Текст книги "Автомат № 130013"

автор: Алексей КУДАШЕВ

армейский триллер

«Автомат № 130013»

В армию я пошел служить с желанием. У меня был план. Сначала отслужу срочную. Потом, поступлю в элитное военное училище на льготных условиях – как отслуживший срочную. Учеба в военном училище, само собой, бесплатная, и на полном государственном обеспечении: с четырехразовым усиленным офицерским питанием, со стипендией, и на всех видах довольствия – от носков до трусов. Не надо искать деньги на одежду, или скитаться по общагам и прочим съемным углам.

Окончу училище, получу высшее образование, и стану офицером. А офицер это что? Во-первых, работа не пыльная – знай себе, только приказывай, никакой грязной работы. Надоело – оставил за себя старшину, а сам пошел в казарму спать, отдыхать.

Во-вторых, стабильная зарплата, которая с каждым годом неуклонно растет – а где вы видели сегодня в частных организациях, чтобы хозяин-капиталист доплачивал своим трудоголикам за наработанный стаж?

Ну а продвижение по службе? В частной конторе можно десятилетиями сидеть на своей заднице, в одной и той же должности, хоть ты себе лоб расшиби, в попытках пробиться наверх. Сидеть, лишь со стороны наблюдая, как твой начальник продвигает по карьерной лестнице своего мажористого тупого сынка, губастую любовницу-секретаршу, ну и разве что какого-нибудь наиболее удачливого жополиза.

А в армии дело совсем другое – это ведь государева служба. Здесь все для всех самим государством в деталях расписано наперед – я все это заранее и досконально узнал еще во время учебы в школе. Два года отслужил лейтенантом – тебе автоматом присваивают очередное звание: старший лейтенант. Пару лет походил в старлеях – и ты капитан. Затем, майор, подполковник, полковник…. ну и наконец – генерал!

С соответствующим каждому званию повышением оклада, само собой. Плюс – должностной оклад: командир взвода, командир роты, командир батальона, командир полка…. В общем, у меня голова кружилась от таких перспектив!

Дальше – куда бы, не направила служить тебя Родина – одна из самых головоломных сегодняшних проблем молодежи – жилье – для тебя не существует вообще: тебе всегда гарантирована служебная квартира, хоть ты с семьей или без семьи.

Кроме этого, не надо тратиться на покупку одежды: тебя всегда по мере надобности оденут и обуют с ног до головы за счет казны: пятнистые камуфляжи, как из американских фильмов, легкие, прочные берцы, теплый офицерский бушлат….

Ну и насчет пожрать: если в лом готовить, или жалко тратиться на еду – ты всегда можешь привалиться к солдатскому столу, где тебе, как офицеру, всегда положат самый лучший кусок. Меня все это вполне устраивало, ведь я был простой парень, из небогатой семьи, и насчет еды тоже был совсем неприхотлив.

Кроме того, для меня, не имеющего ни связей, ни денег для поступления в вуз и дальнейшей учебы, получить все перечисленные блага – бесплатную учебу, хорошо оплачиваемую нетрудную работу, жилье, и все остальное, другим путем, вкалывая на гражданке, было просто исключено.

Так, что все вышеперечисленное – бесплатные жилье, шмотки, еда, гарантированное продвижение по карьерной лестнице, независимо ни от того, двигает тебя мохнатая рука или нет, а также стабильно – несмотря на экономические кризисы – повышающиеся оклады, были для меня просто пределом мечты.

Но даже это все было для меня не самым главным стимулом.

Главное для меня было то – что через двадцать лет такой не самой трудной службы можно было с полным правом выйти на пенсию. И это – всего в сорок лет! Даже известный богач Кийосаки в своих книжках хвастался, что смог отойти от дел лишь в 47 лет. А тут – в сорок!

И получать при этом не жалкую пенсию простых тружеников, честно ишачивших всю свою жизнь, а солидный, и регулярно повышаемый заботливым государством пенсион, сравнимый с окладами топ-менеджеров иных частных фирм. Подумать только: тебе всего сорок лет, всем остальным до пенсии еще ишачить столько же, сколько они работали до сих пор. А ты уже можешь позволить себе отдыхать и наслаждаться хорошо оплачиваемой свободой и бездельем до еще не скорого конца своих дней!

