Текст книги "Планета смертной тени"

Глава 9. Много дней тому назад

Тот, кто все это затеял, не учел один весьма существенный момент – людей нельзя ставить в ситуацию, когда им нечего терять. Всегда должен оставаться хотя бы призрак надежды. Или выбора. Даже если люди уже мертвы.

По всей видимости, проект заселения планет Грешного Треугольника живыми мертвецами вызрел и родился в глубинах какого-то военного ведомства. Только зомби в погонах уверены, что можно управлять людьми с помощью одной лишь тупой, грубой силы. Сержант, что привез нас на эту планету, демонстрировал стоппер так, будто это была волшебная палочка, одним взмахом которой можно решить любые проблемы. Либо вы подчиняетесь, либо страдаете. И никакой альтернативы. Никакой системы поощрений. Кнут без пряника. И, что, пожалуй, самое страшное, никакого будущего.

«Вы уже мертвы. Вы – отработанный материал. Вторсырье. И впереди у вас – пустота. Тот, кто не может служить отечеству, умирает во имя него».

Поначалу мне казалось откровенной глупостью то, что нас даже не пытались обмануть. Ну, в самом деле, что стоило сержанту вместо того, чтобы стоппером пугать, сказать, что для нашего оживления использовались новые, очень дорогостоящие технологии, и теперь мы должны отработать вложенные в нас деньги. А заодно и пройти некий реабилитационный курс, основой которого является изоляция и трудотерапия. Ну, а после того, как врачи и прочие специалисты дадут свое «добро», мы сможем вернуться домой, к своим семьям. К своей прошлой жизни… Короче, любую глупость, в которую каждый бы с готовностью поверил. И – имена. Нужно было сразу после воскрешения сообщить нам имена, которые мы считали бы своими. Зная тайну наших имен, тюремщики имели бы над нами безмерную власть.

Почему, спрашивал я себя, почему они отказались от, казалось бы, очевидного и, несомненно, эффективного хода?

Теперь же мне кажется, я понимаю, в чем тут дело. Они старались постоянно держать нас в стрессовом состоянии. Мы ни на секунду не должны были забывать о том, что балансируем на очень узкой грани. И все наши помыслы и устремления должны быть нацелены на то, чтобы не сорваться с нее. Находясь под постоянным прессом мыслей о собственной неполноценности, причина которой была очевидна даже для полного идиота – мы все мертвы! куда же дальше! – мы должны были терять человеческий облик. Медленно, но неумолимо. Из нас собирались сделать не послушных исполнителей, не задающих никаких вопросов, а новый вид существ, вообще не способных их задавать. И должен признать, они оказались близки к цели. Очень близки.

Сама по себе технология, кстати, далеко не нова. Ее разработали и эффективно применяли еще в двадцатом веке. Если вы читали Фромма… Вижу, что не читали. Или не помните, что читали. Но это не важно.

Нас было сорок два человека. Или, если вам будет угодно, сорок два воскрешенных мертвеца. Ничего не знающих друг о друге. Ничего не помнящих о прошлой жизни. И не имеющих никаких перспектив на будущее.

Нам нужно было построить поселок, и мы принялись за дело. Мы работали не потому, что боялись наказания. Нет. Мертвого трудно чем-то напугать. Работа стала для нас своего рода наркотиком, позволяющим обо всем забыть… Нет, не забыть, а всего лишь не думать. Мысли о прошлом возвращались, стоило только присесть и задуматься о чем-то, не имеющем отношения к перетаскиванию бревен, вязке снопов соломы, замешиванию глины.

