Текст книги "У нас в Латинском квартале"

Алексей Кочетков
У нас в Латинском квартале

Первая часть повести

«Иду к тебе. 1936–1945»

Редакторы: Инна Кравченко и Татьяна Губина

Общая редакция и примечания Владимира Кочеткова

Переводы с немецкого Марка Циприна

Жаклин

Шаю[1]1
  Взрывы шума, которыми студенты перебивали лекции.


[Закрыть] у нас на агро – в Национальном агрономическом институте – более чем скромные. Лекционный зал института лишь изредка сотрясают веселые дружные крики:

– Блестяще, профессор!

– Гениальный вывод!

– Это делает Вам честь!

С минуту мы восторженно вопим, грохочем ногами, стучим по пюпитрам, которые амфитеатром спускаются вниз. Потому что шуметь – наше традиционное неотъемлемое академическое студенческое право. Потому что все это здорово! Так лучше запоминается. Потому что мы молоды.

А за окнами, за истертыми временем до свинцового блеска окнами, тихая рю Бернар. Окраина Латинского квартала.

Национальный агрономический институт.^*1

Лекционный зал.^*2

Студенты Национального агрономического института (1934 г.).^*3

Сюзанна Хаас, выпускница Национального агрономического института 1936 г.^*4

Профессор, с обычным для французов красноречием красиво закруглив фразу, привычно призывает нас к порядку. Улыбается, шутя поднимает руки вверх: «Сдаюсь». Шум, так неожиданно возникший, привычно затихает. Занятия, обязательные для нас, лаборантов фитопатологической лаборатории, продолжаются. А я ищу глазами Жаклин.

Да, шаю у нас очень и очень скромные. Все скажут. Таким, скажут поборники древних студенческих традиций, могут довольствоваться только эти неотесанные мужланы-агрономы. У них половина провинциалы и полно метэков (иностранцев). Они один день в Париже, другой – на своих огородиках под Версалем. Ни на су[2]2
  Французская монета достоинством в 5 сантимов.


[Закрыть] выдумки! Далеко им до студентов Сорбонны! Все знают, как одеты медики на их ежегодном балу. Только на профессорах, да и то на тех, кто постарше, римские тоги. Все остальные – в чем мать родила.

Да! Настоящее студенческое веселье только на факультетах Сорбонны! Там и сейчас, в это сумбурное время, чтут настоящие традиции.

К примеру, юристы. У них что ни лекция, то мировая проблема. Роскошный повод пошуметь, поспорить, устроить действительно парижское шаю.

– Вы слышали, что он опять отколол?

– Это возмутительно, позор!

– Значит, хороним?

– Да, да! Немедленно! Он для нас умер!

Назначен день «похорон» опального профессора. Расклеены самодельные изощренно ругательные «траурные» объявления. Имя впавшего в немилость будет предано «анафеме». Это на «панихиде», которой закончатся «похороны». После шутливых, порой остроумных, речей «труды» и «гроб» покойного полетят в Сену.

Попробуйте протолкаться в день «похорон» сквозь густую разноцветную разноязычную стенку молодежи, ближе к краю тротуара. «Пардон! Разрешите?» На бульваре Сан Мишель, а по-нашему бульмише. В первые ряды, где, естественно, медики. Гривастые, размеренно попыхивающие длинными трубками, медики. Их кафе здесь рядом. Они величаво опираются на льнущих к ним расфранченных душистых подруг. Посмотрим, что отчебучат юристы.

Вот с площади Пантеон на бульмиш уже заворачивает костюмированная головная группа их процессии. Рядом с живым парижским ажаном (полицейским) в накидке и с белой резиновой дубинкой под ней – блестящий «мажордом» в треуголке и с белой импозантной булавой. За ним «прелат», который изрыгает богохульственные слова, поглядывая в «требник» – толстенный телефонный справочник.

На пурпурных атласных подушечках несут «ордена» покойного – непотребности мужского и женского пола, вырезанные из моркови и свеклы. За «гробом», не менее игриво оформленным, – боевой конь «усопшего» – какая-нибудь крохотная игрушечная лошадка, которую тянут на толстенном просмоленном морском канате.