Это и было именно то основное, что двигало мной в моем стремлении пойти на военную службу. Потому-что я не хотел стать так называемым рабом будильника на всю жизнь. Подумать только: ишачить всю жизнь на кого-то, как раб, за установленную им крошечную зарплату, вкалывая от зари до зари, в то время как сам он, этот капиталист, прохлаждается на курортах, ездит на крутых тачках, живет в особняках. Нет, ни за что, еще в ранней юности я решил, что если мне и не суждено пробиться на самые вершины этого мира, то уж я точно не стану одним из миллионов кирпичиков, на которых держится благосостояние всех этих капиталистов, богачей, бизнесменов. И на которых работают всю свою жизнь за гроши миллионы простых трудяг. Нет, если уж мне и не стать богачом, то и богачи от меня не получат ни копейки, ни капли моего пота.

Точно так же я не хотел, чтобы меня использовало государство: платить ему налоги, страховки, отчисляя почти треть зарплаты. И так жить не просто до старости, но и продолжать работать уже выйдя на пенсию, как вынуждено делать большинство сегодняшних пенсионеров. И делают это они не из любви к труду, а просто потому, что на обычную пенсию сегодня просто не проживешь.

Нет уж, думал я, пусть лучше государство работает на меня, снабжая меня всем необходимым, от образования до раннего выхода на хорошо оплачиваемую пенсию. В общем, я нашел свой путь в этой жизни, который отвечал моим внутренним целям.

И уже в семнадцать лет, при выпуске из средней школы, у меня был отличный жизненный план. Поэтому, высокомерно глядя на сверстников, мыкавшихся туда-сюда по окончании школы, искавших деньги для учебы в вузе, зубривших экзамены, парившихся с поисками жилья, я лишь эгоистично беспокоился: как бы никто не пронюхал про мой супер-план. И на все вопросы одноклассников: а куда я буду поступать, я отвечал уклончиво: пока подожду, погляжу.

Почему я не попробовал сразу после школы поступать в военное училище? Потому-что во-первых, имея за спиной лишь среднюю школу, у меня не было никакой гарантии туда поступить. И кроме этого, надо было опять-таки готовиться к экзаменам, проходить медкомиссии, собирать кучу документов, готовить экзамены, в общем переделать кучу того и сего. И при этом не было никакой гарантии, что ты поступишь и совершишь столько усилий не зря. А я не любил совершать бесплодных усилий. А вот после срочной службы в армии, желающего поступить в военное училище солдата-срочника брали на льготных условиях сразу и без всяких проблем.

Но от окончания школы до срочной службы в армии меня отделял целый год. Этот год я решил провести расслабленно, не работая, и полностью наслаждаясь свободой. С одной оговоркой: вкалывая при этом то там, то сям кем придется, чтобы заработать на хлеб.

Также, я, конечно, слышал о «дедовщине» в армии, но это меня почти не пугало. Но все же я решил, не терять времени даром, и в свободное время готовиться к службе физически: занимался боксом, помимо этого каждый день отжимался, бегал и приседал.

Правда, в этот год перед армией случилось одно небольшое «но». Конечно, не повлиявшее на мои далеко идущие планы. Но сделавшее столь долгую разлуку с «гражданкой» уже не такой желанной и легкой, как раньше. Короче, я, как всякий нормальный молодой парень, предоставленный самому себе, влюбился в девчонку. Девчонка оказалась не только красивой, но и хорошей, и потому я крепко к ней прикипел. Звали ее Карина. Она была юной девушкой, с упругими попой, грудью, и длинными распущенными волосами. И расставаться с ней на время службы и последующей планируемой учебы мне не хотелось.

Но, в конце концов, прошел год, мне стукнуло восемнадцать, и мне, как говорится, забрили лоб. Карина обещала меня ждать и писать. А я, твердо решив по окончании училища жениться на ней, отправился на долгожданную срочную службу.

