Текст книги "Жертва тайги"

Алексей Макеев
Жертва тайги

Антон из последних сил рванулся вперед, выдирая ноги из зарослей цепкого, прилипчивого чубушника, и с ходу спрыгнул с обрывистого берега на речную косу. Селезенка противно, даже болезненно екнула и сжалась. Мокрая галька, перемешанная с песком, поехала из-под ног. Он тут же брякнулся, завалился на бок, с минуту полежал, переводя дух. Потом Антон чуть поелозил, сбрасывая врезавшиеся, намертво въевшиеся в ключицы лямки рюкзака. Освободившись от тяжелой ноши, он сел и огляделся.

Где-то совсем близко, за крутым кривуном, гомонил на все лады речной поток, гудел и ярился в невидимой теснине на острых злобных шиверах, то бишь каменистых перекатах. Здесь же, прямо перед ним, хрустальная ледяная вода лениво, не торопясь, ходила по широкому кругу над темным бездонным омутом рядом с отвесной, поросшей седоватым тонким мохом базальтовой скалой. В глубоких косых воронках, как елочные конфетти, сновали, суетились, бестолково мельтешили разноцветные опавшие листья.

Есть хотелось зверски! Но только не жидкого супца из концентрата, не набившей оскомину тушенки, разогретой на костре, а чего-нибудь весомого, стоящего. Духмяной бы ушицы из свежей рыбки!

А потому Антон долго не рассиживался. Он смахнул топориком длинный и ровный тальниковый хлыст, достал из кармашка рюкзака мотовильце с тонкой, но прочной леской и быстро смастрячил удочку с незатейливой магазинной блесенкой. Антон долго вдоль и поперек хлестал воду в надежде на поклевку. Однако харьюзы, по-осеннему привередливые, ни в какую не хотели соблазняться пустой, никчемной обманкой. Пришлось ему пересилить себя и отправиться на поиски настоящей наживки.

С большим трудом Антону удалось отыскать полусгнивший трухлявый пень и путем долгих и нудных ухищрений наковырять из него с десяток толстых, весьма упитанных короедов. Но мучился он не напрасно! Теперь дело пошло гораздо веселей. Уже через несколько минут запрыгал, заскакал бешеным чертенком на узкой песчаной косе стандартный двухсотграммовый харьюзок, ослепительно сверкающий надраенным перламутровым серебром. Следом за ним и еще один, точно такой же, хоть линейку прикладывай.

Когда закончилась наживка, на кукане у Антона уже болталось шесть таких же одномерных красавцев, и он решил с рыбалкой завязать. На ушицу с лихвой хватит. Да и усталость, накопившаяся за нелегкий дневной переход, оказалась сильнее неуемного рыбацкого азарта. Теперь хотелось только одного: поскорей насытиться да отдохнуть.

Антон плотно, в полное удовольствие набил утробушку густым горячим ароматным варевом, а потом сноровисто проделал все давно знакомые нехитрые приготовления к обычной таежной ночевке. Он заготовил кучу увесистого сушняка, натянул на колышки легкую односкатную палатку – прилег и «поплыл», пригревшись. Антон растянулся у пышущей жаром, разгоревшейся нодьи[1]1
  Нодья – специальный таежный костер, когда в огонь одно на другое кладутся два бревна разного диаметра, что обеспечивает ровное и долгое горение при максимуме теплоотдачи. (Здесь и далее прим. авт.)


[Закрыть] в приятной вязкой полудреме и перебирал в уме необычайно удачный прошедший день.

А подфартило ему действительно байгово[2]2
  Байгово – здорово, очень сильно в превосходной степени.


[Закрыть]! Всего-то с полкилометра и отошел от места бивуака. Он спустился с пологой каменистой осыпи в густую темь старого древостоя, прошлепал сотню метров по мягкой, пружинящей под ногами травяной подстилке и обомлел, очумел от буйного восторга! Гордо поднимаясь над малахитовой бахромой папоротников, горела, пылала в прохладной тени головка гигантского панцуя[3]3
  Панцуй – удэгейское название женьшеня.


[Закрыть]! Да еще какая! Едва ли не с кулак величиной. Чума! Отпад полный! Настоящее, редчайшее по нынешним временам упие[4]4
  Упие – редкий корень с пятью листьями в розетке. У женьшеня бывает от одного до шести листьев. Чем их больше, тем старше корень.


[Закрыть]! Не чета чахленьким двадцатиграммовым клопышам, найденным до этого.

Полуметровый темно-зеленый стебель с развесистой розеткой из пяти длиннющих, еще не совсем увядших листьев величаво парил над травой, безраздельно царствовал на крохотной лесной полянке рядом с неохватным темнокорым стволом столетней липы.

Зрелище было настолько будоражащим, что Антону вдруг страстно захотелось петь и плясать от радости, перехватившей горло. В полном беспамятстве, с каким-то диким прискоком и козлячьим блеянием, он припустил вкругаля по полянке, но, на счастье, вовремя опомнился. Нечего давать пищу чьим-то чужим завидущим ушам. Теперь ведь немало всякой отстойной уголовной швали шастает по тайге, рыщет жадными, ненасытными волчарами в расчете на легкую поживу.

Ему вдруг пришло на ум древнее поверье. Ни в коем случае нельзя громкими восторженными воплями нарушать таинственный покой пугливого панцуя, а то он запросто может исчезнуть, раствориться в воздухе. Начнешь потом с досады пеплом голову посыпать. Да только поздно будет кусать локти. Ничего уже тогда не изменишь. Не вернешь обратно. Ничем уже своему горю не поможешь.

Антон остановился как вкопанный, прикусил губу, с опаской огляделся. Потом он скинул с плеч тяжелую поклажу, отставил ее в сторону и присел рядом со своей ценнейшей находкой на корточки, стараясь больше не отрывать от нее глаз. А вдруг и правда убежит пугливый панцуй, спрячется в непроходимой чащобе? Действительно пропадет, растает в воздухе? Уж лучше не ерундить, не рисковать понапрасну.

Но Антон тут же отрезвел, скривил рот в саркастической усмешке по поводу глупого суеверия и посоветовал самому себе: «Ты еще, дружок, зажмурься да распластайся ниц перед женьшенем[5]5
  Имеется в виду важнейшая часть священного древнего ритуала корневщиков. Человек, нашедший женьшень, должен откинуть в сторону палку, закрыть глаза рукой и броситься ниц на землю с возгласом: «Панцуй, не уходи! Я чистый человек! Я душу свою освободил от грехов, сердце мое открыто, и нет у меня худых помышлений!» Только потом можно посмотреть на растение.


[Закрыть], как какой-нибудь там древний замшелый манза[6]6
  Манза – китаец-кочевник, живущий таежным промыслом.


[Закрыть]. Вот потеха-то будет!»

Вечернего часа, как исстари заведено у маститых корневщиков, он дожидаться, естественно, не стал, тщательно расчистил от мусора и травы прикорневой круг и немедленно приступил к копке. Настойчиво принуждая себя не спешить, не торопиться, Антон битый час так аккуратно, как только мог, ковырял землю вокруг корневища заточенной деревянной лопаткой.

Как он ни осторожничал, так и не сумел в целости сохранить тончайшие нитяные мочки. Все равно криворукому неумехе терпения не хватило! Порвал-таки, к величайшему позору и огорчению, пару-тройку волосяных отростков, снизив этим будущую стоимость своей редчайшей находки.

А корень был действительно из ряда вон! Таких богатырей ему еще никогда не приходилось держать в руках. Да что там держать! И видеть-то раньше не доводилось. Разве что на картинках.

Растопыристый желтобокий красавец – не меньше чем на сто с лишним граммов. Значит, ему за сотню лет перевалило. Один грамм – один год жизни. Но даже и не это самое главное. Исключительно важным было то, что этот увесистый диковинный корнище доподлинно напоминал своим обличьем человека! Вот она – крепкая шейка с головкой. Вот – натуральные руки! А вот и ноги! Пускай одна из них заметно короче другой, но она же все-таки имеется. Есть в наличии! Это существенно задерет цену корня. Ведь самый что ни на есть натуральный мужик[7]7
  Корни женьшеня делятся на мужские и женские. У мужского внизу два утолщения – «ноги». Это значительно повышает его цену.


[Закрыть] налицо!

Малиновый солнечный диск уже почти полностью сплющился на плешивой верхушке высоченной сопки, белеющей вдали, а Антон все еще никак не мог избавиться от эмоций, переполнявших его. Ему не удавалось успокоиться, расслабиться по-настоящему. Так, чтобы резкие надоедливые голоса сумеречных птиц растворились наконец на пороге сладкого облегчительного сна. Как он ни мучился, как ни ворочался с боку на бок, уснуть все равно не удавалось.

В конце концов он чертыхнулся, продрал глаза, с силой потер их, вылез из спальника и зябко передернул плечами. Промозглый стылый воздух неприятно дохнул в лицо. Холод мигом пробрал до костей. Антон на четвереньках принялся усердно раздувать притухший, едва теплившийся костерок.

«Вот же дурик! Гниловатую лесину выбрал», – корил он себя.

«Уть-то-та!» – неожиданно прорезал тишину голос наглой уссурийской совки, притаившейся где-то совсем рядом.

Антон вздрогнул и отпустил в ее адрес ядреный матерок. Птица шуманула в кустах, сорвалась с места и быстрой черной тенью пронеслась над его головой.

Широкий язык пламени наконец-то пополз с побагровевших углей, лениво лизнул толстое полено. Потом он нехотя распластался по всей длине нодьи и слегка, на пару-тройку метров, раздвинул кромешную темноту, подступающую со всех сторон. На душе Антона сразу же стало как-то неспокойно. Появилось неприятное ощущение своей полной незащищенности. Ясное дело, у костра в ночи ты как вошь на блюде. Отовсюду тебя видно, а сам слеп, прямо как крот на солнцепеке.

Он отошел подальше от огня, присел на корточки у самой воды, зачерпнул пригоршню и умылся, растер лицо, отгоняя остатки сна. Антон прикурил и замер, чутко прислушиваясь. Где-то далеко во тьме низко и гулко промычала трехперстка[8]8
  Трехперстка – птица из семейства ржанкообразных.


[Закрыть]. Птица помолчала немного и снова зашлась как ревун невидимого маяка, нагоняя тоску своим противным нытьем.

Этой самой тоски и так было выше крыши. Сейчас, спросонья, когда щенячья радость от неожиданной находки поулеглась внутри, уступив место трезвому рассудку, Антон уже не чувствовал себя до обалдения счастливым. После короткой передышки опять подступила, навалилась на плечи вся тяжесть нерешенных домашних проблем. Он скукожился как от зубной боли.

Полгода назад Антон потерял работу. Его легко сковырнули при первом же серьезном сокращении. Не посмотрели ни на стаж, ни на семейные обстоятельства: все-таки двое детей-школьников – не шутка. Попробуй выкорми, выучи да одень! Жена к тому же сущие гроши в больнице получает.

«Уже достала, блин, своим нескончаемым нытьем! Ей и то надо, и это тоже, – думал Антон. – Надо, не спорю. А где же взять-то? Откуда денег на все это наскрести? Попробуй-ка устройся на нормальную работу в нашем гребаном, богом забытом захолустье!»

Он то сидел, то расхаживал, топтался у воды до самого рассвета, смолил одну сигарету за другой, мусоля окурки, костерил на все лады свою непутевую беспонтовую житуху. Ведь редчайший корень, найденный недавно, отнюдь не решал всех его накопившихся житейских проблем.

«Хорошо. Ладно, – занудливо, с каким-то изощренным садомазохизмом измывался он над собой. – Протянем мы на эту жалкую кучку баксов каких-нибудь три или четыре месяца. Полгода от силы. Это если сволота узкоглазая цену не собьет. Проживем, согласен. Пусть так. А что дальше?..»

Начало злоключений
Встреча с незнакомцем. – Дикая сценка под березой. – Вынужденная уступка. – Сумасшедший бег по тайге. – Размышления на привале. – Решение принято. – Запоздалые сожаления

Утро занималось хмурое, без зарниц. Вяло и неспешно раздвигалась чернота, набрякшая влагой. Слабое дуновение набежавшего ветерка стронуло с места рваные клочья тумана и медленно потащило их над просыпающейся рекой. Они тянулись, стлались над темной водой узкими светлыми полосками галечных кос, частыми щетками ивняка и краснотала в низких речных забоках[9]9
  Забока – пойменное редколесье вдоль берега.


[Закрыть].

– Батига фу-у-у![10]10
  Батига фу-у-у – удэгейское приветствие.


[Закрыть] – прозвучало за спиной, и чья-то тяжелая рука легла Антону на плечо.

С перепугу он на мгновение обмер, ощутил, как в буквальном смысле шевелятся волосы на голове. Антон дернулся, метнулся в сторону, но не удержал равновесия, споткнулся и ухнул пятой точкой прямо в обжигающую ледяную воду. Колкие мураши моментально побежали по всему телу.

– Ты кто?! – сорвался на крик Антон.

Не дожидаясь ответа, он тут же вскочил на ноги и пулей понесся к костру, хлюпая на бегу сапогами, полными водой.

– Спокойно!.. Не кипишись, паря, – с хохотком прогундосил незнакомец ему в спину. – Не съем. Мужиков не уважаю. Вонючие больно. Кормлюсь только бабами.

– Вот урод, блин! – зло бормотнул Антон себе под нос, судорожно срывая с тела промокшую одежду. – Чуть заикой не сделал.

– Да ладно тебе, – примирительно протянул мужик, вразвалочку подошел к костру, опустился на корточки и протянул к огню крепкие массивные ладони, похожие на две подборные лопаты среднего размера. – Ты чего такой пугливый-то? Прямо как пацан какой-то!

– Пугливый, блин, – по инерции съязвил Антон. – Съездить бы тебе в рожу за такие шуточки!

– А ты попробуй, – мгновенно преобразившись, спокойно и с явным вызовом ответил незнакомец, сверкнув острым взглядом, брошенным исподлобья.

На этот раз Антон благоразумно промолчал, почувствовав, что явно переборщил. Продолжая разговор в таком же тоне, недолго и на неприятности нарваться. Этого ему совершенно не хотелось. Тем более здесь, в глухой тайге, где напрасно надеяться на чью-то помощь.

«Один черт знает, что на уме у этого мутного лешака, – подумалось ему. – Оружия при нем вроде бы не видно. Да и зачем оно ему? С такими-то оглоблями он кому угодно шею свернет запросто. Как куренку. И крякнуть не успеешь».

Неприятная пауза рисковала затянуться, и Антон поспешил снять напряжение, возникшее между ним и незнакомцем.

– Придется палку какую-нибудь вырезать. По-другому никак не высушишь, – пролепетал он вроде бы самому себе.

Антон отбросил мокрые штаны, схватил сапог, набрякший от воды, и стал суетливо его натягивать. Как он ни старался, так и не смог просунуть ногу дальше сузившегося голенища.

– Да ладно уж, сиди. Я сам, – поглядев с полминуты на его неуклюжие телодвижения, снисходительно отпустил незнакомец.

Он ухмыльнулся, встал, повернулся и тяжело заскрипел галькой в сторону кустов. У Антона отлегло от души.

«Слава богу, вроде обошлось! Не стал бичара обострять. – Он смотрел в широкую сутулую спину незнакомца, неторопливо вышагивающего по речной косе, и усиленно шевелил мозгами. – Рожа-то у него явно подозрительная. И подобрался-то как умело, ловчила хренов. Ни звука, ни писка!.. Наверняка зону топтал. Корнюет он – как же! Так я сразу и поверил! Скорее всего, таких, как я, фартачей, по тайге выслеживает, чтобы до нитки обобрать. Надо с ним ухо востро держать. Спиной к нему не повернешься. Хорошо еще, что я догадался корень в дупле запрятать. Но как теперь его оттуда забрать-то?»

Незнакомец приволок к костру пару толстых тальниковых обрезков, обстоятельно заточил концы этих палок магазинным туристическим топориком с желтой обрезиненной ручкой и надежно вбил их по обеим сторонам от кострища. Потом он натянул между ними кусок черного армейского телефонного кабеля, вытащенного из кармана фуфайки, бросил взгляд на Антона, пританцовывающего на гальке, с ног до головы покрытого гусиной кожей, и снова расплылся в широкой издевательской улыбке:

– Да ты бы накинул чего, а то, не ровен час, причиндалы застудишь. – Этот тип, по-видимому, пришел в обычное для него состояние неумолчного ерничанья.

Антон благоразумно пропустил мимо ушей эту подковырку и подумал: «Придется подыгрывать. Никуда не денешься. Глядишь, и удастся разойтись по-доброму».

– Корнюешь, да? Чего молчишь-то? Не боись. Не трону. Мне чужого не надо. Сами с усами, – продолжил подначивать его незнакомец. – Тебя, кстати, как кличут?

– Антон.

– А меня – Чеботарь.

– Это что? Кликуха?

– Да как хочешь, так и понимай. Пусть будет кликуха или что другое, – понес мужик какую-то полную ахинею, и у Антона опять засосало под ложечкой.

«Темнит, зараза? Явно темнит!»

Но он опять промолчал, накинул на плечи камуфляжную штормовку, придвинул поближе к огню котелок с остатками застывшей вчерашней ухи и принялся с нарочито невозмутимой миной на лице развешивать над нодьей свою промокшую одежду.

– Надыбал что приличное? – вдруг принялся подозрительно выспрашивать Чеботарь, уставившись на собеседника в упор.

Он умело перехватил взгляд Антона, опрометчиво метнувшийся в сторону, рассмеялся в голос и заявил:

– Да ладно тебе. Не переживай. Не буду больше. Не напрягайся. Вон набасурманился как. Сейчас лопнешь! – Вдруг этот субъект без всякого перехода, без малейшего напряга сменил тему: – Домой пилишь или как?

– Домой… – начал было Антон и запнулся.

– Ва-а-у-у! – раздался где-то в вышине, сокрытой утренним туманом, громкий, визгливый, неприятный до омерзения голос. – Ва-а-а-у-у!

– Лей в костер уху[11]11
  По древним удэгейским поверьям, при появлении поблизости вавуха (черта) необходимо немедленно затушить костер, примотать себя накрепко к толстому дереву и конец веревки зажать в руке.


[Закрыть]! – быстро пробормотал Чеботарь, резко задрав странно побледневшее, перекошенное от страха лицо.

– Да ты чего? Что за дурь, блин?

– Лей, тебе говорю! – хищно скрипнул зубами Чеботарь. – Да быстрее, мать твою!

Антон неохотно подчинился, все еще недоумевая, и спросил:

– Зачем выливать-то?

– Быстрей, говорю! – цыкнул Чеботарь.

Он вскочил и заметался у костра, срывая с колышков кабель, с треском сдирая с него скрутившуюся, не успевшую высохнуть одежду.

– Бежим к дереву!

Чеботарь так двинул в спину Антона, замешкавшегося на мгновение, что тот в одном прыжке, на полусогнутых, проскочил с добрый пяток метров. Они проломились через кусты к первой же толстой березе.

– Прилепись к стволу, пудель! – хрипнул Чеботарь. – Да шустрей же ты!

Антон тут же прирос к шершавому холодному стволу, не рискуя нарваться на очередную увесистую оплеуху. Чеботарь сноровисто обмотал его кабелем, да так, что провод больно впился в голую кожу.

Он сразу же крутанулся, приторочил себя рядом с ним и зашипел:

– Свой конец провода в кулаке зажми! Делай, говорю!.. Крепче держи. Смотри не выпусти! И молчком! Богом тебя прошу, что бы там ни было!.. Авось пронесет.

Прошла пара томительных тягучих минут. По-прежнему ничего не происходило. Антон почувствовал, что начинает дубеть от холода, и потихоньку зашевелился.

– Замри, мудило! Не двигайся! – шикнул на него Чеботарь.

Не успел он закончить фразу, как над березой что-то громко зашелестело. Будто большая стая крякашей[12]12
  Крякаш – утка-кряква.


[Закрыть] заполошно пронеслась над ними на бреющем. Антона вдруг обуял какой-то дикий животный страх. Он явственно услышал, как его собственные зубы самопроизвольно пустились в пляс, застучали мелко и дробно. Антон судорожно вздохнул и, вопреки всякому здравому смыслу, крепко зажмурился. Таким вот наивным, нехитрым способом мальчишка, перепуганный насмерть, пытается уберечься от страшного наваждения.

Снова что-то громко зашелестело. Теперь уже гораздо ближе. Но на этом все и закончилось. Ни единый звук не нарушал больше мертвой предрассветной тишины. Какое-то время коленки Антона еще слегка подрагивали, кровь колотила в висках, но с каждой минутой все реже и реже.

«Да, точно, крякаши! – потихоньку засветилось в его мозгах, снова обретающих способность трезво мыслить. – Именно утки! А я тут, как дурак последний, труса праздную?!»

Антон распахнул веки, огляделся и звучно выдохнул. Ни единой неведомой опасной живой твари в пределах видимости, естественно, не наблюдалось.

«Да и откуда ей, на хрен, взяться в этой тайге, давно исхоженной вдоль и поперек?!» – прикинул он.

– Вот же твою мать!.. – жалко проскулил Чеботарь, все еще тупо, по-детски, подливая маслица в огонь, горевший в его душе. – Показался[13]13
  По удэгейским поверьям, если черт «показался» путнику, т. е. позволил себя увидеть, то он уже не отвяжется. Будет преследовать человека до тех пор, пока не сведет его со света.


[Закрыть] нам, сучий потрох! Все ж таки вылез!..

– Кто показался? О ком ты говоришь? – перебил его словоизлияния Антон, раздраженно сдирая с себя телефонный кабель. – Да я лично никого и не видел.

– Вот и все! Теперь нам хана! Он ни за что нас не отпустит! – не обратив никакого внимания на его слова, продолжил гнуть свое Чеботарь, выдрал руку из-под провода, вдруг истово троекратно перекрестился и запричитал: – Свят, свят, свят!.. Спаси мя, грешного!

Вышло это у него настолько банально, по-киношному, что Антон отвернулся, пряча едкую усмешку, и подумал: «Дает, блин, мужик! Большой театр тут просто отдыхает!»

Освободившись от провода, поежившись, он торопливо засеменил к костру, только теперь ощутив, как капитально успел продрогнуть за время нелепого театрального действа, навязанного мутным мужиком. Антон посмотрел на давно потухшие, залитые ухою угли, и едва сдержал ядреный матерок.

«Вот же подарочек! Теперь же все опять разжигать придется! Ну и поиграл, придурок!»

– Собирайся быстро! – рявкнул над ухом Чеботарь.

Антон вздрогнул от неожиданности, резко развернулся к нему лицом.

– Да никуда я с тобой не пойду! Никуда! Вали один… – вспылил было он, но оборвал себя, наткнувшись на взгляд чужака, полыхающий злобой.

В горле засвербело.

«А ведь он, похоже, малость не в себе. Вон побелел-то как, что твой покойник. Всю рожу сплошь перекосило. Испуг, наверное, так натурально не сыграешь. Или все же можно?.. – Только теперь Антона наконец осенило, и от нового открытия ему совсем поплохело. – Да он же, похоже, больной на всю голову. Совершенно невменяемый. Вот же угораздило с сумасшедшим в тайге схлестнуться!»

– Пойдешь! – с явной угрозой процедил сквозь зубы Чеботарь, зыркнул исподлобья, и его широкие, заросшие ржавой волосней ноздри затрепетали, прямо как у норовистого коняги. – Куда ты денешься! – Он поднял к груди огромные лапищи, сжатые в кулаки, и снова гаркнул на Антона во всю глотку: – Я кому сказал?! Шустряком! Собирайся мухой!

На сборы у Антона ушло не больше пары минут.

Он решил не ерепениться, здраво рассудив: «Лучше этому придурку сейчас ни в чем не перечить. Не надо обострять обстановку. Потом, попозже, я от него все равно улизну. Выберу момент и ноги сделаю. Ему же за мной по тайге все равно не угнаться. Постарше будет лет на двадцать».

Антон кое-как напялил на себя слипшуюся мокрую одежду, небрежно затолкал всю свою амуницию в рюкзак. Тот теперь представлял собой какой-то бесформенный, почти нетранспортабельный баул.

За все это время Чеботарь не произнес ни слова. Он просто стоял в стороне, беспокойно озираясь, нервно потирая руки.

Антон не выдержал, все-таки задал ему ехидный каверзный вопросик, который уже давно крутился на языке:

– Слушай, а это что вообще-то было? Случайно не?..

– Молчи, дубина! – мгновенно взвился Чеботарь. – Его же нельзя называть по имени! Понял?!

– Да, понял-понял, – поспешил заверить его Антон, теперь уже окончательно сбитый с панталыку.

Он забросил рюкзак за спину и растерянно затоптался на месте, бросая тоскливые косые взгляды на разлапистую старую черемуху, стоящую поодаль, в дупле которой спрятал свою редкую находку.

– И не думай даже!.. – предварил эти поползновения Чеботарь, каким-то непонятным образом прочитав его мысли. – Тут дай-то бог шкуру свою спасти, а он, дурак, со своим панцуем мнется.

Он тронулся с места, постепенно убыстряя шаг.

«Ладно, потом вернусь, – подумал Антон. Место я хорошо приметил».

– Слышь, а мы куда вообще?.. – попытался он на бегу внести ясность, припустив вслед за мужиком. – Поселок же вроде в другой стороне.

– Да он же, чудило, тоже про это знает. Может перехватить нас в кедраче. В тени. Он же света боится, въезжаешь? – не оборачиваясь, ответил Чеботарь. – В сопки потянем. Туда, глядишь, и не сунется. А уж к ночи по-любому надо надежную нору искать. Это уж кровь из носу!

«В сопки так в сопки, – подумалось Антону. – Это даже очень хорошо, что в сопки. Только побыстрее! Этот лешак припадочный из силенок выбьется, и тогда уж ему определенно не до гонок будет. Да и куда пердуну старому вообще со мной тягаться?»

Но получилось-то все как раз с точностью до наоборот. Очень скоро все его надежды буквально прахом пошли.

Антон в тайге, конечно, гостем не был, немало сотен верст по дебрям намотал, закалку имел вполне приличную, но дикого темпа, предложенного Чеботарем, все-таки не выдержал. Уже через пару километров по чащобе да бурелому он сорвал дыхалку и начал понемногу отставать. Когда они полезли на крутую сопку, Антон и совсем притормозил. Он едва перебирал ногами, то и дело оскальзывался на камнях, спрятанных в густой траве. Цеплялся за кусты, стараясь удержать равновесие, и в голос матерился, когда под руку попадалась колючая аралия.

Чеботарь поначалу молча презрительно косился на него через плечо, а потом это ему, по-видимому, надоело. Он дождался, когда Антон его догонит, и снова взъярился как цепной барбос, вошедший в раж.

– Рюкзак на землю! Спальник и прочее барахло – к едрене фене!.. – Чеботарь чуть помолчал, оглядел насупившегося, побагровевшего от обиды попутчика и уже совсем покладистым, каким-то даже просительным тоном прибавил: – И подберись, Антоха. Будь ты мужиком. У нас же, паря, времени в обрез.

Даже с полупустым рюкзаком Антон попросту не поспевал за шустрым двужильным мужиком. Когда они наконец-то взобрались на голую скалистую вершину и Чеботарь объявил привал, вид Антон имел весьма плачевный. Он согнулся в три погибели, отплевывался, надсадно кашлял, долгое время хрипел как чахоточный. Ему никак не удавалось восстановить дыхание, напрочь сорванное на крутом подъеме.

Солнце так и не выбралось из серой пасмурной дымки. Оно стыло на небосводе мутным, едва различимым пятном, не радуя ни светом, ни теплом, пялилось на землю тупо и равнодушно. В воздухе висела и нудно сеялась мелкая водяная пыль, что было совсем непривычным для середины сентября.

– Так что делать будем? – прервал затянувшееся молчание Антон.

Вот уже с полчаса Чеботарь сидел, насупившись, на гранитном валуне и задумчиво катал в прокуренных до желтизны пальцах давно потухший чинарик.

– Подожди, Антоха, не гони, – вяло откликнулся он. – Дай обмозговать как следует.

– Ладно, думай давай, Чапай. Только не забудь потом со мной поделиться, – недовольно, едва слышно пробурчал себе под нос Антон.

Его снова начала доставать эта глупая, до предела абсурдная ситуация и их затянувшееся бездействие. Он отошел в сторону, в который уже раз вытащил из кармана сотик и включил его. Естественно, ничего не вышло. Какая, к лешему, связь в тайге, когда кругом сплошные каменные хребты, до ближайшего ретранслятора не меньше полусотни километров!

Антон сразу отключил мобильник, чтобы поберечь зарядку. Был в рюкзаке, правда, еще один запасной аккумулятор, но кто его знает, как там сложится в дальнейшем вся эта замутень. А вдруг придется на выходе долго висеть на телефоне?

Он давно уже успел пожалеть о том, что не прихватил в лес свой надежный, тщательно пристрелянный «Барс». Ему не хотелось лишний раз напрягать егерей в период запрета на охоту.

«А то я уже в два счета отделался бы от этого долбанутого мужичка и шагал бы себе спокойно к дому, насвистывая под нос, – вертелось в его голове. – Нет, стрелять я в него, конечно, не стал бы. Я же не душегуб какой-то. Но припугнул бы запросто. Врезал бы под ноги пару-тройку раз, и он от меня вмиг отцепился бы. Осел бы на все четыре кости как миленький. Не совсем же он безмозглый. Башка-то у него еще, наверно, хоть чуть-чуть, но варит?..

А если вдруг нет? Может же и такое быть. Вдруг он шизик конченый? Я же не психиатр, чтобы это сразу определить. Тогда, наверное, и от оружия мало толку было бы. Или, может, еще хуже сложилось бы?» – подумал Антон и вдруг зримо представил себе жутковатую ситуацию.

Он лупит из карабина Чеботарю под ноги, а тот все равно прет на него буром, как настоящий танк, хватает за ствол своей огромной лапищей и диким рывком тянет его на себя. От этой картинки у него неприятно закололо под ложечкой.

«Ладно. Хватит уже дурью маяться. Хорош фантазировать. Все равно никакого оружия с собой нет. Надо же, блин! Как же от него избавиться? Что сделать, чтобы он от меня отвязался? Надо, наверное, хотя бы попробовать уговорить его повернуть в сторону поселка. Тут всего-то осталась какая-то половина дневного перехода. За пару километров от околицы вполне могут и люди встретиться. Мало ли сейчас народа по лесу шарится – и по грибы, и по ягоды. Лимонника в этом году навалом. А что? Надо попробовать. Подыграть ему аккуратненько, а? Только так, чтобы в очередной раз его из себя не вывести».

– На Татарский ключ, на Генкино зимовье пойдем. Может, там что-то сподручное найдется. Хотя против него навряд ли что поможет, – как-то кисло и нерешительно протянул Чеботарь, прерывая затянувшееся молчание.

– Подожди, – осторожно приступил к исполнению задуманного Антон, предварительно прикинув: «Сделаю вид, что я тоже эту его мистическую тварь из ужастика видел воочию. Вроде как сознаюсь, а там посмотрим. Может, и выйдет». – Прежде чем ноги по дурости бить, давай-ка трезво на вещи посмотрим, – проговорил он.

– Да хоть трезво, хоть пьяно…

– Подожди ты, – мягко прервал его Антон. – Я тут вообще пораскинул мозгами, и… понимаешь, что выходит!.. Может, мы с тобой вообще по-пустому всполошились? Да, сволочь, конечно, серьезная. Зубищи у нее еще те, – сказал он, намеренно сделал паузу и быстро, пытливо посмотрел на Чеботаря, чтобы проверить его реакцию на сказанное.

У мужика при этом ни один нерв на лице не дрогнул. Он даже и глазом не моргнул.

– Да ты и сам подумай. Неужто мы с тобой, два нормальных здоровых мужика, будем от какой-то там поганой животинки как зайцы по тайге бегать? Мы что, ей каким-нибудь приличным дрыном хребет не перешибем? Да легко! Это ж не тигр, в конце концов!

– То-то и оно, что не тигр.

– Хорошо. Пусть так, – терпеливо продолжил увещевать мужика Антон. – Но посмотри сам. Она же одна, а нас двое. Так? Зубы, когти, это да. Может, конечно, и серьезно подрать. Кто бы спорил. Но ведь не загрызет же насмерть. Ты сам подумай. Да хрен там у нее получится! Не так же страшен черт, как его малюют.

– Да тихо ты, дурак! – Чеботарь на удивление беззлобно, как-то даже умоляюще уставился на него. – Я же говорил тебе уже…

За последние полчаса, проведенные на привале, он каким-то странным образом совершенно пообмяк, растерял всю свою показную крутизну. Теперь его глаза, совсем недавно жесткие, волевые, безостановочно шныряли по сторонам. Так ведет себя смертельно перепуганная девица, впервые попавшая в мрачные таежные дебри.

– Ладно, все. Молчу. – Антон с недоумением глянул на растерянного мужика. – И вот еще что. Не верю я, старик, в эти дурацкие россказни про то, что эта дура твоя летучая умеет человеческие мысли читать. Глупость это все. Дичь сплошная. Да и откуда ты взял, в конце-то концов, что она за нами теперь обязательно увяжется? Это еще бабка надвое сказала…

Чеботарь не дослушал, тяжело поднялся на ноги, затравленно огляделся и вдруг каким-то чудесным образом опять моментально преобразился. Он ощерился и окатил Антона таким холодным хищным взглядом, что у того буквально мураши по коже поскакали.

– Да мне начхать, веришь ты в это или нет! – захрипел Чеботарь. – Вскочил пулей, подобрал задницу и погнал вприпрыжку! Теперь ты впереди пойдешь, понял?

– Да, хорошо. Успокойся. Сейчас пойдем, – поспешил отозваться Антон.

Он бросил короткий сожалеющий взгляд на вершину знакомой Синей сопки, едва различимую вдали, и неуверенно, как на минное поле, ступил на крутой тенистый склон. До поселка, лежащего за ней, где Антон пристроил машину, оставалось каких-нибудь полдня пути. Несколько хиленьких часов, не больше! Но под давлением обстоятельств ему приходилось пока подчиняться чужой безумной воле и пилить в совсем другую сторону.

Слыша за спиной мощное размеренное дыхание Чеботаря, рассеянно поглядывая под ноги, он карабкался вверх по коварной каменистой осыпи и невесело размышлял: «Вот же угораздило идиота в дерьмо вляпаться. Вот же влетел по недомыслию!.. Теперь придется еще и спальник в тайге искать. Да хрен ты его уже отыщешь в таких дебрях. А ведь хороший спальник был, почти новый. Ну да ничего. Подожду, пока он успокоится. Добредем до зимовья, а уж оттуда я точно ноги сделаю. При первом же удобном случае. – Тут в его голове впервые зашевелилась позорная зловредная мыслишка: – А вдруг он действительно что-то такое на речке видел? Не может же такого крепкого мужика, как он, совсем беспричинно закошмарить, буквально в бараний рог скрутить от ужаса. Пусть даже при полном скудоумии. Да на нем же просто лица нет. Да ладно. Какие глупости! Никаких монстров там, конечно же, и в помине не было».