Текст книги "На исходе ночи"

Глава 4
Уйти в себя.

Что может быть лучше?

Но нет же!

– Открой немедля! – угрожающе грохотал за дверью голос бродячего ка-митара. – Открывай, кто бы ты ни был! Ты, прячущий лик свой от благочестивого служителя Ше-Шеола! Открывай, а не то я желтый крест на двери намалюю!

Подобно камнепаду, слова неслись в пропасть, сметая на своем пути все живое и уничтожая разумное.

Мейт Ут-Харт не причисляла себя к последователям культа Ше-Шеола, так же как не жаловала она и древних богов. Ей было безразлично, по чьей воле был создан мир, в котором ей приходилось жить, поскольку она точно знала – этот мир был и остается весьма далеким от совершенства. А ежели без эвфемизмов, то, с точки зрения Мейт, мир больше всего напоминал огромную кучу навоза с копошащимися в ней никчемными людишками, каждый из которых стремился забраться на самый верх. Причем если большинство из них, подчиняясь природному инстинкту, просто изо всех сил карабкались вверх, то отдельные особо выдающиеся умники видели в этом смысл своего существования. Мало того, они старались убедить в этом своих перемазанных дерьмом сограждан. Мейт Ут-Харт не считала себя умнее других, поэтому все ее жизненные устремления сводились к единственной цели – не влезть в дерьмо с головой, о том, чтобы вообще не запачкаться, не могло быть и речи. Так кому и за что она должна быть благодарна после этого? Кого восхвалять? Славить кого?

Но пытавшийся ворваться к ней в квартиру ка-митар оказался на редкость упорным и настойчивым.

– Открывай, тварь смердящая! – орал он, сопровождая затейливую ругань ударами кулака в дверь. – Я слышу, у тебя включен экран, шмак, в грязи копошащийся! Открой дверь, о затемненыш неразумный, и, пока еще не поздно, пока призраки Ночи не сожрали твою душу, мы изгоним их, пропев слова Ше-Шеола, сказанные им в Великий День Ран!

Ма-ше тахонас!

Мейт выключила экран и кинула пульт на диван. Разве можно чем-то заниматься, когда в дверь ломится безумец с религиозным исступлением в голосе? Мейт не имела ни малейшего желания жертвовать деньги на нужды церкви Ше-Шеола. Можно подумать, патернальный ка-митар хоть в чем-то испытывал нужду! Но еще минут пять таких песнопений под дверью, и она заведется настолько, что не сможет заснуть. Завтра у нее будет болеть голова, и начальник смены непременно сделает ей замечание за медлительность и невнимательность. На самом деле это будет его очередная месть за то, что Мейт упорно отказывается поужинать как-нибудь у него дома. Но в любом случае галочка напротив ее имени в блокноте начальника смены будет означать очередной вычет из зарплаты – десять, а то и пятнадцать рабунов. Проще отдать деньги ка-митару.

Мейт повернула ключ в замке и едва успела отпрыгнуть назад, как стукнула о стену распахнутая дверь и перед хозяйкой дома предстал святой человек. Глаза ка-митара, как положено, горели фанатичным огнем веры, но в остальном он выглядел весьма неказисто. Святоша был на полголовы ниже Мейт, которая сама не отличалась высоким ростом. Телосложения служитель веры был щуплого, лицо имел худое, вытянутое, с маленькими, чуть раскосыми, широко расставленными глазками, длинным носом и острым подбородком. Жиденькие светло-русые волосы, будто маслом смазанные, казались прилипшими к черепу. Одет ка-митар был причудливее, чем прочие торговцы верой, которых доводилось прогонять со своего порога Мейт: темно-коричневый долгополый сюртук со стоячим воротничком, с большими блестящими пуговицами и плетеными погончиками на плечах, такого же цвета узкие брюки, едва достающие до щиколоток, и войлочные тапочки на босу ногу. На плече – большая холщовая сумка, на сгибе руки – стопка брошюр с кособокой пентаграммой на обложке. Глядя на него, можно было решить, что святоша участвует в конкурсе на самый чудной костюм, проводимом среди наиболее истовых последователей культа Ше-Шеола.

