Текст книги "Тайные смыслы Второй мировой"

Почему благими намерениями выстлалась дорога к катастрофе? Где ошибка, где обман?

А обман в том, что мировые банкиры создали Третий рейх ради одной-единственной цели: удушения России. Все эти словеса лишь заманивали людей, как гамельнский крысолов в старинной легенде.

* * *

Еще с горбачевской перестройки вопят о «русском фашизме». Но существует ли он?

Конечно, нет. И вот почему.

1. Фашизм[33]33
  Понятия «фашизм» и «нацизм» не имеют четкого определения, грань между ними неясна (разные исследователи проводят ее по-разному). Потому я использую их как синонимы и называю ими худшие проявления Третьего рейха и Италии 1920 – 1940-х годов.


[Закрыть] – это вдалбливание нации ложной идеи о ее тотальном первенстве. Гитлеровцев обозлили негритянские победы на Олимпиаде 1936 года: они вбили себе в голову, что немцы и в спорте всех уделают. Между тем по физическим показателям черная раса объективно превосходит другие. Каждый народ в чем-то лучше остальных, в чем-то хуже.

2. Нацисты агрессивны, они хотят подавлять другие расы и народы, жить за их счет.[34]34
  Двум этим признакам полностью соответствуют управляемые банкирами Соединенные Штаты.


[Закрыть]

Почему нелепо словосочетание «русский нацизм (фашизм)»?

1. Наше первенство во многих сферах не ложно. Санскрит взаправду ближе к русскому языку, чем к любому другому. Из Вед и Авесты ясно, что древние предки ариев жили за Полярным кругом. Это научные факты. Вывод из них возможен один: часть ариев мигрировала на юг – и затем расселилась по Евразии как «индоевропейские народы»; а другая часть осталась дома. Их прямые потомки – мы с вами. Нет нужды фантазировать, и так всё ясно.

И кстати, немцы – наша родня, в Германии до сих пор половина топонимов славянские. Оснований для вражды с нами на расовой почве Гитлер не имел, причины были абсолютно иные.

2. Но важнее другое: мы не пытаемся гнобить другие народы! РУСЫ НЕ АГРЕССИВНЫ. У гитлеровцев неприятие иных рас и наций выражалось в стремлении их истребить или стерилизовать; мы же только хотим, чтоб чужие нас не истребляли.

Мы не претендуем на господство. За чужой счет жить не пытаемся – хотим лишь, чтоб не паразитировали на нас. Поэтому то, что именуют «русским фашизмом», на самом деле чистейший, классический АНТИФАШИЗМ. И первыми мы никогда не бьем – только для защиты.

Впрочем, кое-где копошатся у нас и экстремистские группировки; они создаются провокаторами нарочно, чтоб казалось, будто существует «злобный русский фашизм». Подавляющее большинство народа их идей не разделяет.

– Русы не агрессивны? А захват Сибири, Средней Азии, Кавказа?! – воскликнет частично образованный читатель.

Было такое. Мы возвращали исконные земли Перво-Руси[35]35
  Термин условный, самоназвание той Руси нам неизвестно. Запад знал ее как Великую Тартарию, она отмечена на множестве карт с XVI до конца XVIII века; статью о ней дала Британская энциклопедия 1771 года.


[Закрыть]. Была она даже больше Российской империи XIX века (включавшей Польшу, Финляндию, кусок Северной Америки…), но каким-то образом ее удалось расколоть. Затем части постепенно воссоединялись.

Неопровержимо это пока не доказать, и «историческая наука» вдалбливает совсем другое, игнорируя факт наличия Тартарии на картах даже конца XVIII века. Ладно, если это вас шокирует, забудьте о Тартарии. Вспомните, как мы обращались с «покоренными народами».

Ни одна малая нация под русской властью не исчезла, им даже православие не навязывали; многие этносы и письменность-то свою получили лишь от русских филологов! Народы Сибири не брали в рекруты. Финны и поляки в составе Российской империи получили конституцию – чего и русский народ не имел! Похоже это на колониализм британских нацистов, которые вырезали индейцев почти начисто, а прочие народы нещадно эксплуатировали?

В русской истории никогда не бывало ничего даже отдаленно напоминающего фашизм.

Не верите мне? Слушайте Л. Фейхтвангера. В 1937 году он ездил по СССР и написал об этом книгу, где есть и такие слова:

«Многие называют Советский Союз противоположностью демократии и даже утверждают, будто между Союзом и фашистской диктатурой нет разницы. Жалкие слепцы! Диктатура Советов запрещает распространять лишь два взгляда: что построение социализма невозможно без мировой революции и что Советский Союз должен проиграть грядущую войну. Советский Союз запрещает агитировать, что дважды два – пять, в то время как фашистские диктатуры запрещают доказывать, что дважды два – четыре» [89].

Заметьте: никакого мотива льстить России Фейхтвангер не имел.

И еще.

В конце XIX века опубликовали некий текст, вот его часть:

«Если мы признаем, что цель всего существующего – появление сверхчеловека, то важная часть этой цели есть появление сверхнарода. Ибо один только сверхчеловек и одна только сверхнация есть цвет и цель человеческого рода; остальные были созданы лишь для того, чтобы служить этой цели. Эта нация будет владычествовать над другими».

– Знакомые идеи?

– Конечно! – ответите вы. – Нормальный гитлеровский нацизм…

Верно. Однако читаем дальше: «И эта нация есть Израиль, который среди других народов есть высший тип человечества» [90].

Как говорится – опаньки…

Автор текста – крупный сионист Ашер Гинцберг (он же Ахад Гаам), родившийся в 1856 году в Киевской губернии. Член секты Хабад.

Повторяю: написано в конце XIX века…

Нет, я не утверждаю, что немецкий нацизм появился лишь в ответ нацизму еврейскому. Не в ответ.

Открыто проявились они одновременно.

Кстати, в 1932 году американская ФРС выпустила удивительнейшую монету – в честь окончания Великой депрессии. [91] Вот она:

Если плохо видно, то на ней написано: «The end of the depression». А в центре свастика, совмещенная со звездой Давида, четырехлистником и Всевидящим оком.

Вот и думайте, каким способом удалось прекратить депрессию. А заодно – что за структура стоит одновременно за нацизмом, сионизмом и масонством…

Третья волна

Выдумщики словечка «тоталитаризм» вещают, что лишь «русские рабы» и «тупые немцы» могли поддаться массовому промыванию мозгов и позволить учинить над собой диктатуру. Однако давно доказано, что это не так.

Некто Рон Джонс преподавал историю в калифорнийской школе. В 1967 году он провел эксперимент… Впрочем, слово самому Рону:

«Мы изучали нацизм, и меня спросили: „Как могли жители Германии утверждать, что ничего не знали о концентрационных лагерях и истреблении людей?“ Хороший вопрос. Я решил потратить неделю на его исследование.

В понедельник я познакомил старшеклассников[36]36
  Им было по 16 лет.


[Закрыть] с одной из сторон жизни рейха – с дисциплиной. Я прочел лекцию о ее красоте. О чувствах спортсмена, который усердно тренировался, чтобы добиться успеха. О том, как много работает балерина или художник, чтобы сделать совершенным каждое движение. О терпении ученого, увлеченного поиском научной идеи…

Чтобы испытать силу дисциплины, я предложил классу поставить ноги так, чтобы ступни полностью касались пола, а руки заложить за спину, выпрямив позвоночник. „Разве вам не легче дышится? Ведь так вам лучше? Правильное положение тела помогает сосредоточиться и укрепляет волю!“ На самом деле я ввел обязательную посадку.

Ученики вставали, а затем я приказывал им принимать это новое положение „смирно“. Я ходил между рядами, поправляя упущения. Натренировавшись, класс вышел в коридор, а потом за пять секунд без единого звука занял свои места в положении „смирно“.

Мне стало интересно, как далеко можно зайти, оказывая на них давление.

Я ввел новые правила. Когда звенит звонок, все ученики должны уже сидеть „смирно“; говоря, ученик должен стоять; любой вопрос или ответ должен начинаться со слов „мистер Джонс“. Отвечавших вяло я заставлял повторять ответ, пока он не превращался в образец точности и уважения. Четкость стала важнее содержания.

Активность класса резко изменилась: раньше в обсуждении принимали участие несколько человек, а теперь – все. Ученики сосредоточились. Казалось, они даже задают более интересные вопросы и относятся друг к другу с большим сочувствием. Как это могло произойти? Я ввел авторитарную обстановку, и она оказалась очень плодотворной… Куда ведет этот эксперимент?

Во вторник я вошел в класс и обнаружил, что все молча сидят в положении „смирно“.

– Общность – это связь между людьми, которые вместе работают и борются, – начал я. – Когда соседи помогают друг другу при постройке дома; когда человек чувствует, что он – не одиночка, а часть чего-то большего… Общность, как и дисциплину, можно прочувствовать лишь на практике.

Я предложил двум ученикам встать и произнести: „Сила в дисциплине, сила в общности!“ К ним присоединялись еще двое, и так до тех пор, пока весь класс не начал скандировать стоя. Ученики поглядывали друг на друга, чувствуя силу, которую давала принадлежность к группе.

Я тоже стал участником эксперимента. Мне приятно было видеть их удовлетворение, становилось все труднее не поддаться общему порыву.

Еще я создал приветствие: подъем изогнутой правой руки к плечу. Я назвал это салютом Третьей волны, потому что кисть руки напоминала гребень набегающей волны. Моряки считают, что волны накатывают сериями по три, и последняя – самая большая; отсюда мне явилось название. В конце урока я медленно поднял и согнул руку. Весь класс без команды отдал ответный салют.

Несколько следующих дней ученики обменивались этим знаком. Идешь по коридору, и вдруг трое поворачиваются к тебе и быстро салютуют. В библиотеке и в спортзале ученики приветствовали друг друга этим странным жестом. В буфете обернешься, услышав грохот падающей посуды, – оказывается, два ученика салютуют друг другу… Загадочное поведение интриговало. Многие ученики из других классов спрашивали, нельзя ли им присоединиться.

В среду желавшим участвовать в Третьей волне я выдал членские билеты. Никто не отказался. В классе теперь было сорок три человека: тринадцать учеников пришли с других уроков. На трех билетах я поставил красные крестики:

– Будете сообщать мне о тех, кто не подчиняется правилам!

Затем объяснил, что дисциплина и общность не имеют смысла, если нет действия. Подчеркнул, что упорство и преданность друг другу позволят достичь больших успехов. Напомнил, как тяжело учиться в классах, где соперничество огорчает и приводит к ухудшению результатов…

Ученики стали без приглашения вставать и говорить:

– Мистер Джонс, я узнал столько нового!

– Мистер Джонс, почему вы не учите так всегда?

Я был потрясен! В казарменной обстановке им было комфортно… Обескураживало и то, что трудоемкие домашние работы о нацистской Германии они даже перевыполнили. Успеваемость росла! Казалось, ученики сделают все, что я прикажу.

Чтобы выяснить этот вопрос, я дал каждому задание:

– Разработайте проект знамени Третьей волны.

– Вы отвечаете за то, чтобы в эту комнату могли войти только участники Третьей волны.

– Запомните наизусть имена и адреса всех участников Третьей волны.

– Обучите посадке „смирно“ двадцать детей из начальной школы и докажите им, что в этой позе лучше учиться.

– Каждый из вас должен дать мне имя и адрес одного надежного друга, который достоин включения в Третью волну…

Чтобы стать участником, нужно было получить рекомендацию от одного члена организации и членский билет от меня. Новый член давал клятву подчиняться нашим правилам.

В школе царило оживление. Повар спросил, как должно выглядеть печенье Третьей волны. Я сказал, что его надо посыпать шоколадной стружкой. Библиотекарь поблагодарила меня за огромное знамя с девизом об учебе, которое она повесила над входом в библиотеку. Директор отдал мне салют Третьей волны… К концу дня в орден вступили более двухсот учеников. Я был несколько напуган.

Следить за соблюдением правил я назначил троих, но ко мне явилось человек двадцать с доносами, что Аллан не отдал салют, а Джорджина критически отзывалась о нашем эксперименте. Половина класса считала своим долгом доносить на товарищей!

Три подруги в классе превосходили остальных интеллектом. Прежняя обстановка позволяла им проявлять академические и лидерские способности – и мне было интересно, как они прореагируют на уравниловку. В военизированной атмосфере эти ученицы казались озадаченными и печальными. И рассказали все своим родителям.

Мне позвонил раввин одного из родителей. Он был вежлив и разговаривал покровительственным тоном. Я ответил, что мы изучаем немецкий тип личности. Это его устроило, он обещал успокоить родителей.

Сколько раз в истории представители духовенства извиняли неприемлемые условия! Если бы он воспылал гневом или попытался исследовать ситуацию, то я мог бы указать ученикам пример сопротивления. Но нет. Раввин стал соучастником.

Ученики отнеслись к Третьей волне с полной серьезностью. Они требовали от других строгого соблюдения правил и запугивали тех, кто критиковал эксперимент.

Ученик Роберт был очень крупным, но малоодаренным. Третья волна позволила ему стать значимым, равным всем остальным. В среду вечером я обнаружил, что Роберт ходит за мной следом, и спросил, что это значит. Он попросил:

– Мистер Джонс, можно я буду вашим телохранителем, пожалуйста?

Перед такой преданностью я не устоял. Он всегда шел справа от меня и салютовал другим ученикам. В комнате для преподавателей он стоял молчаливым стражем, пока я пил кофе. Когда учитель английского языка сказал, что ученикам в „учительскую“ нельзя, он улыбнулся:

– Я не ученик, а телохранитель.

Я был измучен и встревожен. Многие ученики перешли разумные границы, Третья волна стала центром их существования. И я невольно действовал как диктатор. О, я имел самые добрые намерения и каждый день доказывал себе, какую пользу приносит такой обучающий опыт! Но к четвертому дню перестал верить самому себе…

Я ловил себя на том, что вхожу в роль даже без необходимости. А не происходит ли то же самое со многими людьми? Мы берем предписанную нам роль, а потом перекраиваем свою жизнь так, чтобы она соответствовала образу. Я беспокоился, что ученики совершат поступки, о которых потом будут жалеть. Тревожился и за себя.

Закрыть эксперимент? Тогда многие останутся в „подвешенном“ состоянии. Они продемонстрировали радикализм, эмоционально раскрылись. Резко вернув их обычную действительность, я до конца учебного года буду видеть сконфуженные лица. Для Роберта и ему подобных будет слишком болезненно, если им скажут, что это была всего лишь игра. Они станут посмешищем для более способных учеников, которые участвовали в игре осмотрительнее. Я не мог допустить, чтобы „Роберты“ опять проиграли.

Но позволить эксперименту идти своим чередом тоже нельзя! События начали выходить из-под контроля. Отцом одного из учеников был полковник, попавший в немецкий лагерь для военнопленных. Вечером в среду он вломился в наш класс и устроил погром.

Наутро он ждал меня, прислонившись к двери аудитории. Он рассказал мне о друзьях, убитых в Германии. Он хватался за меня, чтобы удержаться на ногах, и весь дрожал. С трудом выговаривая слова, он умолял, чтобы я понял его поступок и помог ему добраться до дома. Я позвонил его жене и с помощью соседа отвел его домой.

Третья волна нарушала учебный процесс: ученики пропускали уроки, чтоб участвовать в движении. В школе появилось настоящее гестапо. Видя, что эксперимент разрастается со скоростью взрыва, я вспомнил старый баскетбольный прием: когда играешь без шансов на успех, то надо сделать что-то неожиданное.

В четверг класс вырос до восьмидесяти человек. Они поместились в аудитории лишь потому, что сидели „смирно“.

– Гордость – это нечто большее, чем знамена и салюты, – говорил я. – Гордость – это то, чего у вас никто не может отнять. Быть гордым – значит знать, что ты лучший…

Я вдруг резко понизил голос:

– Третья волна – не просто школьный эксперимент. Это общенациональная программа, цель которой – выявить молодежь, готовую бороться за изменения в нашей стране! До сих пор мы лишь готовились к настоящему делу. По всей стране преподаватели вроде меня набирают молодежные отряды, которые с помощью дисциплины, общности, гордости и действий покажут нации пример. Если мы сможем изменить порядки в этой школе, то мы изменим их везде!

Три девушки выразили сомнение. Я заставил их выйти и назначил конвоиров, которые должны были отвести их в библиотеку и не пускать завтра в класс. Затем театральным тоном сообщил, что завтра состоится экстренный сбор только для участников Третьей волны.

Это была нелепая игра. Я не умолкал, боясь, что если остановлюсь, то кто-нибудь засмеется и весь великий план рухнет. Я сообщил, что в полдень пятницы кандидат на пост президента страны объявит о формировании Третьей волны. Тысяча молодежных групп со всей страны выступит с поддержкой этого движения. Готовы ли вы к великим свершениям?

Никто не смеялся. В комнате нарастало лихорадочное возбуждение:

– Мы можем это!

– Белые рубашки надевать?

– Да. Теперь слушайте внимательно. Завтра приходите в малую аудиторию без десяти двенадцать. Садитесь на свои места. Будьте готовы продемонстрировать дисциплину, общность и гордость.

В пятницу в 11:30 аудитория стала заполняться. Втиснулось более двухсот человек, мест не осталось. Присутствовали ученики всех мастей: спортсмены, популярные личности, лидеры, одиночки, группа ребят, которые всегда рано уходили из школы, байкеры, псевдохиппи… Однако собрание выглядело как единое целое, потому что сидели они абсолютно смирно. Знамена Третьей волны нависали над сборищем.

Ровно в двенадцать я закрыл двери и выставил у каждой по часовому. Несколько моих друзей, изображавшие репортеров, начали делать снимки, записывая что-то в блокноты.

– Через пять минут начнется национальная пресс-конференция, – сказал я. – Но сперва я хочу продемонстрировать прессе, как мы подготовлены.

Я отдал салют. В ответ взметнулось двести рук. Тогда я произнес девиз „Сила в дисциплине“. Его повторил многоголосый хор. Мы произносили его снова и снова. С каждым разом отклик толпы становился громче.

Было пять минут первого. Я выключил свет и подошел к телевизору. Казалось, в комнате не хватает воздуха. Я включил телевизор. Единственным источником света в комнате был его экран, отсветы играли на лицах. Все взгляды были устремлены к экрану, но картинка на нем не менялась. В аудитории воцарилась мертвая тишина. Между людьми и телевизором происходила немая схватка.

Победил телевизор. Белое свечение проверочной таблицы не превратилось в изображение политического кандидата. Телевизор просто продолжал пищать. Казалось, что он гипнотизирует аудиторию уже несколько часов…

– Так что же, нет никакого вождя?! – воскликнул кто-то. Все ошеломленно повернулись. Я медленно подошел к телевизору и выключил его. Воздух устремился обратно в комнату. В ней стояла прежняя тишина, но я впервые смог ощутить, что люди дышат. Я начал говорить. Каждое мое слово ловили на лету.

– Слушайте внимательно. Нет никакого вождя! Нет общенационального движения „Третья волна“! Вами манипулировали, и вы оказались не лучше и не хуже немецких фашистов, которых мы изучали. Вы считали себя избранными. Продали свободу за удобства, которые дают дисциплина и превосходство. Вы отказались от своих убеждений и приняли волю группы и большую ложь. Вы, конечно, думаете, что просто развлекались и могли в любой момент выйти из игры. Но как далеко бы вы зашли? Давайте я покажу ваше будущее.

Я включил кинопроектор. На белом экране, висевшем за телевизором, замелькали призраки Третьего рейха: дисциплина, марш представителей высшей расы, высокомерие, насилие, ужас, людей заталкивают в фургоны, смрадный дым лагерей, судебные процессы, „я только выполнял приказ“… Закончился фильм надписью: „Каждый должен признать свою вину. Никто не может заявить, что он в этом не участвовал“.

Во все еще затемненной комнате я признался, что испытываю боль и раскаяние. Я сказал:

– Из всех нас получились бы хорошие немцы. Мы бы надели форму, отворачивались бы, когда наших друзей и соседей предавали анафеме. Мы узнали, что значит найти героя, принимать поспешные решения, чувствовать себя всесильными. Мы увидели, что фашизм – это вера в то, что люди по своей природе порочны, и для сохранения порядка необходимы сильный вождь и дисциплина. Фашизм внутри нас.

Я вытащил из фотоаппаратов целлулоидные рулоны, засвечивая пленку. Дело было кончено. Суд завершен. Третья волна перестала существовать.

Ученики вставали и молчаливой шеренгой тянулись к выходу, откуда в комнату проникал свет. Роберт всхлипывал, судорожно хватая ртом воздух. Я обнял его. Утешая друг друга, мы стали помехой на пути уходящих учеников. В потоке образовался водоворот, потому что некоторые стали возвращаться, чтобы быстро обнять нас с Робертом. Другие открыто плакали. Люди сбивались в тесный круг и обнимали друг друга, двигаясь к двери и миру, который лежал за ней.

В течение недели мы жили общей жизнью. И у нас появилась глубокая общая тайна. Четыре года я преподавал в средней школе Кабберли, и никто никогда не признался в том, что был на сборе Третьей волны» [92].

Так что вот. Не в Германии с Италией, не в «совке» – а в свободных демократических Штатах удалось построить фашистскую ячейку всего за пять дней! И тоталитарная антиутопия Дж. Оруэлла «1984» творится в Англии, но никто не возмущен психологической недостоверностью этого…

В любой стране возможен фашизм. В США он цветет десятилетиями: почти все граждане согласны с бомбежками Югославии, Ирака, Ливии, Сирии, с бессудным швырянием людей в концлагерь Гуантанамо; а негров там не гнобят лишь с 1960-х. И все довольны.

Кстати, русы таким штукам подвержены меньше других. По себе знаю. В моем девятом классе (1986 год) харизматично-властный математик тоже навязывал ритуал и дисциплину – но уперся в наш пофигизм. Команды мы выполняли, но увлечь нас такой игрой?! Не смешите…

И доносами в классе пробавлялся лишь малолетний уголовник (отброс и двоечник), с которым никто не дружил.