Текст книги "Указка"

Потом опять конверт взял. Заглянул еще раз. Смотрю, а отец-то мне три китайских юаня послал. Ну, думаю, это он молодец. Правда, за юани сейчас можно на четыре года сесть, но я знаю, где их меняют…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Андрей Иванович советовал Сенечке купить автомобиль, а не ездить всякий раз на такси. Однако Сенечка противился.

– Не хочу, дядя Андрей, – говорил он. – Автомобили здесь какие-то бешеные. Носятся чуть ли не под двести километров. Вот у меня в Нью-Йорке была «Феррари». Спокойная такая девочка. Надавишь на газ – она подумает сначала, а потом уже разгоняется. Дистанцию соблюдает… Я ее новенькую за триста долларов купил. Жалко, быстро сломалась. Там, в Штатах, не дороги, а кошмар…

Андрей Иванович только головой качал. Из всей редакции еще только у верстальщика Витьки не было автомобиля. А Сенечка-то не верстальщик. Верстальщик в редакции сидит и на людях не показывается. А Сенечке ездить приходится. Петр Леонидович Кабинетов его корреспондентом взял. Погоны выдал, зарплату назначил. А Сенечка вроде даже и благодарности не испытал. Все приставал к Андрею Ивановичу:

– А здесь точно зарплату каждый месяц повышают? А может, еще какую-нибудь работу поискать? Где в России больше всего платят?

Андрей Иванович отвечал:

– Много зарабатывать – это похвальное стремление. Но не надо забывать об интересах общества и государства. Ты будешь писать о жизни на Западе. Народ должен знать о бедах несчастных американцев. Так товарищ Советов сказал, когда Кабинетов с ним о тебе разговаривал. Да и потом, больше, чем журналистам, в Обновленной России никому не платят. Только милиционерам… Ну, еще спортсменам, конечно.

Сенечка спросил:

– Дядя Андрей, а чем сейчас милиция занимается? Ведь преступности уже нету.

– Как это нету? – воскликнул Андрей Иванович. – А Старобабин? Он всему городу спать не дает. То тут украдет, то там… Этого Старобабина, говорят, уже несколько раз арестовывали, но ему всегда удавалось уйти. А как – до сих пор непонятно. Вот милиционерам и повышают зарплату, чтобы они усерднее трудились…

Еще Андрей Иванович удивлялся: почему Сенечка квартиру не хочет купить? Ведь можно в кредит, и через каких-то два месяца весь кредит Сенечка уже погасит. А Сенечка ничего не объяснил Андрею Ивановичу, просто снял совсем небольшую комнату. Хозяйку комнаты зовут Марина Ивановна.

Так вот, Сенечке нравилось ездить на такси. Можно расслабиться в кресле, отдыхать взглядом на белых многоэтажках, от них солнце на закате отражается. Все покрашено, даже урны, вокруг ни соринки. Тоня Алексеевна спросила у Сенечки, чем Россия от Запада отличается, а он ей в ответ:

– На Западе все выглядело, как на фотографии с размытой резкостью, а здесь – все очень четко.

Не все спокойно в городе. Прав Андрей Иванович: где-то поблизости Старобабин. Про Старобабина пишут все газеты, про него делают телепередачи. Никто его поймать не может, а он все ворует, ворует и ничего не боится…

Старый таксист окинул Сенечку взглядом:

– С Запада?

– С Запада, – кивнул Сенечка. – Как вы узнали?

– А все вы, кто вернулся, по сторонам глазеете. У нас и правда ничего. Чисто. И народ теперь культурный. Читает много. Я вот вчера книгу осилил…

Он щелкнул чистым ногтем по томику, лежащему у лобового стекла. Томик назывался «Как осознать себя русским. Том третий».

– Меня Фёдорыч звать, – продолжал таксист. – Раньше народ и спорту внимания не уделял. Теперь каждый метит в чемпионы. Мальчишки во дворе в шахматы играют. Девчонки в синхронном плавании участвуют. А все почему? Культура. Президентская программа. Для оздоровления нации.

– А наркотики?

Машина вильнула.

– Ты эти свои западные штучки брось, – сказал шофер. – Ишь чего вспомнил! Наш народ к наркотикам не приучен. Или у тебя к ним интерес? Тогда вылазь. Пешком иди. Только далеко не уйдешь. У милиции теперь собаки новой породы. За полкилометра чуют наркомана.

