Текст книги "Пищеблок"

Глава 6
Всем о себе

Подъём, зарядка, утренняя линейка. Завтрак, обед, полдник, ужин. «Трудовой десант», тихий час, вечерняя линейка, отбой. Занятия в кружках, соревнования, конкурсы, смотры. Родительский день, итоговый концерт, последний костёр. Купания, игры, кино… Ирина Михайловна подробно разъясняла порядок жизни в лагере, но Валерка не слушал. Он и так всё знал. Щурясь, он читал список отряда, прикнопленный к стенду, вернее, список девочек: Бояркина, Вишнёва, Гуляева, Завьялова, Касимова, Лебедева, Сергушина, Стяжкина… Знакомых нет.

Отряд сидел на веранде на скамеечках вдоль стен. Все были одеты для торжественной линейки: светлый верх, тёмный низ, пионерские галстуки.

– Так, ребята, теперь нам нужно выбрать командира, – деловито сказала Ирина Михайловна. – Есть предложения?

Предложений не было. Ребята ещё не перезнакомились, зато по школе помнили, что командир – это не тот, кто командует сам, а тот, кто заставляет остальных выполнять команды учителей или вожатых. Нафиг кому надо?

– Кто в школе был командиром отряда?

– Я была! – вдруг заявила какая-то девочка.

В голосе её звучали и гордость, и желание, чтобы ею восхищались.

– Иди сюда, Сергушина, – распорядилась Ирина Михайловна.

Сергушина вышла перед отрядом как-то по-балетному, мягко ступая на цыпочках, повернулась, показывая себя, и улыбнулась, будто киноактриса. У неё были чёлка и два хвостика с жёлтыми пластмассовыми бабочками; губы она накрасила помадой, глаза и брови подвела чёрным карандашом.

– Как зовут? – спросила Ирина Михайловна.

– Анастасийка! – пропела девчонка.

Ирина Михайловна оглядела эту расписную кокетку и вздохнула. Не дело командиру отряда быть такой размалёванной, однако учителя в школе ведь утвердили Сергушину на ответственном посту командира – значит, есть за что. Следует доверять мнению коллег и потерпеть девчачьи глупости.

– Отряд согласен выбрать Настю? – спросила Ирина Михайловна.

– Я не Настя, я Анастасийка!

Девчонки зашушукались, а пацаны засмеялись.

– Все согласны, – подвела итог вожатая. – Сядь, Сергушина.

Анастасийка, красуясь, поплыла обратно.

– Но перед линейкой умойся, – сверкнула очками Ирина Михайловна.

Анастасийка, не оглядываясь, фыркнула, что означало: «Я так и знала!»

– Ещё нам нужен высокий мальчик в знаменосцы, – продолжила Ирина Михайловна. – Веня Гельбич, как раз для тебя задание.

Гельбич был на полголовы выше всех.

– Не, я не хочу, – отпёрся он.

– Давай не возникай! – одёрнула его Ирина Михайловна. – У Игоря Александровича в комнате возьмёшь флаг, пилотку и ленту через плечо.

– Да бли-ин!.. – расстроился Гельбич.

– А ещё надо название отряда, девиз и речёвку.

Валерка подумал, что есть колдовство детей: Чёрная комната, Беглые Зэки, разные там Гробы-на-Колёсиках, Автобусы-Мясорубки и Синие Ногти. А есть колдовство взрослых: командиры отрядов, знамёна, звёзды, девизы. Детское колдовство – оно, наверное, для страха: чтобы не открывали дверь кому попало, чтобы не уходили куда-нибудь с незнакомцами, чтобы не ели неизвестную еду. А для чего колдовство взрослых? Чтобы сделать вид, будто все дети – пионеры, «всегда готовы», «дружные, умелые, честные и смелые»?

– У кого какие варианты названия? – Ирина Михайловна встряхнула отряд строгим взглядом. – Ну, где инициатива?