А вот и шаю – задорный эксцентричный танец. Его отплясывают «плакальщицы» – девицы из определенного рода заведений, скорее раздетые, чем одетые. Их наняли для процессии, и они старательно выкамаривают – имитируют своих товарок по ремеслу – жриц любви раннего средневековья.

За музыкантами, прочувствованно играющими, одетыми кто во что горазд, толпа орущих студентов.

 
…Нет что-то Жаклин сегодня на лекции…
 

Здание, в котором находилось кафе «Дюпон».^*5

За процессией вниз по бульмишу – к набережной Сены, мимо популярного студенческого кафе «Дюпон» можно и не ходить. Мимо кафе и шумных, поющих, пахучих днем, улочек кварталов бедноты. Где ночью на любом углу и почти в каждом подъезде мужчину может остановить дамочка в яркой сверкающей кофточке-блузке и плотно облегающей бедра короткой распахнутой сбоку юбке, на высоких звонких каблуках.

– Тю монт, мон коко?! Может быть, поднимемся ко мне, петушок?

За процессией к Сене, где завершатся шуточные «похороны», можно и не ходить. В сущности, это дело юристов.

Но посмотреть на это зрелище все же стоит.

 
…Нет, Жаклин сегодня на лекцию, очевидно, не придет…
 

Особенно, если ты совсем недавно в Париже. И попал, как говорится, «с корабля на бал». Из захолустья, с Севера. Из Латвии-«Клятвии» (ах, это где-то у Северного полюса!), которая за годы учебы в Тулузе и из-за недавнего фашистского путча-переворота[3]3
  Имеется в виду государственный переворот 15 мая 1934 г.


[Закрыть], стала чужой и враждебной. И за год военной службы в этой Латвии-«Клятвии» уже забыл, как это можно вот так, всем вместе, беспечно дурачиться и требовать к себе внимания и безнаказанно запруживать проезжую часть бульвара…

И все это, когда в мире твориться такое!

Когда ты страшно рад, что снова во Франции, правда, сейчас совсем ненадолго, снова на свободе, и после казарм, скуки и серости, и всего того, что там увидел, открытым сердцем и ртом ловишь этот бодрящий ветер галльского веселья и свободолюбия. И хочешь перед отъездом домой – в Москву – на настоящую родину, которую всегда помнил и ни на что нигде не менял, тряхнуть стариной и опять почувствовать себя студентом. Но не тулузским, а парижским! Вот это да! Такого, как здесь, у нас, в нашей древней, немного сонной, больше торговой, чем промышленной, но в общем-то нашей студенческой Тулузе, не могли себе позволить даже физики-математики – наши соседи – народ как на подбор отчаянный и буйный…

Да, следует посмотреть на эту процессию еще и потому, что эти беззлобные вспышки студенческого веселья, проявления древних академических традиций в последнее время уже редкость.

В наше сумбурное, тревожное время…

 
Ох, не придет все-таки сегодня Жаклин!
 

«Мы накануне решительных схваток… Надо отстоять, укрепить и развить демократию… Народную… В прошлом году мы им сказали решительно: „НЕТ“, – Жаклин всегда делает при этом серьезное лицо, и это ей очень идет. – Тем, кто, как в дурацком рейхе, решили, что пришло их время… О! У нас в феврале здесь в Париже с фашистами дрались не на шутку… Не то что у вас там в Тулузе».

Ладно, я не обидчив. Я, как все мы, встревожен. Особенно после всего увиденного сначала в казарме, а потом, проездом в Берлине: успехами глупенького шовинизма, преследованием инакомыслящих, бряцаньем оружия.

Гудит растревоженный Латинский квартал. Причин для волнения уйма. В стране экономический спад, безработица, коррупция. А там – реваншистский вермахт, однопартийная диктатура. И книги на кострах! Вождизм! И все это на границе с беспечной Францией-победительницей.

Все чаще здесь ссоры и раздоры. На факультетах, в кафе, на собраниях.

– Бедная Франция! Довели проклятые политиканы!

– Не мы одни против Гитлера!

– Военное превосходство – вот что нам нужно. Единство!

– Линия Мажино[4]4
  Система французских укреплений на границе с Германией.


[Закрыть]! Эх, кролик! Это же линия имажинер[5]5
  Воображаемая.