– Нет, нет. Я ничего такого, – сказал Сенечка.

Такси поехало мимо лесопарка. Несколько раз на дороге возникали то ли белочки, то ли зайцы, и замирали столбиком на разделительной полосе.

– Не задавим? – спросил Сенечка.

Фёдорыч оживился и в то же время обиделся:

– Это частники давят! У всех такси особые датчики. Ощупывают дорогу лучами. Если впереди зверек побежал, то идет ультразвук. Ты ведь видел: зверек заранее пугается и убегает в лес.

Действительно, не успевала машина приблизиться настолько, чтобы можно было разглядеть зверей, как они исчезали с дороги.

– Здорово, – сказал Сенечка.

– Президентская программа, – сообщил Фёдорыч. – Каждому автомобилю такой прибор. Таксистам бесплатно. А частников скоро штрафовать будут за его отсутствие. И правильно. Зверей приказано любить. Мы ведь культурный народ.

– А еще какие были программы? – спросил Сенечка.

Фёдорыч помолчал. Вздохнул.

– Пьянство… Как боролись с пьянством! Началось-то все с таблеток. Сладенькие такие. Говорили, что-то вроде постепенного заменителя и вытеснителя из организма алкогольной зависимости.

– Помогало?

Фёдорыч оскалился:

– Насчет заменителя-то правда. Кто совсем не мог, тот хлоп сразу пять таблеток, и будто бутылку водки того… А потом говорят: побочный, мол, эффект. В общем, изъяли таблетки.

– А дальше?

– Дальше? Зубную пасту стали делать. Утром почистил зубы – замедленное действие началось. До самого вечера на спиртное смотреть не можешь – тошнит. А только отвернулся, посмотрел, например, вдаль, где трамваи ходят, – отпустило. А вечером опять тянет зубы чистить и – в постельку. Говорят, потенция сильно повышалась от этой пасты. Я вообще-то один живу. Но правда в том, что если кто все время о бабе думал, то после этой пасты без бабы никак нельзя было. Просто беда…

– А не было программы, чтобы каждому по бабе? – спросил Сенечка.

Фёдорыч расхохотался. Хлопнул себя по ляжке.

– Не-е-ет!.. Зато придумали такие леденцы, дополнительные. Чтобы бабу это… меньше хотелось.

– Помогли леденцы?

Фёдорыч помрачнел:

– Помогли.

Сенечка переменил тему:

– А куда девалась железная дорога? Она шла вдоль этой улицы.

– Убрали, – махнул рукой Фёдорыч. – Поезд создавал шум. И вообще, эта ветка оказалась не нужна. Она ведь вела к военному заводу. Теперь там сад. Бананы растут.

– Зимой тоже?

– Там не бывает зимы. Сад под стеклом. По новейшей китайской технологии.

Перед Фёдорычем зажглась лампочка.

– Эх, – сказал Фёдорыч. – Да ладно. С кем не бывает.

– Что такое?

– Соловья задавили. Диспетчер штраф запишет.

– А ультразвук? – сказал Сенечка. – А президентская программа?

– Птицы дураки. На них не действует.

Сенечка всегда выходил не у самого дома, а у подземного перехода, в котором стояли киоски. Хозяйка его, Марина Ивановна, она не всегда могла приготовить ужин, поэтому Сенечке приходилось заботиться о еде самому.

Продавцы киосков кланялись через стекло пешеходам. Сенечка знал, что в киосках установлены видеокамеры, и оператор следит за мимикой каждого продавца, чтобы те всегда были вежливыми и приветливыми, иначе – увольнение. И правильно, думал Сенечка. Покупатель не должен бояться, что его будут торопить или даже оскорблять. Вот в Америке – там у каждого продавца под прилавком пистолет. И никаких улыбок.