Сам я часто задумывался не столько о морально-нравственном аспекте того, что с нами сделали, а о том, насколько это может изменить само наше представление о природе человека. Дело в том, что какого бы мировоззрения ни придерживались те или иные мыслители, все они сходились во мнении, что в каждом человеке содержится некая нематериальная суть, делающая его уникальной и неповторимой личностью. Душа, сознание, искра божья, экзистенция, частица вселенского разума, импульс Му – названий множество, но суть одна. Тело – это всего лишь оболочка или, если угодно, временный носитель информации. Когда мы умираем, тело превращается в комок мертвой материи, в который уже невозможно вдохнуть жизнь. То есть чисто механически можно поддерживать жизненно важные процессы. Тело не будет подвергаться разложению, но при этом и по-настоящему живым оно снова не станет. Так мы думали раньше. Теперь же оказывается, что при определенных условиях можно запустить процесс вспять. И все станет как прежде. К однажды умершему человеку вновь вернется способность мыслить и должным образом воспринимать окружающий мир. Значит, наше сознание, наш разум, наша индивидуальность, та частица вселенского разума, что, как мы до сих пор полагали, в нас заключена, на самом-то деле всего лишь определенная последовательность химических реакций, протекающих в клетках мозга? А может даже и не в мозгу, а в печени? Или – в селезенке?..

Вам становится жутко?.. Мне – нет.

Мне стало страшно, когда я понял, что этот ужас псевдобытия уже навсегда. Что в моей жизни уже ничего не изменится. Что впереди у меня только еще одна смерть.

Я очень хорошо помню тот момент, когда мне стало ясно, что к прошлому я уже не вернусь никогда. Внутри у меня будто лопнула струна, которую безнадежно перетянули. И тогда я придумал себе новое имя – Юрий Стоевский. Я не знаю, почему я взял себе это имя. В связи с ним у меня не возникало никаких ассоциаций. В нужный момент оно само собой всплыло в памяти. А мне, собственно, было все равно. Мне нужно было имя, чтобы продолжать жить.

В колонии началась истинная вакханалия придумывания новых имен. Кто-то брал себе совершенно невообразимые имена, вроде Бен’Аб-Эль-Кахар-Мунид’Даг Второй. Почему именно Второй, спрашивали у него. Потому что я не страдаю манией величия, отвечал тот, кто называл себя Бен’Аб-Эль-Кахар-Мунид’Даг Второй. Другие меняли имена чуть ли не каждый день, а то и по нескольку раз на дню. Каждому из них казалось, что он не может отыскать то единственно правильное имя, которое отражает его истинную суть.

Очень скоро многие начали верить в то, что имена, которые они себе взяли, на самом деле всегда им принадлежали, что они не придумали их, а только вспомнили. Отталкиваясь от нового имени, каждый пытался воссоздать свое прошлое. Которым тут же спешил со всеми поделиться. А порой возникали конфликты, доходящие до драк, когда кто-то, осознанно или нет, приписывал себе чужие воспоминания.

Если в самом начале наша колония представляла собой некое единство сущностей, каждая из которых ничего собой не представляет, то теперь этому пришел конец. Началось противостояние индивидуальностей. Едва ли не каждый пытался доказать всем вокруг и в первую очередь, себе самому, что он не похож на остальных. Проще всего это было сделать, продемонстрировав собственное превосходство над кем-то другим.

Наша колония превратилась в мир бредовых кошмаров, в котором каждый кроил прошлое и будущее по собственным лекалам. Вскоре обозначились три противостоящие друг другу группировки. Первые были уверены в том, что мы достаточно сильны и умелы для того, чтобы напасть на немногочисленную группу военных, которые раз в месяц привозили нам пищевую смесь, захватить корабль и покинуть планету. Вторые полагали, что мы и здесь можем неплохо устроиться, если только военные оставят нас в покое. Третьи, в принципе, были согласны со вторыми, но, в отличие от них, считали, что договориться с теми, кто их сюда прислал, не удастся, а восстание, о котором все чаще говорили первые, обречено на неудачу. И, что самое ужасное, у нас не было ни малейшего шанса договориться. Мы говорили на одном языке, но при этом жили в разных мирах, порожденных собственной фантазией. Поэтому то, что казалось очевидным для одних, рисовалось чистым бредом другим.

Неизбежность трагической развязки становилась все явственнее с каждым днем. Но при этом лично у меня складывалось впечатление, быть может, обманчивое, что вижу это только я один.

Еще бы!

Нереальное, вымышленное прошлое придавило меня, как тяжелая могильная плита.

Я не хотел умирать…

Грех меня раздери…

Я не хотел умирать!..

Но я уже был мертв. Как и те, кто меня окружал.

Для того чтобы хоть попытаться вернуться в реальность, нужно было покинуть колонию.

Дальнейшее было похоже на бред. Я договорился с тремя колонистами о том, что после очередной инспекции, получив инъекцию иммунной сыворотки, мы заберем свою часть пищевой смеси и отправимся в экспедицию. Так мы это называли. На самом же деле у нас не было ни мало-мальски обдуманного плана действий, ни определенного маршрута. Мы всего лишь хотели несколько расширить свои представления о мире, в котором нам приходилось жить. А заодно и отдохнуть от бесконечных стычек и разборок между колонистами… Мы даже решили, что пойдем на запад, в том направлении, где сейчас находится ваша колония. Так было бы проще найти обратный путь – мы ведь собирались вернуться к следующей инспекции.

Пока мы обсуждали план предстоящего похода, в жизни колонии происходили перемены, на которые следовало бы обратить внимание. Но мы были всецело заняты лишь своими… мечтами. А тем временем группировка, выступавшая за бегство с планеты, сумела договориться с теми, кто хотел остаться. Аргументация был простой – вместе перебьем тюремщиков, после чего одни улетят, а другие – останутся. Вообще, все мы вели себя тогда, как полные идиоты. Не знаю, что уж тому было виной. Или причиной. Ведь никто из этих горе-героев не подумал о том, что для того, чтобы улететь, нужно как минимум уметь управлять кораблем. А для того, чтобы остаться, нужно обеспечить себя запасом пищевой смеси и иммунной сыворотки.

С другой стороны, допустим, я бы знал о готовящемся заговоре. Смог бы я тогда хоть что-нибудь изменить? Скорее всего, нет. Одного из представителей умеренной группировки, выступавшей за сотрудничество с тюремщиками, нашли как-то в кустах с перерезанным горлом. И случилось это как раз на следующий день после того, как он при всех заявил, что непременно расскажет сержанту о планах мятежников. Совпадение?.. Едва ли. Однако списана эта смерть была на самоубийство.

Посадочный модуль приземлился неподалеку от барака, входить в который нам было запрещено. Из модуля вышли сержант, врач и двое солдат. Все происходило, как всегда. По четко отработанной схеме. Один солдат встал слева от трапа. Другой задействовал подъемник. Из чрева посадочного модуля выползла платформа с синими пластиковыми ящиками, в которых находился месячный запас пищевой смеси.

– Забирайте! – скомандовал сержант, пнув ногой один из ящиков.

Четверо колонистов направились к ящикам.

Врач и сержант тем временем подошли к двери, ведущей в барак.

Если бы я только знал, что должно было произойти…

Один из колонистов, называвший себя Свеном Свенсоном, споткнулся возле ящика, который должен был нести. Чтобы не упасть, Свенсон сделал три быстрых шага вперед, по направлению к военному. Солдат стоял, выпрямив спину, сцепив руки за спиной. На губах его блуждала усмешка – он был счастлив, осознавая свое превосходство над местным сбродом. Внезапно в руке Свенсона блеснула полоска стали. Солдат, наверное, не успел понять, что произошло, когда остро заточенный нож Свенсона рассек ему горло. Еще стоя на ногах, солдат захрипел, забулькал кровью, страшно вытаращил глаза и обеими руками попытался зажать рану. Кровь, брызнув меж пальцев, окропила лицо и серую робу Свенсона. А он, похоже, и сам не сразу понял, что же сотворил. Сначала он замер, как истукан. А затем, когда тело солдата стало заваливаться на него, испуганно отпрыгнул в сторону. И вдруг – вскинул над головой руку с окровавленным ножом и дико заорал. Что должен был выражать сей крик, испуг или торжество, я до сих пор не пойму.