[Закрыть] (игра слов).

– Нет, Франция сильна своей демократией, свободой…

– Свободой бастовать?

– Когда надо!

– Когда не надо!

– Ставленник Гитлера, кагуляр[6]6
  Член тайной профашистской Секретной организации национально-революционного действия.


[Закрыть]…

– Агент Москвы!

… И в воздух летят сорванные береты, мелькают палки…

* * *

А в нашей лаборатории тепло и тихо. Тепло, как в теплице, и тихо, как на захватывающей лекции перед очередной рекреацией[7]7
  Рекреация – перемена, перерыв между занятиями.


[Закрыть].

Только за соседним столиком позвякивают пробирки, склянки. Как всегда по утрам – с тех пор, как я здесь, с октября тридцать пятого.

Фитопатологическая лаборатория Национального агрономического института.^*6

Недолго листаю пухлую тетрадь. Торопливые прерывистые записи… лекции, лекции-гипотезы, положения, результаты опытов. Формулы, формулы без конца. И снова задумываюсь.

«Почти пятую часть урожая отнимают у человечества болезни культурных растений…» – из лекций профессора Бертрана[8]8
  Габриэль Бертран (17 мая 1867 – 20 июня 1962) – известный французский биохимик, профессор, академик. С 1905 по 1936 г. – профессор факультета наук Сорбонны, с 1900 по 1962 г. – научный сотрудник Института Пастера.


[Закрыть], нашего шефа. Сейчас скрипнет дверь и начнется утренний обход. Он опять, наверное, будет жаловаться: не дают средств на развертывание исследований.

Габриэль Бертран.^*7 Медаль, отлитая к 50-летию его научной деятельности в 1938 г.

Нет, все же чудесно, что специализируюсь в Национальном! Как часто об этом мечтал. Там, на последнем курсе агро – в Тулузе, но чаще – на военной службе в Латвии-«Клятвии». Где-нибудь в карауле, на отдаленном от крепости пороховом складе. Снимешь тяжеленную немецкую каску, усядешься на нее поудобнее, надоевшую английскую винтовку, прозванную «Розенфельд кундзе[9]9
  Госпожа Розенфельд (винтовка «Росс-Енфилд» образца 1914 года).


[Закрыть]» – к стенке порохового погреба-склада, и начинаются сны наяву!.. Чудесно! Диплом агронома и специальность фитопатолога. Солидно! А какой простор для деятельности там, на родине, на благо человека в борьбе со злом!

Вот только время летит. А ведь вот-вот получу благоприятный ответ. Из Советского консульства в Риге. А годы идут. И как-никак – двадцать четвертый. Надо стремительнее, энергичнее нагонять упущенное за этот потерянный год, год игры в солдатики. Энергичнее, настойчивее, со всей страстностью – нагонять, вбирать, абсорбировать.

Конечно, кое-что в моем активе есть. Доклад о советской агробиологии прошел гладко («па маль» – неплохо – вердикт шефа). Но до отдачи еще далеко, отдачи будущего исследователя. Знаю, знаю, надо бы побольше дисциплинированности ума, усидчивости и знаний, навыков, опыта.

А тут еще новая моя страсть – политика. Как с ней быть? Существует ведь основной курс, курс немедленного облагодетельствования человечества. Путем замены прогнившего капитализма, освобождения трудящихся. А буржуев – их на изолированный остров, пусть трудятся. Курс на пролетарскую революцию. Путем всеобщей политической стачки.

И как все это соединить, как слить – любовь к науке и эту страсть, научную объективность и политическую нетерпимость – ненависть к врагам пролетариата, любовь и ненависть.

И что перевесит? Что будет первенствовать?.. Нет, к черту сомнения. Живу, значит, чувствую. Люблю и ненавижу. Их можно объединить – мечту и борьбу. На то я и комсомолец. И недавно выбран в бюро нашей секции.

Мне только так казалось, что здесь, как в нашей тихой Тулузе, политика – за порогом института. Так казалось первое время. Пока не увидел кимовские[10]10
  Коммунистический интернационал молодежи (КИМ) – международная молодежная организация, секция Коминтерна, существовавшая с 1919 по 1943 г.