В переходе было людно, но прохожие не толкались. А если один все-таки толкнул другого, то немедленно следует извиниться. Говорят, была когда-то президентская программа для пешеходов. Если толкнул и не извинился, то идет сигнал на работу, и начальник заносит замечание. После трех замечаний – опять-таки увольнение. Ну да сейчас все о программе уже забыли. И без того все вежливые…

Сенечка купил молоко, хлеб и консервы из краба. Продавщица его уже запомнила и, наверно, считала безработным. Ведь все остальные покупали у нее соки, деликатесы из Китая и не забывали бесплатные оздоровительные йогурты. Потом Сенечка купил пива, потому что его просила Марина Ивановна. Тут уж продавщица даже покачала головой. Разве этот покупатель не знает, что пиво негативно влияет на печень? Хорошо еще, что по президентской программе он не имеет права купить больше одной бутылки в день…

Сенечка сунул продукты в мешок и повернулся к выходу из перехода. Но вдруг вздрогнул и резко вгляделся в толпу. Вдоль киосков шагал кудрявый парень без шапки, в погонах торговца компьютерной техникой. Сенечка широко улыбнулся и раскинул руки.

– Здравствуй, Алекс! – закричал он. – Как поживаешь?

Кудрявый Алекс запнулся и отыскал Сенечку взглядом.

– Добрый вечер, сударь, – ответил он.

Сенечка подбежал и схватил его за плечи.

– Думал, я тебя не найду? – спросил он. – Ты же мне десять баксов должен! Это же почти рубль! Но так и быть, я тебя прощаю… Как ты мог тогда уехать и не попрощаться?

Алекс наклонил голову, прислушиваясь к словам Сенечки. Наконец в глазах его появились признаки понимания.

– Вы, наверно, обознались, – сказал он и улыбнулся. – Но вы такой напористый. Если вы так сильно желаете познакомиться, то можно пойти поболтать за чашечкой кофе.

– Ни хрена я не обознался, – сказал Сенечка. – А ну, бросай все свои дела, и пойдем посидим где-нибудь. Никакого кофе! Самое слабое из того, что ты пьешь, это пиво.

– Я должен вас предупредить, – сказал Алекс, оглядываясь вокруг, словно ища поддержки у прохожих, – что я занимаюсь фигурным катанием. И тренер запрещает мне употреблять этот вредный напиток…

Сенечка сузил глаза.

– Ну ты и подлец, – сказал он, отталкивая Алекса, – ты всегда был придурком…

Алекс перестал улыбаться и приложил руку к груди.

– Если я вас обидел, сударь…

– Заткнись, – сказал Сенечка. – Ты всегда был придурком, но никогда не разговаривал, как педик. Мы же с тобой в Квинсе квартиру снимали! Ты каждый вечер новую девчонку приводил. В основном, негритянок… А помнишь, как тебя из колледжа выгнали? За то, что ты директору по морде дал?..

– Я вас не помню, – сказал Алекс, пытаясь освободиться от Сенечки. – Кроме того, сударь, вы мне неприятны.

– Ты мне теперь тоже неприятен, – сказал Сенечка. – Зато я тебя помню. У тебя, придурок, на руке, вот здесь, татуировка: «Ненавижу Россию!» И портрет президента с усиками, как у Гитлера… Ты же, Алекс, всегда таким панком был! Эк тебя ссучило…

Алекс прищурился и внимательно посмотрел на Сенечку, потом прошептал что-то неслышное и оголил тонкое и волосатое запястье. Главным на запястье была татуировка: «Я люблю тебя, Россия!» И рядом – портрет президента в лыжной шапочке…

– Вы меня сильно оскорбили, – сказал Алекс. – Это чтобы у меня-то… на руке… какая-то грязь… Вы не имеете права касаться моих чувств к России!

Он ссутулился и зашагал прочь.

И в этот самый миг, когда Сенечка стоял посреди перехода и недоумевал, как он мог так обознаться, переход задрожал. Зазвенел. И смолкло.

За последним киоском стоял скрипач. Скрипачка. Вновь начиналась музыка. Девушка была без погон. Сенечке она не понравилась. Он не понял почему. Он перевел взгляд на прохожих. Они улыбались и кивали скрипачке. Они были румяные и несли портфели. Сенечка перевел взгляд на девушку. Девушка была изможденная. Ее веснушки напоминали детский диатез. Смычок ее спешил, но мелодия, казалось, опаздывала. Перед скрипачкой лежал футляр с мелкими монетами. Кто-то, проходя мимо, бросил еще одну.

– Вы тоже ничего не видите? – спросила скрипачка, переставая играть.

Сенечка увидел, что обращаются к нему.

– Что?..

Скрипачка расширила глаза. Но не как от удивления, а словно ее обидели.

– Вы ничего не видели! – сказала она, бессильно опуская скрипку. – Но зато я все видела. Только что вас не узнал человек, которого вы считали старым другом, а вы до сих пор ничего не видите! Зачем же я тогда играю?..