Двое колонистов кинулись на другого солдата. И им даже удалась повалить его на землю. Но, в отличие от убитого, этот боец успел среагировать. Он пнул одного из нападавших ногой, другого ударил кулаком в висок и одним рывком вскочил на ноги. Мне кажется, я слышал хруст позвонков, когда он, схватив за челюсть, резко дернул в сторону голову напавшего на него колониста. Ногой выбив нож из руки второго, солдат чуть наклонился и коротко ткнул его согнутым пальцем в шею, после чего колонист больше не двигался.

Тем временем самая большая группа мятежников накинулась на врача и сержанта. Но и тут их ожидало полное фиаско. Сержант крутанул на пальце стоппер. Но не стал нажимать на нем кнопки. Вместо этого он сделал знак рукой оставшемуся в живых солдату. Тот усмехнулся, выдернул из-за спины трассер, надавил большим пальцем на пусковую кнопку и, не целясь, от бедра дал длинную очередь по толпе мятежников.

– Что вы делаете! – возмущенно закричал врач. – Это же государственная собственность!

– Эта государственная собственность только что убила одного из моих бойцов, – спокойно ответил сержант. – Не думаешь же ты, что я оставлю это без последствий.

– У вас есть стоппер!

– Какой, грех тебя забери, стоппер! – Сержант кинул пластиковую коробку стоппера на землю и раздавил ее каблуком. – Если у кого-то из них в голове появилась мысль, что на нас можно поднять руку, значит, голову эту нужно отсечь.

Из кобуры на поясе сержант достал пистолет, аккуратно перещелкнул затворную планку, перехватил рукоятку обеими руками, тщательно прицелился и плавно нажал на спусковой крючок. У стоявшего рядом со мной человека голова будто взорвалась. Что-то мягкое и теплое шлепнулось мне на щеку и прилипло.

Должно быть, именно это вывело меня из состояния ступора. Я понял, что сержант не собирается вершить суд. Он не станет выяснять, кто причастен к попытке мятежа, а кто случайно оказался рядом. Он убьет всех. Чтобы случайно не отпустить виновного.

Я сорвался с места и побежал со всех ног, сам не зная, куда и зачем. Следом за мной рванулись еще четверо. Двоих уложили пули. Но двое других успели нырнуть в кусты следом за мной. Мы поползли на четвереньках, не выбирая направления. Лишь бы только подальше от места, где нас должны были убить.

Сердце колотило по ребрам, будто вознамерилось сломать их и выскочить из клетки; стекавший со лба пот заливал глаза; сухой, шершавый, как наждак, язык не умещался во рту. Я полз, не чувствуя саднящую боль в сбитых коленях и до крови изрезанных острой травой руках. Полз, пока не упал, обессилев.

Наверное, на какое-то время я утратил способность воспринимать окружающую действительность. Страх ли тому был причиной или чрезмерная усталость – какая разница. Я очнулся, лежа на земле, уткнувшись лицом в сухую, свалявшуюся траву. Не двигаясь, я прислушался. До моего слуха доносился только шелест волнуемой ветром травы да отрывистые всхлипывания птицы. Я перевернулся на спину. Птица кружила надо мной в бездонном небе и будто оплакивала мою жизнь. В которой больше не оставалось места ни смыслу, ни надежде, ни любви.

Не помню, какие мысли роились в тот момент у меня в голове, но почти уверен, что среди них не было ни одной хотя бы мало-мальски оптимистичной. Жизнеутверждающей. Все катилось в тартарары. И этот мир, и я вместе с ним. Хотелось вот так и лежать, глядя в небо. До тех пор, пока не наступит конец. Он ведь должен был когда-то наступить. Без воды человек может протянуть не более трех суток. А я уже страшно хотел пить.

И вдруг в какой-то момент я понял, что страдания доставляют мне радость. Потому что, пока я испытывал муки, я знал, что еще жив. Вот такая, понимаете ли, извращенная логика…

Не знаю, сколько бы я так пролежал, если бы не услышал шелест травы справа от себя. Это был уже не ветер. Я быстро перевернулся на бок. Раздвинув траву, на меня посмотрел один из тех, кто бежал вместе со мной. У него были маленькие черные глазки и старый шрам над правой бровью. Рядом находился и второй беглец.

– Живой? – шепотом спросил меня первый.

– Уже полгода, как труп, – ответил я.

– Шутник, – осклабился второй. – Что делать-то будем?

– Надо уходить.

– Куда?

– Не знаю… Все равно куда, лишь бы подальше… Когда местность прочесывать начнут…

– Не начнут.

– Почему?

– Ты что, спал?

– Ну-у… Вроде того.

– Челнок улетел.

Я посмотрел на небо, как будто надеялся увидеть там след улетающего челнока.

– Давно?

– С полчаса назад.

– Надо вернуться в поселок.

– Сдурел!

– Может, там кто живой остался.

– Ну и что? Нам сейчас о своих шкурах думать надо.

– И о своих тоже. Ты знаешь, где тут ближайшая река или озеро? Нет? Вот то-то и оно. Значит, куда бы мы ни пошли, нужно хотя бы водой запастись.

– Точно, – поддержал меня второй. – Может, они и ящики с пищевой смесью бросили. Тогда и еды прихватим.

– А еще инструменты. Что-то сгодится как оружие.

– Ну, ладно, – вынужден был согласиться первый. – Только быстро. Заберем все, что нужно, и сразу сматываемся. Кто их знает, – он многозначительно посмотрел на небо. – Может, прилетят еще.

– Непременно, – кивнул я. – Хотя бы для того, чтобы порядок навести.

На самом деле я уже тогда был уверен, что на наше место непременно привезут новых живых мертвецов. Вот только ошибся, полагая, что вас высадят там же, где мы свой поселок строили.

Ну, да ладно…

Итак, мы втроем осторожно поползли назад, к поселку. Кто знает, может, кто-то из солдат остался. Они ведь, наверное, пересчитали трупы и поняли, что некоторым удалось скрыться. Быть может, не нам одним.

И – точно. На подходе к поселку мы наткнулись на еще одного нашего товарища. Он был ранен в ногу. Но, по счастью, рана была неопасной. Пуля прошла навылет, не задев кость.

В поселке царила мертвая тишина. Лишь только птицы-плакальщицы, раскинув крылья, парили в небе, вычерчивая большие концентрические окружности и время от времени оглашая окрестности жалобными всхлипами. Повсюду лежали мертвые тела. Судя по пулевым отверстиям в затылках, солдаты в упор добивали раненых.

– Вот же суки… – глядя по сторонам, тихо бормотал первый встретившийся мне колонист. – Суки какие…

– Почему же суки? – попытался возразить ему раненный в ногу. – Не они пролили первую кровь.

– А ты знаешь, о ком я? – зло глянул на него колонист. И снова забормотал: – Вот же суки… Суки какие…

Я подошел к торчащей из земли трубе, открыл кран и долго, долго пил. До тех пор, пока живот не раздулся. Потом засунул голову под тугую, упругую струю холодной воды.

Колонист со шрамом попытался открыть дверь в барак. Как и следовало ожидать, дверь была заперта. Ну, а в том, что взломать ее с помощью имеющихся у нас инструментов невозможно, мы уже имели возможность убедиться.

– У, суки! – Колонист зло пнул дверь ногой.

– Да ладно тебе, – попытался образумить его раненый. – Вон, смотри, зато ящики со жратвой оставили.

– Я этой жратвой уже сыт по горло!

– А чего ты орешь-то? – как безумный, вытаращил глаза раненый. – Чего орешь, я тебя спрашиваю?..

Казалось, не будь он ранен, непременно полез бы в драку.

– А! – безнадежно махнул рукой отмеченный шрамом. – Все равно мы тут сдохнем.

– Ну, если хочешь – подыхай. – Второй колонист откинул крышку с ящика. – Жить или умереть – теперь это твое право. А я, пожалуй что, еще малость поживу.

– А что потом?

– Поглядим.

Он стянул куртку с одного из мертвецов, завязал рукава узлом, расстелил на земле и принялся перекладывать на нее пакеты с пищевой смесью.