[Закрыть] значки. У Жаклин, еще у немногих коллег. Пока не узнал, каких политических взглядов мой коллега – второй лаборант.

Так казалось, что там за окнами института – борьба, рознь, кризисы, забастовки, а здесь – Храм Науки – свой монастырь, свой устав, свои сенсации.

А в действительности та же рознь, та же борьба – на каждом шагу. За внешней вежливой благожелательностью – отчужденная настороженность. Метэк – что ему здесь надо? Бедная Франция… засилие красных… понаехали со всех сторон делать у нас революцию…

Вот нас всего двое, но мы уже непримиримые враги. Не то чтобы дружить – разговаривать не о чем с монархистом, с отпетым реакционером. Нет, до чего противный тип. Тонкие усики по последней моде. Ни налета загара на надменном лице – настоящий буржуй.

…Только среди своих и отходишь… Зашел тогда разговор – когда знакомились… единственный и последний… не о температуре в шкафах или составе агара[11]11
  Агар-агар – продукт, получаемый из водорослей, образующий в водных растворах плотный студень.


[Закрыть] в чашках Петри[12]12
  Чашка Петри – лабораторная посуда в форме невысокого плоского цилиндра, закрывающаяся крышкой подобной же формы, но несколько большего диаметра. Ее изобрел в 1877 г. немецкий бактериолог Юлиус Рихард Петри. Чашки Петри широко используются в микробиологии для культивирования колоний микроорганизмов. Для этой цели чашка Петри заполняется слоем питательной среды, на который производят посев культуры микроорганизмов.


[Закрыть] … как в последнее время, а о другом…

О том, куда я после специализации собираюсь… домой, в Латвию? Или… в колонии? Мерси[13]13
  Спасибо.


[Закрыть]! Я поеду в Москву… О-o-o-o! В Москву… к большевикам!… Усики передернулись и глаза помутнели, колючими такими стали, как иголки под ногти. А после паузы, уже со злорадством (невежда!): «А Вас там прямо в подвал ГПУ[14]14
  ГПУ – Государственное политическое управление при Народном комиссариате внутренних дел. Было создано 6 февраля 1922 г. для обеспечения государственной безопасности, борьбы с контрреволюцией, шпионажем и чуждыми Советской власти элементами.


[Закрыть]!» Ведь вот же до чего он распропагандирован! Наверное, никак аннулированных царских долгов забыть не может… золотого займа царю Гороху… у его батюшки, видите ли, акции русского займа… а кровь наших армий[15]15
  В 1916 г. по просьбе союзников Россия отправила во Францию четыре бригады общей численностью 750 офицеров и 45 тыс. солдат. Две из них были посланы воевать в Македонию, а две другие участвовали в боях во Франции в регионе Шампань-Арденны вплоть до Февральской революции 1917 г. Особенно отличились русские войска в тяжелых затяжных сражениях в районе форта Помпель вблизи Реймса. За время боевых действий погибло более 5 тыс. русских солдат, унтер-офицеров и офицеров.


[Закрыть], спасших Париж, Францию?

Нам не о чем говорить. И незачем ему разъяснять, что все разговоры про эти подвалы – белогвардейские враки и клевета. И что никаких преступлений перед родиной я не совершил и потому наказания не жду. Наоборот – это товарищ из Советского консульства в Риге мне говорил – родине нужны специалисты.

И что я отнюдь не рюсс блан[16]16
  Русский белогвардеец.


[Закрыть] (белый)… никто в нашей семье никогда им не был; а отец, он даже в Октябрьскую был в Красной гвардии…. И что будь он в живых, все для меня сложилось бы иначе. Но он умер – в двадцатом. А мать в двадцать четвертом вышла вторично замуж за латвийского подданного и вот так получилось – уехала вместе с нами за ним в Ригу. А то, что в Риге, как и здесь, в Париже, далеко не все русские белые – не все забыли и предали родину… это тоже факт. И еще много того, чего он не поймет…

«L’Action française», 23 февраля 1936 г., стр. 1.

Потому что он монархист… классовый враг. Его котидьен (ежедневная газета) – «Аксьон Франсез» Шарля Морра[17]17
  Шарль Морра (20 апреля 1868 – 16 ноября 1952) – французский публицист, монархист, антисемит. В 1899 г. организовал монархическую группу «Аксьон Франсез», а в 1908 г. – газету под тем же названием.