Сенечка подошел поближе.

– Что же я должен видеть? – спросил он.

Девушка чуть улыбнулась.

– Все то, что вижу я, – сказала она. И снова подняла скрипку…

* * *

…толкнул его в грудь. Куда там! Такая гора. Он даже не заметил.

– Ты к вдове? – спрашивает. – А вдова не принимает никого. Она с утра под кайфом.

– А это не мое дело, – говорю. – Ты на часы посмотри. Цифры в школе учил? Вдова принимает. Когда это у вас порядки менялись?

Тут вдова из-за двери голос подает:

– А ну пусти его! Он всегда пользу приносит.

Ни под каким кайфом она не была. Просто лежала одна. Курила. Голые ноги положила на полку с дисками. Я вошел. Она скосила глаза.

– Чего надо?

Я говорю:

– Да вот, вдова. Я тут кое-что поменять принес.

Она потушила сигарету. Я смотрю – «Бонд».

– Откуда? – спросил ее.

– Не твое дело. Ник подарил.

– Какой Ник?

– Которому нос откусили. Ты что, не помнишь?

– Чего это он расщедрился?

Она смерила меня взглядом.

– Уметь надо… Так за каким чертом ты явился?

Я показал ей юань. Только один. Да и то издали. Рисковать я не люблю. Она и говорит:

– Девяносто.

Я ушам не поверил.

– Ты что, вдова! Их везде по сто тридцать берут! Мне Джордж еще на той неделе говорил.

Она снова сигарету зажгла.

– Вот и иди в это «везде» и там меняй. А Джорджа твоего вчера пришили.

– За что?

– Да там канадец на мотоцикле ехал. А Джордж на тротуаре стоял.

– Так ложиться надо было!

– Да он обдолбанный был. Ничего не соображал.

Ладно, думаю, хрен с ним. Джордж всегда психом был.

Вижу, я вдове надоел. Она еще так дым от меня рукой отмахивает к себе, чтобы я им не дышал. Дыма ей жалко. Я за дверь заглянул, не слушает ли кто. Потом спрашиваю:

– Ладно, вдова. А за три юаня сколько дашь?

Она на меня так посмотрела, чуть не сплюнула.

– Будет тебе врать! Где ты их взял?

– В лотерею выиграл, – говорю. – Так что? Сколько?

– Ну, если за три… Получается, двести семьдесят.

– И твою пачку, – говорю. И слежу за ее реакцией.

Она отвернулась от меня, словно размышляет, а пальчиками-то еще одну сигаретку из пачки – раз! – и спрятала. Ладно, черт с ней.

– Согласна, – говорит. – Только чтобы я тебя здесь больше не видела. Во всяком случае, неделю. Нет. Две недели. Понял? Если раньше придешь, то мы тебя как Стива…

Я не хотел слушать про Стива. Но выслушал. Стиву не повезло. Его связали и положили поперек дороги. А по дороге – то канадцы, то полицейские…

Я как представил… Ладно, думаю, Стив тоже был психом.

– О'кей, вдова, – говорю. – Гони деньги и «Бонд», а юани я на стол положу. Да не дергайся, не фальшивые.

– Сама знаю, – говорит, и даже голос у нее дрогнул. – Я их, родимых, на расстоянии по запаху различаю, какие фальшивые, а какие нет.

Совершили мы обмен. Я уже совсем уходить собрался, да она меня остановила. И как-то вбок смотрит.

– Слушай, – говорит, – а чего это ты в свою Россию не едешь?

Я рукой махнул. Только и слышу от всех…

Вдова говорит:

– Ты, вроде, женат был?

– Жена, – говорю, – давно отдельно живет. Где-то в Бронксе…

Она так помахала пальцами возле головы, вроде как я с ума сошел.

– Ну ты вообще… В Бронксе! Так ее уже пришили, наверное… Плюнь. Все русские уезжают. Давай и ты вали.

И вдруг:

– Потом вызов мне пришлешь.

Не понять, всерьез она или со злости. И снова – голые ноги на полку. Я пошел прочь. Все равно ее даже с моим вызовом не пустят.

Никто меня не задержал…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Литературные елки проходили в Музее молодежи.

Собственно, музей был только в одной комнате. Вдоль стены стояли стеклянные шкафы, в которых лежали книги молодых авторов. Во всех остальных комнатах мебели не было, а только висели разноцветные листы ватмана в рамках. Сенечка прошелся вдоль этих листов.