– А воду во что набирать? – помолчав, спросил тот, что со шрамом.

– Всю еду мы с собой все равно не унесем, – сказал я. – Надо аккуратно вскрыть несколько пакетов, вылить пищевую смесь и наполнить их водой.

– Эй!

Мы все разом обернулись на крик, ожидая самого плохого, что только могли вообразить. Но это оказался один из наших, тоже успевший скрыться в высокой траве.

Теперь нас стало пятеро.

Собрав еду, воду и все, что, по нашему представлению, могло пригодиться в пути, мы покинули поселок и двинулись на запад. Мы понятия не имели, куда и зачем идем и что за опасности могли поджидать нас в пути.

Шестого мы встретили на второй день пути, уже войдя в лес. Вернее, это он нас нашел. Вышел из-за дерева и удивленно, хлопая глазами, уставился на наш костер. Потом очень тихо спросил:

– А еды у вас не найдется?

Выпив пакет пищевой смеси, он рассказал нам свою историю. Он тоже бросился в траву, когда началась стрельба. Но возвращаться в поселок не решился. Беглец был из той самой группы, с которой мы планировали отправиться в экспедицию. Поэтому он и выбрал тот же самый маршрут, что и мы – на запад. Так что встреча наша, которую можно было почесть за почти невозможную удачу, на самом деле была предопределена.

Посовещавшись, мы решили уйти как можно глубже в джунгли. На случай, если тюремщики, вернувшись, устроят облаву на беглецов.

В джунглях, не видя солнц над головой, мы потеряли счет времени. Мы ели, когда хотелось есть, и вскоре наши запасы стали подходить к концу. Мы пытались утолить жажду, слизывая капли с листьев. Порой в развилке древесного ствола вода собиралась лужицей – для нас это был настоящий праздник. Поэтому, когда мы вдруг нашли ручей, вьющийся меж корней гигантских, опутанных лианами деревьев, то решили там и остаться. Тем более что и силы наши, как физические, так и душевные, были на исходе.

Но это был не конец, а лишь начало наших страданий.

Воды у нас теперь было вдоволь, а вот пищевая смесь закончилась. Призрак голодной смерти распростер над нами свои темные крылья, и мы принялись за поиски пропитания.

Найти еду в лесу не составляло труда. Беда заключалась в том, что из вступительной речи сержанта нам было известно, что нам не годится никакая другая еда, кроме специальной пищевой смеси. Быть может, в душе мы и хотели верить в то, что это обман, но просто отмахнуться от подобной информации было не так-то просто. Кому охота помереть, набив брюхо? К тому же, ничего не зная о местной фауне, мы рисковали наесться ядовитых плодов. Но выхода иного не было, и мы принялись экспериментировать.

Мы сразу условились, что каждый новый тип продуктов должен пробовать кто-то один. И даже кинули жребий, чтобы установить очередность.

Я первым попробовал темно-красные, продолговатые плоды, свисавшие с лиан. Под плотной кожурой скрывалась рыхлая, сочная мякоть. У нее был кисло-сладкий, немного терпкий, вяжущий вкус. Съев два таких плода, я почувствовал уже почти забытое, пьянящее чувство настоящей сытости, а не отсутствия голода, как после приема пищевой смеси. Мои товарищи смотрели на меня с завистью. Они уже готовы были наброситься на свисающие с лиан плоды, и мне стоило немалых трудов уговорить их подождать хотя бы полдня. И правильно – не прошло и трех часов, как у меня начались жуткие рези в животе, прекратившиеся только через семь-восемь часов.

Колонист, которого мы встретили в лесу, исхитрился и поймал небольшого зверька, похожего на крота, в тот момент, когда он высунулся из своей норы. Мы все давились слюной, глядя на то, как, насадив свою добычу на палку, он жарит ее на костре. А потом – ест. Причмокивая и облизывая жирные пальцы. Но спустя какое-то время у него началась такая страшная рвота, что, казалось, он сейчас собственный желудок выблюет.