[Закрыть] – настоящий черносотенный листок-гадость. Каждый день по утрам кошусь на нее в раздевалке – торчит, проклятая, аккуратно сложенная над роскошным макинтошем коллеги. Висит, вызывая желание сбросить ее, растоптать, разорвать в клочья…

«L’Humanité», 24 февраля 1936 г., стр. 1.

Моя котидьен – наша славная «Юма» («Юманите»). Ее я столь же демонстративно пристраиваю над моим дешевеньким плащом. Карикатурный Альбер Сорро[18]18
  Альбер Сорро (28 июля 1872 – 26 ноября 1962) – французский политический деятель, радикал. Премьер-министр Франции в период Третьей Республики с 26 октября по 26 ноября 1933 г. и с 24 января по 4 июня 1936 г.


[Закрыть] с кухонным ножом в зубах – это за призыв расправиться с красными – в правом верхнем углу моей ежедневной газеты. Так они и висят рядом полдня… До тех пор пока мы, все же вежливо пропуская друг друга в нашу крохотную раздевалку, не разбираем их, рассовываем по карманам…

А я и не скрываю моих новых политических убеждений. Сейчас я это могу себе позволить. Я не в фашистской казарме и не один здесь красный в республиканской Франции. И мне плевать на то, что у коллеги к фамилии приставка де и родовое поместье где-то в Провансе.

* * *

Я не один, я нашел своих – друзей, единомышленников… Бориса Журавлева, Жаклин. И очень рад.

Только не знаю, вправе ли я так увлекаться Жаклин.

…Как это тогда получилось! Опоздал немного на лекцию. Протиснулся вдоль пюпитров на первое свободное место. Не рассчитал в спешке… миль фуа пардон (тысячу извинений)… я кажется помял вашу юбку… Укоризненный взгляд больших, немного печальных карих глаз, взгляд из-под темной пряди пахучей прически… Тонкая голубая жилка, равномерно бьющаяся на виске… декольте… упругая девичья грудь.

А немного спустя, во время очередной рекреации – грохот, блаженные вопли – ее значок на груди. Кимовский! Наш – значит, своя! Замечательно! И я сразу же:

– Какой секции, камарад[19]19
  Товарищ.


[Закрыть]?

– Латинского квартала…

– Очень рад познакомиться, Алекс…

– Жаклин.

И конечно же я разыскал ее на следующий день на совместной с последним курсом ботанической экскурсии. В пряно пахнущем осенью леске под Версалем.

И обо всем всерьез расспросил. О том, где собирается секция. Оказалось, совсем недалеко от меня – в кафе «Картье Латэн» – как раз напротив моего отельчика. И по каким дням, и даже… о ближайших задачах секции.

Дом, в котором на первых двух этажах находилось кафе «Картье Латэн».^*8

И все объяснил. Насчет вступления в комсомол. Поскольку я перестроился (так определил Борис Журавлев – Ларионыч). Перестроился под воздействием окружающей среды, материальных условий жизни, и под влиянием бесед с прогрессивными товарищами революционерами (после стольких исканий и заблуждений. В последнем Ларионыч винил буржуазных идеологов). И состою в Союзе возвращения на Родину – в молодежном кружке, а также посещаю еще кружок политграмоты, где Ларионыч – парторг союза – знакомит нас с «Азбукой коммунизма»[20]20
  «Азбука коммунизма» – комментарий к программе РКП(б) 1919 г. Авторы: Николай Бухарин и Евгений Преображенский.


[Закрыть]. И что поскольку я встал на единственно правильный революционный путь, то желаю здесь, в институте, до отъезда домой на настоящую родину быть вместе с ле жен коммюнист (комсомольцами).

А покончив с серьезными делами, условившись о встрече на ближайшем собрании секции, где мне надлежало записаться в члены секции у секретаря, и изрядно отстав из-за этих дел от экскурсии, мы некоторое время делали вид, что заняты работой – определением найденных растений.

И лишь изредка дружелюбно поглядывали друг на друга.

(Вот уж не думал тогда, что влюблюсь!)