– Картины молодых художников, – пояснили ему.

Сенечка улыбнулся:

– Я видел похожие на выставке в Нью-Йорке…

Кто-то обиделся:

– Не нравится – не смотрите.

По коридорам бродил бородатый юноша в ярко-желтом пиджаке. Он пытался раздавать книжицы, на которых было написано:

«Начни новую жизнь».

«Избавься от страха».

«Найди себя».

«Научись себя любить».

«Научись приносить пользу Родине».

«Жизнь как форма существования. Счастье как форма жизни».

Юноша не переставал улыбаться с задумчивым видом, хотя книги у него вежливо не брали.

– Я все это уже читала, – сказала одна девушка.

Всех пригласили в зал, похожий на зал маленького кинотеатра. Молодежи было много. Сенечка еще не вполне разбирался в погонах, но сейчас он видел, что на большинстве гостей были погоны начинающих писателей. Попались на глаза два маститых писателя, а впереди мелькнул и тут же пропал низенький человек. Погоны его блестели золотом и серебром.

– Признанный классик, – прошептал кто-то и назвал фамилию.

Прежде Сенечка слышал разговоры, что на елках воспитывается новое поколение свободомыслящих литераторов, будущих продолжателей идеи полной и окончательной демократизации общества. Старших писателей смущало только одно: в произведениях молодежи тут и там проскакивали слова вроде «кайф» и «секс» и появлялись даже совсем грубые.

Сейчас Сенечке поведали, что, когда на чтениях произносят такие вот слова, слушателям полагается прикрывать глаза и качать головой с понимающей улыбкой.

– Почему? – спросил Сенечка.

– Вы как бы показываете свое понимание текста. Все эти ругательства оправданны авторским замыслом и в кульминации подвергнутся острой критике и разоблачению.

Всех позвали, начались чтения. Ими руководил организатор Иван Концов.

– И вновь собралась прогрессивно мыслящая молодежь, – сказал организатор Концов. – Не может не радовать это завидное постоянство. И, как всегда, я приветствую на нашем собрании представителя прессы. – И он показал на Сенечкины знаки отличия. Сенечка привстал и поклонился.

Организатор Концов объявил первую поэтессу.

На глазах поэтессы Аллы Небесинской блестели слезинки. Небесинская опустила уголки губ и молчала. И видно было всем, как тяжело ей, но она готова, готова излить свою душу, ибо не в силах более носить в себе такую трагедию, такую драгоценность! Вот эту:

 
Я вздыхаю. Остались одни небеса,
На которых последняя гаснет слеза.
Ты не спишь, в небеса ты глядишь и молчишь.
За разлуку меня уже меньше винишь.
 

 
Я вернулась к тебе с ароматом весны,
Нам опять стали сниться счастливые сны.
Мы вдвоем наконец-то узнали покой,
Я теперь никогда не расстанусь с тобой!
 

Зал загрустил вначале, но когда все кончилось хорошо, поэтесса и ее любимый встретились, то раздался вздох облегчения. А Небесинская воспрянула. Подарила еще одну драгоценность.

 
Мне деревья кивают,
Как будто они что-то знают.
Может, знают они,
Что тебя не вернуть.
Чуть погасли огни,
Я отправилась в путь.
Вздох на небе ночном
Вдруг послышался мне.
Расскажи мне, о чем
Ты вздыхаешь во сне?
Ночью солнца не видно,
Не хватает живого огня.
Мне немного обидно,
Что оно испугалось меня.
Ну и пусть. Небо ждет.
Я лечу в высоту.
Снова солнце взойдет,
И тебя я найду!
 

Зал проводил Небесинскую.

Организатор Концов представил следующего поэта:

– Сатирик и пародист – Роман… вижу, все уже смеются… Итак – Роман Буйный!

Поэт Роман Буйный выскочил на сцену и замер в странной позе. Послышался его тихий голос.

Совсем тихий:

 
Я смотрю тебе в глаза,
А в глазах твоих гроза.
Нашей встречи снова жди,
Если кончатся дожди.
А они не кончатся…
 

Тут Роман подмигнул Алле Небесинской, подпрыгнул и заорал:

Потому что все СУКИ, СУКИ!