Путем таких смертельно опасных экспериментов над собой мы определили, что можем без опаски есть лишь мелкие, белесые, абсолютно безвкусные воздушные корни, которыми лианы цеплялись за стволы деревьев; похожие на мелкие грибы растения, во множестве сидевшие на старых, гнилых пнях; и улиток, ползающих по камням вдоль ручья. Сами понимаете, на такой диете долго не протянешь. Мы слабели, можно сказать, на глазах. Если бы, конечно, было кому на нас смотреть. К тому же начались и другие проблемы со здоровьем. Стали шататься и выпадать зубы. Кожа становилась морщинистой и покрывалась волдырями, которые, лопаясь, превращались в гнойные язвы. Тогда мы решили, что виной всему отсутствие солнечного света и теплая, влажная, как в оранжерее, атмосфера, царившая под сенью джунглей.

Посовещавшись, мы решили, что нужно выходить из леса, пока мы еще в состоянии на ногах держаться.

Сколько мы шли? Десять дней? Двадцать? Тридцать семь? Дни сливались в один бесконечно длинный марш-бросок. Мы шли, шли, шли, все шли, шли и шли. А лес все не кончался… Не кончался, грех его раздери!..

Когда впереди меж деревьев замаячил просвет, это уже ни на кого не произвело впечатления. Никакого. Мы были настолько вымотаны и измождены, что плохо понимали, что происходит.

Выйдя из леса, мы упали в траву. Все равно что мертвые. Помнится, кто-то хохотнул истерично. И – все.

Тишина.

Небытие.

Сон, который снится мертвому.

Нас нашли уурсины. Так называют себя аборигены, у которых мы сейчас в гостях. Нас отнесли в поселок и передали шаману. Не знаю уж, сколько дней колдовал над нами Юм-Памарак, но ему удалось всех нас вернуть к жизни. Правда, ненадолго. Болезни, что разъедали наши тела, как выяснилось, были вызваны не внешними причинами. В отличие от пищевой смеси – Юм-Памарак легко нашел ей замену, – иммунная сыворотка была для нас жизненно необходима. Без регулярных инъекций организм зомби начинает испытывать острый иммунодефицит, при котором любая инфекция, с которой здоровый организм справляется на раз, становится смертельно опасной.

Юм-Памарак, вечная ему хвала, пытался бороться и с дотоле неизвестной ему болезнью. Если бы не он, мы бы не протянули так долго.

А потом шаман помог нам вспомнить свои имена.

Это было потрясение, шок… Настолько сильный, что я даже не знаю, с чем его сравнить… Может быть, только с рождением… Природа защищает новорожденного младенца, лишая его воспоминаний о той боли и ужасе, что испытал он, явившись в мир. Если бы он только вспомнил… В тот момент, когда передо мной раскрылось прошлое, меня будто схватили сильные руки и принялись выворачивать наизнанку. Мой мозг превратился в жидкий кисель и стал вытекать через все имеющиеся в черепе отверстия. Мой разум покинул меня. Сознание вилось над головой, жужжа, будто огромный шмель… Нет, все было не так! Я пытаюсь, но не могу найти слова, которыми можно было бы описать то, что со мной происходило, когда моя настоящая личность выталкивала из моего сознания того фантома, что сам я создал. Могу только сказать, что борьба эта не закончена и по сей день. Временами я не могу понять, кто я на самом деле. Или вдруг начинаю чувствовать, что внутри меня находятся две разные сущности, каждая из которых хочет, чтобы я считал ее своим истинным Я.

Несколько дней после того, как Юм-Памарак провел ритуал, мы вообще не сознавали, кто мы, где мы находимся и что происходит вокруг. По-моему, это было временное умопомрачение. Юм-Памарак определяет это состояние, как «хашцак мицерик». При дословном переводе это означает что-то вроде «путешествие в глубь самого себя». Но на самом деле «хашцак мицерик» – это нечто гораздо большее, чем просто возвращение к воспоминаниям. Рано или поздно, через церемонию «хашцак мицерик» должен пройти каждый уурсин. Без этого он не может считаться полноценным членом общества.

