна? Тут она как-то замялась. Да и впрямь, говорит, зачем? Я ж тебя с горшка знаю. Говорит, тридцать лет на почте работает, а на всю округу дальше, чем из Житомира писем ей не приходилось доставлять. А тут письмо из самой Америки! Да это для нашей глубинки как с Луны письмо получить. Я ей говорю на это, что мир теперь маленьким становиться, так что, скоро, глядишь, и с Луны письма будем получать. Сразу решила тебе написать, пока она по Егоровке газеты разносила, чтобы с обратной почтой, без задержки письмо уже днем в области было. Ну а там, сколько оно до тебя будет идти, это уже как Бог положит. Да и кто, в самом деле, теперь письма пишет? Как ты сам говоришь, “было бы у тебя под боком интернет-кафе…” Но вот этого удовольствия, к сожалению, тут нет. В области вроде есть одно, но выезжать отсюда до сентября я не собираюсь, а когда поеду, то уж сразу в Москву. Так что, будем пока на почтальоншову телегу рассчитывать, на которой она в Егоровку с письмами раз в неделю добирается.

Сочувствие у меня к тебе, Костик, одно сочувствие. Две тысячи зеленых за месяц подопытного содержания! Такие деньги просто так не дают. Не знаю, конечно, как там, в лаборатории без окон жизнь у тебя была, а сдается мне, что приманка эта еще та. Положил ты своего здоровья за проклятые баксы, вот что. А может быть, Костик, ни к чему это все было. Может быть, нашел бы ты работу за это время, и те же деньги заработал, ну, может быть, не две штуки, а поменьше, но без ущерба для своих сновидений, настоящих и будущих? И насчет таксистского бизнеса, не опрометчиво ли ты поступаешь? Может быть, все-таки примеришь восьмой раз, чтобы потом отрезать – не ошибиться. Дело это, таксистское, конечно, пахнет гринами, но, сколько тут подводных камней. Ты прикинул? Ты ведь и машину-то, никогда не водил, а тут таксист! Да из тебя таксист, как из бидона самогонный аппарат. И ты подумай еще о том, что аварию сделаешь, или в переплет какой дорожный попадешь, или еще что? Одним словом, Костик, прикинь все отчетливо, прежде чем заработанные на недосыпании баксы в дорожный бизнес, да еще в неизвестной местности, вкладывать.

У меня же деревенское бытие одинаково каждый день. Как приезжаешь в свои родные места на лето, так родные корни перед тобой обнажаются. Думаю я теперь часто, как же это мне удалось от этих корней в Москве зацепиться, да еще в Финансовой Академии. Вроде, никто из родичей шибко умом не страдает, а только я такая получилась, что в школе аттестат с золотой медалью, а потом в Академию эту, среди блатных замарашек этих, мажоров этих от новейших русских, как ласточка в щелку влетела. Это скорее, Костик, все-таки аномалия какая-то. Потому что, когда первый курс я сдала на все пятерки, мне декан сказал – тебе, Сидорова, директором банка быть, не меньше, если замуж не выйдешь, и не станешь дура-дурой. Пошутил, наверное. Ну, да об этом я с тобой уже говорила. Так, может быть, еще “слепая ласточка в чертог теней вернется, а?” Пиши мне, как будет возможность под твоим “королевским” дубом с именной табличкой.

Твоя Женя.

6 Июля

Здравствуй, дорогая Женечка!

Быстро письма мои до тебя дошли, второе, в особенности. Даже не верится, что письма из-за океана во владимирскую глубинку так быстро доходят. Первое, наверное, пролежало на областной почте, пока там головы ломали, по адресу ли оно написано. В деревню Егоровку, куда ни дороги, ни подмоги, а только лес один кругом, да колодец с журавлем. Однако надеюсь, что будет теплый вечер у тебя на деревенском крылечке, и ты мне не куцый ответ в пол листика пришлешь, а подробней расскажешь о своих деревенских денечках.

Сомнения твои насчет моего здоровья сильно преувеличены, да и вообще напрасны. Через лабораторию ту сновиденческую не один я прошел, а многие подопытные кролики пробежали. Так что вряд ли, раз я вышел оттуда живым и здоровым, как мне врач сказал “alive and well”, у меня теперь вообще проблемы со здоровьем возможны. А что касается таксистского бизнеса, то я с тобой согласен, много тут подводных камней и скрытых частей айсберга, но ведь, кто не рискует, тот, сама знаешь, к шампанскому не притронется. И потому мой таксистский бизнес в мечтах и свершениях все больше укрепляется.

Первым делом я пошел в Главное полицейское управление узнать об экзаменах на этикет обслуживания пассажиров и на знание города – 75 долларов за трехнедельные курсы и 35 долларов за “Лицензию извозчика”. Потом в таксистскую компанию “Бостонский кэб” насчет аренды машины узнать. Забавное здесь название у такси, что-то из эпохи фаэтонов и дилижансов. Зашел туда, смотрю – очередь кэбмэнов своих скакунов у окошка регистрации дожидается. Арабы все, но среди них я заметил русское лицо.

“Это ты правильно понял, что главное для таксиста – освоить кратчайшие пути от одной улицы до другой и места, где чаще всего можно пассажира взять – гостиницы, вокзалы, рестораны и аэропорт. Есть в компании диспетчер, будет давать тебе пассажиров, если успеешь доехать, и арабский скакун тебя по пути не обгонит. А вообще, дешевле, чем в “Бостонском Кэбе” ты нигде машину в аренду не возьмешь”, – ободрил меня мой соотечественник запросто и без всякого намека на конкуренцию.

Дальше у меня все как по маслу пошло. На водительские права я за неделю сдал. Лихо обернулся! А ведь в Саратове, в школе вождения, за руль садился много раз, но прав мне так и не дали. Тут же пять дней катался с инструктором по пустым утренним улицам, и понял, что водить машину в Америке совсем не трудно. Инструктор настроил меня на основные требования при сдаче экзамена – не перепутать педаль газа с тормозом, смотреть по сторонам и в зеркало обратного вида, уступать дорогу пешеходам, а главное – правильно сделать левый поворот, перейти из ряда в ряд и припарковать машину. Вот эти требования на экзамене и были. И как вошел я в Полицейское управление на экзамен по вождению на одном дыхании, так на том же дыхании и вышел, но уже с заветной пластиковой карточкой – “Drivers license”, то есть, если по-русски – водительские права.

Потом в классы на получение “Лицензии извозчика” пошел. В моей группе было восемь человек: два негра, два араба, два венгра, один поляк и один мусульманин из Косово, бежавший в Америку от этнических чисток в родных краях. Стив – такое американское имя себе мусульманин взял – говорил, что имя в Америке нужно брать только американское. Мусульманин этот большим таксистским пассионарием оказался, отдал за курсы последние деньги и каждый день три часа добирался до Главного полицейского управления пешком из пригорода, где снимал гараж у того же югослава, что ребята из Пскова. Классы начинались в девять утра. В это время в комнату входил преподаватель-полицейский всегда с одним и тем же вопросом: “Итак, шоферы, кто сегодня расскажет нам, как доехать от пересечения Дорчестера и Бродвея в Южном Бостоне, где я живу, до Главного полицейского управления, где Вы сейчас сидите за партами? Начнем с вас, Стив”. Почему-то со Стива он всякий раз начинал. Вероятно, хотел укрепить его в честолюбивых таксистских планах и правильности выбора американского имени. И Стив каждый раз без запинки отвечал: “Сначала нужно ехать по Бродвею до Геральд, сэр. Потом свернуть налево на Тремонт, сэр. А потом по Тремонт прямо в Полицию, сэр”. На это полицейский всякий раз замечал: “Правильно, Стив. Но я езжу другим путем – по Южному Хэмптону, а потом по Тремонт. Запомните этот путь, шоферы. Там меньше светофоров и… полицейских”.

А последний урок у нас о правилах таксистской безопасности был. Тут наш учитель был особенно красноречив: “В каждом такси, шоферы, стоит пластмассовая перегородка. Она пуленепробиваемая”. Он вытащил из своего портфеля кусок пластмассы с тремя вмятинами от пуль: “Вот посмотрите, какой тест я провел, чтобы доказать это. Это перегородка, по которой я сам стрелял. Впрочем, если Вы уверены, что у пассажира нет пистолета, то перегородку можно опустить. Она поднимается и опускается автоматически”. Тут Стив спрашивает: “А как в этом можно быть уверенным? Я имею в виду, не в том, что перегородка автоматическая, а в том, что у пассажира нет пистолета, сэр?” Но полицейский был не промах и говорит: “Умный вопрос, цыпленок. И на него я отвечу так: “If it looks like a duck, walks like a duck, and quacks like a duck, then it is a duck”, то есть, если это похоже на утку, ходит, как утка, и квакает, как утка – то это 100 % утка. Так он свой последний урок закончил. А письменный тест на получение “Лицензии извозчика” принимала негритянка, которая выдавала мне буклеты с часто задаваемыми вопросами, и из двадцати вопросов на знание города я правильно ответил на семнадцать, что было достаточно для прохождения теста.

И вот сижу я под “королевским” дубом и держу в руках “Лицензию извозчика”. Пишу тебе письмо и вспоминаю нашу общежитскую кровать на “Автозаводской”. Помнишь, ты говорила тогда: “Мечты это все, Костик. Семья и дом – одни мечты. Только кровать наша общежитская, железная – это не мечта, а самая, что ни на есть наша реальность. Скрипящие пружины и полосатый матрас с фиолетовым штампиком”. А теперь, я думаю, что от мечты до реальности у нас забавная дорожка вырисовывается – через океан.

Жилищный вопрос для меня, впрочем, не последним заусенцем встал. На койку в “Святом Франциске” мне не попасть, а в студенческой гостинице можно только четыре дня подряд жить. Я об этом и не знал, когда первый день там ночевал. Режимный все-таки это город, Бостон. Начал узнавать о местных ценах на квартиры, но цены на жилье здесь катастрофическими оказались. Скажем, если в том гаражном Дорчестере, где постреливают по ночам, чуланчик брать, то выложить вперед нужно полторы штуки. Причем неизвестно, вернешься ли ты в этот чуланчик, или будешь лежать на крыльце дома, “со свинцом в груди и жаждой мести”, взирая стекленеющим взглядом на синее бостонское небо. Так что мысли о личном комфорте я пока оставил. Наверное, буду ночевать в тысячеместном приюте в пригороде Бостона, где свободные койки всегда имеются. Пока же меня взяли в ночлежку “Армии спасения”, о которой я тебе уже писал. Ночлежка эта уютная, чистая, но от своего привилегированного положения представителя белой расы в статусе туриста за океаном я и здесь не ушел.

Так что, Женечка, сегодня у меня вроде как “день предчувствия” на американской земле. Тихо под “королевским дубом”, тенисто. Клерки по главной аллее на работу спешат. Яппи играют в крокет. Бой часов от церкви на Парковой улице: “Боже, царя храни!” Игривая белка взбирается по корявому стволу, и кажется мне, будто само время застыло в нем – сначала этот дуб рос, а теперь стареет, и стареть он будет долго, так что когда-нибудь и он станет Величественным дубом, каким когда-то был Великий вяз. Кстати, стал я здесь краешком глаза очевидцем празднования Дня независимости 4 июля. Под вечер, когда народ высыпал на улицы с фейерверками и хлопушками, пошел я по революционным бостонским местам запоминать архитектурных свидетелей той далекой эпохи. Некоторые запомнил. Старый государственный дом, – “Old State House”, с балкона которого народу была зачитана Декларация независимости, Устричный дом, – “Union Oyster House”, откуда атаманы американской демократии отдавали приказы о ходе демократических преобразований, холм-бункер в Чарльзтауне, – “Bunker Hill”, где прошла одна из главных революционных баталий, и другие революционные места. Полезная все таксисту информация на случай интереса пассажиров к истории славного первого американского города.

Одним словом, лиха беда начало. Или как говорили древние греки, начало – это половина всего. Так что, жди от меня теперь известий о моих таксистских маршрутах и вытекающих из них “зеленых” бенефитах. А если тебе в сентябре деньги будут нужны, то я всегда тебе по “Western Union” пришлю.

Любящий тебя, Костя.

1 Августа

Дорогой Костик!

Письмо твое я получила. Почтальонша утром пришла, и продолговатый конверт заокеанский принесла, на наш не похожий. Я теперь конверты заморские из ее сумки отличаю, не по форме, а по обратной стороне, где нет цифр написания почтового индекса. И опять, пока она по другим домам с газетами и журналами ходила, у меня время есть полчаса, чтобы тебе письмо написать. Сам понимаешь, теперь это самый верный способ нашей коммуникации, наибыстрейший – из рук в руки.

Чувствую я, Костик, что подсел ты на свою таксистскую тему. Ну, да теперь тебя не отговорить. А впрочем, тебе на месте видней, лицом к лицу очевидней. И пока бизнес твой колесный на ноги не встанет, никаких денег мне от тебя не нужно. Это ведь и ежу понятно, что на первых порах только кажется, что вложил ты какие-то деньги в дело, и тут же ожидаешь возврата, и вроде никаких препятствий нет к тому. Но все это только твои таксистские фантазии, а реальность может куда как хуже обернуться, так что ты не только затраты не вернешь, а еще и в долгу останешься. Но расхолаживать тебя я не буду, обратной дороги тебе нет, раз деньги ушли. Обо мне же можешь на этот счет не волноваться. Повышенной стипендии мне хоть с трудом, но хватит, тем более что платить за студенческое общежитие мне теперь не нужно.

Так что сижу я сейчас на крылечке, как ты под “королевским дубом” и пишу тебе письмо. Передо мною пруд заросший, помнишь его, наверное, по прошлому лету, на той стороне пруда три дома по три окна каждый – “осели деснами в овраг”. Как с детства эта картинка во мне отпечаталась, так, отвернись от нее, я роман смогла бы написать не глядя, описывая всякую травинку, да веточку, да листик, да глинистые тропки к этим трем вековечным домам, да пузатые лилии на воде, да барабанные палочки черных камышей, да всплеск карасей, цветную лужайку на взгорье, лесок яблоневый за округой, “журавля” у колодца, и всякие другие деревенские узоры. Что тут, Костик, во глубине родной земли, может измениться?

Вот начала писать, да вдруг письмо мне быстро надо складывать в четыре раза, и конверт надписывать, почтальонша с пригорка неожиданно возвращается. А ты пиши мне, как у тебя оказия будет. На колесах ли, или на твердой лужайке, за рулем ли, или около него – но пиши мне всегда.

Твоя Женя.

20 Августа

Здравствуй, Женечка!

Получил я твое “оборванное” письмо и отвечаю по свежим настроениям. Вот ты пишешь, что денег тебе от меня не нужно, раз у меня такая “законсервированная” жизнь начинается. А жизнь у меня вполне рабочая началась, и путь мой таксистский весьма удачным оказался, хоть и обернулся такой пересеченной местностью, что под конец рабочего дня только асфальт в глазах сереет, да светофоры трехцветными пуговками перемигиваются. Повороты, развороты, переезды, перекрестки – и циферки кровавые в глазах. Это красными цифрами на счетчике плата за проезд высвечивается и зелеными купюрами ко мне в кошелек перетекает. Доллар пятьдесят за посадку пассажира и пятьдесят центов за каждые четверть мили пути. И хотя заработал я за первый месяц всего пятьсот баксов, но почувствовал главное, что мой таксистский бизнес ни от чего не зависит, кроме как от наличия пассажиров. То есть, он зависит, конечно, от ураганов и наводнений, или, как здесь говорят, “от Божьей воли”, но такие случаи я не рассматриваю, потому как, в конце концов, на все воля Божья. Так что об этом даже и говорить нечего, а можно только посочувствовать подневольной человеческой судьбе.

Первые три дня я ночевал в приюте “Армии спасения”. Такси ставил на ночь на их парковке, сплошь заставленной “Кадиллаками” – бездомным можешь ты не быть, но “Кадиллак” иметь обязан. Работал по строгому ночлежному режиму, с семи утра до шести тридцати вечера. Но потом посмотрел, что я за день зарабатываю, и оказалось, что мой доход даже не покрывает суточную аренду за машину, и если денежки мои “сновиденческие” так и дальше будут утекать, то на что я свое средство производства зеленых банкнот на следующей неделе буду арендовать? Вот и решил я свой таксистский режим перестроить, и на четвертый день заночевал прямо в такси. А потом и на пятый день заночевал, и смотрю – сразу в прибыли остаюсь. Тут-то до меня и дошло, что основная работа таксиста вечером начинается. И так понравилось мне это новшество, работа по месту жительства, что я заднее сиденье своей “лошади” под ночлег приспособил. Купил спальный мешок, и койка получилась хоть куда. По Сеньке шапка. Так что стал я полным хозяином своего бизнеса. Встал, правда, вопрос о парковке “лошади” на время сна и отдыха ее арендатора, можно сказать, краеугольным камнем моего таксистского бытия в мои маршруты вклинился. С парковками в Бостоне везде плохо, даже в гараже “Бостонского кэба” но ночам нет свободных мест, потому как арабы там друг к другу жмутся. А уж о парковках на улицах и говорить нечего. Все здесь расчерчено, размечено и на частную собственность поделено, в том числе и тротуарное пространство.

И тут решение ко мне само из таксистских маршрутов выплыло. Местечко, что я нашел, находится в Ватертауне – десять минут по хайвэю от Бостона. Полный в Ватертауне сервис одноэтажной Америки: полиция, почта, магазин, банк, кафе и прачечная. А главное, большая парковка в центре городка. И цена на парковку вполне подходящая – двадцать пять центов в час. Машину на ночь поставил, двери закрыл и спишь на заднем сиденье. А утром встаешь, и как будто у тебя в деревне, петух в тумане кукарекает. Только здесь он кукарекает за Полицейским участком. И сразу все встало у меня на свои места – работа, сон и выгода от бизнеса. А практика языка какая! Можно сказать, в сжатые сроки таксистский английский язык осваиваю. Одни и те же фразы у меня теперь на языке вертятся, так что я к ним, если удается, даже русскую изюминку подбрасываю. Не всегда я уверен, что пассажиры меня понимают, но по их улыбкам чувствую, что комментарии мои мимо их ушей даром не проскакивают.

И хотя кебов в городе немало, но их количество муниципалитет не увеличивает. Это я от Бориса потом узнал. Ведь и таксист должен свою выгоду от бизнеса иметь, соизмеримую с прожиточным американским минимумом, а иначе, кто в такси пойдет работать? Одни бандерлоги. И все это в муниципалитете просчитано, так что и волки сыты, и таксисты довольны.

А пишу я это письмо тебе перед сном. Ночничок в такси включил и пишу, как в ракушке при жемчужном свете. Потом пойду на речку прогуляться для приятных сновидений – кузнечики в траве стрекочут и тишина кругом. Даже не верится, что я в другом полушарии нахожусь, а чудится мне, что выскочит сейчас из-за поворота московский лихач на “мерсе”, или бандитский “джип” какой, или родной московский мент на американском “форде”.

Утром осваиваю местность. Вот какие у меня разговоры с пассажирами выходят.

– Куда поедем, леди? Ньютон? Работал там. Разгружал кошачьи консервы у соотечественников. Что вы, леди, кошачьи консервы в Ньютоне отменные. С доставкой на дом по желанию ваших четвероногих питомцев!

– Глостер, сэр? Это далеко. Девяносто миль от Бостона. Но можем договориться без счетчика. Другими словами – сколько не жалко начинающему кебмэну отдать за его светлое отечественное будущее?

– Гарвардский университет, сэр? Разумеется, знаю. И университет, и герб их “VERITAS”. Нет, я в Америке английский учу, а латинский у меня отдельными словами проскакивает.

– Угол Кулиджа, сэр? Конечно, знаю. Его еще “Русским углом” называют. Многое в моей таксистской жизни с этим углом связано. Многие мои соотечественники на том углу живут, лицом к лицу их встречаю, и по лицам узнаю.

– Бостонское Пастбище, сэр? А как же! Историческое место. Мемориальная колонна. Лягушачий пруд. Бездомная беседка в центре. То есть, в туристических проспектах по Бостону она Оркестровым стендом называется. “Бездомной” я ее назвал. Так, знаете ли, правильней. Почему правильней? Ну, это вы сами догадайтесь.

А вечером маршруты меняются. От площадей и университетов – к ресторанам, барам и Китай-городу. Ночная жизнь города и человека начинается.