Текст книги "На крестины в Палестины"

После того как Лориэль, перебиваемый Горынычем, непрестанно вставлявшим в его речь выдержки из своих школьных знаний, рассказал нам суть проблемы, он перешел к описанию способов ее разрешения. Причем, видимо, устав болтать, сделал это в самой сжатой форме.

– Короче, так, уроды, – подвел он итог своей речи. – Берете этот дурацкий Грааль и тащите его в Палестину. Там, на месте, я вам помогу сориентироваться и положить его куда следует. Как сделаете это, будете свободны. Да и я наконец от вашей тупости отдохну! Поняли меня, козлы, мать вашу?..

– Сеня, он меня уже достал, – сообщил моему хозяину омоновец. – Дай я ему разочек по башке щелкну!

– Подожди, – отмахнулся от него Рабинович и повернулся к эльфу: – А скажи мне, Лориэлюшка, на хрена нас так далеко от места назначения выбрасывать нужно было?

– А это не ваше козлиное дело! – рявкнул в ответ наглый эльф. Покусать его, что ли?

– Как раз самое наше! – отрезал мой Сеня. – Короче, мы и с места не двинемся, пока ты…

– Да пошли вы с орками в преферанс играть! – перебил его Лориэль и, показав омоновцу кулак – дескать, мы с тобой еще поговорим, растворился в воздухе с легким хлопком и вспышкой бордового огня. Во-во, всегда так – ничего не объяснит, нахамит и спокойненько сматывается. Ох, попадется Лориэль когда-нибудь в ментовские руки или мне на зуб. Честное слово, мало ему не покажется!..

Глава 4

Трое ментов стояли посреди поля и ошарашенно смотрели друг на друга. Собственно говоря, того, что отчудил эльф, от него и следовало ожидать, и все же друзья надеялись, что тот хоть раз поведет себя не как последний хам, а хотя бы как предпоследний. К несчастью для ментов, возможности перевоспитать наглеца в недрах «обезьянника» в течение хотя бы пяти суток у них не было. Поэтому приходилось с его выходками мириться. Впрочем, до поры до времени.

– Поймаю – убью, – коротко выразил общее мнение лаконичный омоновец. – Причем медленно и печально. Даже то, что он тещу мою напугал, в расчет принимать не буду.

– И это правильно, – подражая первому и единственному президенту СССР, согласился с ним Рабинович. – Только не сразу. Ты его, Ванюша, поймай, затем я гада поспрашиваю, отчего мы в Византии, а не у иерусалимских ворот, а потом делай с ним что хочешь.

– Договорились, – деловито согласился с ним Жомов. Ой, мечты, мечты!..

А между тем сраженные ментами в битве местные жители и защищавшие их сарацины потихонечку стали приходить в себя. К удивлению друзей, ни один из них не испугался Горыныча. Ахтармерз, конечно, за то время, что прошло с начала полевого побоища, здорово уменьшился в размерах, но как был, так и оставался трехглавым извергателем огня, подобные которому вряд ли водились в окрестностях сарацинской деревеньки. Однако аборигены на Ахтармерза хоть и косились, но ни испуга, ни возмущения его присутствием не выказывали, чем немало удивили Рабиновича.

– Странно, – буркнул он себе под нос. – Те убежали как ошпаренные, а этих наш трехструйный автоген ничуть не пугает.

– Сам ты автоген, – обиделся на него Горыныч. – А не боятся меня туземцы потому, что у них такие существа даже в мифах не описаны. К тому же я сейчас маленький, да еще и рядом с вами стою. Чего же им меня бояться?..

– Изините, почтенные, что вмешиваюсь в вашу высокомудрую беседу, но позвольте мне, ничтожнейшему, недостойному целовать пыль у ваших ног, спросить вас, на нашей ли стороне вы сражались с неверными? – поинтересовался один из сарацин, у которого, видимо, память после боя отшибло. – Если да, то будь благословенна та земля, что родила таких великих воинов, но куда подевались наши соперники и враги? А если нет, то отчего, иблис меня задери, деревня не разграблена, куда подевались неверные и почему вы все еще здесь?

– Чего он такое сказал? – Жомов толкнул кинолога кулаком в бок. – Он нормальным русским языком объясняться может?

– Ваня, ты хоть сейчас в разговор не лезь, – недовольно отмахнулся от него Сеня и повернулся к сарацину: – Видите ли, уважаемый, собственно говоря, однозначного ответа на ваши вопросы у меня нет. – А затем сменил тон: – В общем, ты жив, вот и радуйся. А нас не хрена тормошить. У нас своих забот хватает. Чем дурацкие вопросы задавать, лучше покажи, где тут поесть можно!

Сарацин удивленно посмотрел на Рабиновича, но больше ничего не спрашивал. Неизвестно, то ли его уже крестоносцы зашугали, то ли он родился таким, или просто знал, что с ментами спорить опасно, но в один миг сделался тише воды ниже травы, хотя и до этого не особенно буянил. Несколько секунд он удивленно чесал чалму под пристальными взорами ментов, а потом пожал плечами.

– Боюсь, уважаемые, в этом убогом ауле нет ни корчмы, ни дастархана, ни прочих прелестей Востока, – наконец проговорил сарацин. – Здесь покормиться можете только в домах, и то я пока не знаю, успели неверные добычу утащить, когда убегали, или где-то здесь побросали…

– Ты нам давай отмазки не лепи! – к удивлению друзей, вместо Жомова заорал на аборигена Попов. Видимо, это просто с голоду, но Ваня все равно обиделся на то, что криминалист его прямые обязанности выполнять пытается. А Андрюша орал, не обращая внимания ни на друзей, ни на то, что ему сарацин уже свой собственный сухой паек под нос подсовывает: – Что за свинство, блин, вокруг творится? Оборзели все напрочь! С голоду человек подыхать будет, а его в это время за три Караганды зашлют! Ладно, я бы еще понимал, если бы одни евреи вокруг были. Так нет, и эльфы все сволочи, и эти урюки первобытные туда же. Где жратва, я спрашиваю? – И заткнулся, увидев наконец перед своим носом кусок вяленого мяса и черствую лепешку.

Хрен бы Попов дома хлеб такого качества жрать стал! Ему мама больше сдобу пекла да пироги с ливером. А здесь мамы нет, продовольствия после отлета из Эльфабада не подвозят, и вообще жизнь такая мерзкая, что хоть на подножный корм переходи, хоть себя самого есть начинай. Вот Андрюша и проглотил черствую лепешку, даже не поморщившись. А сарацин не сводил с него удивленных глаз.

– Чего ты пялишься, морда протокольная?! – завопил Попов, проглотив первый кусок. – Что, хочешь сказать, у вас так не жрут?.. Посмотрел бы я, что бы ты есть начал, если бы тебя столько времени голодом морили…

– Нижайше прошу прощения, если вас обидел. Видит Аллах, я этого не хотел. – Сарацин смиренно склонил голову. – Просто я спросить хотел об эльфах. Часто доводилось от рыцарей слышать об этих чудесных существах. Говорят, что эльфов только святые видят. Скажите, о мудрейший, они правда большие и красивые, как говорят одни, или очень маленькие и светящиеся, по словам иных рассказчиков?

– И такие, и эдакие есть, – буркнул Андрюша себе под нос. – А в основном все больше уроды и сволочи попадаются. Насмотрелся я на этих гадов, теперь больше скотов парнокопытных ненавижу. Те хоть голодом меня уморить ни разу не пытались.

Неожиданно для всех сарацин вдруг бухнулся на коленки, как подкошенный. Он сложился почти вчетверо и, отбросив с шеи свободно болтающийся конец чалмы, выхватил из ножен кривую саблю. Попов, не ожидавший такой прыти от собеседника и потому испугавшийся, отскочил в сторону, а удивленный омоновец повернулся к Рабиновичу.

– Сеня, я, в натуре, не понял, что этому уроду надо? – сердито заявил он. – Сначала вопросы хамские задает, а теперь вот, как гейша французская, вниз свалился…

– Гейши не французские, а японские, – меланхолично поправил его Рабинович, не сводя с сарацина удивленного взгляда.