Увидев незваного гостя, Мейт Ут-Харт даже засомневалась – а он ли бесновался под дверью? Или ка-митары нынче ходят парами – один взывает к душам верующих, а другой сопутствующую литературу и аксессуары втюхивает? Однако, когда ка-митар заговорил, все сомнения пропали. Осталось только удивление, как в столь тщедушном теле мог рождаться низкий раскатистый бас, вибрирующий, точно лист железа, по которому ударили молотком.

– Ну что ж, сестра, – святоша захлопнул дверь, как будто в смущении переступил с ноги на ногу и окинул изучающим взглядом прихожую, – где тут у тебя уборная?

– Чего? – в полнейшем недоумении уставилась на ка-митара Ут-Харт.

– Уборная где? – святоша нетерпеливо дернул рукой из стороны в сторону. – Помочиться мне требуется неотложно! Понимаешь?

Мейт едва удержалась, чтобы не прыснуть в кулак. Оказывается, ворвавшийся к ней в квартиру святоша был вовсе не столпом веры, горящим желанием облагодетельствовать всех вокруг, а заодно и обратить неверных во что полагается, а всего-навсего бедолагой с переполненным мочевым пузырем, которому то ли гипертрофированная совестливость, то ли по-детски глупый стыд, то ли боязнь осрамить весь Святой собор Ше-Шеола, а может быть, все перечисленное вкупе не позволяло помочиться в уголке на лестничной площадке. Понятно, ничего смешного в том не было, скорее даже наоборот, – приятно сознавать, что есть еще люди, не ставящие собственные физиологические потребности выше чужого права на чистоту. И все же Мейт хотелось рассмеяться так, что, сдерживаясь, она чувствовала, как скулы сводит судорогой.

– Сестра! – фанатичные огни в глазах ка-митара погасли, уступив место отчаянию, а протянутая вперед рука взывала о милосердии. – Покажи мне уборную! Сестра!

– Туда, – указала направление Мейт. – Вторая дверь.

В глазах ка-митара будто праздничные фейерверки зажглись. Сунув в руки Мейт брошюры и холщовую сумку, окрыленный надеждой святоша сорвался с места и скрылся за дверью туалета. Мейт недоуменно посмотрела на вещи, оказавшиеся у нее в руках, и положила на тумбочку – сначала сумку, а сверху брошюры.

Из-за двери туалета послышался характерный звук упругой струи, разбивающейся о дно фаянсового сосуда. Монотонный звук длился, длился и длился – долго, бесконечно долго. Вслушавшись в него, можно было понять, сколь глубоко и всеобъемлюще было страдание несчастного святоши. Мейт даже подумала, что, чем так мучиться, лучше б штаны намочил.

Но всему в этом мире когда-нибудь приходит конец. Даже войны не длятся вечно, и вселенные рано или поздно взрываются или же сжимаются в бесконечно малые точки, из которых когда-то, в незапамятные времена, сами же и возникли, – что уж говорить об элементарном акте мочеиспускания. Ка-митар вышел из уборной, точно заново родившись. Лицо его выражало экстатический восторг, присущий только истинно верующему, что в результате длительных постов и утомительного воздержания от плотских соблазнов обрел просветление и, к горним высям воспаря, узрел не святого там какого-нибудь или великомученика, а самого Ше-Шеола.

– Я руки помою? – спросил ка-митар.

Стараясь оставаться серьезной, Мейт указала на дверь ванной.

В ванной святоша, должно быть, окончательно вернулся в реальность и вспомнил, кто он есть такой. Когда, свершив обряд омовения, явился он снова в прихожую, лик ка-митара был светел, но на лбу залегли две скорбные морщинки.

Интересно, сколько ему больших циклов? – подумала Мейт. На вид около тридцати пяти. Но на самом деле, наверное, меньше.

Взяв с тумбочки стопку брошюр, ка-митар стукнул их легонько, выравнивая по краю.

– Надеюсь, сестра, – произнес он, глядя на пентаграмму, что украшала обложку верхней в стопке брошюры, – своими действиями я не привел тебя в смущение?

И тут Мейт не выдержала и захохотала.

Она смеялась долго, взахлеб. Правой рукой Мейт обхватила себя за живот, а левой то отбрасывала падающие на лицо длинные рыжие волосы, то пыталась стереть выступавшие на глазах слезы.

Ка-митар смотрел на нее сначала с непониманием, затем с обидой. Судя по тому, как сжал святоша губы, он уже приготовил надлежащую тираду, что должна была срубить вульгарную рыжеволосую девку, и ждал только, когда ее наконец отпустят корчи и прекратятся судорожные всхлипы. Но время шло, а Мейт все смеялась и смеялась. Смех ее и в самом деле уже напоминал полуистерические всхлипы, ей не хватало воздуха, казалось, она вот-вот задохнется. И рада была бы Мейт остановиться, чтобы хоть дух перевести, и не помнила уже, что ее так рассмешило, а смех все рвался из нее, точно поток огня из пиро-фонтанчика. Когда же девушке наконец удалось взять себя в руки – в буквальном смысле Мейт сжала руками горло, – она увидела, что теперь в пароксизмах идиотического смеха, упав на стул, корчится ка-митар.

– Эй! – Мейт хлопнула в ладоши.

Ка-митар глянул на нее, беспомощно взмахнул рукой и захохотал пуще прежнего.

Мейт озадаченно прикусила губу, пытаясь понять, что так насмешило святошу? Ну ладно она – у нее все же был повод для смеха. А он-то с чего вдруг раздухарился? Вроде бы она ничего смешного не делала. И внешний вид у нее не сказать чтобы очень уж смешной. Ну коротковат халатик с большими красными цветами, ну истерт на локтях, так что ж с того? На всякий случай Мейт все же подвернула рукава, чтобы не было видно нитяных сеточек на локтях. В ответ на что ка-митар посмотрел на нее полными слез глазами и снова скорчился на стуле, уткнувшись лбом в сведенные вместе коленки.

Спустя минуту-другую Мейт почувствовала, что все это начинает ей надоедать. Сначала кто-то ломится к ней в дверь, мешая смотреть любимое телешоу «Правило буравчика», потом в квартиру к ней врывается ка-митар, мочевой пузырь которого разрывается от переполнившей его жидкости, а под конец святоша падает на стул и заливается смехом, как будто нежданно-негаданно оказался на ярмарке деревенских дурачков, попасть куда надеялся всю сознательную жизнь и вот наконец его мечта сбылась.

– Ну все, хватит! – Мейт подошла к святоше и похлопала его по плечу. – Кончай, уважаемый, ничего смешного уже нет!

Резким движением ка-митар выпрямил спину, левую руку с открытой ладонью вскинул к плечу – таким образом он просил дать ему еще несколько секунд, от силы полминуты на то, чтобы собраться с силами и вернуться в свое обычное состояние, – и, сделав глубокий вдох, задержал дыхание. Далось ему это нелегко. Щеки ка-митара то и дело надувались, точно мыльные пузыри, вот-вот готовые лопнуть, а глаза делались круглыми, похожими на стеклянные шарики, которыми так любят играть дети.

Про себя Мейт уже решила, что, ежели святошу снова прорвет, нужно будет отвесить ему оплеуху, иначе сам по себе он в чувство не придет. В конце концов, она здесь хозяйка. И она не помнит, чтобы когда-нибудь брала на себя обязательства развлекать полоумных ка-митаров, стесняющихся помочиться за углом.

– Финиш, уважаемый, приехали! – Мейт помахала рукой перед носом святоши.

– Все! – ка-митар решительно хлопнул ладонью себя по коленке, после чего сразу же облагочестился – ударил кулаком в грудь и выставил три пальца. – Во славу Ше-Шеола!

– Ага, – кивнула невесело Мейт.

Ка-митар сложил руки поверх брошюр, лежавших у него на коленях, и снизу вверх с осуждением посмотрел на хозяйку квартиры, в которой оказался в силу тяготы физиологической потребности, знакомой почитай что каждому.

– Не слышу я в словах твоей веры, сестра, – произнес он негромко, с легкой укоризной, исключительно в силу профессиональной необходимости.

– В твоем диком ржанье, уважаемый, тоже было не много святости, – тут же отпасовала назад Ут-Харт.

Ка-митар смущенно – самую малость – кашлянул в кулак.

– Да… Нашло что-то вдруг… Не иначе как Хоп-Стах попутал…

– Ну да, конечно, – насмешливо кивнула Мейт. – Хоп-Стах у меня в уборной живет.

– Не богохульствуй, сестра, – строго поднял три пальца ка-митар.

– Ладно, – махнула рукой Мейт, не испытывавшая ни малейшего желания выяснять отношения со святошей.

Ну а поскольку беседа на богословскую тему ее также не занимала, Мейт решила, что самое время указать ка-митару на дверь.

– Если ты больше ничего не хочешь…

Сказано это было с такой интонацией, что уже не требовалось жеста рукой в сторону двери. Но ка-митар словно не понял, что ему деликатно предлагают удалиться.

– Я бы не отказался выпить, сестра. – Святоша положил брошюры на тумбочку – туда, откуда взял их как раз перед тем, как его скрутил приступ истерического смеха, и мило, совсем как брат родной, улыбнулся Мейт.

– Что? – Брови Ут-Харт возмущенно взлетели к самой челке.

– Да, собственно, мне все равно, что. – Ка-митар сделал легкий, ни к чему не обязывающий жест кистью руки: не беспокойся, мол, сестра. – Могу выпить просто воды из-под крана. Хотя лучше, конечно же, минеральной из холодильничка. Буду рад парпару свежесваренного джафа. От стаканчика бальке также не откажусь.

Пораженная таким нахальством, Мейт Ут-Харт на время дар речи потеряла – стояла, смотрела на ка-митара большими злющими зелеными глазами и беззвучно двигала губами, как будто пыталась снять пушинку прилипшую. Нет, ну каков! А! Сначала пописать, потом выпить… Что он потребует еще через десять минут?

Замешательство хозяйки не осталось незамеченным. И истолковано оно было верно. Ка-митар понял, что сейчас его либо выставят за дверь, либо станут потчевать, как дорогого гостя, всем, что есть в доме.

– Всего один глоток воды, – жалобно простонал он. – В горле от крика пересохло, – и, сморщившись страдальчески, подергал двумя пальцами дряблую кожу на шее, – ну точно колючку проглотил.

– Когда ты ко мне вломился, желание у тебя было прямо противоположное, – заметила Мейт.

Но, несмотря на язвительный тон, ясно было, что в глотке воды она страждущему не откажет – пусть не из одного лишь сострадания, а еще и ради того, чтобы убрался поскорее, так что ж с того? Кто упрекнет?

Ка-митар вздохнул тяжело, но все же с затаенной надеждой.

– Да не станем все мы рабами своих желаний. – Святоша быстро и довольно небрежно облагочестился – не по душевной потребности, а исключительно проформы для. – И да не откажет каждый из нас ближнему, когда тот протянет руку, о милости взывая.

Странное дело, но Мейт была уже почти рада тому, что к ней в дом, незваный, ворвался святоша. Странный был ка-митар, совсем не похожий на тех, с кем прежде встречалась Ут-Харт. Смешной и немножко нелепый, но при этом стремящийся держать себя так, как и полагается истому служителю культа Ше-Шеола, святоша не вызывал уважения, однако и раздражение, возникшее еще до его появления, быстро прошло. К нему можно было относиться со снисходительной доброжелательностью, а может быть, и с некоторым интересом: откуда вдруг такой взялся? И как он дальше будет себя вести? Начни сейчас ка-митар предлагать цитатник То-Кабры, Мейт была бы не просто разочарована, а обманута в лучших чувствах.

– Я бы не отказался от бутылочки светлого бальке, сестра, – сказал ка-митар так, будто Мейт уже предложила ему выбрать что-нибудь на свой вкус.

– С чего ты взял, что у меня есть бальке? – удивленно приподняла бровь Ут-Харт.

Дело в том, что у нее в холодильнике действительно стояли две бутылки бальке.

– Я неплохо разбираюсь в людях, – улыбнулся не без гордости святоша. – Когда каждый малый цикл встречаешь не меньше сотни человек, зачастую совершенно не похожих друг на друга, и каждому ты должен сделать предложение, от которого он не смог бы отказаться… – кисть левой руки ка-митара легко взлетела вверх и снова упала, – разве нужно еще что-то говорить?

– Что же во мне особенного? – поинтересовалась Мейт.

– В каком смысле? – не понял ка-митар.

– Как ты догадался, что у меня есть бальке?

– Я только сделал предположение. – Святоша слегка пожал плечами. – Хотя, – ка-митар чуть-чуть прищурился, склонил голову к плечу и взглянул на хозяйку совершенно по-новому – оценивающе, – наверное, все дело в твоих волосах.

Мейт подцепила двумя пальцами длинную рыжую прядь и с интересом посмотрела на нее.

– Что в них особенного?

– Ну, во-первых, цвет. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что ты родилась уже Ночью. А значит, волосы у тебя должны быть очень светлые, почти бесцветные. Однако ты демонстративно выкрасила их в совершенно непопулярный рыжий цвет. Во-вторых, прическа у тебя немодная. Опять-таки демонстративно немодная. Если бы у тебя не было времени заниматься прической, ты бы по крайней мере сделала короткую стрижку. Вместо этого ты отпустила волосы ниже плеч и просто расчесываешь их на прямой пробор. Смею предположить, что и одежда у тебя такая же вопиюще немодная. Ты намеренно стараешься дистанцироваться от своих сверстников. Вопрос – почему?

Ка-митар сделал паузу, словно ждал, что Мейт сама ответит на вопрос.

– Почему же? – спросила девушка.

Ка-митар едва заметно улыбнулся – хозяйке удалось сохранить невозмутимо-беспечное выражение лица, вот только голос ее выдал. Прозвучи он чуть легче, не столь безразлично, и святоша решил бы, что ошибся в своих выводах.

– Я совсем не знаю тебя, сестра, а потому любое мое предположение будет не более чем спекуляцией. – Почувствовав, что слова его могут спровоцировать хозяйку на то, чтобы отпустить очередное язвительное замечание, ка-митар быстро добавил: – И все же я рискну высказать догадку. Скорее всего она окажется неверной…

Ка-митар посмотрел на Мейт, как будто спрашивал, стоит ли продолжать?

– Ну-ну, – подбодрила его Ут-Харт.

– Возможно, не так давно в твоей жизни случилась какая-то беда. Быть может, ты потеряла кого-то из близких?

– При чем тут бальке? – тут же увела разговор в сторону Мейт.

А ка-митар все отлично понял.

– Молодые девушки предпочитают сладкие ликеры, – с улыбкой ответил святоша.

– А слуги Ше-Шеоловы попивают бальке, – съязвила-таки Мейт.

– Вообще-то высшие иерархи культа Ше-Шеола не одобряют употребление ка-митарами даже легких алкогольных напитков. – Святоша весьма двусмысленно поскреб ногтем висок. – Но я добросовестно и не единожды проштудировал священную книгу То-Кабра, а также изучал не входящие в канонический текст апокрифы. Ше-Шеол дважды – в главах «Первоприход» и «Буквы» – говорит о том, что брог дурманит разум и делает человека похожим на скотину безмозглую. Но при этом он ни слова!.. – Ка-митар с просветленным видом вознес к потолку троеперстие. – Ни слова не сказал в осуждение бальке и тех, кто его употребляет. Напротив, как свидетельствует Ше-Мрок в главе «Новый Приход», Ше-Шеол и сам не отказался от стаканчика холодного бальке в жаркий день, который поднесла ему сестра несчастного пастуха после того, как святой старец изгнал из ее брата демонов Хоп-Стаха. Ты, конечно, помнишь этот эпизод, сестра?

Вопрос был вовсе не с тем, чтобы подловить собеседницу на незнании То-Кабры, – ка-митар и сам увлекся интересной темой. Но Мейт поняла это так, что пора переходить от слов к делу, и пригласила гостя на кухню.

Пристроившись в уголке между холодильником и краем маленького кухонного столика, ка-митар с благодарностью принял из рук Мейт открытую бутылку бальке. И, сделав глоток из горлышка, блаженно зажмурился, совсем как царк, добравшийся до хозяйской сметаны. Мейт села напротив святоши, поставила вторую бутылку перед собой.

– Ну так что? – посмотрел на девушку ка-митар. – Бальке мы уже обсудили. Какие еще будут темы для разговоров?

– Разве я должна их предлагать? – удивилась Мейт.

– Ты же хозяйка.

– А ты ка-митар.

– Ну и что?

Мейт недоверчиво поджала губы.

– Первый раз вижу ка-митара, который не пытается навязать собеседнику свою тему. Или у тебя это не получается?

– Ну почему же, – с обидой – профессиональная честь задета! – приподнял узкий подбородок святоша. – Если бы я захотел, то за пару минут раскрутил бы тебя на покупку трех цитатников.

– Зачем мне три?

– Один оставишь себе, два других подаришь знакомым.

– Сомневаюсь, – скептически усмехнулась Мейт.

– Напрасно, – всего-то и сказал ка-митар.

И с видом, самоуверенным донельзя, бальке из бутылки глотнул.

– Так чего же ты ждешь? – спросила Ут-Харт.

– Не видишь, что ли? Бальке пью. – Святоша еще раз демонстративно приложился к бутылке. – К тому же я сейчас не на работе.

– Как это? – не поняла Мейт.

– В гостях вроде бы, – ответил ка-митар и замер, ожидая, как отреагирует на такое заявление хозяйка.

Мейт взяла большую кружку и не спеша, по краешку, чтобы не было пены, перелила в нее бальке.

– Зовут-то тебя как, гость дорогой? – вопрос был задан с насмешкой, но без желания обидеть.

– Ири Ше-Рамшо, – представился ка-митар. – Послушник шахана, что в секторе Тар-Кус.

– И давно ты там послушничаешь?

– Да сколько себя помню, – улыбнулся ка-митар. – Я сирота, воспитывался в приюте при шахане. Пел в хоре, помогал толкователям службы проводить. Много чего делал, все при шахане. Так и остался там. Можно сказать, что все решил за меня Ше-Шеол. А можно все списать на обстоятельства и на то, что у меня просто не было выбора.

Ири не помнил Дня, хотя и родился за два больших цикла до заката. Быть может, потому, что воспитанники приюта при шахане большую часть времени проводили в больших холодных сумрачных помещениях, которые служили им одновременно и спальнями, и классами для занятий, и мастерскими, в которых изготовлялись схороники, пересчетки, наклейки с символикой культа, открытки с фотографиями патернального ка-митара и прочих высших иерархов культа. От того времени в памяти Ше-Рамшо остались только неизменно сырые простыни и неприятное ощущение от застывшего на пальцах клея – все равно как кожа шелушится. Помнились еще гнусные ухмылочки старших воспитанников, хотя историй, что рассказывали они малышам, Ше-Рамшо вспомнить не мог. Или же не хотел вспоминать? А вот чувство гадливости осталось. И еще в промозглую, дождливую погоду у Ше-Рамшо жутко ныли суставы пальцев рук. Особенно суставы большого и среднего пальцев левой руки.

Ше-Рамшо точно не помнил, как оказался в посудомойке. Горячей воды в шахане не бывало в принципе. Когда старшему толкователю шахана требовалось попарить ноги, воду для него грели в огромном, двадцатилитровом баке из нержавейки. Для посудомоев воду никто не грел, а самих их к плите и близко не подпускали. Деньги, что выдавал настоятель для приобретения моющих средств, старшие воспитанники тратили на бальке, а обезжиривающий гель и пенящийся порошок на посудомойке заменяла стопка старых газет, которыми следовало тереть тарелки, сдирая с них жир и присохшие остатки пищи. Работа была противной – огромное корыто чугунной раковины с хлещущей в него струей ледяной воды, вонь гниющих отходов из мусорных баков, что стояли в проходе рядом с посудомойкой, вечно скользкая грязь под ногами – и физически тяжелой для шестилетнего паренька. Мокрые тарелки постоянно норовили выскользнуть из рук, а за разбитую посуду полагался крепкий подзатыльник от старшего воспитанника, выполняющего роль надзирателя. Милые воспоминания о радостном и беззаботном детстве.

– И ты никогда не жалел о том, что стал ка-митаром?

– Жалел не жалел, – святоша задумчиво качнул бальке в бутылке, – какое это имеет значение?

– Но ты не хотел бы изменить свою жизнь?

– А какой в этом смысл? – Ше-Рамшо посмотрел на Мейт так, словно она спросила, не хочет ли он забраться в мешок с ядовитыми жуками. – Может быть, мойщик витрин живет лучше, чем ка-митар? Или у него работа интереснее?

– Мойщик витрин по крайней мере не навязывает никому свои услуги! – с непонятным для нее самой раздражением ответила Мейт.

– Умение должным образом предложить клиенту свои услуги, – ка-митар сделал особый акцент на слове «предложить», которым заменил слишком уж резкий глагол, использованный Мейт, – это, между прочим, тоже своего рода искусство. Ни один человек просто так свои рабуны не отдаст.

– Я, кстати, собиралась купить у тебя брошюру только ради того, чтобы ты перестал ломиться в дверь, – заметила Мейт.

– Вот видишь, – одобрительно улыбнулся Ше-Рамшо. – Ты уже начинаешь понимать, в чем тут дело.

– Ты продаешь бога.

– Нет, – покачал пальцем ка-митар. – Я продаю веру.

– Разве это не одно и то же?

– Конечно, нет! – Изображая бурный протест, Ше-Рамшо слегка стукнул донышком бутылки по столу. – Бога невозможно продать, потому что он у человека в душе!

– Слова, – отмахнулась Мейт.

– Пусть так, – не стал спорить Ше-Рамшо. – Предложи другое определение.

– Ничего себе! – теперь уже недовольство выражала Мейт, ей для этого потребовалось раскинуть руки в стороны. – Почему это я должна выполнять твою работу?

– Я не прошу тебя продавать брошюры с цитатами из То-Кабры, – обиделся Ше-Рамшо.

– И на том спасибо, – язвительно улыбнулась Мейт.

– Слушай, чего ты завелась?

– Да надоели вы все!

– Кто это «вы»?

– Все!

– Да я тебя впервые вижу.

– Ну и проваливай отсюда!

Ка-митар поставил руку локтем на стол, обхватил пальцами подбородок и внимательно посмотрел на хозяйку квартиры.

– Ну, чего ждешь? – огрызнулась Мейт.

– Бальке еще не допил. – Ше-Рамшо показал опустевшую всего наполовину бутылку. – Жалко оставлять.

– Ха! – и больше никаких комментариев.

Святоша глотнул бальке и снова поставил бутылку на стол.

– Давай сменим тему, – предложил он.

– Ты можешь говорить о чем-то, кроме своих брошюр?

– Уверяю тебя, ты будешь удивлена, узнав, насколько я разносторонний человек.

– И как у тебя времени на все хватает? Я-то думала, святоши только брошюрами торгуют да изгнанием демонов занимаются.

Мейт намеренно старалась обидеть гостя, но тот на удивление легко игнорировал все ее выпады.

– Не демонов, – поправил ка-митар девушку. – А призраков Ночи.

– Кто же из них страшнее?

– Не знаю, с демонами Хоп-Стаха я не встречался.

– Ну конечно. – С деланно серьезным видом Мейт наклонила голову. – Всех демонов в свое время Ше-Шеол разогнал. А вот призраки Ночи по городу стаями бродят.

– Ты ни разу не видела призрака Ночи?

На шутку это не было похоже. Таким же тоном можно было спросить: видела ли ты когда-нибудь дождь? Мейт даже растерялась на время. А ка-митар смотрит на нее – одна рука подбородок подпирает, другая за бутылку бальке держится – и ждет ответа.

Мейт раздраженно взмахнула рукой – будто крошки со стола смахнула.

– Что ты хочешь услышать?

– Хочу получить ответ на свой вопрос.

Еще один взмах рукой.

– Я не собираюсь обсуждать эту тему.

– Почему? – Пауза. Глоток бальке. – У тебя в доме нет ни одного схороника, защищающего от призраков Ночи.

– Они мне ни к чему.

– Ты сама можешь совладать с призраками?

Мейт криво усмехнулась, глотнула бальке и посмотрела на святошу искоса, как на дурачка, которому до поры до времени удавалось прикидываться таким же, как и все. Ну по крайней мере не глупее большинства.

– Ты хочешь сказать, что веришь в призраков Ночи?

– Конечно, – уверенно кивнул Ше-Рамшо.

– Так же, как и в сказки про Ше-Шеола?

– А вот эту тему я обсуждать не желаю! – поднял руку с открытой ладонью ка-митар. – Это моя работа, которую я не хочу потерять!

– Что ж, разумному – достаточно.

– Ты знаешь, – улыбнулся вдруг Ше-Рамшо, – я давно не встречал человека, с которым бы мы так хорошо понимали друг друга.

– Не подлизывайся, – осадила святошу Мейт. Хотя, сказать по чести, слова ка-митара не были ей неприятны. Скорее уж наоборот. – Для того чтобы торговать верой, нужно самому ее иметь.

– Где ты работаешь? – задал неожиданный вопрос ка-митар.

– А что? – тут же насторожилась Мейт.

– Я только спросил, где ты работаешь, а ты уже напряглась. Кто тебя так напугал?

На последний вопрос святоши Мейт отвечать не стала. А что касается работы, так в том нет никакого секрета.

– Я работаю на заводе Ше-Матао.

– Ага, – многозначительно произнес ка-митар. – «Ген-модифицированные белки Ше-Матао».

– И что дальше?

– Мне доводилось бывать на заводах Ше-Матао.

– Призраков Ночи изгонял?

Мейт попыталась снова съязвить, но неожиданно попала в точку.

– У патерната культа Ше-Шеола долгосрочный договор с советом директоров производственного товарищества «Ген-модифицированные белки Ше-Матао». Мы регулярно проводим очистку всех их производственных помещений от негативного воздействия отрицательной энергии, что приносят с собой работники, и производим перезарядку схороников от призраков Ночи. Заводы Ше-Матао, в свою очередь, обеспечивают продуктами питания наши шаханы и приюты. Получается – одно дело делаем.

Мейт озадаченно сдвинула брови.

– Порядок в стране поддерживаем, – уточнил ка-митар. – Что нужно людям для того, чтобы пережить Ночь? – спросил он. И сам же ответил: – Еда и вера. Еды – много, веры – хотя бы чуть-чуть. Принимая во внимание то, насколько глубока вера нашего народа, – поди пойми, серьезно он говорит или ерничает? – нельзя игнорировать оценку, которую дают продукции «ГБ» представители культа Ше-Шеола. Ты никогда не покупала у моих коллег брошюры с избранными цитатами из То-Кабры?

– Как же, не покупала! – Мейт тряхнула головой, откидывая назад упавшие на лицо волосы. – От твоих коллег иначе не отвяжешься.

– Ну и как?

Мейт взглядом указала в угол, где стояло мусорное ведро.

Ири с укоризной цокнул языком – разве можно быть настолько нелюбопытной!

– Ну и что дальше? – насмешливо развела руками Мейт. – Сам читай свои цитатники, коль интересно!

Ше-Рамшо поморщился – недовольно, как будто бальке, которым угощала хозяйка, оказалось кислым. Но дело было, конечно, не в бальке.

– На последней странице каждой брошюры реклама продукции «ГБ». Хочешь покажу?

– Я тебе верю, – даже ни намека на удивление.

– Тебя это не коробит? – осторожно поинтересовался ка-митар.

– А почему меня это должно как-то задевать?

– Да, понимаю. – Святоша быстро провел ладонью по лицу, словно стирая ненужные воспоминания. – Я забыл, что ты не веришь ни в Ше-Шеола, ни в спасение души посредством воспевания священных гимнов, ни даже в призраков Ночи. А вот скажи мне, когда ты впервые увидела, из чего на предприятиях товарищества Ше-Матао делают продукты питания, как долго ты потом не могла их есть?

Мейт чуть повернула голову и удивленно приподняла левую бровь.

– Я не читаю мысли, – улыбнулся ка-митар. – Просто ты не первый работник «ГБ», с которым я беседую.

Когда Мейт впервые пришла на фабрику «Генмодифицированные белки Ше-Матао», ее первым делом отвели к начальнику цеха. Начальник – невысокого роста мужичонка с удивительно неприятными, мелкими и как будто намеренно кем-то заостренными чертами лица, одетый в темно-зеленый комбинезон с желтой нашивкой на кармане, – окинул новую работницу оценивающим взглядом. Странный был взгляд – скользкий и одновременно липкий. «Мы тут не дурака валяем, а выполняем государственную программу обеспечения населения продуктами питания» – таковы были первые слова, которые он произнес. Не «здравствуйте», не пусть даже несколько фривольное «приветик, милашка». А потом он дал подписать Мейт документ о неразглашении служебной информации. При этом начальник очень коротко объяснил, что сохранения режима секретности требует пристальный интерес, проявляемый к разработкам «ГБ» далеко не всегда чистыми на руку конкурентами. Подписанный документ запрещал Мейт Ут-Харт обсуждать с кем бы то ни было все, что она увидит, услышит или даже унюхает на своем рабочем месте. Обоняние было отмечено особо, и Мейт поняла, почему, когда вызванный начальником бригадир смены проводил ее в цех.