Текст книги "Пищеблок"

Алексей Викторович Иванов
Пищеблок

© Иванов А.В.

© ООО «Издательство АСТ»

Пролог
Песня горна

 
Песней горна начинается рассвет,
Это голос пионерских звонких лет.
 

М. Садовский, «Песня горна». 1972 г.

– Они были сигнальщиками. Мальчик бил в барабан, а девочка трубила в горн. Они вместе встречали каждый рассвет и провожали каждый закат. Но люди не слышали песни горна и грома барабана, не замечали, как ветер треплет пионерские галстуки сигнальщиков, не видели, как на солнце сияют глаза пионеров. Всем казалось, что девочка с горном и мальчик с барабаном сделаны из гипса. А они были живые и очень любили друг друга.

Молодой вожатый с модными усиками оглядел мальчишек в палате. Мальчишки не спали – таращились, ожидая самого страшного. Все знали, о ком идёт речь. Гипсовая девочка с горном стояла на невысоком постаменте у ворот пионерлагеря, а гипсового мальчика с барабаном не было вообще, и в асфальте темнел квадрат земли на месте исчезнувшей каменной тумбы.

– Однажды ночью, – приглушив голос, продолжал вожатый, – какие-то пионеры из нашего лагеря сбежали от вожатых, взяли камни и разбили барабанщика на куски. Утреннее солнце осветило кучу обломков. Пришли рабочие, собрали обломки и увезли на свалку. И никто не увидел, как плачет девочка с горном. Она теперь навсегда осталась одна, без своего любимого.

Мальчишки на койках пристыженно молчали. Понятно, почему: каждый из них не раз прикидывал, как расколотить гипсовую горнистку. Не со злости, конечно, а так, из праздного озорства.

– Но девочка не простила гибели мальчика. Она решила отомстить. И теперь по ночам она спрыгивает с постамента и ходит по лагерю, разыскивая тех, кто разрушил барабанщика. И если встретит в лагере кого-нибудь после отбоя, то без всякой жалости задушит каменными руками.

Пацаны лежали, изнемогая от невыносимого ужаса.

– Ну, всё, спокойной ночи, – сказал вожатый с усиками.

Он закрыл за собой дверь палаты и прошёл в свою комнату. Там его ждал напарник – слегка полноватый и кудрявый.

– Напугал их до полусмерти, – усмехаясь, сообщил вожатый с усиками. – Сочинил страшилку, что ночью гипсовая горнистка у ворот оживает, бродит по лагерю и всех душит. Мстит за барабанщика, которого раскокали.

Но кудрявый вожатый не одобрил затею усатого:

– Воспитывать страхом непедагогично.

– Зато результативно. Не будут ночью убегать из палат.

– Сомневаюсь, – возразил кудрявый. – Скорее, как-нибудь днём они разнесут горнистку вдребезги, чтобы на психику не действовала.

Усатый искренне озадачился.

– О таком повороте я не подумал, – признался он.

Кудрявый печально вздохнул.

А мальчишки в палате уже уснули, натянув на головы простыни. Не спал только мальчик на кровати, задвинутой в самый угол. Он молча смотрел в окно, словно чего-то ждал. Потом выпростал руку и взял с тумбочки очки. Потом сел. Потом встал и принялся одеваться, стараясь не шуметь. Потом направился к окну, с усилием отодрал шпингалет, осторожно распахнул створку, влез на подоконник и выпрыгнул наружу.

Мальчик шёл по ночному лагерю, прячась за густыми кустами акации. Длинную безлюдную аллею ярко освещали фонари. Едва слышно шептала листва. Где-то вдали выла собака. Было тепло, однако мальчика то и дело пробирал озноб. Мальчик очень боялся, но, поправив очки, твёрдо решил узнать: остаётся ли гипсовая горнистка по ночам на своём постаменте?

На аллее мелькнула какая-то неясная фигура, и мальчик застыл. Ртутный свет фонарей слепил, выжигая все тени, и не позволял разглядеть, кто там идёт по аллее. Идёт медленно. Как-то неуверенно, словно не привык ходить. Так ковыляют лежачие больные, когда им наконец-то позволяют подняться с постели и сделать несколько шагов. Но таких больных всегда кто-нибудь поддерживает, а человек на аллее был один. Если это вообще был человек.