Потому, что какие другие отношения, кроме дружеских, могут быть между молодыми революционерами, товарищами по борьбе, политическими единомышленниками.

(Имею ли я право так увлекаться Жаклин?)

Но как бы получше объяснить, меня почему-то потянуло к ней. Она мне показалась выше ростом и стройнее, чем на лекции. Возможно, какие-то импульсы, биотоки? Мне захотелось узнать ее ближе и то, как она ко мне относится. Только ли как к товарищу по борьбе или я ей не совсем безразличен…

И мне страстно захотелось полонить ее воображение, заинтересовать своей особой. Несмотря на то, что я хорошо понимал, что индивидуальные жизненные перипетии малоинтересны и несравнимо мельче борьбы классов, жизни общества.

(Пагубное преобладание сантиментов над рассудком)

Но я прочел в ее чудесных доверчиво раскрытых немного печальных глазах явный восторг, когда упомянул будто вскользь о том, что в Москве я видел великого Ленина – совсем, совсем близко… «О! Са алор![21]21
  Да ну! (Ну и ну!).


[Закрыть]»…

И я воспользовался этим минутным вниманием – пустился в описания Москвы – красной Москвы тех времен: видений прекрасного необъятного мира дружбы и братства всех добрых людей, которые мне являлись на первых пионерских сборах…

А она глядела мне в глаза все более доверчиво. И внимательно слушала. А ведь не все представляло одинаковый интерес. И после детства, омраченного смертью отца, шло обыденное отрочество – в чужой, незнакомой Риге… постное треньканье лютеранских кирх, чопорно скучные немецкие пансионы[22]22
  Пансион – небольшая гостиница с полным содержанием проживающих.


[Закрыть]. Скучноватое и безалаберное: всюду совал свой нос, везде состоял, всем увлекался (ошибочно, конечно): учением йогов и практикой малых добрых скаутских дел, туризмом и спортом, православием и анархизмом (последним уже в Тулузе).

Но я старался выбирать самое смешное. Из вольной (не всегда сытой) студенческой жизни в Тулузе – из путешествий в Страну Басков и в Испанию и из других перипетий молодого москвича, попавшего заграницу.

И вот мы уже вместе смеялись (я любовался ее чувственным сочным ртом и ровным бисером зубок) над тем, как год назад на военной службе в Латвии румяный крепкосложенный ротный – кадровый офицер еще в царской армии – выявлял мою политическую вредность…

Ему донесли, что француз назвал себя сторонником технократов. Я заявил, что миром должны управлять ученые, а не псевдо-ученые и генералы. Да, да, камарад – еще одно увлечение, уже после анархов и Пореволюционного клубa[23]23
  Пореволюционный клуб был основан 1 мая 1932 г. (официальное открытие клуба состоялось 16 ноября того же года) и объединял тех, кто считал свершившуюся в России революцию положительным явлением, но не принимал установленного там строя. Пореволюционеры считали, что коммунистический режим неизбежно изживет себя, и ему на смену придет новое, духовно, культурно и экономически свободное общество, которое будет установлено порожденными революцией прогрессивными социальными силами. См. журнал «Утверждения», № 1, февраль 1931 г.


[Закрыть].

Ротный вызывал перед строем (все в той же некогда грозной Двинской крепости), расспрашивал:

– Не Вы убивали короля Александра[24]24
  9 октября 1934 г. югославский король Александр Карагеоргиевич и французский министр иностранных дел Луи Барту были застрелены в Марселе Владо Черноземским, боевиком болгарской террористической организации ВМОРО, связанной с хорватскими террористами-усташами.


[Закрыть]?

– Никак нет, господин капитан, югославского короля Александра не убивал…

Еще что-то спрашивал, ничего не понял, хотя и делал вид, да так и не решил, что со мной делать.

Смеялись и вместе задумывались (толстенные определители растений давно позакрывали и приспособили для сидения). Над тем, что я увидел там, в Латвии, и чего нет и никогда не будет здесь во Франции. Никогда! Над этим глупеньким культом вождя – «обожаемого вождя народа» Улманиса[25]25
  Карлис Улманис (4 сентября 1877 – 20 сентября 1942) – латвийский политический и государственный деятель.


