Текст книги "Суд да дело. Судебные процессы прошлого"

Дела расспросные

Следствие постоянно наталкивалось на нежелание многих допрашиваемых крестьян быть откровенными. Ничего удивительного: судьба многих жалобщиков ранее была весьма незавидна даже в тех случаях, когда показания официально фиксировались. Власти возвращали их владелице, где их ждали побои, а некоторых и Сибирь, куда с декабря 1760 года помещики могли ссылать своих крестьян и дворовых в обход каких-либо судебных процедур. Имелись и другие препятствия, связанные с активным противодействием Салтыковой следствию через многочисленных знакомых в московских чиновных кругах. Осенью 1763 года, через год после начала следствия, Волков обратился в Сенат с просьбой разрешить применение в отношении подследственной пытки и в отстранении ее от управления имениями и доходами с них. Второе было «учинено» (временным управляющим был назначен сенатор Сабуров), а вот в разрешении пытки Сенат отказал.

Пытка как следственное действие в России запрещена еще не была, но Екатерина всячески стремилась ее ограничить. В деле Салтыковой следователям было предписано ограничиться угрозой применения пытки, но на подследственную это не произвело ровно никакого впечатления. Гораздо более полезным в смысле получения информации был «повальный обыск» – сплошной опрос жителей Троицкого и московской усадьбы Салтыковой на Сретенке. Он проводился одновременно Волковым в Москве и Цициановым в Подмосковье. В общей сложности было опрошено более 450 человек. Были получены ценные и довольно точные сведения. К этому времени Салтыкова уже была взята под стражу, да и сам факт повального обыска убедил крестьян и дворовых, что за их хозяйку взялись всерьез.

Повальный обыск производился так: следователь или член суда, приехав на место, составлял список лиц, которые могли быть свидетелями. В список не вносились родственники подсудимых и люди, находящиеся у них в услужении. Подсудимые могли отводить избранных людей. Окончательно избранные окольные люди вызывались на место и там допрашивались с соблюдением тех же правил, что и свидетели. Оценка достоверности и силы их показаний также предоставлялась на усмотрение суда.

П.Курдюмов «Салтычиха»

В конечном итоге следователи сочли доказанными побои и пытки 75 человек, 38 из которых, в основном женщины, погибли. Отдельным сюжетом стало дело о покушении на жизнь дворянина – молодого офицера Николая Андреевича Тютчева (деда знаменитого поэта Ф. И. Тютчева), работавшего в комитете по межеванию. В 1760 году он занимался сверкой границ земельных владений Салтыковой, сделался ее любовником, однако позже предпочел жениться на другой молодой женщине, Пелагее Денисовне Панютиной. Разгневанная Салтыкова дважды посылала дворовых заложить самодельную бомбу под московский дом, где жил Тютчев с женой, однако исполнители робели и оба раза не доводили приказание до конца. Узнав о предполагаемом отъезде бывшего любовника из Москвы, мстительница организовала засаду, но кто-то из ее дворовых предупредил жертву анонимным письмом. Тютчев написал официальное заявление и получил охрану. Покушение не состоялось, но следы его подготовки Волков и Цицианов искали особенно тщательно, понимая, что в глазах судей оно может оказаться преступлением не менее весомым, чем истязание десятков крепостных. Следователям удалось не только собрать свидетельские показания, но и получить документы о приобретении Салтыковой пороха и серы. В результате «злоумышление на жизнь капитана Тютчева» станет отдельным пунктом обвинения.

Карьера у Николая Андреевича (1720–1797) не удалась. Он дослужился лишь до чина секунд-майора, но зато его хозяйственные успехи с лихвой компенсировали служебные неудачи. Тютчев и его жена постоянно покупали землю и крестьян и успешно вели судебные тяжбы с соседями по поводу спорных участков земли. Тютчевы стали людьми весьма состоятельными и владели 2717 крепостными душами.

В мае 1765 года, более чем через два с половиной года после начала, следствие было завершено, и дело передано в 6-й Департамент Правительствующего Сената (один из двух московских Департаментов).