Армейская действительность в первый же месяц моей службы – еще во время прохождения «курса молодого бойца» для новобранцев, не оставила камня на камне от моих прежних планов. Причем не только, как солдата, но и будущего офицера, которым я себя видел в своих розовых снах.

Первые же недели службы, с жадностью наблюдая жизнь офицеров, а также на собственной шкуре познавая все прелести солдатской службы, я с разочарованием осознал, насколько оторванными от жизни были мои тщательно продуманные в теории планы. В реальной жизни все выглядело совсем иначе.

Офицеры, от однообразной служебной рутины, бухали круглыми днями. А их жены, изнывая от скуки и недостатка романтики и развлечений, трахались со всеми новенькими офицерами напролет. Или с солдатами с внешностью альфа-самцов. Офицерские дети беспризорниками бегали по гарнизону и единственными их развлечениями были игры в пределах военного городка.

Жили офицеры в таких жутких гарнизонных дырах, что любая студенческая общага в сравнении с ними выглядела как отель класса люкс. Бесплатная еда в солдатской столовой…. Да, мой голодающий молодой желудок неизбалованного солдата – срочника быстро к ней привык. Просто потому, что выбора не было, а с голоду умирать не хотелось. Но питаться так двадцать лет?! Боже упаси! Посадишь и желудок, и свое здоровье, и черт знает что еще. Бесплатные армейские шмотки…. Даром не нужны! Все два года, что я служил, я только и мечтал о том, как бы избавиться поскорей от этой плотного сукна одежды, которую приходилось таскать и в мороз и в жару. Да, кстати, зимой она ни черта не греет, а летом, соответственно, в ней жарко, словно ты напялил водолазный костюм. Все, о чем я мечтал с первых недель службы – это избавиться от них поскорей, и одеться в нормальную, легкую и удобную одежду с «гражданки».

И терпеть все это лучшие годы жизни только для того, чтобы в сорок лет выйти на пенсию? Со сдвинутой психикой, язвой желудка, неприспособленностью к нормальной жизни и еще бог знает чем? В общем, в считанные недели все мои многолетние предармейские планы разрушились в прах.

Впрочем, к тому моменту меня это уже никак не волновало. Было не до того. Самая первая настоящая истина, которую я практическим путем усвоил в армии: не загадывай ничего наперед. Ибо жизнь твоя не стоит гроша, и никто не знает, что тебя ждет за углом.

Так, что очень скоро все мои многоходовые сложные планы свелись к одной простой, настоящей и ясной, как небо цели: живым и невредимым вернуться домой. И встретить свою Карину.

Служить меня направили во внутренние войска, в конвойный полк. Часть наша находилась в каком-то богом забытом месте, о существовании таких дыр, я раньше даже не подозревал.

Наша часть охраняла исправительные колонии с заключенными-рецидивистами.

После окончания «курса молодого бойца», занявшего первый месяц службы, меня, и нескольких других новобранцев, определили в роту, охранявшую одну из этих колоний.

Казарма нашей роты находилась почему-то на самом верхнем четвертом этаже старой, построенной еще, наверное, при Петре Первом казармы. Хотя первые этажи этой казармы были совершенно пусты. Ступеньки, ведущие наверх, были такими же крутыми, как вся политика Петра Первого – внутренняя и внешняя. После первого же забега наверх (нас погнали туда галопом, нахлестывая ремнями, удалые «черпаки») я, несмотря на всю свою тренированность, хватал ртом воздух как рыба, выброшенная на песок.

В роте первым нас встретил Тарзан – нет, не актер, и не герой кино. Так звали здоровенного дембеля, который, это стало ясно с первого взгляда, всем здесь заправлял.

Тарзан был обыкновенным типичным армейским тупым ублюдком, которые здесь встречались на каждом шагу. Нам повезло: мы попали к самому ужину, поэтому знакомство с Тарзаном, в этот раз надолго не затянулась. Рота как раз строилась, чтобы идти в столовую. Так, что, в данный момент всем было не до нас. После быстрой поверки: все ли в строю, кого нет и по какой причине отсутствует – последовала команда и мы, теперь уже со всей ротой, обратно пулей выскочили на плац перед казармой.