Бешеные аплодисменты; смех. Сенечка, как его учили, прикрывает глаза и качает готовой.

Роман вновь стоит неподвижно. Вскинул руку:

 
Посмотрите, как летает
Эта пара голубей!
Целый день они играют
И не думают о ней —
СМЕРТЬ! СМЕРТЬ!
 

Снова заорал и упал на колени. Подхватил микрофон.

– Белый стих! – объявил он. Медленно поднимаясь, начал:

 
Мама, почему
В детстве я был маленький?
А теперь такой большой
И круглый?
«Ромочка, но в детстве
Ты очень мало кушал.
А сейчас
Ты сидишь
У меня на шее.
И все время
ЖРЕШЬ, ЖРЕШЬ, ЖРЕШЬ!»
 

– Но это не Ромкина автобиография, – посмеиваясь, сказал организатор Концов.

Роман Буйный вновь поднялся с колен.

– Да уж… Я много работаю. Пишу стихи… Никто не обвинит меня, что я сижу у кого-то на шее… Напоследок прочитаю лирическое четверостишие:

Пали прозрачные пряди,

В лунном играя свете.

Рыжеволосые б… ди

Практиковались в минете.

После этого иссяк Роман. Зал сидел с закрытыми глазами. Сенечка ждал, когда непристойность будет разоблачена.

К нему нагнулись справа, и он услышал деликатный шепот:

– Простите, мне показалось, вам требуется объяснение происходящего. Роман Буйный в нашем кругу всегда воспринимается как весельчак. Ему многое прощают. Хотя если слушать внимательно, то можно заметить элемент разоблачения грубости в самих стихах, начиная с первой строчки. Это называется «самоирония».

– Как вас зовут? – спросил Сенечка.

– Поэтесса Галина Опахалова. Что вы делаете после елок?

– Вероятно, ужинаю с вами в ресторане «Гармония», – ответил Сенечка.

Руку Сенечки нащупали и сжали.

Организатор Концов вновь выступил вперед.

– Сейчас… Не побоюсь этого слова: один из самых умных поэтов. Серж Нелюдимов! Давай, Серж!

Длинный юноша в пиджаке до колен с мрачным видом разворачивал свои листки. Потом что-то сказал.

– Громче, громче! – закричали из зала.

– Я говорю, что мои стихи все равно никому не интересны, – огрызнулся Нелюдимов. – Но это неважно.

Мой дом стоит на дне колодца,

Закрыт на внутренний засов.

И три веселых змееборца

В меня стреляют из кустов.

В моем песке играют дети,

Мешают прах и лунный свет.

А я один живу на свете,

Хожу в кино и туалет.

Когда я выхожу за двери,

Не знаю, как с колодцем быть:

Одной линейкой не измерить,

Одной ладошкой не накрыть.

– О чем эти стихи? – спросил Сенечка.

– Наверное, о себе, – шепотом сказала Опахалова. – Об одиночестве. Не спрашивать же его… Все равно он гораздо лучше, чем эта Аллочка Небесинская. Умнее.

– А есть кто-нибудь такой же умный, как Нелюдимов?

Опахалова подумала.

– Было еще несколько. Но они уже в нормальные страны уехали. Кто в Монголию, кто в Китай. А один даже в Тувинскую Республику.

– Наверно, уже миллионером стал, – сказал Сенечка.

Тем временем в зале завозились. Располагались поудобнее. Нелюдимов разворачивал второй стих:

– А это… хотя всем все равно… Написано по мотивам русской народной песни. Но это неважно…

Манька дома, водки нет.

Ванька в коме видит свет.

За окном летят гробы.

Но мешают нам горбы.

Я бы тоже стал похожим

На верблюда, только позже.

Манька дома бьет посуду.

Покажите мне Иуду.

Ванька в коме видит свет,

Манька делает минет.

Полетели журавли,

Мы предвидеть не могли:

Прискакали два верблюда,

Манька хуже, чем Иуда.

Вот и дома, Ванька встал,

И всему конец настал.

– Снова понятно только одно. Это про минет, – хмыкнул Сенечка.

– Сексология у нас самая популярная тема, – сказала Опахалова. – С некоторых пор авторов, которые не пишут про минет, не воспринимают всерьез. Это называется «конъюнктура».

Вновь поднялся организатор Концов:

– А сейчас мой старинный друг Коля Кокошников выступит с небольшой лекцией на тему: «Как писать книги».