[Закрыть] (глупеньким, но совсем не безобидным). «Ты посмотрела бы, как околпачивают народ»… восторженные встречи вождя с народом… триумфальные арки… портреты, портреты вождя во всех позах и измерениях… бахвальные речи, поучения… «Миниатюрный фюрер, – вскипела Жаклин, – совсем, как у бошей[26]26
  Презрительное прозвище немцев во Франции.


[Закрыть]». И эта беспардонная ложь, камарад, – о национальном единстве (при переполненных тюрьмах и первых концлагерях)… о процветании. А промышленность в угоду кулакам хиреет. И эта открытая подготовка к бойне – к войне с Советским Союзом…

Задумывались и снова хохотали. Над недавним дорожным приключением (когда, отслужив в армии положенный год, подав в рижское Советское консульство анкеты и заявление, мчался сюда). Отстал от поезда где-то в Литве. Точнее, не сел в свой же скорый. Мне показалось, что он отправился в обратном направлении – назад в Ригу, к Улманису. Нет уж, дудки, обожаемый вождь! С таким трудом выбрался из вашей «обновленной… спасенной Вами… латышской Латвии», чтобы снова к Вам. Хорошо еще, что французскую, тулузскую, карт д’идантите[27]27
  Удостоверение личности.


[Закрыть] и латвийский заграничный паспорт, я не сдал, приехав на военку, и они были в порядке. Нет уж, дудки!

А выяснив, что мой скорый все же ушел в правильном направлении – к Польскому коридору[28]28
  Польский коридор – территория, отделявшая немецкую Восточную Пруссию от основной немецкой территории. Она была передана Польше после Первой мировой войны по Версальскому мирному договору.


[Закрыть], на Запад – долго догонял его, да так и не догнал (пришлось из Берлина тащиться почтовыми). А задержка в Литве вызвала подозрения – сперва у польских, затем у немецких пограничников – что я занимаюсь спекуляцией валютой.

Сидели рядышком, вместе смеялись и думали, и я уже любил ее – стройную рослую северянку, шахтерскую дочь… О, она коммунистка, как все в ее семье! О, она гордится Советским Союзом – Юнион Совиетик. Первым в мире государством рабочих и крестьян, в котором вся власть в руках у трудящихся! Страной социализма! Которая бурно развивается. И которая – оплот мира и демократии. И которая спасет Францию от того, что там (бррр…) у них, за Рейном…

* * *

Париж, 20 февраля 1936 года.

Дорогая мама!

Большое спасибо за милые, теплые поздравления. Тебе и всем вам моим родным: великану Коле, сестричке Зине и маленькой Люсе. Мы здесь скромно отметили мой день рождения. Дата ведь не круглая. Вот в будущем году, который надеюсь встретить уже на Родине, мне исполнится ровно двадцать пять.

Родители. Отец. Брат Коля.^*9

С мамой и сестрой Зиной в Риге. В Париже.^*10

…Решили отметить в погребке «У Максима». Кутить так кутить. Всей неразлучной компанией: Жаклин, Ларионыч (Борис Иларионович Журавлев), Шушу – жена Бориса…

…Жаклин, шери[29]29
  Дорогая.


[Закрыть]! Твой выбор… салад рюсс[30]30
  Овощной салат в майонезе.


[Закрыть]. Пойдет? Омары, креветки, осьминоги? Экономить – завтра!

– Что пьем? А буар (пить) – первое, что сказал новорожденный Гаргантюа[31]31
  Гаргантюа – добрый великан-обжора, герой сатирического романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле.


[Закрыть]. Не мама или папа, а – вина! Молодец!

– Жаклин, я хочу, чтобы в мой день рождения искрились твои чудесные… нет, не большие, а огромные… чуть с роскосинкой, лукавые, под длинными ресницами глаза. Вот так… А ла тьенн! (за твое)… Завтра собрание, не забыла?

– Нет.

– Я теперь твое начальство – сами выбирали.

– Не задирай нос.

– Алекс, еще раз, повтори. Ты видел в Москве великого Ленина. В каком году?

– В двадцать четвертом.

– Своими глазами?

– Да. Я же рассказывал тебе там. Конечно, своими…

– Не трогай значок… У тебя такой же.