Когда толпа снова приняла прямоугольный строй, сержант скомандовал:

–Рота напря-во! Прямо шак-ком, марш!

И мы охотно потопали в сторону гарнизонной столовой.

Это было длинное одноэтажное серое здание. Из дверей несся неопределенный запах, меньше всего напоминавший еду. Когда мы вошли в столовую – как положено: справа по одному, в нос ударил вонючий запах грязных половых тряпок, грязного пола, еще какого-то дерьма. Мы встали за столами: по десять за каждый стол. При этом старослужащие предусмотрительно рассредоточились по столам среди молодежи. Это чтобы взять себе куски получше, а малосъедобное оставить дохлебывать молодым. Но поскольку соотношение молодых солдат к дембелям и черпакам было 3 к 7, вкусные куски доставались даже не всем дембелям и черпакам.

Что касается еды – едой она здесь не пахла. Суп отдавал теплой грязной водой, в которой замачивали грязные тряпки; вполне вероятно, так оно и было. Вместо чая в гнутых кружках тоже плескалась какая-то полупрозрачная жидкость, без каких бы то ни было признаков сахара или заварки. Единственное, что здесь выглядело съедобным, и было таким – куски черного твердого хлеба, нарезанные ломтями.

После раздачи пищи: несколько крохотных кусочков мяса и так называемый подлив – дембелям, гуща – черпакам, и оставшаяся жидкая баланда – нам, духам, мы принялись орудовать ложками. Едва я дохлебал свою жалкую порцию, последовала команда сержанта: «Рот-та, заканчиваем прием пищи – встать! Вышли строиться!» Дембеля и не подумали вставать, дожевывая остатки ужина. Мы выбежали на мороз, одетые по «форме №4», то есть без шинелей, в одних кителях, и еще минут десять мерзли на улице, пока дембеля, не спеша, с отрыгиваниями, вышли один за другим из столовой.

Когда рота вернулась в казарму, произошел небольшой инцидент. Оказалось, что один из черпаков, по прозвищу Конь, длинный и костистый и на самом деле чем-то напоминавший лошадь, вынес из столовой хлеб. А в армии, кажется, не было страшнее преступления, чем выносить еду из столовой. И, разумеется, за преступлением последовало незамедлительное наказание. Тарзан построил роту (офицеров я, кстати, с момента прибытия в роту, до этого момента еще ни разу не видел), вытащил перед ней Коня, и заставил его жевать злополучный кусок хлеба. Тот послушно сунул хлеб в рот, и задвигал челюстями, видимо надеясь, что худшее позади. Дождавшись, когда Конь совершил глотательное движение, Тарзан, своей мускулистой рукой, которой позавидовала бы горилла, со всей своей первобытной дури приложился кулаком Коню прямо в солнечное сплетение. А потом еще раз. И еще.

К моему удивлению, Конь не упал замертво прямо на том месте, на котором стоял, и даже не подавился. Он только усиленно заикал, и икал уже, кстати, не переставая до следующего вечера. Изо рта его начали было вываливаться полупрожеванные куски хлеба, но Тарзан рявкнул, и куски исчезли обратно во рту Коня.

Это был очень наглядный урок. Конечно, лично я и не собирался, как идиот, тащить хлеб из столовой, но мало ли чего еще здесь нельзя, о чем я пока не подозреваю? Примерно такое незамедлительное наказание ждало здесь всякого за малейший косяк, а нарваться на косяк было довольно просто.

После показательной экзекуции нас окружили старослужащие и, как водится, наверное, во всех военных частях, во все времена, первым делом, стали спрашивать кто да откуда, есть ли земляки. Мы стали отвечать тонкими голосами, с надеждой найти из среды дембелей поддержку из родных краев.

Внезапно строй старослужащих распался, словно по реке прошел водораздел: к нам не спеша подошел Тарзан.

–Из Екатеринбурга кто-нибудь есть? – рыкнул он, стоя, словно лев посреди стаи овец.

–Есть! Есть! – обрадованно вскрикнули двое из нас.

–Вешайтесь! – прорычал он, и злорадно рассмеялся, разворачиваясь и отходя; в строю старослужащих снова в секунду образовался просторный коридор. Лица моих однопризывников побледнели и вытянулись.

Наконец нас оставили в покое с расспросами, вместо этого заставив драить полы и наводить прочий порядок в казарме. Чем мы и занимались весь остаток вечера, после мытья полов, наводя на кроватях никому не нужные кантики, затем раз за разом поправляли и без того безупречно висевшие на вешалках шинели, каски. В общем, делали все то, что заставляют делать в «духов» армии старослужащие, время от времени придираясь, покрикивая, и отвешивая увесистого тумака кулаком, ремнем или сапогом, кому как придется.

Наконец этот бесконечный проклятый вечер подошел к конку – по команде вся рота выскочила на плац для положенной по уставу вечерней прогулки. Я до сих пор не понимаю, зачем в армии перед самым сном, роты строем, гарланя, пятнадцать минут топают по плацу, разгоняя надвигавшийся было сон. И какой армейский начальник-дурак назвал это дело «прогулкой»? После вечерней прогулки – вечерняя поверка, и долгожданная всеми команда «отбой».

В первую ночь в роте нас, можно сказать, не трогали, если не считать почти дружеских затрещин, которые каждому вновь прибывшему «духу» отвесил жизнелюбивый Тарзан; после этой затрещины у меня еще несколько дней в голове звенела какая-то надоедливая струна. Лежа в сырой солдатской кровати и вдыхая ароматный запах портянок, я, сквозь звуки «струны» слышал, как в темноте, то тут, то там, то и дело раздавались хряские звуки затрещин, это недовольные чем-то дембеля тумаками поучали зарвавшихся черпаков.

Ночь в казарме, как все первые месяцы службы, пролетела в считанные секунды: только вроде бы глаза сомкнул – и уже вставать. Утро, как всегда, началось с утробного вопля дневального «Рота, подъем!». Мы вскочили, одеваясь, как сумасшедшие, и чувствуя, что все тело одеревенело, словно чурбан. Бодрая и очень динамичная зарядка на морозе, при голом торсе, под сопровождение пинков от злых черпаков, окончательно избавила затуманенный мозг от остатков сна. Потом наведение порядка в казарме – в бешеном ритме и так, словно уборку здесь не делали как минимум месяц, не то, что вчера. После этого, утренний осмотр, на котором каждый из нас, молодых, получил пинок по голени от сержанта за нечищенные сапоги (а когда же было их чистить и чем?) Наконец мы потопали на завтрак, который был такой же сытный, вкусный и калорийный, как и вчерашний ужин.

После завтрака нас, молодых, построили отдельно, и повели в КХО. КХО – это комната хранения оружия, которая располагалась в фойе ротной казармы. Здесь я, кстати, впервые узнал, что у нас есть офицер. Им был сорокапятилетний лейтенант, которому на вид можно было дать и все пятьдесят. Вот ведь, как оно оказывается на самом деле, можно и до самой пенсии проходить в лейтенантах, автоматически подумал я.

–Ну что, войны, привыкаете? – обратился он к нам равнодушно, и не слушая ответа, отрезал – Привыкнете.

Он открыл для нас этими словами Америку, но никто ему не возражал.

–Сейчас будете получать оружие – зевнув и обдав нас утробным запахом перегара, сказал лейтенант – За каждым из вас будет закреплен автомат.

Молча стоявший рядом с ним дежурный по роте сержант, забряцав ключами, открыл дверь в КХО. На секунду раздался звук сирены тревоги – это сработала сигнализация – но сержант, быстро войдя в КХО, привычно ее отключил.

–Подходим по одному – скомандовал дежурный по роте, в то время, как лейтенант, видимо исчерпав имевшиеся с похмелья запасы энергии, в дальнейшем лишь молча и отстраненно за всем наблюдал.