Пауза. Перед рядами появился Коля Кокошников. В зале раздались перешептывания, возгласы:

– Чего он нас учить вздумал?

– Сам-то он много написал?

– Да кто это вообще такой?

– И погоны у него какие-то непонятные…

– Это мой старинный друг, – повторил организатор Концов. – Автор литературоведческих и философских статей. «Как читать Пушкина», «Как поверить в Бога», «Как обходиться без спичек в походе» и многих других. Впрочем, пусть о себе расскажет он сам – встречайте!..

Жидкие хлопки. Говорил Коля очень быстро и потирал розовые детские ладошки.

– Знаю, что многие из вас мучаются, не в силах завершить начатое, – сказал Кокошников. – Столько замыслов, которые пропадают, не дождавшись воплощения! А все из-за нашей лени, нерадивости, инфантилизма. Например, мне мама говорит, что я ничего не довожу до конца. Но это неправда, доказательством чему я сам, то есть это мое выступление. Выступление-то готово, значит, мама моя не совсем права. Но это к слову…

Как быть? Как быстрее писать и не отвлекаться на мелочи? Некоторые счастливцы, у которых уже опубликованы одна-две книги, скажут: сила воли и терпение. И я с ними соглашусь. Но как воспитать силу воли и терпение?

Однажды мы с мамой были в Москве. Я читал свой художественный рассказ «Как научиться летать». Впереди сидела красивая девушка. Я все время смотрел на нее. А потом упал. Тоже на нее. Так я познакомился с девушкой…

Коля мечтательно улыбнулся. Казалось, на секунду он забыл читать. Но потом продолжал:

– Она рассказала мне, как ей удается писать по десять страниц в день. Вот один из способов: она съедает стакан грецких орехов, а иногда – два стакана. Затем бутылку кока-колы ставит поодаль, но чтобы ее видеть. Не пьет, пока не выполнит дневную норму.

Мы с мамой много думали об этом. Мама говорит, что это пригодно лишь для Москвы, а у нас люди вообще лишены выдержки, и бутылка долго не простоит – неважно, что там с текстом. Я не стал проверять, насколько права мама, а придумал вот что: если есть (а у кого из нас их нет, если честно!) вредная жена или ребенок, или вредные родители, или кто-нибудь еще более вредный, отдайте им бутылку. Вы должны быть уверены, что они не дадут вам пить, пока вы не выполните дневную норму. Нужна лишь минимальная выдержка, чтобы не наброситься на родственников. Но это так, к слову…

Если вы пишете что-то судьбоносное, способное перевернуть представления людей об искусстве, космосе, боге, то есть если вы взвалили на себя ответственность мессии, то приготовьтесь искусить себя смертью. Выпейте яд, действующий через несколько часов. Противоядие спрячьте. Опять-таки запретите себе прикасаться к нему, пока не выполните норму на день…

Руку Сенечки снова сжали.

– Пойдемте в курительную комнату, – предложила Галина Опахалова.

– Я не курю, но с удовольствием составлю вам компанию, – отозвался Сенечка.

Перед курительной комнатой стоял милиционер.

– Простите, сударь и сударыня, – сказал он. – Но согласно указу президента в курительную комнату разрешено входить только с одной сигаретой и не чаще одного раза за вечер. Надо беречь организм от никотинового отравления. Позвольте вас попросить: отдайте мне лишние сигареты. И распишитесь в журнале посещения курительной комнаты. Ваши фамилии внесут в компьютер.

Галина Опахалова отдала ему пачку. Милиционер извинился за задержку.

Галина была стройна, высока. Тяжеловата походкой. Наверно, жали черные туфельки. Взмах руки: закурила; выдохнула, повернулась анфас.

– Вы предлагали мне вечер в ресторане, – сказала она. – Согласитесь, лекция Кокошникова не слишком интересна… Не хотите ли пойти прямо сейчас?

– Не раньше, чем я закончу свои дела здесь… Мне ведь надо написать о ком-нибудь из молодых авторов…

Галина подумала:

– Я могу вам порекомендовать одного. Толя Горшков. Вы его видели. В желтом пиджаке, книжки раздавал. Раньше пил много и бездельничал. Теперь совершенно переменился. Берется за всякую работу.

Назавтра Сенечка принес Андрею Ивановичу такой текст: «Мы даем краткий обзор творчества молодого прозаика Анатолия Горшкова.