– Да ваще никак не надо называть! – Гельбич в досаде дёрнул плечом. – Четвёртый отряд – и всё понятно! Всё равно название никто не запомнит!

– А если бы тебя самого никак не назвали, тебе бы это понравилось? – с назиданием поинтересовалась Анастасийка.

Пионеры засмеялись, а Гельбич презрительно скривился: видимо, такой вариант его вполне устраивал.

– Будут предложения поумнее? – недовольно спросила вожатая.

– Давайте назовём «Роза Экстаз», – сказала Анастасийка.

– Розовый унитаз, – тотчас сказал кто-то из пацанов.

– Это что такое? – удивилась Ирина Михайловна.

– Очень красивый цветок, – мечтательно объяснила Анастасийка. – Его на Восьмое марта девушкам дарят.

– У нас не Восьмое марта, – отвергла вожатая. – Короче, отряд будет называться «Данко». Девиз – «Гори так ярко, как сердце Данко!».

– В прошлую смену отряд так назывался, – напомнил Серёжа Домрачев.

– И чем плохо, Домрачев?

– Да хоть как назовите! – Серёжа почему-то обиделся и отвернулся.

– Речёвка такая, запоминайте: «Возьми своё сердце, зажги его смело, отдай его людям, чтоб вечно горело!» Итак, давайте потренируемся…

Эту дурацкую речёвку они настойчиво повторяли всем отрядом, пока шли от своего корпуса к Дружинной площадке. Ирина Михайловна следила за девочками, Игорь Александрович контролировал мальчиков. Анастасийка вышагивала впереди, словно была невестой, а отряд нёс её длинную фату. Венька Гельбич уныло плёлся за Анастасийкой, будто жених поневоле; он был в пилотке и с алой лентой через плечо; знамя он нёс, как весло.

Дружинная площадка на самом деле была волейбольной площадкой, по периметру её окружали гравийные беговые дорожки. Шесть пионерских отрядов выстроились на гравии ровными прямоугольниками. Небольшая группа взрослых во главе со старшей пионервожатой расположилась так, чтобы не быть ни к кому спиной. Парень-радиотехник подтащил стойку с микрофоном. Провода тянулись к ящикам с дискотечными колонками.

– Здравствуйте, ребята! – грянул из динамиков бодрый голос Свистухи. – Приветствуем вас на лучшей смене этого года – на Олимпийской смене!

По отрядам прошелестело лёгкое волнение.

– Расскажите всем о себе! – призывно прогремела Свистуха.

Вожатая первого отряда тихо скомандовала:

– Три… четыре!

– РИТМ! – гаркнул первый отряд.

– Девиз! – скомандовала вожатая.

– Романтики! Искатели! Творители! Мечтатели!

– Речёвка… Три… четыре!

– Решать! Искать! Творить! Мечтать! В ритме века быть человеком!

Из кустов акаций вокруг площадки прыснули перепуганные птички.

– Комета! – так же, как первый, проорал и второй отряд. – У кометы есть девиз: никогда не падать вниз! Комета на небе, а мы на земле! Да здравствует счастье всегда и везде!

– Алые паруса! – подхватил третий отряд. – Ветер дует в паруса, детство верит в чудеса! Плыви всегда, плыви везде, и путь найдёшь к своей мечте!

– Три… четыре! – прошептала и Ирина Михайловна.

– Данко! – взревел Валеркин отряд. – Гори так ярко, как сердце Данко! Возьми своё сердце, зажги его смело, отдай его людям, чтоб вечно горело!

Затем завопили своё и пятый отряд, и шестой. В смысл названий, девизов и речёвок никто не вдавался. Главное было – чтобы прозвучало в лад. Какой отряд переорёт всех – тот самый козырный. Вернее, наоборот: какой отряд будет кричать хуже всех, тот и чмошный.

– Отлично! – одобрила старшая вожатка. – Теперь и нам надо назвать себя. Знакомьтесь, ребята!.. Самый строгий человек нашего лагеря – старший воспитатель Родионова Марина Фёдоровна! Похлопаем!