Сержант стал называть фамилии, тот, кого он назвал, подходил к нему, брал из его рук автомат, два рожка, две колодки с патронами, подсумок, быстро все это осматривал, расписывался в растрепанном журнале времен Второй мировой войны, и отходил.

–Рядовой Брусилов! – наконец вызвал сержант меня. Я сделал три шага к нему, и в мои протянутые руки легла холодная сталь автомата «АКМ». Признаться, я думал, что модернизированные «Калаши» уже повсюду уступили место более современным «АК-74», но в этой гарнизонной дыре видимо было не так. Автомат был весь какой-то исцарапанный, порядком обшарпанный, словно побывал во всех военных конфликтах двадцатого века.

–Номер? – спросил меня сержант,

Я разглядел номер, выгравированный на стальном, когда-то вороненном, а сейчас просто сером боку «АКМ».

–Тринадцать два ноля тринадцать! – бодро ответил я. Когда я произнес эти слова, сержант быстро оторвал глаза от журнала, и посмотрел на меня так внимательно, словно я держал в руках гранату без кольца. Я заметил, что и лейтенант, прежде стоя дремавший, тут вдруг встрепенулся, и тоже уставился на меня.

–Распишись – наконец бросил мне сержант, еще раз пристально посмотрев на меня, потом на автомат в моих руках, потом опять взглянув на меня. Я поставил в журнале свою закорючку. Рука у меня не дрожала.

Лейтенант, что-то себе под нос, засвистев, стал ходить взад-вперед. Я подумал: с чего бы это он вдруг занервничал? Сержант, в следующую секунду уже забыв и про меня, и про мой автомат, снова стал вызывать оставшихся солдат и вручать им автоматы.

У каждого из нас отныне была своя ячейка в стальном шкафу в КХО. И при тревоге, команде «В ружье!» каждый, несмотря на спешку, должен был на ходу хватать только свой автомат.

Пока мы стояли, ожидая, когда оружие получат все остальные, стоявший рядом со мной рядовой Майкупов, крутя в руках оружие, дернул затвор. В ту же секунду дежурный по роте, бросив журнал, в мгновение ока подскочил к нему, и со всего размаха зарядил ему каблуком сапога прямо в грудь. Отлетев метра на два, и грохнувшись на пол, хватая ртом воздух, Майкупов стал подниматься. Сержант, между тем, вырвав из его рук автомат, несколько раз добавил скорчившемуся от новых ударов солдату прикладом по лопаткам, хребту и по шее. После чего, раздувая ноздри, рявкнул нам, притихшим от неожиданности.

–Запомните сразу, духи: так будет со всеми, кто будет дергать затвором, наводить на человека даже не заряженный автомат, и вообще баловаться с оружием где-то, кроме места для заряжания в карауле, все усекли? Мы – внутренние войска, мы и сейчас, в мирное время, несем боевую службу, мы – боевая часть, а не какие-то там шурупы. Поэтому с оружием никаких шуток, даже если оно не заряжено. Все меня поняли?

Сержанта с полуслова поняли все. Особенно рядовой Майкупов, который продолжая корчиться, кое-как встал снова в строй.

Наконец, раздача оружия была завершена. Следующий обязательный этап – чистка оружия. Каждый из нас получил по масленке, пучку пакли, и полдня мы наяривали свои автоматы, постигая процесс, который должен был стать для нас таким же обязательным, как чистка зубов. Вернее, даже более обязательным, так, как в армии, «по-духанке», чистить зубы удавалось далеко не всегда.

Во время этой чистки, уже через полчаса орудуя шомполом так, словно родился с ним в руках, я, то и дело, автоматически взглядывал на номер своего автомата, четко выгравированный на боковой планке: «130013». И когда я смотрел на эти цифры, меня охватывали какие-то непонятные странные чувства. Черт, его знает какие, что-то вроде неуверенности, и внутреннего смятения. Я вспомнил реакцию сержанта и лейтенанта, когда произнес номер своего «АК». И чего они оба так на меня уставились? В чем тут дело? В двойной цифре «13» в номере автомата? Ну и что здесь такого? Я никогда не верил в мистику и прочую ерунду.

Но все-таки этот проклятый номер и реакция на него не давали мне покоя все время, пока я драил свой автомат. В какой-то момент мне даже показалось, что он немного шевельнулся в моих руках. Поняв, что так у меня точно крыша поедет, я усилием воли прогнал эти дикие мысли прочь.

Почистив, наконец, оружие и показав сержанту результаты своего труда – он не поленился заглянуть в каждое дуло разобранного «АК» – мы поставили автоматы в ячейки, там же, в шкафчиках, оставили рожки, колодки с патронами, и подсумки для автоматных рожков. После чего строем уже со всей ротой отправились на обед.

После обеда новый суточный наряд и очередной караул, которым предстояло заступить на службу сегодня, получили команду «отбой», и завалились поспать.

Ротная казарма внезапно временно обезлюдела прямо в самой середине дня. Мы, молодые солдаты, духи, тихо сидели на табуретках, опасаясь потревожить сон и тем самым прогневать спавших, заступающих в караул и в наряд дембелей и черпаков. В то же время сами наслаждались выпавшим отдыхом и тишиной.

Наконец отведенные часы для послеобеденного сна уходящим на службу солдатам

истекли и дневальный гаркнул со своей тумбочки:

–Караул, суточный наряд –подъем!

Эту команду тут же подхватил дежурный по роте сержант, в обязанности которого тоже входило вовремя поднять караул. Нехотя, не спеша, хмуро зевая, вставали разбуженные солдаты. В армии после дневного сна всегда тяжелее вставать, чем после ночного. Но зато не надо спешить напяливать на себя амуницию за 45 секунд. Когда солдаты оделись и построились, двое сержантов, тоже заступавших в караул в качестве первого и второго помощников начальника караула, произвели проверку, чтобы убедиться: все ли не месте.

Начальник караула стоял тут же – это был угрюмого вида и неопределенного возраста лейтенант, мрачно оглядывавший свое караульное войско.

Затем новый караул, все еще заспанный и зевающий, отправился в КХО вооружаться. Мои ноги сами понесли меня следом – не знаю почему, но с тех пор, как я получил автомат, меня так и тянуло снова и снова ощутить в руках его холодную металлическую тяжесть. Но поскольку я не входил в состав караула, в КХО я, само собой разумеется, права входить не имел. Поэтому я лишь смотрел, как угрюмые солдаты входили в КХО. И спустя минуту выходили оттуда, держа в руках автоматы, подсумки с магазинами, и колодки с патронами. Тут же в коридоре солдаты усаживались на пол и начинали набивать патронами магазины. На каждого караульного приходилось по два автоматных рожка, и всего по двадцать патронов. В итоге, на каждый рожок приходилось по десять патронов. При том, что емкость каждого магазина составляла тридцать патронов. Я мысленно тут же подсчитал: в караул входит двадцать солдат, у каждого по двадцать патронов. Итого – 400 патронов на весь караул. Ну ладно, прибавим сюда две пистолетные обоймы по восемь патронов у начальника караула. Итого на всех – 416 патронов. А в колонии под их охраной – больше двух тысяч заключенных. И если вдруг не дай бог, случится бунт или массовый побег зэков, то тогда, даже при условии, что никто из наших разинь не промажет, и все пули караула угодят в цель – то и тогда толпа в оставшиеся полторы тысячи зеков просто сотрет весь караул в порошок. Тут надо как минимум пару пулеметов, подумал я. Или хотя бы каждому солдату – по четыре полных рожка по тридцать патронов, тогда у солдат еще будет шанс и выжить, и остановить побег, и, в конце-концов, просто не наложить в штаны. Но тот, по чьему приказу солдатам выдавали на ствол лишь по двадцать патронов, вероятно, руководствовался другими мотивами, нежели целостностью солдатских штанов. Наверняка некий большой военный начальник беспокоился только о том, что большинство солдат – бывшие по натуре растяпами и пофигистами – просто растеряют где попало лишние патроны. Или толкнут налево. А может быть, излишки этих самых патронов, еще во время их пребывания на складах, продал уже сам военный начальник. В общем, е стоит нагружать солдат патронами под завязку – тогда и им и начальству меньше забот и проблем.