«Указ нашему Сенату»

Трудно представить себе систему более несовершенную и запутанную, чем суд Российской империи XVIII века, особенно до реформы Екатерины II. Во-первых, не существовало четкой системы судебных органов, что вызывало постоянные споры о подсудности конкретных дел определенному суду, которые могли тянуться годами. Во-вторых, юридическая квалификация большинства судей была чрезвычайно низкой, процветало взяточничество. В-третьих, суд опирался на формальную теорию доказательств, то есть функция суда при рассмотрении дела состояла не в оценке силы доказательств (это делал вместо него закон), а в том, чтобы убедиться в наличии строго определенного набора фактов. «Совершенными» (то есть достаточными для вынесения приговора) доказательствами считались: а) признание подсудимого, полученное законным образом, б) письменные доказательства, признанные тем, против кого они направлены, и в) согласные друг с другом показания двух надежных свидетелей, данные под присягой. При оценке показаний судья должен был ставить выше показания мужчины, чем женщины; духовного лица – выше, чем светского; знатного – выше, чем незнатного, ученого – выше, чем необразованного. Показания некоторых лиц (например, клятвопреступников) не принимались во внимание. В случае, если в деле отсутствовали «совершенные доказательства», обвиняемый оставался «в подозрении»; это означало, что разбирательство заканчивалось, никакого наказания не назначалось, при этом ни обвинительного, ни оправдательного приговора не выносилось.

Судопроизводство по уголовным делам велось при закрытых дверях, как правило, в отсутствие обвиняемого. Адвокатура как институт не существовала (за исключением Царства Польского, где она возникла во второй четверти XVIII века). Суд рассматривал «экстракт» из дела, подготовленный следствием; при желании судьи могли ознакомиться и с «полной версией», но прибегали к этой возможности нечасто. Судьи механически применяли к рассматриваемым документам нормы закона; при наличии колоссальной путаницы в законах (особенно до того как в 1832 году кодификаторская комиссия Сперанского собрала все разрозненные российские законы в единый свод) это открывало практически неограниченные возможности для судейских «вертеть дело» по своему усмотрению.

Чрезвычайно сложным и запутанным был также процесс прохождения дела по инстанциям, любая из которых неограниченное количество раз могла отменить решение нижестоящего суда и вернуть дело для повторного рассмотрения. Единой кассационной инстанцией, решения которой не подлежали бы отмене ни в коем случае, был только император.

Судьи знакомились с делом в течение трех лет. То, что оно было начато по инициативе императрицы, желание которой покарать преступницу было несомненным, а также то, что следователи выполнили свою работу на редкость добросовестно, предопределило их решение: признать ее виновной «без снисхождения». Вынесение собственно приговора сенаторы оставили императрице. 2 (13) октября 1768 года, практически в шестую годовщину начала этого страшного дела, последовал Высочайший указ:

«Указ нашему Сенату. Рассмотрев поданный нам от Сената доклад об уголовных делах известной бесчеловечной вдовы Дарьи Николаевой дочери, нашли мы, что сей урод рода человеческого не мог воспричинствовать в столь разные времена и такого великого числа душегубства над своими собственными слугами обоего пола, одним первым движением ярости, свойственным развращенным сердцам, но надлежит полагать, хотя к горшему оскорблению человечества, что она, особливо пред многими другими убийцами в свете, имеет душу совершенно богоотступную и крайне мучительскую. Чего ради повелеваем нашему Сенату:

1) Лишить ее дворянского названия и запретить во всей нашей Империи, чтоб она ни от кого никогда, ни в каких судебных местах и ни по каким делам впредь, так как и ныне в сем нашем указе, именована не была названием рода ни отца своего, ни мужа.

2) Приказать в Москве, где она ныне под караулом содержится, в нарочно к тому назначенный и во всем городе обнародованный день вывести ее на первую площадь и, поставя на эшафот, прочесть пред всем народом заключенную над нею в Юстиц-коллегии сентенцию, с исключением из оной, как выше сказано, родов ее мужа и отца, с присовокуплением к тому сего нашего указа, а потом приковать ее стоячую на том же эшафоте к столбу и прицепить на шею лист с надписью большими словами: «Мучительница и душегубица».

3) Когда она выстоит целый час на сем поносительном зрелище, то чтоб лишить злую ее душу в сей жизни всякого человеческого сообщества, а от крови человеческой смердящее ее тело предать Промыслу Творца всех тварей, заключа в железы, отвести оттуда ее в один из женских монастырей, находящийся в Белом или Земляном городе, и там, подле которой ни есть церкви, посадить в нарочно сделанную подземельную тюрьму, в которой по смерть ее содержать таким образом, чтобы она ниоткуда в ней света не имела. Пищу ей обыкновенную старческую подавать туда со свечою, которую опять у ней гасить, как скоро она наестся, а из сего заключения выводить ее во время каждого церковного служения в такое место, откуда бы она могла оное слышать, не входя в церковь.

Для исполнения сего нашего указа Сенат имеет учинить от себя все надлежащие к тому распоряжения. Имения оставить за ее несчастными детьми, а с людьми ее, приличившимися в сем деле, и в прочем во всем поступить и исполнить так, как в вышеупомянутом возвращаемом при сем сенатском докладе нам представлено. Подписано собственноручно: Екатерина».

Что и «было учинено». Дарья Салтыкова провела в одиночном заключении 33 года (а с учетом предварительного заключения около 37 лет), все более теряя человеческий облик. В ноябре 1801 года, в возрасте 71 года, она скончалась и была похоронена на семейном участке Донского монастыря, где и сейчас желающие могут видеть ее надгробие.

Впрочем, с надгробием тоже все непросто: место захоронения Салтычихи известно точно, но у публики почему-то «пользуется спросом» другая могила, расположенная неподалеку…

11. Дело о посыльных демонах

(расследование о связи крестьянки Ивановой с бесами, Российская империя, 1764)

Когда мы говорим об «охоте на ведьм» в изначальном, историческом значении этого термина, на ум приходят Англия и ее североамериканские колонии, Испания, Франция, различные германские государства, но никак не Россия. И это при том, что в ведьмах на Руси недостатка не было; но организованных государством ли, церковью ли массовых кампаний по их выявлению и преследованию ведьм в русской истории мы не находим. Это, однако, вовсе не означает, что российские законодательство, полицейская и судебная практика не знали такого понятия, как ведовство, и не занимались его преследованием.

О сходствах и различиях

Другое дело, что изначальное отношение к ведьме в Западной и Центральной Европе принципиально отличалось от такового в Европе Восточной: английская или немецкая ведьма неизбежно рассматривалась как непрощаемая грешница, заключившая сделку с Князем Тьмы и представляющая колоссальную угрозу для окружающих. Восточнее же, как пишет один из родоначальников научного исследования темы, классик украинской историографии В. Б. Антонович: «Допуская существование в природе сил и законов, вообще неизвестных, народ считал, что многие из этих законов известны лицам, которые сумели тем или иным способом их познать. Итак, само по себе познание тайны природы не считалось за что-то греховное, противоречащее религиозному обучению…» Иными словами, для наших предков ведьма – не служитель дьявола, а существо, обладающее недоступной большинству силой, которая может быть направлена как во вред, так и во благо. Соответственно, если «охота на ведьм» в Европе инспирировалась церковью и светскими властями как противостояние вселенскому Злу (со всеми присущими подобной борьбе «перегибами на местах» и прочим разлетом щепок), то среди родных осин ведовские процессы имели точечный и, юридическим языком выражаясь, гражданско-правовой характер, где речь шла преимущественно о возмещении причиненного ущерба. Разумеется, если ущерб был масштабен, наказание переходило в уголовно-правовую плоскость, как в 1204 году в Суздальском княжестве при князе Всеволоде Большое Гнездо, где некие «лихие бабы» были сожжены за неурожай, или как в 1411 году в Пскове, где несколько «жёнок вещих» были подвергнуты такой же казни за то, что якобы наслали на город чуму.