Анатолий Горшков прославился первым же рассказом. Рассказ назывался «Она не звонит» и, как утверждает автор, был написан за один день в «довольно унылом настроении». «Она не звонит» вызвал небывалое оживление на очередном собрании городского литературного клуба.

Второй рассказ «Голубая звезда» имел еще больший успех, особенно его дополненное Интернет-издание, имевшее окончательное название «Когда она не нужна». В редакцию пришло много отзывов, как позитивных, так и негативных. На нашем сайте развернулась настоящая дискуссия, не затухавшая много месяцев. Сам автор уверял, что он не придавал большого значения своему творению, заявляя, что во время написания «Голубой звезды» был занят решением серьезных личных проблем.

Далее ожидание читателей было вознаграждено появлением повести «Женский сюрприз». Повесть вызвала массу откликов в критической прессе. В одном из интервью автор признался, что «Женский сюрприз» написан в состоянии депрессии. Повесть, пронизанная болью и тоской о несбывшихся мечтах, вышла отдельной книгой и выдвигалась на областную литературную премию «Рост».

Затем последовала повесть «Коррозия» (Интернет-название «Эрозия»), о которой автор говорил, что она явилась плодом личных переживаний. Это был своего рода прорыв на новый качественный уровень. С небывалой силой убеждения Горшков рассказал нам историю несостоявшейся любви нищего юноши-иммигранта и дочери преуспевающего майора милиции. Свежесть темы, непредсказуемость сюжета, красочные образы и легкий, доступный язык покорили множество читателей и поставили автора в один ряд с маститыми писателями.

На фоне «Коррозии» не остался незамеченным рассказ «Упадок». По мнению Анатолия Горшкова, этот рассказ является вершиной его творческих достижений, несмотря на то, что работе над ним мешала тяжелая болезнь.

Анатолий Горшков признается, что над следующим рассказом «Черный витамин» он работал в состоянии глубокой депрессии, выйти из которой помогли занятия нейролингвистическим программированием.

Последнее произведение нашего нового сотрудника называется «Солнечная мурава». «Наконец-то я обрел почву под ногами, – делится Анатолий Горшков. – Различил впереди свет, почувствовал, что жизнь ждет от меня признания в любви. Это мой скромный вклад в литературу Обновленной России». Отрывки из «Солнечной муравы» выйдут в наших ближайших номерах.

Мы выражаем надежду, что Анатолий Горшков найдет общий язык с нашими читателями».

* * *

…прямо на мою дверь. Подхожу поближе – и правда, полицейский. Я пошел медленней. Ну, думаю, он не просто так приперся. Смотрю – поодаль стоит машина с мигалкой, а в ней еще двое.

Полицейский, что у двери, ширинку застегнул. Меня увидел и пальцем поманил. А ноги у меня вдруг как встанут! Он говорит:

– Да поди сюда! – и ругаться давай. А я стою. Прикидываю, как убегать буду. А потом куда? Меня на остановке перехватят, или вообще весь район оцепят. Они это любят. Уже почти неделю не оцепляли. А этот опять:

– Это ты здесь живешь? Ты мне только бумагу подпиши! И я тебя отпущу.

Чего, думаю, он такой добрый? Даже кобуру не расстегнул. Ну, подхожу к нему маленькими шажками. Он мне бумагу протягивает. Я спросил:

– В чем дело?

Полицейский весь как-то расплылся. Такой ласковый стал:

– За свет не платишь? Раз. За телефон? Два. Бродяг к себе пускаешь? Три. Грязь разводишь, сороконожек. Машину не ремонтируешь. А это позор для настоящего американца… – Тут он назвал меня вонючим русским и сказал: – Городские власти у тебя дом отбирают со всем имуществом. Так что подписывай и убирайся…

Дом…

Тут я как заору на него! Это на полицейского-то.

Никогда так не орал. Все словосочетания вспомнил. И перемешал их так и сяк. Потом вспомнил, как в Лас-Вегасе ругаются. Снова перемешал. Он все ласковей смотрит. Кобуру расстегнул. Мне сначала наплевать было. Я еще пару слов сказал, а потом думаю: ну, вот… Тогда я как будто слезливости в голос подбавил и власти штата несколько раз обругал. Вспомнил, что полиция любит, когда власти штата ругают. Он на свою машину оглянулся, где его дружки сидели, и говорит: