Текст книги "Промышленникъ"

Глава 4

Как ни старался Гурьян одеваться потеплее, да все же не уберегся и простыл – днем жарко было, вот и решил немного распахнуться и сбить шапку на затылок. И вроде бы мелочь пустяшная, а поди же ты, ему хватило – четвертый день еле-еле ноги таскает, от постели до нужника, да от нужника до теплой печки. Надо сказать, что еще с полгода назад он бы все равно ходил работать, несмотря на температуру и прочие радости-гадости, сопутствующие сильной простуде. Потому как хочешь не хочешь, а копейку в дом нести надо. Есть ведь требуется каждый день, и желательно больше одного раза. Вспомнив мать-покойницу, угасшую непонятно с чего три года назад, рано повзрослевший мужчина четырнадцати лет тихо вздохнул – какой он тогда счастливый да беззаботный был! От глубокого вздоха родился легкий кашель, и встрепенувшаяся сестренка тут же к нему подскочила. Легонько тронула старшего брата и заглянула в лицо с молчаливым вопросом – не надо ли чего?

– Пить дай.

Ополовинив небольшой ковшик, Гурьян невольно передернул плечами от пробившего его озноба. Поплотнее укутался в свое любимое старое одеяло, шитое еще матушкиными руками, перевернулся на другой бок и прикрыл глаза. Да, еще полгода назад!.. А вот с недавних пор он мог себе позволить побездельничать в постели недельку-другую, так как умудрился буквально на пустом месте найти дополнительный приработок. Всего-то и делов, что по сторонам поглядывать да что надо в память откладывать. Ну и братьев немного погонять для пользы дела, а денежка за это куда как увесистая капнула. Даже отец столько не зарабатывает, а вот он запросто! Малышню одели-обули во все новое (и себя тоже не забыл), кой-какой припас на зиму устроили, да и отложить немного удалось. И после всего этого – ну разве ж он не молодец? Тятя так и сказал при всех – мол, горжусь таким сыном, настоящим мужиком вырос!

За окошком внезапно раздался раскатистый рев, заставивший больного чуть ли не подпрыгнуть. А затем – страдальчески сморщиться и подтянуть одеяло повыше. Так, чтобы оно прикрывало уши и хотя бы немного заглушало громкие песни в очередной раз «принявшего пять капель» певца.

Вот всем хороша была их улица, и соседи подобрались очень даже ничего. Все, кроме одного – Фимка-амбал, зарабатывающий на жизнь катанием квадратного и перетаскиванием круглого (в составе крупной артели грузчиков, трудящихся исключительно на оружейной фабрике), страсть как любил по пьяному делу исполнить пару песен. Вернее сказать, пару десятков, причем во всю ширь и мощь своей далеко не маленькой глотки. Длился этот концерт, как правило, не больше часа-двух и в принципе был вполне терпимым – теми, кто жил двора этак за два-три от непризнанного певческого таланта. Да что там, настоящего талантища! Все же хайлать так громко и долго не каждому дано, а Фимка ни единого разу даже и не охрип, как бы об этом ни мечтали все его «благодарные» слушатели. Да. Так вот – те, кто имел несчастье наслаждаться оглушающими руладами в пределах саженей этак пяти-шести, на правах ближайших соседей «наслаждались» народным творчеством на всю катушку – вплоть до дребезжания стекол и подвывания расчувствовавшихся собак. Урезонить певца-любителя даже и не пытались, ибо при его внешних данных, более подходящих для совершения богатырских подвигов, любое махание руками было абсолютно бесперспективно.

– Быва-али дни веселыя, гуля-ал я молодец! Не зна-ал тоски-кручинушки, как вольный у-удале-эц!..

Даже засунув голову под подушку, Гурьян был вынужден наслаждаться ревом изрядно подвыпившего детины – для глубокого и сильного баса фабричного грузчика какая-то там кучка перьев, даже и обтянутая толстой ситцевой наволочкой, помехой не была. Если уж ему и стены не мешали… Тем удивительнее была резко наступившая тишина и покой – это оказалось настолько непривычно и так здорово, что даже кашель куда-то пропал. Следующей неожиданностью стал брат, вихрем ворвавшийся в дом и прямо с порога выпаливший:

– Гуря, там тебя ищут!

– Кто?

– Ну такой… Строгий такой, важный – как у Фимки спросил, где мы живем, так тот аж подавился. Потом тихо так ответил и сразу в дом – шмыг! Сам. Представляешь?!

Старшенький честно попытался это сделать, но так и не смог – попросту отказало воображение. Уж как только ни пытались усовестить, уговорить или даже заставить народного певца молчать, ничего не помогало – ни взывания к совести, ни просьбы, ни даже откровенный мат. Да что там ругань, даже тяжеленная оглобля по хребтине была бесполезна. Вообще все было бесполезно – любые крики и увещевания Ефим попросту пропускал мимо ушей, а деревянную анестезию надо было еще суметь применить. В смысле, остаться целым и невредимым после применения. Ухитрившись при этом не только подобраться поближе и от всей души приласкать непризнанное певческое дарование, но и вовремя удалиться, заботясь о собственном хорошем самочувствии.

Входная дверь снова знакомо скрипнула и впустила в горницу поток студеного воздуха вместе с запахом зимней свежести. А с ней на пороге объявился нежданный, но очень дорогой гость, поработавший заодно и быстродействующим лекарством – еще недавно покашливающий и мерзнущий, парень на диво быстро позабыл о своем плохом самочувствии. Полетело на подушку одеяло, руки словно сами собой чуток подтянули штаны, а пол обласкал ступни приятным холодком.

– Я… Я сейчас, вашсиясь!

Быстро прошлепав в дальний угол, Гурьян повозился там немного и так же торопливо вернулся обратно, неся на вытянутых руках маленький сверток. Повозился, пальцами и зубами развязывая тугие узелки, и, не раскрывая до конца, осторожно протянул вперед.

– Вот.

Небрежно приняв и взвесив на руке изрядно помятую и замусоленную стопку фотокарточек, работодатель довольно кивнул. Затем осмотрелся, неспешно расстегнул пальто, снял шапку и искоса глянул на притихших детей.

– Смотрю, тебе нездоровится?

– Да это я так, вашсиясь, ленюся помалёху.

– Понятно.

Гость жестом фокусника перекатил между пальцами серебряный рубль, убедился, что его все заметили, и легким движением кисти отправил металлический кругляш на колени к маленькой хозяйке.

– Неподалеку отсюда я заметил хлебную лавку. Наверняка там найдется что-то вкусное?..

Гурьян намек понял с первого раза:

– Ванька, Любка, ну-ка живой ногой, за сдобой к чаю!

Сестра быстро поставила чугунок с водой в печку и чуть замешкалась. С опаской поглядывая на молодого мужчину, бочком-бочком подобралась поближе к старшему брату, скорчила умильную рожицу и просительно заглянула в глаза. Шепнула что-то на ухо, еще раз, получила разрешающий кивок и уточнение:

– На всех.

Дождавшись, пока они останутся одни, фабрикант устроился поудобнее за низеньким массивным столом, выложил перед собой блокнот с ручкой и приготовился записывать.

– Знач, так! Вот этот вот, заходит на почту раз в четыре недели, выходит всегда с большим таким пакетом в руках. Потом пакет выбрасывает – я как-то подобрал, обычная бумага, без штемпелёв всяких. Этот вообще никуда не ходит, на работу да с работы. И этот тоже. А вот мордатый – раза три приходил к тому самому господину, за которым указано присматривать особо…

Когда вернулась нагруженная хлебобулочной продукцией малышня, старший брат как раз заканчивал жаловаться на последнюю фотокарточку, вернее, на того, кто на ней изображен:

– Каждый раз, как в тот дом идет, постоянно оглядывается. И выходит – тоже по улице глазами шарит, вот. А минут через пять после него дама выходит, красивая такая – и в другую сторону, причем еще улыбается так, по-доброму. Пока все.

Гость дописал последнюю строчку и застыл в легкой задумчивости, не обращая внимания на детей, осторожно выкладывающих на стол свою добычу. Большая связка баранок, троица витых калачей, опять связка, только уже золотисто-коричневых сушек. И диво дивное, до сего дня не гостившее на столе ни единого разу, – золотистый «кирпич» ситного хлеба[6]6
  Хлеб, испеченный из просеянной сквозь мелкое сито пшеничной муки, очень нежный и вкусный.


[Закрыть]. Вкусного и при этом неимоверно дорогущего, особенно для простых работяг. Одно слово, господская еда… Отдельной горочкой лежали сладости, дюжина румяных булочек с изюмом – брат разрешил, если сдача останется.

– Ну что же, неплохо.

Гурьян тем временем сделал страшные глаза и цыкнул на сестру, вознамерившуюся на полном серьезе напоить известного на весь Сестрорецк фабриканта свежезаваренным иван-чаем[7]7
  Растение, использовавшееся как заменитель чайного листа, – крестьяне и рабочие Российской империи иван-чай сами собирали, заваривали и пили с большим удовольствием.


[Закрыть]. Ну не дура ли? Впрочем, что с нее взять – малявка еще, соображения никакого. Все так же молчаливо выпроводив младших обратно на свежий воздух, парень кинул быстрый взгляд на своего работодателя и с облегчением вздохнул – тот медленно листал свой блокнот и, казалось, вообще не замечал никакой суеты вокруг себя.

– Добавить больше нечего?

Непроизвольно вздрогнув – до того неожиданно прозвучал вопрос, Гурьян энергично помотал головой из стороны в сторону, показывая, что выложил все без утайки и до самого что ни на есть донышка.

– Отец у тебя на Сестрорецком казенном работает? О твоем приработке знает?

Не удивившись такой осведомленности (а также тому, что фабрикант не спрашивает, где мать), подросток тихо ответил:

– Да, на нем. Нет, не знает – я ж никому, как вы и сказали!.. Правда, батя меня порасспрашивал малость, так я ему все, как и положено, – мол, так и так, хорошее место нашел, часто важные господа с фабрики ходят. И денег всех не показывал.

Непонятно чему улыбнувшись, мужчина продолжил:

– Молодец. Теперь: зачем и почему именно я приходил к тебе.

Одновременно со словами работодатель достал небольшую картонку и стал что-то писать на ее обороте.

– Осенью ты занимался своей работой и во время нее нечаянно подслушал мой разговор с господином Долгиным. Я говорил о том, что в фабричную школу можно принимать детей и со стороны. А недавно ты набрался смелости, дождался, пока я к тебе подойду почистить обувь, и похлопотал за своих младшеньких – в ответ я обещал подумать. Запомнил? Мне стало интересно, и я сам тебя нашел, чтобы дать ответ. Все. Запомни, как «Отче наш», и остальным то же самое говори – понятно?

– Как не понять, вашсиятство! Только все одно, как-то оно не очень. Ну, история эта. Кто я и кто вы, чтобы вам самому до меня ходить…

Гурьян стремительно постигал азы конспирации. И даже, удивляясь самому себе, рисковал высказать свое сомнение вслух, но уж больно легко было говорить правду своему работодателю. Да и вообще, разговор с ним был очень необычен – несусветный богач, да к тому же и самый настоящий аристократ, а совершенно не кичился своим высоким положением.

– Я перед тобой два дома посетил, а после тебя еще в три зайду – лично приглашаю отдать детей в свою школу. Так что можешь собой гордиться, из-за тебя целый князь полдня ноги утруждает.

Легкая усмешка и подмигивание помогли юному труженику обувной щетки задать очень важный для себя вопрос:

– А насчет учебы – это оно и вправду можно?

– Вот моя визитка.

Перед князем на стол легла та самая картонка, на обороте которой он только что черкался. А чтобы она не испачкалась, он под нее подложил небольшую стопочку канареечно-желтых рублевых банкнот, слегка разбавленную зелеными трешками.

– С ней твой отец пойдет к управляющему школой, а уж тот все и устроит. Кстати, сколько из вашей семьи учеников выйдет?

Гурьян с некоторым усилием отвел глаза от денег, поморгал, переваривая вопрос, и быстрой скороговоркой перечислил имена трех братьев и сестры.

– Значит, всего пятеро. И еще. Если у тебя есть знакомые твоего возраста, желающие поучиться в фабричной школе вместе с тобой, смело приглашай.

Аристократ замолчал, с минуту побарабанил пальцами по столу и сменил тему:

– Тебе нравится твоя работа?

– Да, вашсиятсво!

– Гм, я имел в виду твою колодку для чистки обуви.

Четырнадцатилетний мужчина слегка удивился и честно ответил:

– Поперва было не очень, потом привык.

– Как смотришь на то, чтобы работать только у меня? Понятно, можешь не отвечать.

Отвечая на немой вопрос, фабрикант улыбнулся краешком губ.

– У тебя на лице все написано. Вот тебе еще одна визитка.

Поверх первой картонки на стол легла вторая, с непонятным значком на обороте.

– Где фабричное начальство живет, знаешь?

– Ну дак!

Красивые двухэтажные коттеджи из ярко-красного и светло-желтого кирпича уже давно образовали этакий «поселок в поселке». Вот только была одна тонкость – видеть-то их видели все, да в основном издали. Так как подойти поближе и полюбоваться не давали бдительные и неимоверно злющие сторожа.

– Приходи дня через… Хотя нет, не годится. Тогда так – дом купца Епифанова, квартира семь, вечер этой субботы. И еще раз: обо всем касательно наших с тобой дел – молчок. Для отца и всех остальных – ты учишься при фабрике, я изредка к тебе благоволю и попечительствую. Понял? Ладно, на этом пока все.

Дорогой (в самом лучшем смысле этого слова) гость встал, немного потянулся и принялся неспешно одеваться. Пожелав напоследок больше здоровья и поменьше болезней, он совсем уже шагнул за порог, как Гурьян вспомнил кое-что важное:

– Вашсиятство! А к тому самому господину еще иногда и барышня одна захаживат. Из простых, но одета хорошо. За ней тоже пригляд нужен или как?

Пальто вернулось обратно на лавку, а его хозяин медленно присел рядом с ним.

– А расскажи-ка ты мне, какая она из себя?..

Фабрикант как раз закончил раскладывать своеобразный пасьянс из растрепанных фотокарточек, как порог его кабинета перешагнул прямо-таки пышущий отборнейшим негативом главный инспектор условий труда.

– И что, ему все сойдет с рук?! Этому!.. Ворюге и мошеннику?!!

– Во-первых, здравствуй. Во-вторых, ты сейчас о ком?

Долгин так и застыл с открытым ртом. Медленно выдохнул, подошел поближе и, уже спокойным голосом поприветствовав начальника, повторил:

– О купце Солодовникове.

– Аристарх Петрович, что ли, рассказал?

Не так давно к нескольким учителям Григория добавился еще один – начальник отдела аудита, господин Горенин. Натаскивал он бывшего унтера исключительно по своему профилю, вернее, даже не натаскивал, а так, проводил обычнейший ликбез. А вот своего непосредственного работодателя знакомил с миром экономических преступлений по полной программе – и надо сказать, сильно удивлялся скорости освоения материала.

– Да, на сегодняшней лекции. Как пример несложного мошенничества через подставных лиц. Так что: когда за него примемся?

– Никогда, Гриша. И не нужно это, да и нельзя.

– Почему?

– Ты думаешь, я не хочу? Еще как хочу. А все равно нельзя.

– Решать, конечно, тебе, командир. Только я, ну вот хоть убей, понять не могу, почему ему дозволено украсть деньги компании и остаться без пули в подарок.

– Гриша, окстись – какая пуля? Это в тебе унтер-офицер Олькушского погранотряда проснулся, не иначе. Мы же теперь не военные, а совсем даже гражданские, а это значит, что к людям надо относиться помягше. Солодовников, конечно, скотина изрядная, да и мошенник первостатейный, но стрелять в него мы не будем. Хотя бы потому, что он в своих вечных заботах о чужих деньгах не зарывается и последнюю рубашку с деловых партнеров не снимает.

– Ну да, как же, не снимает! Я справки-то навел – скряга еще тот, за копейку удавится. А еще вернее – удавит. Через это и нет у него ни друзей, ни даже приятелей – никто с ним не хочет дело иметь, всех обманывает.

– И тем не менее пяток мелких купцов именно он спас от полного разорения и долговой ямы, внес необходимые залоги, подкинул деньжат и все такое прочее. Опять же, благотворительствует изрядно, доходные дома для рабочего люда ставит. Недавно театр решил открыть, о возведении больницы для московской бедноты подумывает. Как в такого стрелять?

– Ну прям святой человек! И что, причина только в этом?

– Вот ты упорный! Не понравился он тебе, так и скажи.

– Да, не понравился! Нечего с ним миндальничать, на те деньги, что он уворовал, целый уезд прокормить можно. А ежели нет никакой возможности деньги вернуть по закону, так и ладно! Здоровьем своим возместит – все другим наука будет.

Александр тяжело вздохнул и отвел взгляд. Как же иногда тяжело убеждать, а не приказывать! Но если хочешь иметь вокруг себя друзей и соратников, требуется именно первое – правда, не исключая и второго.

– Гриша, поверь. Нам, то есть конкретно мне и тебе, нельзя слишком часто поддаваться соблазну простых решений.

– Это как?

Сдержав очередной вздох, князь понял, что надо бы объясниться как-то поубедительней, да и попроще.

– Намять бока Солодовникову еще легче, чем ты думаешь, – он ведь и не думает прятаться, да и ходит один. А потом-то что? Потребовать с него свое – так он ославит вымогателей на всю Москву и все равно с неправедно нажитым не расстанется. Поработать анонимно – можно, но все с тем же результатом, то есть совсем без результата. Далее: другие купцы его не любят, но он для них свой. Обидим его – обидим всех крупных купцов Московской губернии. Оно нам надо, такое счастье?

Князь внимательно поглядел на друга, очень внимательно. И смотрел до тех пор, пока его собеседник не покачал головой, подтверждая – нет, не надо.

– Простые решения слишком очевидны и бывают очень вредны в долгосрочной перспективе. К тому же они слишком расслабляют, отучают использовать мозги. Слышал, наверное, сила есть, ума не надо? Ей-богу, золотые слова. А теперь скажи мне, Гриша, кто мы есть с тобой? По сути своей, не по чинам и званиям?

Долгин заметно опешил от такого вопроса.

– Да не ломай ты голову: сам спросил, сам и отвечу. Хищники мы. И логика у нас соответствующая, и мораль, и ценности – все подчинено скорейшему достижению цели. Когда мы с тобой за «несунами» бегали да охотились, это было во благо. А теперь дело у нас другое, и лишняя спешка только вредит. Сам же мне говорил насчет того, сколько теперь народу от меня – и тебя тоже, Гриша, – зависит. Говорил? И цена ошибки тоже выросла. Так что отныне – сперва думаем, потом еще раз думаем и только потом делаем. И еще. Ты ограничен рамками, границы которых определяю я, а у меня вышестоящего не имеется. Поэтому ограничиваю себя тоже я. И если вдруг начну нарушать собственные же правила, добром это не кончится. Причем для всех. Понимаешь?

Григорий слегка неуверенно кивнул.

– Поэтому, если человек – мерзавец и сволочь высшей пробы, но за определенные рамки не переступает, да к тому же приносит заметную пользу нашей родине, – этот человек для меня неприкасаем, как бы я ни хотел обратного. Я не говорю, что все ему прощу, но убивать-калечить я его без веской причины НЕ МОГУ.

– Хорошо, пускай так; ты – командир, тебе виднее. Но ведь и совсем безнаказанным оставлять такие дела тоже нехорошо? Раз простили, два простили – глядь, а все капиталы-то уже в чужих карманах!..

– Ну почему же так сразу и безнаказанным? Гаврила Гаврилович еще месяц назад возместил мне весь ущерб, причем с изрядными процентами. Заметь – никаких угроз или даже просто неприятных для него встреч не было.

– Да ладно? Сам, добровольно?

– Конечно. Правда, возместил он не деньгами, а ценными бумагами, но так даже лучше вышло. Вон, папочка лежит – полюбопытствуй, если желание есть.

Господин главный инспектор такое желание проявил немедля. Дошел до полки, раскрыл папку – и ненадолго задумался, определяя, что же именно он видит.

– Акции?.. Точно, они самые. Общества Коломенского машиностроительного завода. Глазам своим не верю! Командир, да как же ты его уговорил расстаться с такими бумагами?

Поняв, что подумать над пасьянсом ему все равно не дадут, Александр сдался. Неспешно прошелся по кабинету, щелкнул пальцами по хрустальным бокалам на полке, вызвав их тонкий и мелодичный перезвон, и осел в любимое кресло рядом с окном.

– Хорошо, слушай. Дело было примерно так…

Мануфактур-советник и первой гильдии купец Гаврила Гаврилович Солодовников как раз закончил свой послеобеденный отдых в любимом (в основном из-за близости к конторе и дешевизны) трактире и совсем было решил пойти и немного позаниматься делами. Но воплотить свой замысел не успел – дела сами нашли его.

– А, это вы, молодой человек!

Мужчина, заступивший дорогу известному московскому купцу-миллионщику, в ответ лишь вежливо и с почтением склонил голову.

– Ну что же, пойдемте-с ко мне, обсудим ваше предложение.

Неспешно шествуя впереди, Гаврила Гаврилович еще раз прогонял в голове все то, что ему удалось разузнать об очередном просителе. Вообще, можно бы было сказать и иначе – клиенте, но почтенному московскому деловару больше нравилось первое слово. Итак, с неделю назад к нему обратился молодой стряпчий с довольно странной для непосвященного человека просьбой: сдать ему в «аренду», недельки этак на полторы-две, акции Коломенского машиностроительного завода. А вот для человека посвященного просьба об аренде была вполне себе обыкновенной – все заинтересованные люди в Москве уже давно были в курсе, что у Солодовникова вполне можно «занять» на время небольшие пакеты акций. Разумеется, небольшие лишь по меркам солидных деловых людей. И вот эти самые люди иногда очень нуждались в дополнительных голосах на собраниях акционеров, дабы гарантированно протолкнуть выгодные для себя решения. Тут-то и вспоминали о дорогом (век бы его не видеть и не слышать) Гавриле Гаврилыче, шли к нему на поклон и, как правило, обретали искомое. Иногда и под залог, ежели акций надо было очень много. Пользовались его добротой некоторое время, а потом с благодарностью все возвращали, а чтобы благодарность была весомее, приправляли ее пачкой ассигнаций. Тысяч так на десять рубликов, не больше (а зачастую, так даже и меньше). После чего забывали о благодетеле до следующего раза. Конечно, с точки зрения закона (и других акционеров) все это выглядело немного подозрительно, но формально придраться было не к чему – желающим это сделать предъявлялась оформленная и заверенная по всем правилам купчая на акции.

– Соблаговолите-с изложить свое дело еще раз.

– Охотно. Через три дня состоится очень важное для моего дяди собрание акционеров, на котором он хотел бы…

Слушая разливающегося соловьем просителя, хозяин конторки еще раз взвесил все «за» и «против». И решил: риска, пожалуй, никакого и нет. Дело насквозь понятное, личность Лунева-старшего тоже вполне известная – хотя сам он и обретается в Санкт-Петербурге, но домовладения и просто землю скупает именно в первопрестольной. Да как скупает! Прямо хапает и хапает, поди миллиона на два уже набрал, не меньше. Понятно, что не для себя, хотя?.. А может, и для себя тоже старается. Все же акции Коломенского завода записаны именно на него – лично проверял. Да и кое-какая недвижимость, из числа особо доходной. Обмана с его стороны тоже бояться не стоит – не такая Гаврила Гаврилович личность, чтобы его безнаказанно обмануть можно было. Случись чего, так он своим обидчикам такую веселую жизнь устроит! Да, решено.

– Я думаю…

Этими словами Солодовников довольно-таки бесцеремонно перебил своего просителя и с удовольствием отметил, что даже и тени неудовольствия не промелькнуло у того на лице.

– …что смогу вам помочь. На определенных условиях конечно же. Первое: от вас будет залог в тридцать тысяч. Второе: пользование моими бумагами обойдется вам еще в десять тысяч, на ассигнации. Коли согласны с такими условиями, то сегодня же все и устроим. Ну а ежели нет…

– Ну что вы, меня все устраивает.

Ближе к вечеру молодой стряпчий и пожилой купец-миллионщик расстались, вполне довольные друг другом. Первый получил вожделенные акции в прокат на две недели, а второй – сорок тысяч за их пользование. Именно сорок – возвращать залог Солодовников даже и не собирался. Как говорится, ничего личного – бизнес есть бизнес…

– И что было дальше?

Григорий уже давно позабыл о своем плохом настроении, завороженный рассказом друга.

– Дальше? Через два дня, двадцать третьего декабря, Филипп Арчибальдович сел на трансатлантический лайнер и отправился на воссоединение со своим отцом. Но перед этим успел-таки продать мне принадлежащие ему на законных основаниях акции, и всего за десять тысяч рублей. Такая приятная неожиданность! Бумаги, стоящие сто двадцать тысяч, обошлись мне едва в пятьдесят.

Главный инспектор, потомственный казак и без пяти минут потомственный почетный гражданин совершенно некультурным образом заржал. Делал он это долго и со вкусом, а когда закончил, то еще пару минут приводил себя в порядок – вытер выступившие от буйства эмоций слезы накрахмаленным до несгибаемости платком, затем в него же звучно высморкался и только после этого скомкал и сунул в карман.

– Это… А он к Вениамину Ильичу не заявится, свои акции требовать?

– Да на здоровье. Только ведь не придет он к нему, так как далеко не дурак. К сожалению. А вот гадости всякие делать начнет – потихоньку да без особой огласки.

– Па-анятно. Тогда такой вопрос – кто-то мне говорил, что пора бы уже самостоятельно планировать и проводить акции особого рода.

– Ну, было такое. И что?

– А на ком я буду тренироваться? Опять бумажки черкать, схемы, ответы да вопросы всякие? Так настоящий опыт да сноровку не получить.

Александр помолчал, потом с усмешкой констатировал:

– Не можешь ты забыть о Солодовникове. И какое обоснование-то подвел красивое, под свое горячее желание сделать ему гадость! Прямо душа радуется, глядя на такой прогресс.

– То есть – нет?

– То есть – да, но кого-то другого. Цель тебе все же надо не такую зубастую, рангом пониже, возможностями пожиже.

– Да какие там у этого хапуги возможности? Разве что в суд подаст.

– Не скажи. Гаврила Гаврилович… Господи, ну и имечко для купца! Так вот, он давно и прочно дружит со многими скопческими и хлыстовскими[8]8
  Последователи мистической христианской секты, возводящей оскопление в степень богоугодного дела. Хлысты до такого не доходили, ограничиваясь регулярным самоистязанием.


[Закрыть] общинами. И капитал свой заработал не без их участия, вернее, их денег. Попросит своих знакомых скопцов – те и постараются в случае чего, поквитаются с его обидчиками.

Григорий полупрезрительно протянул:

– Сектанты? Да что они могут, эти убогие?

– Ну, тебе или мне они ничего не сделают. И Сонину с Гертом, и прочим, кто на фабрике работает. А вот Лунева обидеть могут очень даже просто – подошлют пару-тройку новообращенных фанатиков, и лишится Вениамин Ильич самого дорогого для мужчины.

– Хе-хе…

– Я не шучу. Бывали, знаешь ли, прецеденты. Так что усиль-ка ты нашего главного юриста полноценным звеном охранителей.

В один миг растерявший все свое веселье, Долгин резко кивнул:

– Сделаем.

– Список подходящих для своей тренировки господ ты найдешь у Горенина, он же тебя и проконсультирует, в случае необходимости. В действиях – полная самостоятельность, но учти: попадешься – я очень сильно огорчусь. Все, иди с глаз моих долой и не возвращайся. По крайней мере пока не пообедаю.

– Всем отойти в сторону и надеть защитные очки!

Главный специалист по двигателям, руководитель конструкторского бюро, один из трех основных заказчиков экспериментального производства фабрики и все такое прочее, Борис Григорьевич Луцкой безропотно удалился на требуемое расстояние. После чего все так же, без малейших возражений, надел уродливого вида очки с сильно затемненными стеклами, покрутил головой, привыкая к их неудобству и тяжести, и застыл в ожидании. Ослепляющая вспышка яростного света, еще одна… Вот они слились в непрерывное сияние, в нос ударил непривычный, но вполне терпимый запах горячего металла и озона, а до ушей долетели непрерывный треск и шипение.

– Ну-с, господа, а теперь прошу освидетельствовать конечный результат.

Молоденький мастеровой, еще недавно бывший на положении ученика на Мотовилихинском казенном заводе (именно оттуда пришла очередная новинка), горделиво приосанился и положил две равномерно сваренные пластины стали на кусок черной жести, выполняющий роль обычного подноса. А тот, кто его учил, а заодно и разработал технологию сварки металлов, приглашающе повел рукой и отошел в сторону, освобождая подход к «экспонату», – а не отошел бы, так и ноги оттоптать могли. Минут пять зрители осматривали шов, не постеснявшись потыкать в него разного рода железяками, постучать молотком и даже пару раз уронить на пол, после чего дружно накинулись с вопросами на собрата-инженера со звучной фамилией Славянов.

– Господа, господа, не все сразу!

Наведя среди своих и чужих подчиненных некое подобие порядка, начальник станкостроительного производства отошел немного в сторонку. К нему тут же присоединился Луцкой, и они принялись вполголоса обсуждать свои дела, и даже шипение и треск нового «представления» не прервали их беседу. Разве что заставили спешно повернуться спиной и отойти еще на несколько шагов. Столь странное равнодушие к новинке научно-технического прогресса объяснялось сразу тремя причинами, и первой из них было то, что господин Славянов еще неделю назад устроил персональное представление для Сонина, Герта и Луцкого, причем в присутствии князя Агренева. Коему первым же делом заявил, что сам эффект сплавления металлов вольтовой дугой изобрел видный российский ученый Бенардос. А он, Славянов, всего лишь самую малость усовершенствовал технологию, вот. Услышав из уст аристократа-промышленника, что этот факт будет обязательно учтен в плане рентных выплат, Николай Гаврилович обрел полное душевное равновесие и покой, после чего самым подробнейшим образом рассказал и показал все, что только относилось к сварке. И даже провел напоследок небольшой мастер-класс, в ходе которого уговорил-таки Иммануила Викторовича попробовать себя в роли оператора «Электрогефеста». Надо сказать, пробы прошли просто невероятно успешно – всего с пятого объяснения, девятой попытки и третьего электрода начальственный ученик кое-как приварил затейливо изогнутый пруток к обрезку трубы. Коряво и криво, конечно, зато радости было!.. Дня на три непрерывных улыбок и хорошего настроения, это как минимум.

Второй причиной было то, что недели за полторы до этого хозяин фабрики самолично презентовал подчиненным два своих изобретения, называемых ацетиленовая горелка и бензиновый резак. Первое и резало и сваривало, а второе просто резало толстые плиты металла, причем с потрясающей легкостью и ОЧЕНЬ быстро. То, что при этом почувствовал Герт… Пожалуй, уместнее всего было бы сравнить это с внезапным и очень тяжелым приступом всепоглощающего счастья. Так как до сего дня получение любой заготовки больше определенных габаритов было делом многотрудным и очень, очень нескорым. Либо ее получали отливкой в тигельной печи, либо долго ковали, либо тупо высверливали по контуру, из стальной плиты немаленькой толщины и габаритов. А потом с помощью зубила и полупудовой колотушки (а также некоторого количества волшебных и при этом не очень цензурных слов) вызволяли на свободу для дальнейшей обработки. Короче, тягомотины хватало, даже с излишком. Наверное, именно поэтому никто не удивился, когда главный маньяк станкостроения на фабрике в порыве чувств едва не пустился в пляс.