Отряды похлопали старшей воспитке, которая в ответ помахала рукой, а потом похлопали Колыбалову Николаю Петровичу – директору лагеря, Захваткину Руслану Максимычу – физруку, и Носатову Валентину Сергеичу – доктору. Запомнить имена-отчества и должности никто и не пытался.

– А вот самый главный человек в нашем лагере! – Свистуха повернулась к сухопарому старику в пионерском галстуке. – Это Серп Иваныч Иеронов!

Отряды заинтересованно ждали разъяснений.

– Серп Иваныч – ветеран Гражданской войны! Он пенсионер союзного значения! – Свистуха обвела отряды восторженным взглядом. – Над таким вот замечательным человеком наша дружина берёт своё шефство! Салют!

Свистуха вздёрнула руку ко лбу, и все отряды тоже отсалютовали.

– Серпу Иванычу мы предоставляем почётное право поднять флаг Олимпийской смены! Ваше слово, товарищ Иеронов!

Высокий Серп Иваныч чуть склонился к микрофону.

– Здравствуйте, ребята, – просто сказал он. Голос у него был густой и красивый. – Надеюсь, я вам тут в лагере мешаться не буду. Видели, наверное, голубой домик с красной крышей? Это моя дача. Вот такой я помещик. Заходите в гости, угощу чаем с печеньем.

Пионеры нерешительно засмеялись. Никто, конечно, и не думал вот так запросто завалиться в гости, но за приглашение, как говорится, спасибо.

Валерка стоял в первом ряду и неплохо рассмотрел старикана. Вроде, добрый. Седые волосы коротким ёжиком, короткая белая щетина бороды и усов, резкие морщины. Костлявый, немного сутулится, но крепкий.

– Серп Иваныч участвовал в революции и освобождал наш город! – сбоку крикнула в микрофон Свистуха.

– Да вы уж, наверное, и не помните про эти события, – смущённо сказал Серп Иваныч, заранее извиняя пионеров.

– Помним! – зашумели отряды: приятно было оказать уважение такому дружелюбному и скромному человеку.

– А кто освобождал наш город, ребята? – опять влезла Свистуха.

– Чапаев! – воодушевлённо закричали со всех сторон.

Чапаева-то не забудешь: возле куйбышевского драмтеатра громоздился большой памятник – Чапай на коне и куча всяких солдат с винтовками.

– А кого прогоняли? – лукаво спросил Серп Иваныч.

– Белых!

Понятно, что белых, а не фиолетовых. Но белые-то были разные. Для Валерки давняя Гражданская война была прекрасной и героической сказкой, от которой щемило сердце. Валерка много читал о том времени.

– Прогоняли интервентов, – негромко сказал он.

Иеронов, конечно, не услышал Валерку, но его услышала Анастасийка Сергушина, командир Валеркиного отряда. Анастасийка стояла на полшага впереди строя, чтобы её все видели.

– Интервентов! – звонко крикнула она.

– Ого! – удивился Серп Иваныч. – Ну-ка, девочка, я к тебе!

Он обогнул микрофон и, улыбаясь, направился к Анастасийке через пустое пространство Дружинной площадки. Отряды настороженно затихли, наблюдая. Никто не знал, зачем старик попёрся к пионерке.

– Щас по шее даст, – предположил Славик Мухин.

– Зря мы эту дуру выбрали! – забормотал соседям по строю Колька Горохов. – Девка-командир – фиговая примета! Дежурить заставят!

Иеронов приближался, грозно заслоняя собой весь мир.

– Это не я, это он сказал! – глядя на старика, оробевшая Анастасийка быстро перевела вину на Валерку. – Вон тот, в очках!

Валерка одеревенел. Эх, надо было молчать!.. Ничего хорошего не бывает, когда высовываешься со своим мнением!

Серп Иваныч подошёл к Валерке и положил ему руку на плечо.

– Молодец! – негромко и с чувством похвалил он.

Валерка взглянул в тёмные глаза старика, и почему-то у него захолонуло сердце. Печальные глаза Серпа Иваныча словно бы видели всё на свете. В них таилась бездна, будто он, Валерка, смотрел в телескоп, проваливаясь в высокую пропасть ночного неба, только в той пропасти не было мерцающих звёзд – один лишь чёрный дым. Наверное, дым Гражданской войны.

– Мы вместе флаг поднимем, – оборачиваясь, объявил отрядам Иеронов.

Отряды взволнованно загудели: повезло же очкарику!.. Серп Иваныч взял Валерку за руку, как внука, и повёл к мачте, что была вкопана на краю площадки. Валерка чувствовал, что весь лагерь смотрит на него.

Вдоль мачты на роликах был натянут трос, а к тросу прицеплено красное знамя. Старшая вожатка незаметно подала знак радиотехнику, и в динамиках вдруг пронзительно затрубили горны и загрохотали барабаны.

– Тяни верёвку, – усмехнулся Серп Иваныч. – Не бойся.

Валерка начал перебирать трос, и красный флаг поехал в высоту. На верхушке мачты он развернулся и заполоскался в яркой солнечной синеве. Все пацаны и все девчонки пионерлагеря «Буревестник» смотрели на знамя, задрав головы. Пятиконечные звёзды, клятвы и всякие будённовки давно превратились в надоевшую, бессмысленную и обязательную глупость – и для детей, и для взрослых, – но в поднятом флаге всё равно сохранялось что-то честное, чистое, настоящее. Как в городских голубях, которые роются в помойках и клюют на тротуарах шелуху семечек – но могут вдруг полететь.

– Будь готов! – крикнула Свистуха, вздёрнув руку в салюте.

– Всегда готов! – в раскат отозвались отряды.

Валерка возвращался в строй, ощущая, как весь лагерь завидует ему. Валерка встал на своё место между Славиком Мухиным и Юриком Тонких и попытался превратиться в никого, чтобы на него перестали пялиться.

– Зашибонско, Валерьяныч! – жарко зашептал ему сзади Титяпкин.

Валерка понял, что Титяпа уже расхотел устраивать махач с человеком, который внезапно овеялся такой славой. Себе дороже будет.

Глава 7
Тёмное время суток

Жизнь – вещь парадоксальная. Чтобы сохранить хотя бы относительную самостоятельность, человеку надо быть в роли ведомого, то есть того, кто, по идее, вовсе не имеет никакой самостоятельности. Беречь то, чего нет, – абсурд. Но Игорь привык к абсурду. Призывают же беречь идеалы коммунизма, и никто не спятил от удивления. В общем, отрядом командовала Ирина – а Игорь для сохранения самостоятельности просто выполнял её указания.

А для Ирины всё было просто и прекрасно. Она выросла в каком-то колхозе, и теперь управляла подчинёнными с крестьянской нерассуждающей хозяйственностью. Чем занять детей? Да чем угодно: в лагере полным-полно кружков, секций и подготовок к разным соревнованиям! Как разобраться в детях? А чего тут сложного? Высокий – на волейбол, крикливый – в хор, умный – пускай играет в шахматы, кривляется – тогда в театральный кружок, а если пойман со спичками или нарушает режим, то грабли в руки и вперёд – на уборку территории. Главное – проследить, чтобы никто не отлынивал.

Ирина заявлялась в корпус ещё до того, как по трансляции звучал горн из «Пионерской зорьки», который возвещал побудку, и уже не покидала отряд до самого отбоя. Перед отбоем она проводила на веранде «свечку» – общее собрание для обсуждения итогов дня. По замыслу, пионеры должны были передавать друг другу зажжённую свечу; кто держал её – тот высказывал свои впечатления о прошедшем дне. Однако директор лагеря Колыбалов из противопожарных соображений запретил палить огонь в деревянных домах, и свечу отменили. А итоги Ирина оглашала сама, без помощников. Она полагала, что если давать слово каждому желающему, то пионеры до подъёма спать не упихаются, а могут и разодраться.

Все детали дня Ирина помнила с точностью разведчика.

– Кривошеин сегодня в столовке кашей кидался – завтра будет в палате подметать, – сказала она. – У Сергушиной завтра Совет дружины в десять. Потапова, в рваных колготках на линейку не пущу. Цыбастов, я слышала от тебя матерное слово. Ещё раз – и пишу заявление в милицию, понял?

– Гурьянов обещал ночью из лагеря сбежать, – нажаловались девочки.

– Игорь Александрович, проверьте ночью Гурьянова, – властно повелела Ирина. – Если он не будет в койке – выгоним из лагеря за нарушение режима. Всё, делайте «орлятский круг», и пора в палаты.

«Орлятским кругом» назывался пионерский ритуал, когда все вставали в круг, обнимали друг друга за плечи и хором негромко говорили какие-нибудь обещания или пожелания. Или же пели что-нибудь воодушевляющее.

Четвёртый отряд, потолкавшись, выстроился вдоль стен и обнялся. Игорь с одной стороны положил руку на плечи Титяпкина, с другой стороны – на плечи Маше Стяжкиной. Мальчики стеснялись обниматься с девочками, поэтому Игорь и Ирина разделяли их собой.

– День пролетел, и лагерь спешит ко сну, – забубнили все.

– Доброй вам ночи, наши ребята, – как-то интимно сказали девочки.

– Доброй вам ночи, наши девчата, – зажато сказали мальчики.

– Доброй вам ночи, вожатые наши, – хором сказали опять все. – Завтра нам в трудный путь! Начинаем операцию «Тс-с-с!».

Пионеры с облегчением освободились друг от друга и предостерегающе зашипели, прижав к губам указательные пальцы.

Это действо казалось Игорю жгучим фальшаком. «Орлятский круг» подразумевал, что пионерская жизнь – бескомпромиссная и опасная борьба, которая сплачивает борцов как братьев. Игоря ошпаривала неловкость, и тянуло яростно чесаться. Он и почёсывался, пока загонял пацанов в палаты.

В каморке вожатых Саша тоже готовился укладываться. Это летом-то, в десять вечера!.. Наверное, в детстве Саша был очень послушным ребёнком, плотно охваченным строгой опекой родителей, и до сих пор не избавился от привычки всё делать правильно. А Игорь хотел почитать в кровати. Но, как известно, по сигналу «отбой!» наступает тёмное время суток.

– Ты сможешь уснуть при свете? – спросил Игорь.

– Нужно уважать правила общежития! – ответил Саша.

Ясно: чтение обломилось. Сидеть с книжкой на веранде Игорь не желал. Он обречённо вышел на крыльцо и достал сигарету. Никакую подругу Игорь в лагере ещё не завёл, потому оставалось лишь гулять в одиночестве.

За соснами, за Волгой догорал закат; в его угасании томилась сплошная эротика: стыдливая горячая краснота и движение вниз, к постели… Сквозь мягко слепящий багрянец чёрные сосновые стволы как швартовочные тросы подтягивали синее небо к мохнатому причалу земли. Было жарко, будто в машинном отделении теплохода возле только что выключенного дизеля.

Игорь шагал по длинной Пионерской аллее, сам не зная куда. На Волгу, наверное, куда ещё здесь можно было пойти? Фигурные терема корпусов, угловатыми частями утопая в зыбком сумраке, внезапно обозначали себя среди кустов пунцовыми отражениями заката в оконных стёклах. В третьем корпусе одно окно было открыто, и до Игоря донеслось пение девочек:

– Не слышны в са-аду даже шо-ра-хи, всё здесь за-ми-рло да утра-а…

Это был настоящий вечер, без всяких дурацких пионерских заморочек.

В акациях за стендом «Слава победителям!» кто-то ворочался и хихикал.

– Ну-ка вылезай! – останавливаясь, строго приказал Игорь.

Из зарослей выбрались две девчонки – обе из второго отряда. Одну из них Игорь уже знал. Она была главной звездой физрука Руслана и главной проблемой вожатки Леночки. Звали её Жанкой Шалаевой. В неё, наглую, большеротую и глазастую, потихоньку влюблялись все старшие пацаны. Девочкой она была дворовой и, очевидно, понимала о жизни больше, чем следует в её возрасте. Её подругу, мрачную хулиганку, звали, кажется, Олей.

– Нарушаем режим? – прищурился Игорь.

– Ой, только не говорите Ленке, Игорь Саныч! – кокетливо ответила Жанка, ничуть не смущённая.

Вожатая уже была для неё Ленкой, и она уже выучила, как зовут всех мужчин в педколлективе. Н-да, оторва не пропадёт.

– Живо в корпус! – сурово сказал Игорь. – Через десять минут проверю!

Девочки недовольно фыркнули, развернулись и улезли обратно в кусты.

Игорь пошёл дальше. Над аллеей, вздрогнув, зажглись фонари. Небо сразу погасло; кроны сосен, подсвеченные снизу, превратились в медленно клубящийся потолок; пространство за стволами деревьев исчезло; акации выступили из темноты плотными кущами белой, как бумага, листвы.

Поодаль, у пищеблока, под тусклой лампочкой над служебным входом судомойка баба Нюра кормила объедками лохматого пса.

– Е-эшь, не бойся, – бормотала она. – Е-эшь, Мухтар, не о-отниму…

У бабы Нюры половина лица была перекошена параличом, и пионеры передразнивали её гримасу, поэтому баба Нюра была злая и на всех орала. Игорь удивился тихой доброте, с которой баба Нюра возилась с псиной.

Игорь обогнул Дружинный дом с тыла, чтобы никто его не увидел: не поощрялось, когда вожатые покидают территорию лагеря. На заднем дворе на лавочке сидели Наталья Борисовна, старшая вожатая, и Руслан Максимыч, физрук. Стараясь не шуметь, Игорь прокрался у них за спиной.

– Хочу такую же дачу, как у Ероныча, – негромко призналась Наталья Борисовна, положив голову на плечо Руслана. – Клубнику буду выращивать.

– Проживи сто писят лет, как Еронов, и дадут.

– Может, мне родить, Руслик? Тогда квартиру из фонда выделят.

– Пока в декрете торчишь, место в горкоме потеряешь.

– А если на полставки там остаться?

– С полставкой на квартиру не рассчитывай, – вздохнул Руслан.

Наталья Борисовна тоже вздохнула. Столько хороших возможностей – работа, квартира, ребёнок, – но одно исключает другое. Надо выбирать. И это трудно. Заводной комиссаршей Наталья Борисовна была только на работе.

Игорь дошёл до ворот пионерлагеря, размотал ржавую проволоку на замочной петле и приоткрыл створку из железных труб. На постаменте, конечно, по-прежнему возвышалась призрачная горнистка. Дощатая полоса пирса, светлея, уходила в темноту Волги. Река дышала в лицо свежестью.

Игорь пошагал по пляжу подальше от входа в лагерь. Под ногами с хрустом продавливался песок. В небе висел узкий серпик нарождающейся луны. Игорь всей душой ощущал, что рядом с ним простирается огромная и плоская пустота бесконечного плёса – будто невидимое высоковольтное напряжение вдоль воздушной линии электропередачи. Так звучала Волга. Её мистическое притяжение увлекало за собой, обрывая все привязи жизни.