– Да какая мне разница, на хрен, – отмахнулся от него сердитый Ваня. – Ты видишь, что он делает? Полбашки заголил и саблю нам под нос тычет, чтобы мы ему кантик на затылке подровняли. Что мы, блин, на педикюров похожи?

– На кого? – оторопел кинолог.

– Ну, на педикюров. – Увидев его рожу, Жомов растерял весь пыл. – Это те, кто педикам красоту наводит…

Закончить фразу Ваня не успел, потому что Попов с Рабиновичем заглушили ее диким хохотом. Сеню просто скрючило пополам, а эксперт-криминалист и вовсе на травку свалился и недоеденный кусок мяса потерял. И то хорошо, что не поперхнулся им и не умер! А бравый омоновец сначала удивленно вытаращился на друзей, а потом, совершенно не понимая причины их смеха, начал потихоньку багроветь от злости. Может быть, так бы навсегда и остался с пунцовой харей, цвета генеральских лампас, да Рабинович вовремя в себя приходить начал.

– Ну, ты, блин, ля-апнул! Как в микрофон рыгнул, – едва отдышавшись от смеха, заявил он Жомову. – Педикюр, чтоб ты знал, Ванечка, лингвист ты наш доморощенный, это художественно-гигиеническая обработка ногтей на пальцах ног, а не то, что ты думал.

– А как же то называется? – недоверчиво поинтересовался омоновец.

– А хрен ее, мой милый, знает, – отмахнулся от него Сеня и слегка пнул носком берца все еще лежавшего в прежней позе сарацина. – Вставай, блин, чучело. Чего ты еще тут придумал такое?

– Не встану! – отрезал тот. – Пусть я вечно буду прахом у ваших ног, только не гоните и не отвергайте моей клятвы верности. Рубите голову, и дело с концом, но я либо святому тучному господину, да благословит Аллах его подкожный жир, служить буду, либо от его руки и умру.

– Не понял, блин, это кто тучный святой? – оторопел от такой наглости Попов. – Ты, кизяк размоченный, базары фильтруй…

– Да заткнись ты, Андрюша! – оборвал его кинолог и повернулся к сарацину: – А с чего это ты ему служить решил? Вдруг он и есть наипервейший враг твоей веры, народа и вообще сатана в свинячьей шкуре?

– Нет, он святой, раз видел эльфов, – заявил абориген, чуть поднимая голову. – И потом, если вы с рыцарями вместе за крестом идете, то лучше быть с вами, чем против вас в открытом бою. Да и надоело мне уже, что наши все время проигрывают. – Сарацин поднял голову еще чуть выше. – Это, конечно, хорошо, что наша сборная на чемпионате мира третье место заняла, но теперь иблис знает что творится! Вон, «Галатасарай» «Локомотиву» на своем поле умудрился проиграть… – парень поперхнулся и оборвал себя: – Что это такое я сказал?

– Да ты не расстраивайся. Это спираль времени чудит, – похлопал его по плечу Рабинович. – Вот вернемся мы назад, и ты о нас даже не вспомнишь.

Но аборигена такое объяснение не удовлетворило. Пришлось кинологу в меру своих нахватанных у эльфов и Горыныча знаний объяснять, что структура времени представляет собой спираль, которая страшно сжимается, если кто-то из будущего попадает в прошлое. До таких катаклизмов дело дойти может, которые даже режиссеру и сценаристу Страшного суда в голову не взбредут. И Сеня тут же без зазрения совести заявил, что трое ментов и посланы в эту страну, чтобы спасти весь мир от катастрофы.

– Вот такая у нас работенка, – при общем попустительстве друзей скромно закончил он свою речь. – В общем, считай нас отрядом службы спасения и вставай с колен. Ты принят к этому толстяку оруженосцем. Кстати, как тебя зовут?

– Абдулла ибн Сибгатулла аль Иддих бен Салибан Расим-булды, – мгновенно встав по стойке «смирно», доложил тот. – Можно и по прозвищу меня называть.

– Так мы и сделаем, – заявил Сеня, с трудом проглотив названное имя. – Кстати, как тебя прозвали в войсках?

– Маленький черный тигренок, поджегший усы старому льву и сумевший уйти невредимым, – довольно улыбнулся Абдулла. Рабинович снова поперхнулся.

– Интересно, ему для того, чтобы подпись поставить, транспаранта хватает? – ехидно поинтересовался Попов. – Сеня, на хрен нам этот чудак на букву «с», «м» и все остальные прочие нужен?

– Пригодится. Хотя бы до города какого-нибудь поможет быстрее добраться, – отрезал умный Рабинович. – Видишь же, спираль времени уже и тут чувствоваться начала. Некогда нам телиться, а без провожатого можем год кругами ходить. Вон, Жомов нас уже привел из Египта в Палестину. – Любит же Сеня старые промашки вспоминать!

– Так это я, что ли, компас испортил?! – возмутился омоновец.

– Ладно, проехали! – Рабинович махнул рукой и повернулся к новобранцу: – В общем, так… Пока для краткости будешь просто Абдуллой, а потом мы тебе и кличку новую, более подходящую случаю, придумаем. А пока, так сказать, в качестве первого испытания, организуй нам какой-нибудь еды, пока мы тут на травке от ратных подвигов отдыхаем.

Абдулла покорно кивнул головой, довольный тем, что его и от «святого толстяка» не прогнали, и в оруженосцы взяли, да еще и проводником назначили. А больше всего, наверное, сарацин радовался тому, что головы не лишился. Хотя кто его знает? Может быть, ходить без голов у них тут дело привычное?.. Низко поклонившись ментам, Абдулла резко развернулся и помчался к своим бывшим соратникам пропитание для нового начальства добывать. Попов недовольно посмотрел ему вслед.

– Сеня, если он сейчас какой-нибудь плесневелой соломы вместо еды принесет, я тебя самого ее трескать заставлю, – буркнул вечно голодный криминалист. – Какого хрена этого недоумка за продуктами послали? Сами, что ли, сходить не могли?

– Ты теперь парню до конца жизни не простишь, что он тебя тучным назвал? – усмехнулся Рабинович. – А я где-то слышал, что на Востоке полнота считалась обязательным признаком знатности и богатства.

– Ага. А в Европе евреев и вовсе вешали, – огрызнулся Попов. – Как кому-нибудь надоест с евреем торговаться, так его тут же и вешают.

– При чем тут евреи, ты, свиномяс славянский? – оторопел кинолог.

– Да ни при чем, – ухмыльнувшись, пожал плечами Андрей. – Просто не мне же одному обиженным ходить.

Рабинович от такого заявления оторопел и не сразу нашелся, что сказать в ответ. Зато Жомова Андрюшина выходка позабавила. Омоновец, уже получивший сегодня солидную порцию насмешек от обоих друзей, тут же вставил парочку ценных комментариев относительно жизни евреев в средневековой Европе в частности и во всем мире – в целом.

Впрочем, продолжалась эта экзекуция Рабиновича крайне недолго. Сеня, насмотревшийся в детстве на одесские рынки и тети Сонины методы торговли на них, на «отлично» вызубрил все тонкости базарных дискуссий и мог бы легко отбрехаться не только от двоих ментов, а и от семи базарных бабок одновременно. Что на окраине сарацинской деревни и случилось. В итоге антисемитские настроения в дружной компании были посрамлены, Попов с Жомовым пристыжены, а довольный Рабинович приступил к обсуждению насущных тем.

Собственно говоря, Сеня и послал сарацина за провиантом только для того, чтобы спокойно обсудить с друзьями план дальнейших действий. Мудрый Рабинович решил, что не следует только что принятому на службу новобранцу знать, что его почти божественное начальство колеблется и само не имеет представления о том, как именно следует этот мир спасать.

Сама по себе задача была предельно ясна: бери Грааль, тащи домой. То бишь в Палестину. Не ясно было только то, как этот поход осуществить. Именно этот вопрос Сеня и поставил на повестку дня общего собрания. Поначалу вопрос стоять никак не хотел, как Рабинович ни старался. Едва услышав про Грааль и Палестину, все члены мироспасательной экспедиции принялись орать. Причем каждый о своем.

Попов костерил эльфов в целом и Лориэля с Обероном в частности за их антигуманные методы обращения с голодными ментами. Жомов просто слал всех в разных, самых труднопроходимых направлениях и заявлял, что «хрен им всем на бублике, а не Мою Питейную Емкость». Малолетний второгодник с тремя слишком умными головами вместо одной, хоть чуть-чуть соображающей, с гневным пафосом в голосе доказывал отсутствующим на совещании эльфам то, что «столь долгосрочные командировки в прошлое своей же вселенной могут коренным образом изменить ее стуктуру, от чего пострадают и все соседние миры». Даже Мурзик бегал кругами и что-то орал, но его, как всегда, не слушали и не понимали. Ну а Сеня был со всеми абсолютно согласен и, подождав пару минут, словесно выразил свое одобрение.

– Заткнитесь, блин, идиоты! – истошно завопил он, а затем разобрал все претензии по полочкам: – Ты, жирный боров, минуту не пожрал, и уже с голоду помираешь. Тебе надо, вместо того чтобы орать, каждый раз, когда твое брюхо ненасытное подношений требует, вспоминать голодных детей Африки из старых советских фильмов. Вмиг весь аппетит пропадет!

Попов от такого заявления остолбенел, а Сеня перешел к остальным.

– А тебе, вместилище амфетаминов… – это досталось Жомову, – …вообще молчать нужно. «Моя Питейная Емкость», блин! Никуда она не делась. Стоит точно такая же на твоей дурацкой полке с трофеями, а эту на место положи. Иначе хрен когда больше в тире из «калаша» постреляешь…

Доблестный омоновец, собиравшийся в начале Сениной фразы устроить кинологу райскую жизнь на ближайшем кладбище, в конце монолога сник и замолчал, печальным взором глядя на Святой Грааль, который нежно баюкал в своих огромных лапах. Рабинович тут же оставил затихшего омоновца без внимания, но сам на этом не успокоился. От щедрой руки кинолога досталось и Горынычу на орехи (нечего умничать было!) и Мурзику на мозговую кость (опять альфа-лидерские замашки). Ну а когда все успокоились, Рабиновичу, наконец-то, удалось вернуться к вопросу об организации нового похода в Палестину и все-таки поставить его ребром, да на повестку дня.

– В общем, так, – проговорил Сеня, когда, наконец прокричавшись, заставил своих соратников, всех до единого, чувствовать себя стяжателями, сластолюбцами, эгоистами и вообще взвалить на свои хрупкие плечи (омоновец не в счет) все смертные грехи. – Сейчас топаем в ближайший городишко, оттуда направляемся прямиком в Палестину, находим там этот склад святых вещей, загружаем туда гребаный Грааль и валим домой. По дороге ни в какие стычки без крайней нужды не ввязываться. Хрен с ними, с крестоносцами и сарацинами. Пусть мочат друг друга на чем свет стоит. Нам на это наплевать…

– Почему? – Жомов задал этот вопрос таким удивленно-обиженным тоном, какой бывает у маленького ребенка, безжалостно лишенного родителями возможности при помощи циркулярной пилы посмотреть, что там находится у сестренки внутри.

– По кочану! – рявкнул в ответ Рабинович, и Жомов поежился. – Если мы, блин, начнем за кого-то с кем-то воевать, то хрен до Палестины раньше крестоносцев доберемся. Если доберемся вообще. – А затем секунду подумал и смягчил табу: – И потом, Ваня, я же сказал, что драться не будем без крайней нужды. Ясно?

– А-а-а, теперь, в натуре, ясно! – тут же расцвел омоновец. – Ну, нужду-то я, блин, всегда найду.