К тому же, заключенные ведь тоже не знают, сколько именно патронов в рожках у караульных солдат. Но даже если и знают (эти хитрые зэки всегда все пронюхают) – наверняка никому из них, даже самым отъявленным отморозкам, не захочется оказаться в числе тех четырехсот, на кого, при потенциальном бунте, обязательно достанется пуля.

Все эти пустые и не нужные мне соображения вихрем проносились в моей голове, как проносится в наших головах какая-нибудь бесполезная ерунда, отвлекающая и забивающая наши головы, в то время, как я наблюдал, как караул снаряжает патронами рожки автоматов. Затем солдаты, опять же по команде сержантов и под наблюдением начальника караула, направились вниз, на плац перед казармой. Я, и несколько моих однопризывников, пользуясь тем, что в опустевшей казарме почти никого не осталось, тоже выскочили на плац, чтобы посмотреть, как будет уходить на службу караул. Мы этого еще ни разу не видели, и не догадывались, что очень скоро это все нам до смерти осточертеет.

На плацу сержанты произвели расстановку караула, каждый из солдат занял свое место, которое должен будет занять на периметре, при заступлении в караул. После того, как расстановка окончилась, солдаты, оставив на плацу свои автоматы, отошли в сторону покурить, поболтать и поссать.

Затем, спустя какое-то время, снова раздалась команда сержантов, и, под хмурыми взглядами начальника караула, все двадцать солдат караула выстроились на плацу. Подошедший к караулу командир роты выступил вперед, встав перед строем, и, как это положено по уставу, официально зачитал приказ, заканчивавшийся словами: «-….. приказываю: не допустить побега осужденного».

После этого последовала команда «-Караул, напра-во! Шагом, марш!» И солдаты, топая в ногу, и временами наступая друг другу на пятки, отправились к воротам, ведущим за территорию части. В другой стороне огромного плаца строились и отправлялись на свою службу другие караулы, несшие охрану других объектов.

Я и двое других таких же как я любопытных «духов», вернулись в роту, где стояла непривычная тишина. Сразу стало заметно, что Тарзан тоже отправился в караул, так, что пока в роте никто никого не терзал. Зато подняли хвост те мелкие черпаки, которые при Тарзане вели себя тише воды. Впрочем, сейчас им было не до нас – каждый был занят каким-то своим личным делом. В основном те немногочисленные солдаты, оставшиеся в роте, были солдатами из хозвзвода, не ходившие в караул.

Вскоре должен был вернуться со службы, смененный новым, старый караул. Для роты это было главным событием дня. Вся наша служба, как мы узнаем это позднее, крутилась вокруг того, чтобы тащить караул. И так изо дня в день. Людей в роте хватало всего на две смены, и они меняли друг друга, через сутки, ходя в караул. Старый караул возвращался в часть после того, как его менял новый караул. Через сутки все повторялось. Очень скоро и нам, молодым солдатам, предстояло начать нести службу – также заступать в караул.

Наконец, двери казармы распахнулись и в казарму стали вваливаться солдаты из старого караула. Для нас они еще были незнакомы – мы их видели в первый раз, поскольку с момента нашего прибытия в роту еще не прошли первые сутки. Те из старослужащих, кто оставались в казарме, встречали вернувшихся с караула, словно те пришли с передовой. Хотя отчасти так оно, наверное, и было. Первым делом солдаты снимали шинели и тут же садились на «взлетке» – свободное пространство посреди казармы между двумя отсеками с кроватями, – и принимались разряжать магазины своих автоматов. Вынув первый патрон, они тыльной его стороной, движением, каким точат нож, высвобождали из автоматного рожка остальные патроны. Затем патроны устанавливались в колодки, и все это вооружение солдат сдавал в КХО, ставя автомат, колодки и подсумок с магазинами строго в свою ячейку.