– Хочу и трогаю.

– Любишь?

– Очень. Ты настоящий друг. Товарищ. У тебя ровные, ровные зубки. И рот полуоткрытый. Для поцелуя?

– Не смей.

– Смею.

– Да хватит же вам… Он воображает, что без него на той экскурсии с определителем одна не справилась бы… Определенно… Все они воображают.

А потом Жаклин произнесла речь…

– Камарады, 16 февраля Народный фронт победил на выборах в Испании… Итак, тост… Наполняйте. За нашу сестру. За соседку. За нашу предстоящую победу. За новую Францию…

Спасибо и за денежный перевод. Только очень прошу тебя, милая мама, чтобы это было в последний раз. Мы ведь договорились. Я не хочу, чтобы ты обращалась к отчиму. От него мне ничего не надо. Кроме того, сейчас это совершенно лишне. Я недурно подрабатываю.

Не дурно? Это для мамы. Конечно, раскрашивать циферблаты навигационных приборов люминесцентным составом лучше, чем мыть посуду в ресторане. Здесь сам себе хозяин, работа – без дураков. Сколько успеешь, за столько и заплатят. А платят не ахти. Не так, как на сборах винограда во время студенческих каникул, там, под Тулузой.

А, впрочем, хорошо еще что так. Это все Борис (Ларионыч) устроил. Циферблаты везде, кругом. На кровати – на картонных щитах, на письменном столе. Ларионыч тем же занимается. У него тоже не рабочая карт д’идантите, хотя он не студент, а секретарь партийной организации Союза возвращения на Родину. Но у меня еще помощник. Это, конечно, в особых случаях. Когда сроки сдачи заказа поджимают. Жаклин разве откажет? Сидим допоздна. Энергично водим стеклянными палочками, потом освобождаем кровать – переносим щиты на пол.

Новый отель – удобнее прежнего. Ближе к институту. Недалеко от библиотеки Сант Женевьев, где работаю. Приходится много работать. А комнатка – не дороже…

Библиотека Сант Женевьев.^*11

Реклама аперитива Дюбонне.^*12

Вот только вид из окна на рю Ланно не блестящий. Огромная, во всю глухую стену, цветная реклама аперитива… Дюбо… Дюбон… Дюбонне[32]32
  Сладкий аперитив на основе вина с добавлением трав и специй, включая небольшое количество хинина.


[Закрыть].

Внизу к стене прилепилось двухэтажное кафе «Картье Латэн». Наше кафе. Левое. Место наших собраний и встреч.

Улица Ланно. В угловом доме слева нижние два этажа занимало кафе «Картье Латэн». Во втором доме справа находился отель, в котором жил автор.^*13

Вид на Пантеон с башни собора Нотр-Дам.^*14

Отличный вид на Париж из мансарды соседа художника. На подымающиеся к Пантеону уступами островки крыш. На Сену и серые громады Ситэ. На неясные контуры Нотр-Дама, этой «музыки, запечатленной в камне», как сказал Гюго.

Собор Нотр-Дам.^*15

Собор Нотр-Дам.^*16

Но любоваться Парижем сверху некогда. Кто же живет в Париже дома? Даже вечером здесь вся жизнь на улицах, бульварах. В бистро кварталов. В клубах. На митингах. Перекусишь утром чем бог послал и до полуночи – вниз. Из тихой лаборатории – в водоворот пешеходов. Из читальни – на собрания. Время-то уж очень неспокойное.

В общем, милая мама, все очень хорошо. Я очень доволен. У меня много новых чудесных друзей. Я уже тебе писал о Журавлеве и Союзе возвращения на Родину. Я, наконец-то, нашел настоящих своих. Да, с Жаклин это серьезно. Настоящее. Нет, не ошибусь… Очень беспокоюсь, почему нет еще ответа. В консульстве ведь сказали, что ответ будет. Разузнай, пожалуйста, там в Риге. Когда же на Родину?

Карта Латинского квартала 1937 г. Национальный агрономический институт (B4).^*17

Карта Латинского квартала 1937 г. Библиотека Сант Женевьев (D2), кафе «Дюпон» (E1), Пантеон (D2–D3), улица Ланно (E2), Сорбонна (D1–E1).^*18