Из нас шестерых один так и не смог вернуться из путешествия в глубь самого себя. Сколько ни пытался Юм-Памарак привести его в чувство, он смотрел вокруг ничего не понимающим взором, хлопал в ладоши и пускал слюни.

Кто знает, быть может, ему повезло больше, чем остальным. По крайней мере, ему не пришлось жить в постоянном ожидании неизбежного конца. А мы… Мы умирали. Наши организмы, лишенные иммунной защиты, перестали бороться за существование. Рак – древняя болезнь, о которой давно уже забыл цивилизованный мир, – пожирал наши тела. Поскольку противостоять этой напасти мы были не в состоянии, нам оставалось лишь придумать способ, как достойно, не впадая в отчаяние и панику, дотянуть до конца. Каждый решал эту задачу по-своему.

Скорость, с какой развивались болезни, была индивидуальной. Я так полагаю, что это связано с тем, как долго человек был мертв до того, как его вновь вернули к жизни. Лучше всех чувствовали себя я и колонист по имени Станислав. И пока еще силы не покинули нас, а лекарства, что давал Юм-Памарак, могли заглушать боль, мы решили отправиться в путешествие. Мы не думали о том, что наши знания о мире, в котором мы волей случая оказались, смогут принести кому-то пользу. Поэтому мы даже не вели никаких записей. У уурсинов нет письменности, поэтому нет и никаких принадлежностей для письма. Но при желании мы бы могли найти какой-то способ делать заметки. Но мы даже не думали об этом. Путешествие стало для нас своеобразным способом убить время оставшейся нам жизни. Ведь если сидеть на одном месте и постоянно думать о смерти, то эдак и с ума сойти недолго. А то и похуже чего.

Сначала мы пошли на запад и добрались до отрогов гор. Пройдя по краю каменистой пустыни, мы нашли сквозной проход, ведущий на другую сторону горной гряды. Если бы мы повернули на север, то вскоре вышли бы к вашему лагерю. Но мы решили исследовать обнаруженный проход. И, надо сказать, не зря – в проходе мы сделали удивительное открытие…

Хотя, может быть, это ничего и не значит…

Впрочем…

Ну, ладно, об этом – в другой раз.

Оказавшись по другую сторону горной гряды, мы повернули назад, обошли краем джунгли, в которых чуть не погибли, и вышли к широкой, полноводной реке. Поначалу нам показалось странным, что местные жители не пользуются этой мощной водной артерией, но очень скоро мы поняли, в чем тут дело. Река кишмя кишит огромными хищными рептилиями. Мы их назвали змееящерами. У них вытянутые, продолговатые, как у ящериц, тела с четырьмя лапами и хвостом, и длинные, змеевидные шеи, в несколько раз превосходящие размером тела. Мощные вытянутые челюсти, полагаю, способны за раз перекусить человека надвое. Путешествие по этой реке в лодке или на плоту было бы похоже на игру в салки со смертью.

Там, у реки, Станислав почувствовал себя плохо. Лекарство, что дал нам в дорогу Юм-Памарак, уже не помогало ему. Я еще держался, но тоже чувствовал, что время мое на исходе. Сильных болей, как Станислав, я не испытывал, но порой на меня вдруг наваливалась жуткая слабость. Такая, что я несколько часов лежал пластом и не мог даже пальцем шевельнуть.

Мы поняли, что пришла пора возвращаться.

Станиславу с каждым днем становилось все хуже, и к концу пути он уже едва переставлял ноги. Не без труда добравшись до селения уурсинов, мы узнали, что двое наших товарищей умерли. Третий находился на пороге смерти.

Все это было очень грустно. Но в то же время я не могу сказать, что меня пугала близкая кончина. Дело в том, что после «хашцак мицерик» я очень хорошо помнил свою первую смерть. Смерть, скажу я вам, когда она не насильственная и приходит вовремя, куда эстетичнее, нежели рождение. Смерть – это закономерный конец жизни, один из этапов, который обязательно нужно пройти. А старость и болезни – это прививка, которую жизнь нам делает перед смертью.