Масштаб явления оценить, судя по всему, невозможно. Архивы различных ведомств за XVII–XIX века содержат сотни соответствующих дел, но, во‐первых, сохранность наших архивов оставляет желать лучшего, а во‐вторых, судебному или административному преследованию подвергалась, несомненно, малая часть замеченных в колдовстве (гораздо чаще в дело шел самосуд, в казенных бумагах не фиксируемый). Тем не менее можно с уверенностью говорить о том, что мы имеем дело не с разрозненными случаями, а по крайней мере со времен первых Романовых, со сложившейся практикой. Так, например, в 1635 году, в царствование Михаила Федоровича, одну из царицыных золотошвеек, Антониду Чашникову, уличили в обладании магическим корнем. По личному распоряжению царя было проведено тщательное расследование, с применением основных видов следственных действий того времени – очной ставки и допроса под пыткой. В результате выяснилось, что мастерица страдала от дурного отношения мужа и обратилась к плотницкой жене Таньке, которая дала ей корень «обратим» и «велела ей тот корень положить на зеркальное стекло, да в то зеркало смотреться, и до нее-де будет муж добр». В деле имеется решение: «Сосланы в Казань за опалу, в ведовском деле, царицын сын боярский Григорий Чашников с женою, и велено ему в Казани делати недели и поденный корм ему указано давати против иных таких же опальных людей. Да в том же деле сосланы с Москвы на Чаронду (округа на севере Вологодской земли. – А.К.) Гриша-плотник с женою с Танькою, а велено им жить и кормиться на Чаронде, а к Москве их отпустить не велено, потому что та Гришина жена ведомая ведунья и с пытки сама на себя в ведовстве говорила». Очевидно, мягкость приговора объясняется тем, что никакого злого умысла против царствующих особ выявлено не было. В те же годы другое обвинение в чародействе имело куда более тяжкие последствия. Еще одна царская золотошвейка обвинила свою подругу в том, что она «сыпет пепел на царский след» с целью причинить государю зло. Поскольку муж обвиняемой оказался литовским подданным, естественным образом родилось дело об иностранном заговоре, а после смерти в течение нескольких месяцев двух малолетних царских сыновей все стало ясным как день, и только смерть под пыткой «спасла» обвиняемую от костра, на который была отправлена, например, некая Марфушка Яковлева, обвиненная в 1682 году в наведении порчи на государя Федора Алексеевича.

Дела волшебные

Вместе с тем власти хотели быть в курсе состояния дел по вопросу о ведовстве, для чего регулярно обязывали местные церковные и светские власти информировать столицу. Например, указ Анны Иоанновны от 1737 года вменял епархиальным архиереям дважды в год доносить в Синод о состоянии дел с «суевериями». Разнообразие суеверий естественным образом соответствовало разнообразию человеческих отношений: известная современная исследовательница темы Е. Б. Смилянская в фундаментальной монографии «Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и «духовные преступления» в России XVIII в.» на материале 240 следственных дел о волшебстве выделяет четыре основных вида заговоров: для умилостивления власть имущих (около 20 % дел); лечебные (свыше 30 %); любовные (около 16 %) и с целью вызвать порчу или предохраниться от таковой (порядка 15 % дел). Некоторые из них были весьма сложными и требовали от следствия немалых усилий. Например, дело крестьянки Катерины Ивановой из д. Тишина Угличского уезда, которую в 1764 году две односельчанки обвинили в чародействе. Дело это замечательно тем, что в нем сплелись воедино неоднозначные, мягко говоря, представления наших предков о ведьмах, сферах их деятельности и пределах их возможностей.

«…По одному диаволу, взойдите!»

«Дело» началось с того, что две молодые крестьянки, Анна Иванова и Прасковья Семенова, в состоянии, судя по всему, истерического припадка «выкликнули» имя вдовы Катерины Ивановой. Науськанные родственники «истиц» побили «ответчицу», и та на свою беду решила пожаловаться в провинциальную канцелярию. В канцелярии дело приобрело иной масштаб, и под пыткой Иванова призналась в получении от малознакомой женщины специальной травы, давшей ей власть над двумя бесами, которые выполняли по ее указанию различные работы, а затем «по злобе» вселила их в своих соседок. Любопытно, что в руки властей Иванова отдалась сама, спасаясь от самосуда, который намеревались учинить над ней односельчане. На следствии она показала, что «получа деревни Ивановской от крестьянской женки по отчеству Гавриловой, а имени не знает, которая уже лет с девять умерла, траву, по научению той женки призывала к себе дву диаволов и их посылала в реку Молокшу таскать каменья, а потом-де, сказав женкам Татьяне Максимовой, Катерине Гавриловой и Акилине Васильевой, что она имеет знакомство с диаволами, по просьбе тех женок послала тех диаволов в разные места для осведомления о Татьянином сыне Илье в Выборге, о Катеринином муже Иване в Санкт-Петербурге, об Акилинином сыне Василии в Москву – живы ль они, почему те диаволы в оные места ходили и сказывали ей, Катерине Ивановой, а она, Катерина, означенным женкам, что помянутых двух женок сыновья, а третьей муж живы. А прошлого 1764 году пред Ильиным днем она, Катерина, Андрея Антипина снохе Анне Ивановой, Петра Антипина племяннице Прасковье Семеновой по научению предписанной женки Гавриловой, которая ей траву дала, поводивши ту траву в воде перстом и говоря, что в Анну да в Прасковью по одному диаволу, взойдите! давала им ту воду пить, которую они и выпили, и спустя недель с десять стали бесноватые.

А траву она опять, из воды выняв, положила в избе в щелику, которая ее трава и теперь тут или нет – того не знает, а сделала-де она ту порчу по показанной в допросе ее злобе».

Провинциальные канцелярии были созданы Петром I и упразднены Екатериной II. Помимо большого количества административных вопросов, в их ведении было следствие и судопроизводство по большинству категорий уголовных дел.

Материалы следствия и саму подследственную затребовали аж в Ростовскую духовную консисторию, где она уже безо всяких пыток под влиянием нахлынувшего авторского вдохновения несколько месяцев подробно излагала длительную историю своих разнообразных отношений с нечистой силой. В частности, выяснилось, что два демона являлись «за работой» в человеческом обличье и носили при этом вполне христианские имена Иван и Андрей. В этой детали отчетливо просматривается крайне слабое знакомство простого русского человека с классической демонологией: никаких тебе Бафометов и прочих Велизаров с Вельзевулами. Демоны являлись по простому вызову «Иван (или Андрей), поди сюда!» (опять-таки никакой специальной «вызывной» абракадабры), а если их долго не трогали, то и самостоятельно; видимо, скучали. Поручения они выполняли преимущественно посыльного характера: летали в Петербург, Москву и Выборг узнать о судьбе родственников Ивановой и ее односельчанок, находящихся там на заработках (в деревнях Нечерноземья уже вовсю процветало отходничество).

Ростов Великий (гравюра)

При этом соблюдались известные скоростные ограничения: путь до столицы и обратно занял у демона Андрея четверо суток, что, конечно, заметно превышает возможности обычного ходока, но никоим образом не свидетельствует о всемогуществе; в среднем около 20 км/час, где-то на уровне лучших представителей тогдашней фельдъегерской службы (в другой раз до Москвы демон добрался за в два раза меньшее время, что естественно). Причина же, побудившая Катерину вселить демонов в соседок, тоже лежала, по ее словам, в совершенно практической плоскости: после смерти мужа Ивановой родственники «пострадавших» оттягали часть ее земли.

Духовные консистории представляли собой административно-судебные органы епархий при правящем архиерее. К их ведению относилось следствие по вопросам, предполагавшим духовный суд. В период описываемых событий членами консистории могли быть только монашествующие представители духовенства.

Европейским следователям этих признаний хватило бы на два костра, но наши российские уперлись в необъяснимое противоречие: Иванова твердо стояла на том, что от христианской веры не отходила, регулярно посещала церковь, исповедовалась и причащалась, что и было подтверждено местным батюшкой. С ведовством подобное поведение в представлении лучших умов Ростовской консистории категорически не сочеталось. Для устранения сомнений по делу была назначена экспертиза (или, если угодно, следственный эксперимент): обвиняемую направили в монастырь, настоятельница которого после нескольких месяцев подтвердила ее несомненное благонравие, а обвинительниц подвергли медицинскому освидетельствованию, диагностировавшему, современным языком выражаясь, тяжелую форму истерии на фоне различных заболеваний мочеполовой системы. После чего следствие, продолжавшееся около двух лет, закончилось оправданием Ивановой.