По аллее шла девочка примерно того же возраста, что и мальчик, который укрывался за акацией. При каждом движении эта девочка странно подрагивала всем телом, будто в ней что-то ломалось. Белая блузка. Белая юбка. Белый пионерский галстук. Белые руки и ноги, белое безглазое лицо, белые каменные косы. Это была гипсовая горнистка. Она казалась роботом, но роботов включало электричество, а горнистку оживила тьма. Горнистка искала тех, кто убил её барабанщика. Искала, чтобы тоже убить.

Мальчик за кустами попятился, повернулся и помчался прочь.

Если тьма сильнее тебя, не покидай свой дом, пока не прозвенит песня горна.

Часть первая
След вампира

 
Голова обвязана, кровь на рукаве,
След кровавый стелется по сырой траве.
 

М. Голодный, «Песня о Щорсе». 1935 г.

Глава 1
Макароны и барабаны

Олимпийские кольца укрывались даже в упругой округлости букв:

«Олимпиада-8О!»

Белые полосы транспарантов были натянуты вдоль ограждения верхней палубы речного трамвайчика и по правому борту, и по левому. Правда, судёнышко шло не по Москве-реке на фоне обновлённого и величественного стадиона в Лужниках, а по Волге, и фоном были Жигулёвские горы, древние, покатые и покрытые кучерявым лесом. И вёз трамвайчик не широкоплечих атлетов-олимпийцев, а рогожные мешки с гречкой и сахаром, картонные коробки с макаронами и сухофруктами, алюминиевые бидоны с молоком – в общем, продукты для пищеблока пионерского лагеря «Буревестник». Но вымпел на мачте кораблика развевался по-олимпийски яростно.

Иван Палыч Капустин, капитан, сидел за штурвалом, больше похожим на автомобильный руль. Поверх речной тельняшки с синими полосами Иван Палыч надел чёрный китель, уже изрядно заношенный, а на голову водрузил фуражку с крабом и золотым рантом. Управлять речным трамвайчиком было не сложнее, чем автомобилем, но капитаны – везде капитаны. В любом из них было что-то властное, и потому Игорь Корзухин ощущал себя стеснённо, как школьник на экскурсии, хотя знал Иван Палыча с детства. Иван Палыч дружил с отцом Игоря, тоже капитаном, только Александр Егорыч Корзухин командовал не галошей, то есть теплоходиком типа «Москвич», а сухогрузом типа «Волго-Дон» – огромным, почти как авианосец. Игорь сидел в рубке на месте моториста, и Капустин искоса поглядывал, чтобы пассажир не взялся за рычаг, которым переводят двигатель с обычного хода на обратный, – можно запороть машину. Перед Игорем на панели темнели циферблаты: число оборотов, давление масла, температура воды охлаждения. Игорь знал, как управляют судном, и, конечно, не стал бы дёргать за рукоять: дурак он, что ли? Но Иван Палыч не доверял этому сопляку. Слишком много в юнце было выпендрёжа: и джинсы, и самодельный значок с гитаристом, и патлы.

– Чего не постригся-то перед сменой? – недовольно спросил Капустин.

– Я постригся, – ответил Игорь.

Капустин, разумеется, не понимал: когда волосы закрывают уши – это и есть самый модный причесон. Ещё Игорь отпустил усики, которые, впрочем, получились по-юношески реденькими. Ну и ладно. Летом надо успеть похипповать, ведь осенью в универе начнётся военная кафедра, где всех заставят обтесать башку машинкой под общий скучный полубокс.

Минувшей весной Игорь окончил второй курс филфака университета. После сессии студенты-филологи отправлялись на фольклорную практику по деревням Поволжья: расспрашивали старушек про забытые обряды, записывали народные песни, местные былички и диалектные слова. На филфаке по большей части учились девушки, и поездки в глубинку всегда были наполнены любовным томлением. Шаткая ограда морали качалась под напором чувств, удерживаемая лишь воспитанием и естественной робостью. С робостью Игорь справился, а воспитание надеялся преодолеть, но в июне, к величайшей своей досаде, подхватил на Волге простуду, и в экспедицию его не взяли. Фольклорную практику деканат заменил ему педагогической: надо было отмотать одну смену вожатым в пионерлагере. Что ж, и это неплохо. Вожатыми работали студенты пединститута, точнее, студентки, потому что в педе, как и на филфаке универа, девушки тоже были в большинстве. Игорь полагал, что студентки-педагогини ничем не хуже универовских филологинь, а может, и лучше, если после практики не захочется продолжать отношения.

Широкая река на ярком солнце сверкала перед носом трамвайчика, и вдали рассыпчатый блеск сливался в сплошное ослепительное полыхание. Двигатель трамвайчика глухо клокотал где-то в недрах под рулевой рубкой. Окна рубки смотрели на все четыре стороны. Возле низкого левого берега Игорь увидел растопыренную, как железный паук, землечерпалку. Её труба, лежащая на решётчатой стреле, сплошным потоком извергала жидкую пульпу в разверстый трюм пришвартованной самоходной баржи.

– Олимпиаду в лагере-то не пропустишь? – спросил Капустин.

Олимпиада начиналась через неделю. Все ждали её открытия с каким-то непонятным предчувствием праздника – так ждут Новый год, надеясь, что всё плохое само собой отвалится и останется в прошлом. Но что особенного мог получить от Олимпиады закрытый город Куйбышев, куда иностранцев не пускали? «Фанту» и колбасу в гастрономах? Кроссовки в «Спорттоварах»? Фиг. Для СССР, исключая Москву, выгоды Олимпиады ограничивались кофтами-олимпийками и красивыми олимпийскими рублями. Игорь не испытывал ни пиетета перед всемирным ристалищем, ни какого-то нервного оживления от неких грядущих благодеяний: вообще-то их никто никому и не обещал. Однако Игорь не сказал Иван Палычу о своём скепсисе.

– Телика, наверное, в лагере нет, – дипломатично ответил он.

– Телик в корпусе, где радиокомната, – возразил Капустин.

– Откуда вы знаете? – удивился Игорь.

– Знаю, – уклончиво сказал Иван Палыч.

Игорь, сообразив, умолк. Димон Малосолов, матрос этого трамвайчика, уже растрепал, что у Палыча в пионерлагере «Буревестник» образовалась любовница – заведующая пищеблоком. Трамвайчик ходил в лагерь чуть ли не через день и часто оставался на ночь у причала, а Палыч из капитанской рубки перемещался в койку возлюбленной. Игорь позавидовал капитану: такой старый, полтинник уже, и всё ещё ходок. А у него, Игоря, у молодого и резвого, нет подруги даже после второго курса.

Кстати, Димон Малосолов тоже сумел завести себе в лагере девчонку – одну из вожаток. Пока Палыч дрых в койке своей заведующей, Малосолов романтически прогуливался по берегу Волги с вожаткой, но добился только потискать её. В конце концов Димону это надоело, и он решил поменять подругу на более сговорчивую. Его ничуть не смущало, что отвергнутая избранница всё увидит и поймёт, и ей будет больно. Игорь завидовал столь непоколебимому эгоизму Димона. С таким эгоизмом жизнь – легкотня.

Сейчас на трамвайчике в лагерь ехали три студентки; накинув на плечи стройотрядовские куртки, девушки сидели на передней палубе среди мешков, коробок и бидонов. Игорь рассматривал палубу сквозь большие окна ходовой рубки. Коварный Димон дождался, когда одна из студенток подойдёт к ограждению, и подрулил к ней вроде как покурить. Вожатка была самой невзрачной из трёх – пухленькая, в очках, с русым хвостом. Типичная филологиня. А Димону того и надо было: с такой проще достичь цели.

Игорь в рубке не слышал, что там на палубе говорит Димон, однако прекрасно помнил все его уловки. Димон спросит, как бы предлагая помочь: «Девушка, вашей маме зять не нужен?» – и девчонка растает. С девчонками всегда так случается. А у Игоря краснели уши от банальности димоновских подкатов. Игорь так не мог. Ему требовалось, чтобы девчонка сама сперва заинтересовалась им. Потому, кстати, он и забрался в рубку к Иван Палычу. Вожатки в пионерлагере должны удивиться: что это за парень такой к ним приплыл – торчал всю дорогу рядом с капитаном?

Игорь был в курсе всех обстоятельств жизни Димона. Они дружили в школе с первого класса. После восьмого Игорь остался в девятом, а Димон поступил в ПТУ на рулевого-моториста. Нынешним летом их дружба возродилась: оба они поневоле болтались в Куйбышеве. Игорь околачивался дома, не взятый в фольклорную экспедицию, и курил во дворе, чтобы не ругала мама, а Димон по вечерам пил пиво на лавке у подъезда. Навигация у Димона была скучной: трамвайчик-то, в отличие от больших судов, не ходил в длинные рейсы до Москвы, Ленинграда или Астрахани. Димон жаловался Игорю на то, как батрачит у Капустина: смазывает движок и драит палубы, а на стоянках наматывает причальные концы на кнехты и дежурит вахтенным у трапа. К штурвалу Капустин Димона не подпускал. И правильно делал.

Иван Палыч направил судёнышко к левому берегу мимо белого бакена, обозначающего отмель, и трамвайчик сошёл с фарватера. А по фарватеру мимо медленно пронёсся белоснежный «Метеор» на подводных крыльях. Он был весь устремлён вперёд, словно застыл в бесконечном прыжке: неземной, фантастический, поднятый над волнами силой антигравитации. Даже в рубке Игорь услышал авиационный рёв его турбин. Так звучала настоящая жизнь, в которой были небоскрёбы, трансатлантические лайнеры, могучие и почти разумные ЭВМ, орбитальные «шаттлы» и поиск внеземных цивилизаций, а не пионерлагерь «Буревестник» с его макаронами и барабанами.

На берегу показалась небольшая деревня в полтора десятка домиков, крытых железом или шифером: крашеные заборы из тонких планок, огороды, телеграфные столбы с перекладинами; на лёгком ветерке с Волги шевелились кроны лип и яблонь. Деревня, видно, считалась такой незначительной, что к ней не подтаскивали ни брандвахту, ни хотя бы понтонный причал.

– Первомайская, – пояснил Игорю Капустин. – Одни старики живут. Кто может – в лагере работает. Сторожами там, плотниками, судомойками.

– А зимой? – спросил Игорь.

Зимой-то пионеры сюда не приезжают.

– Зимой здесь профилакторий и лыжная база ДОСААФ.

За деревней в Волгу впадала речка, заросшая по берегам вербами.

– Называется Рейка, – сказал Капустин.

– Ну и название! – удивился Игорь.

– Раньше была Архиерейка. Лагерь-то – бывшие Самарские дачи. Купцы жили всякие, знать. У какого-то архиерея тоже была дача.

Игорь наконец разглядел эти бывшие дачи – нынешний пионерлагерь. Под высокими корабельными соснами вдоль берега Волги стояли сказочные пряничные теремки – причудливые, как ёлочные игрушки, лубочно весёлые, все в кудрявой резьбе, с фигурными крылечками, с какими-то мансардами и балкончиками, с застеклёнными верандами, с разноцветными фронтонами, с башенками, с кровлями шатром, лодочкой или палаткой. Не дачный посёлок, а выводок резвых деревянных петушков с гребешками и пёстрым опереньем. Впрочем, в толпу нарядных домиков затесались и не очень нарядные – щитовые бараки и белокирпичные коробки. От Волги посёлок отделялся забором из сетки-рабицы: понятно – чтобы пионеры не бегали купаться.

– Обычной дороги сюда разве нет? – спросил Игорь.

– Есть грунтовка, но её подпор то и дело топит.

Иван Палыч имел в виду подпор Саратовского водохранилища. Весной и тогда, когда ГЭС в Балаково сокращала сброс, уровень водохранилища поднимался, и пойменные озёра-старицы ниже Куйбышева разливались, перекрывая просёлочные дороги на низменном левом берегу. В навигацию надёжнее было снабжать лагерь речным транспортом.

– Вон уже ждут нас, – сказал Капустин, и ревун трамвайчика квакнул.

Для пионерлагеря был сооружён причал – дощатый помост, вынесенный далеко в воду. Он покоился на железных трубах-опорах, вбитых в дно, как сваи. По краям этот помост был обвешан автомобильными покрышками. Асфальтовая дорожка вела к воротам, возле которых на тумбе возвышалась гипсовая девочка-пионерка, трубящая в горн. На причале возле телеги с колёсами от легковушки стояли несколько мужиков. Похоже, они готовились разгружать припасы, привезённые на трамвайчике.

Игорь сощурился, рассматривая встречающих, но никаких девчонок-вожатых на берегу не увидел. Жалко, блин! Никто и не узнает, что он плыл в рубке с капитаном!

Глава 2
Новенький в строю

Пухленькая вожатка ступила на трап с некоторой робостью, и Димон Малосолов, стоящий на причале, галантно поддержал её под локоть, а потом мягко подтянул к себе якобы для важного и приватного разговора.

– Слышь, Иришка, у меня тут дружбека к вам в лагерь поработать прислали, а он-то не из ваших, – понизив голос, сказал Димон с приятельской откровенностью. – Прошу, ты устрой его как следует, лады?

Игорь поморщился от досады: весь рейс он с понтом провёл в компании капитана, однако протекцию ему составляет матрос.

– А мне в столовке чё-нито вкусненькое возьми, – добавил Димон.

Экипаж трамвайчика обычно обедал в лагере.

Пухленькая вожатка чуть покраснела от удовольствия.

– Ну, если будет, – с деланой неохотой согласилась она.

– Игорёха, забери сумку Иришкину! – по-свойски распорядился Димон. – Мне щас разную байду ещё в телегу скидать надо!

Игорь не мог отказать: невежливо отказывать, нехорошо.

Вожатки поздоровались с мужиками у телеги – явно это были алкаши из деревни, подшабашивающие в лагере разнорабочими, – и пошли к воротам с гипсовой горнисткой. Игорь потащился за ними, разглядывая самодельные трафаретные рисунки на целинках, стройотрядовских куртках студенток: ёлки, костры и палатки, а сверху по дуге – название отряда: «Романтики». Наверное, БАМ. Хотя возможны и КАМАЗ, и Атоммаш, и Саяно-Шушенская ГЭС, и даже просто работа проводником в поезде дальнего следования. На одном плече у Игоря висел рюкзак, а в руке он сжимал сумку Ирины.

Лагерь удивил Игоря. Точнее, не лагерь, а дореволюционный дачный посёлок – живописная свободная россыпь маленьких деревянных дворцов. Игорь вспомнил экскурсии по старой части Куйбышева: среди купеческих пассажей с витринами и кирпичных особняков с рядами арочных окон попадались декоративные деревянные домики псевдорусского облика. Это было какое-то завихрение модерна, его называли «ропетовский стиль». Игорь и не знал, что в тридцати километрах от города существует целое гнездовье этих кукольных жар-птичек. Можно сказать, ансамбль. Правда, его единство было безбожно нарушено казёнными новоделами, и гармонию напополам рассекла заасфальтированная аллея с пионерскими стендами и газосветными фонарями. Но корабельные сосны хранили дух праотеческого узорочья.

Пухленькая вожатка остановилась и указала Игорю на один из теремков.

– Тебе в тот корпус. Оттуда Володя Киселёв уехал, а ты на его место принят. Положи вещи в вожатскую комнату и приходи в столовую.

– Меня Игорь зовут, – передавая сумку, сказал Игорь.

– А меня Ирина Михайловна, и никак иначе.

Игорь понял, что эта девица желает получить все удовольствия сполна: приятно, когда один парень клеится, а другого можно отшить.

В корпусе было светло и пусто. Пахло свежей олифой и досками. Сверху доносился невнятный шум радиоприёмника. По скрипучей лестнице Игорь поднялся на второй этаж, где располагалась комната вожатых. В каморке со скошенным потолком стояли две кровати, две тумбочки, письменный стол и шкаф. Кудрявый полноватый парень, нацеливая в окно телескопическую антенну транзистора, искал какую-нибудь подходящую станцию.

– Привет, – сказал Игорь, сваливая рюкзак на пол. – Я новый вожатый.

– Вот эту койку занимай, – парень указал антенной.

Игорь переложил рюкзак на койку и протянул кудрявому руку:

– Игорь.

– Александр, – солидно ответил кудрявый.

– Филолог? – спросил Игорь. – Физик? Историк?

– Иностранные языки, инглиш.

Игорь порадовался, что сосед – не с факультета физической культуры. На физкультуру поступали в основном спортсмены, отслужившие в армии. И до армии-то они были не отягощены мозгами, а срочная только укореняла их в дуболомстве, и рабфак уже ничего не мог исправить. Эти парни чаще всего оказывались неплохими людьми, но в школу, в спортивные секции и в пионерские лагеря они тащили удобную для работы дедовщину и кондовую сержантскую мудрость: «я начальник – ты дурак»; «кто сильнее – тот герой»; «полковник сказал, что муха – вертолёт, значит, вертолёт».

– «Битлов» на русский перевести сможешь? – спросил Игорь у Саши.

– Знаешь, я всего такого не одобряю, – Саша кивнул на самодельный значок с фоткой Пола Маккартни. – У нас же советский лагерь.

– Понял, – сухо сказал Игорь.

Но Саша против воли покосился и на джинсы Игоря.

– А что у тебя за фирма?

Видимо, Сашины принципы распространялись не на все сферы жизни.

– «Монтана».

Увы, увы, «монтана» у Игоря была палёная, дерибасовская, на какую уж денег хватило. Однако следует надеяться, что никто не раскусит подделку.

Сашу явно удручил престижный лейбл.

– Сразу скажу, – выключая приёмник, заявил он, – что не планируй приводить сюда девчонок. Я комнату уступать не буду.

– Найду, где уединиться, – хмыкнул Игорь.

Он вовсе не был ловеласом, но пусть этот Саша не корчит командира.

– Пойдём на обед. У нас тут не хиппи, всё по расписанию.

Одноэтажное и безликое здание пищеблока, сложенное из силикатного кирпича, выглядело как прачечная; впрочем, в прачечных окна заделывали толстыми плитками бутылочно-зелёного стекла, а пищеблок имел обычные окна с деревянными рамами. Снаружи оконные проёмы были перекрыты решётками. Рисунок их прутьев напоминал восходящее солнце с лучами – как на гербе СССР. Над кровлей кухни торчали две чёрные железные трубы. Из форточки, подвывая, вентилятор выбрасывал струю горячего котлетного запаха. У задней двери громоздились ящики из-под овощей и мятые баки с объедками. Широкий главный вход поверху был гостеприимно украшен выцветшим транспарантом «Приятного аппетита!».

Через просторный зал тянулись ряды столов. В простенках меж окон висели поучающие плакаты: розовощёкий пионер в пилотке чистил ножом картошку; пионерка с косичками, улыбаясь, мыла мочалкой блюдо; мальчик и девочка с красными галстуками, расставив руки, вдвоём тащили тяжёлое ведро. Так полагалось поступать сознательным детям.

Сейчас в столовке находились только работники лагеря, которых в смену обычно никто не замечал: несколько мужиков и тёток – какие-нибудь плотники, сторожа и уборщицы; молодой доктор и пожилая медсестра – оба в белых халатах; толстый дядька бухгалтерского вида; парень в синем комбинезоне – несомненно, радиотехник. Впрочем, имелись и вожатые. Димон Малосолов пристроился к пухлой Ирине. Рядом с капитаном Капустиным на скамейку села женщина в химических кудрях – видимо, любовница-заведующая. Игорь услышал, как она негромко говорит Капустину, хлебающему суп:

– Картошку можешь себе оставить, только перебери – она здесь уже гнилая, и просуши. Рис подели пополам: три кило тебе, три – мне. А сахар вообще не трожь, я себе заберу, буду в августе варенье делать.

На раздаче Игорь взял борщ, перловую кашу и стакан с компотом, а затем вернулся на место рядом с Сашей. Обедать одному было неловко.

– Киселёв работал на четвёртом отряде, и тебя туда назначат, – сказал Саша. – А я на третьем. Весь день в третьем корпусе, а живу в четвёртом.

– Почему? – удивился Игорь.

– Не будут же селить парней с девушками. Это разврат.

«Моралист выискался», – подумал Игорь.

– А кто у меня второй вожатый?

– Это ты второй вожатый, – с превосходством поправил Саша. – А первый вожатый у тебя Иринка Копылова.

– Она? – Игорь кивнул на пухлую подругу Димона.

– Она. И ключ от комнаты я тебе пока не выдам.

– Почему? – возмутился Игорь.

– Сначала отнеси свои документы Наталье Борисовне. И справку врачу покажи. В прошлую смену во втором отряде был педикулёз.

– Думаешь, я вшивый?

Саша невозмутимо пожал плечами: почему бы и нет?

Игорь подумал и решил не спорить. Оно ему надо? Его цель – отмотать положенную практику, а не переделывать этот мир к лучшему. В казённой жизни всё похоже на медкомиссию в военкомате: превратись в косоглазого и плоскостопого идиота, и тогда тебя признают негодным к строевой.