От Волги лагерь был отгорожен сетчатым забором. Доступ к реке был самым непоколебимым запретом «Буревестника». Историями про утонувших детей начальство пугало вожатых куда сильнее, чем сами вожатые пугали детей историями про всякую нечисть, убивающую пионеров по ночам. Игорь невесело усмехнулся. То, что интересно, всегда оказывалось недозволенным. Нельзя купаться в реке. Нельзя ходить в лес. Нельзя соблазнять девушек. А что тогда делать? Смотреть Олимпиаду по общему телевизору?

Игорь сел на бревно, выброшенное водой и полузанесённое песком. Сзади за соснами горели фонари Пионерской аллеи. Впереди на реке еле тлели алые искры бакенов. Угасающая синева волшебной линией очертила дальние кручи Жигулей. По фарватеру шёл круизный лайнер. Он казался освещённым изнутри, точно аквариум. Сквозь телепатический шёпот течения доносилась неясная музыка. Люди плыли навстречу каким-то удивительным впечатлениям, танцевали на палубе, пили вино, шутили и смеялись, а он, Игорь Корзухин, был на все гайки и контргайки привинчен к пионерлагерю, к летней практике, к высшему образованию, к трудовой биографии…

А где-то луна серебрила исполинские щербатые грани древних пирамид. Океанский ветер трепал обрывки такелажа на мачтах Летучего Голландца. Неведомая сила поджидала самолёты в ловушке Бермудского треугольника. Ряды бессловесных каменных истуканов вглядывались в горизонт с берега острова Рапануи. Драконья челюсть Стоунхенджа скалилась разбитыми зубами. В Непале косматый снежный человек, стоя на четвереньках, нюхал следы альпинистов. В холодной глубине озера Лох-Несс бесплотно скользила тень юрского плезиозавра. Космическая навигация пустыни Наска навеки застыла в скрещениях таинственных дуг и биссектрис. Джунгли корнями медленно раздирали на куски заброшенные города индейцев майя. Стаи разноцветных рыб вились меж колоннад затонувшей Атлантиды. Ничего этого ему, Игорю Корзухину, никогда не увидеть. Почему? А по кочану.

Сзади зазвенела сетка забора. Игорь оглянулся. Кто-то ловко перелезал через ограду. Нет, не ребёнок. Взрослый человек – но стройный и гибкий. Что за гимнаст вдруг выискался?.. Игорь изумился: это была девушка, но стриженная под мальчика. Вероника. Вожатая из третьего отряда, в котором другим вожатым был Саша, сосед Игоря по комнате.

Вероника вышла на пляж, делая вид, что не замечает Игоря. Игорь сразу понял, что в этом пренебрежении заключается вызов – конечно, не лично ему, а всему миру. Всем «нет», «нельзя» и «никогда». Вероника сбросила обувь, извиваясь, спустила джинсы, через голову стащила футболку, а потом, заломив руки, бесстрашно расстегнула лифчик. Слабая луна еле освещала её бледную грудь. Игорь остолбенел: не мог пошевелиться или хотя бы отвести глаза. Боязливо расставив руки, Вероника в одних трусиках осторожно ступила в воду, добралась до глубины по пояс, легла и поплыла от берега.

Игорь наблюдал, как она сделала круг и вернулась. Она вышла из воды вся блестящая и по-прежнему не прикрывала грудь руками. У Игоря в уме всё смешалось: сейчас надо было небрежно уронить какое-нибудь саркастическое замечание, или, наоборот, выразить понимание и одобрение, или хотя бы предложить сигарету, а он молчал, как каменный истукан на острове Рапануи. Белая грудь Вероники заворожила его, заворожил этот странный и дерзкий поступок – искупаться полуголой назло всему, и пускай даже никто не увидит этого, а потрясённый остолоп не в счёт. Вероника быстро обтёрлась футболкой и принялась одеваться.

А потом она пошла обратно к забору, перелезла через сетку и скрылась за кустами. У Игоря же осталось безумное ощущение, что ни с того ни с сего он вдруг потерял всё на свете. Или, может быть, всё на свете обрёл.