Сеня безнадежно вздохнул и махнул на Жомова рукой. Дескать, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось. А затем принялся подробно объяснять Попову, что в ближайшем городке они только поедят, а не нажрутся, добудут лошадей, а не билет на самолет и поедут дальше сразу, не отдыхая там несколько суток. Андрюша вздохул не менее горестно, чем Иван до этого, однако Рабинович к нему снисходительности не проявил. Единственное, что Сеня спокойно позволил другу сделать, так это набрать продовольствия столько, сколько все вместе смогут унести. Ну а Мурзика с Горынычем быстрее отправиться в путь кинологу даже упрашивать не пришлось, потому как первого обычно никто и не спрашивал (дискриминация, мать ее!), а второй и сам был готов без отдыха куда угодно бежать, лишь бы не допустить окончательной деформации временной спирали и, явившись домой, хотя бы исправить двойку по космогностике, чтобы на третий год во втором классе не остаться.

Пока менты под чутким руководством Рабиновича решали, как им организовать путешествие, Абдулла с поставленной задачей справился. Он никому не сказал, о чем именно беседовал с соплеменниками и единоверцами, но те старались держаться от путешественников подальше и отдали все припасы, которые смогли отыскать в своих котомках. Абдулла сгреб их в кучу и, аккуратно выложив перед ментами, бухнулся на колени, спрятав голову в песок и выставив вверх задницу. Страус, блин!..

– Сеня, ну что это за херня такая? – возмутился Попов, так ласково шлепнув сарацина дубинкой по пятой точке, что тот взвыл. – Он каждый раз передо мной так падать будет? Прикажешь мне по пять раз на дню на его седалище любоваться?

– Ой, да хоть сто раз смотри, про-оказник, – съехидничал Рабинович, а потом, прежде чем Попов успел задохнуться от возмущения, рывком поднял Абдуллу с колен. – Короче, или ты свои мусульманские замашки брось, или получи расчет и отправляйся к Магометовой матери. Пусть она тебе работу дает.

– Ваша мудрость беспредельна, да благословит Аллах ваши извилистые мозги, – почтительно склонил голову сарацин. – Инструкции мне напишите. А то я уже не знаю, что делать. Тапочки, что ли, в зубах вам носить начать?

– Гляди-ка, острит?! – удивился Жомов. – Поп, дай мне его на недельку. Я ему такой курс молодого бойца устрою, что он вообще забудет, что рот открывать хотя бы для приема пищи нужно.

– Найди себе оруженосца и гоняй его, сколько хочешь, – оскорбился от такого посягательства на свою собственность Попов. – Я со своим сам разберусь. – И повернулся к сарацину: – Ты поменьше разговаривай, побольше молчи. Умнее казаться будешь. Понял?

– Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, – склонил голову Абдулла и, достав из кармана коврик, плюхнулся на него, поджав по-турецки ноги. – Аллах акбар!

Сарацин так и остался сидеть, как молчаливый истукан с острова Пасхи, до самого окончания трапезы. Надо сказать, что добыл он для ментов по большей части все то же вяленое мясо и пресные лепешки, но теперь по поводу качества пищи никто не возмущался. Оголодали. Лишь Жомов слегка постонал от того, что поданные к столу деликатесы размочить нечем, и с огромным неудовольствием заглушил жажду обычной питьевой водой.

После окончания обеда Сеня спросил у Абдуллы, далеко ли до ближайшего городка, но сарацин, прежде чем ответить, осведомился, стал ли он выглядеть умнее после такого длительного молчания. За что, естественно, получил от Жомова по ушам. От такой нехитрой «лоботомии» мозги у Абдуллы слегка встали на место, и он оказался полностью пригоден к роли проводника.

– Из всех приличных городов ближе всего отсюда расположена Никея, – не задумываясь ответил сарацин. – До нее всего два пеших перехода. Конными мы бы управились за день, если позволил бы Аллах, но у нас и коней нет, и все равно мимо войска не проскочим.

– Какого войска? – тут же встрепенулся Жомов.

– Неверные собаки… – Мурзик рыкнул, Абдулла запнулся. – Вообще-то никакие они не собаки, да и плевать мне теперь, верные они или нет. Какая мне разница, скажите, будут они своему Иисусу молиться или славить Аллаха?

– Стоп! – рявкнул Рабинович, не выдержав невнятного бормотания сарацина. – Засунь себе между ног все философские рассуждения и говори конкретно: чье войско стоит на пути в Никею? Крестоносное?..

– Ну да. А чье еще войско на сельджукской земле стоять будет, да благословит Аллах вашу догадливость? – удивился Абдулла. – Несколько дней назад войско под предводительством какого-то Петра, то ли Степняка, то ли Равнинника, то ли Пустынника, переправилось через Босфор и, пограбив немного окрестные села, двинулось к Никее. Сейчас они дошли до Цивитота и там мародерствуют. От самого городка уже ничего не осталось, а в Никею мимо них мы не пройдем. Можно, конечно, в Константинополь направиться, но я не знаю, ходит ли сейчас паром через пролив.

– Думаю, нам не стоит рисковать своими жизнями, поскольку вы сейчас находитесь в собственном прошлом и на вас распространяется действие теоремы Издиворта-Тормапувра, – вставил свое слово Горыныч. – То есть если погибнет один из вас, то и остальные…

– Слышали все это уже, – отмахнулся от него Сеня и посмотрел на сарацина: – Раз ближе Никеи ничего нет, веди нас туда. А с крестоносцами мы сами разберемся…

Вопрос о направлении движения был благополучно решен, но никого, и Попова в первую очередь, не устраивал способ передвижения. Два дня пешего хода до Никеи казались тучному и ленивому криминалисту самым извращенным проявлением садизма, который только можно в данных условиях придумать. Сеня извращенцем не был, поэтому Андрюшу решил пощадить, да и свои собственные ноги тоже. В окрестностях деревеньки еще топтались остатки конной группы сарацин, попробовавших вкус «демократизаторов» и теперь, едва отойдя от контузии, пытавшихся поймать разбежавшихся лошадей. Вот эту тяглово-ездовую силу и решил прихватизировать Рабинович.

Сделать это оказалось достаточно трудно. Во-первых, бесплатно свое имущество почему-то даже сарацины отдавать не хотели, а у ментов после двух скачков между мирами даже мелочи в карманах не оказалось. Конечно, у Сени обычные российские денежные знаки водились, но исключительно бумажные, а такой вид валюты аборигены напрочь отказались бы принимать. Даже если бы Рабинович собрался ими расплачиваться.

Во-вторых, конные сарацины, лишившись своих лошадей, рисковали переместиться вниз по иерархической лестнице. Приобрести же поблизости непарнокопытные средства передвижения, хотя бы хромые и беззубые, из-за боевых действий не представлялось возможным. Поэтому какие бы золотые горы сарацинам предприимчивый Сеня ни сулил, добровольно уступить своих лошадей они наотрез отказывались. Пришлось Рабиновичу разочарованно развести руками – дескать, сами напросились – и предоставить Жомову возможность своими способами раздобыть для экспедиции средства передвижения. Омоновец церемониться не стал и применил для убеждения максимально простое средство – резиновую милицейскую дубинку.

Четверо всадников, с которыми он таким образом поговорил, от Ваниного обаяния лишились сознания и лошадей вместе с ним. Довольный Жомов притащил кляч к новым владельцам, и для начала экспедиции преград больше не было, но тут заартачился Попов, вновь отказавшись ехать на лошади верхом. Ну, не было у него с этими животными взаимопонимания, и терпели они друг друга, только находясь на приличном расстоянии. Единственная дистанция, на которой и та и другая сторона соглашались существовать, – это длина оглобли. Более тесное сближение криминалиста с непарнокопытным могло привести к плачевным последствиям. Причем, с вероятностью в девяносто девять процентов, именно для лошади. Пришлось Сене срочно искать для Андрюши подходящую повозку, и, когда с этим было покончено, экспедиция наконец тронулась в путь.

Телега Попову досталась самого жуткого вида. Можно сказать, это был просто дощатый настил на деревянных колесах, огражденный низкими решетчатыми бортами, а не средство передвижения. Естественно, никаких удобств цивилизованного мира в виде водительского кресла, амортизаторов, кондиционера или хотя бы крыши над головой у телеги не было, и Андрюша горестно вздохнул, рассматривая этот сарацинский катафалк. У криминалиста на лице было написано, что, будь его воля, он бы на этот плод трудов криворукого плотника ни за что бы не сел, но вариантов у Попова было не так уж много. Либо верхом на кляче, которая всю дорогу будет пытаться его укусить, сбросить с себя и пнуть копытом, либо на грохочущей и тряской телеге, но в относительной безопасности от непарнокопытных посягательств. Андрюша, как это у него было принято, выбрал второе.

По привычке пометавшись по сторонам, выискивая мешки с припасами, которые следовало бы на повозку грузить, и не найдя их, Попов расстроился вдвое больше. Он даже попытался постенать слегка по поводу своей тяжкой участи, но Рабинович, раздраженный крахом собственной торгово-закупочной операции с вьючными животными, так рявкнул на несчастного криминалиста, что тот счел за благо молчать в рукавичку и тихо сопеть в две дырочки. При помощи новоявленного оруженосца Андрюша накидал в телегу соломы из ближайшей скирды, посадил на нее тихоходного Горыныча и, забравшись сам, приготовился к поездке.

Каурая кляча – единственное животное из четырех добытых, которое, увидев, кому оно достается, все же согласилось оказаться впряженным в повозку, – горестно вздохнула. Видимо, и прошлый хозяин кобылы отнюдь не был ее любимчиком, и она уже со всем смирилась. Покосившись на криминалиста, кляча принялась бестолково топтаться на месте. Дескать, чего ждем? Поехали, куда собирались, да и разойдемся в разные стороны, как в пустыне караваны.

Однако сразу тронуться в путь не получилось. По каким-то там сарацинским законам Абдулла как оруженосец, лицо подчиненное, должен был ехать позади своего господина и наотрез отказывался занять место в авангарде экспедиции, как и полагалось проводнику. Ни уговоры Рабиновича, ни жомовский кулак под носом не могли заставить сарацина изменить свое мнение. А когда Попов приказным порядком отправил оруженосца вперед, Абдулла посмотрел на него так, словно криминалист его прилюдно выпорол. Причем сняв с сарацина штаны. Андрюше от такого взгляда, полного печали, боли и оскорбленного достоинства, стало стыдно. Чтобы как-то подбодрить и успокоить верного рекрута, Попов решил спеть. Причем во весь голос.

Каурая кобыла, впряженная в телегу, в битве сарацин с ландскнехтами участие, естественно, принимала, поэтому уже была удостоена чести слышать поповские децибелы. Однако животное никак не могло предположить, что ее новый хозяин может еще и петь. Поэтому, когда заботливый Андрюша во весь голос затянул любимую песню конных милиционеров: «Мы пьяные кавалеристы, и от нас болельщики футбольные получат в глаз…», – кобыла ошалела. Дико заорав от ужаса, кляча рванула вперед, забыв, что привязана намертво к телеге и от растолстевшего Робертино Лоретти за спиной ей не избавиться.

Андрюша, не ожидавший от смирившегося животного такого коварства, петь перестал, но зато начал орать. При этом команды управления непарнокопытными транспортными средствами Попов забыл напрочь и единственное, что он смог выдать, был удивленный вопрос: «Охренела, тварь? Стой, убью!»

Естественно, даже дурак, если его обещают убить, останавливаться не будет. Лошадь тоже не стала. Она только ускорила бег, закрыв к тому же глаза с перепугу. И надо же такому случиться, что какой-то недоумок прямо на ее пути построил дом! Каурая кляча с аппетитным чмоканьем влепилась с разбегу в стену и, удивленно ойкнув, стекла вниз бесформенной грудой. Попов разделил ее участь, рыбкой перелетев через борт телеги. Стене, выдержавшей стыковку с лошадью, контакт с Поповым показался явным перебором, и она обрушилась внутрь, придавив собой мышь, нагло воровавшую прямо со стола последнюю корочку сыра в обездоленном грабителями доме…

В кругах радикальных эльфов ходит теория о том, что даже минимальное воздействие на прошлое непременно повлечет за собой целую лавину событий, организовав парадокс времени и безвозвратно изменив будущее. Эти утверждения своим оппонентам они доказывают так: «А откуда вы знаете, что мир не изменился? Может быть, все вокруг другое, но только никто этого не замечает?»