Текст книги "Убийца прячется во мне"

Глава вторая
Завязка, 22 октября, понедельник
Необычная клиентка, или О пользе цинизма

Конец октября в Москве – сезон непредсказуемый: порой бывает солнечным и сухим, но чаще, увы, – пасмурным и сырым. Вот и нынешняя осень выдалась плаксивой, а нынче с утра особенно пакостно. И не то чтобы холодно, но как-то промозгло, отчего на улицу выходить совсем не хотелось. Не хотелось, но надо, необходимо посетить родное издательство. А поскольку такие визиты, всегда планируемые как краткосрочные, обычно имеют тенденцию затягиваться, я заранее предупредил Ивана Макаровича, что могу задержаться, тем более никаких дел на сегодня не планировалось.

Однако так получилось, что после двенадцати я был уже свободен. Обычно так всегда и бывает: когда торопишься, минуты считаешь, как назло, накладка за накладкой, а если спешить некуда, как по заказу все складывается. Вот и нынче редактор оказался свободен, что бывает редко, да и вопросов у него ко мне не накопилось, что случается еще реже. И только я подумал, что надо бы позвонить профессору, узнать, нет ли каких указаний, как в кармане завибрировал телефон. Я не из тех, кто закачивает в «мобилу» популярные мелодии (звонить должен телефон, а музыку играть – проигрыватель), поэтому опознать абонента могу, только глянув на экран, но отчего-то сразу подумал об Иване Макаровиче.

Так и оказалось. Профессор вежливо осведомился, скоро ли я освобожусь, а узнав, что уже, кратко проинформировал: новая клиентка объявилась, записалась на три часа, так что надо подъехать. Конечно, обрадованно ответил я, скоро буду. А обрадовался потому, что, поучаствовав в паре расследований (под руководством Ивана Макаровича, разумеется, но вполне успешно, без ложной скромности говорю), я стал восприниматься в агентстве «Интеллект» не стажером, не писателем, собирающим материал, коим на самом деле и являюсь, а полноценным сотрудником.

В агентство я прибыл задолго до трех, совершенно продрогшим, так что с особым удовольствием вошел в теплый кабинет профессора, угнездился в уютном кресле и с наслаждением приник к чашечке горячего кофе, приготовленного заботливым секретарем Анечкой. Правда, вполне может статься, что придется снова выходить в эту хмарь, тем более о сути дела ничего толком пока не известно, но не всякое же дело начинается с немедленной беготни. Да и в самом худшем случае пара часов, а то и поболе, у меня точно есть. Дамочка наверняка опоздает, пока проблему изложит, пока профессор ее расспросит, все выяснит…

Однако клиентка не только не опоздала, но даже минут на десять раньше назначенного времени заявилась, что показалось мне достойным удивления, особенно учитывая, что речь шла об относительно молодой женщине тридцати трех лет от роду. Мы с Иваном Макаровичем едва успели принять по чашечке кофейку да перекинуться парой слов, как секретарь доложила, что посетительница ждет в приемной. Хотя она и пришла раньше назначенного времени, мой друг не стал разыгрывать из себя человека, занятого решением глобальных проблем, и принял ее без проволочек.

Из предварительного опроса, который секретарша обычно делает при записи нового клиента, я знал, что даму зовут Эльзой Францевной Штерн, что она довольно молода, происходит из советских немцев, имеет двойное гражданство и последнее время постоянно проживает в Германии. А я, как писатель, имею привычку перед встречей с новым человеком попытаться представить его. Так вот в данном случае не угадал. Воображение услужливо нарисовало мне пышнотелую белокурую немочку с плакатов Октоберферста, но вошедшая дама совершенно не походила на плакатный образ.

Высокая, худощавая шатенка. Не красавица, но и не урод, а как бы сказать… Никакая. Взгляд в толпе за такую не зацепится. Широкий мужской шаг, на лице ни грамма косметики. Прическа короткая, джинсы, свободный свитер, сапоги на низком каблуке, тоже, скорее, мужского кроя, да и размер ноги чуть ли не за сорок. Со спины ее вполне можно было бы принять за парня. Правда, вскоре я понял, что при желании дамочка могла бы выглядеть довольно привлекательно, только, похоже, желания такого у нее не возникало. Да еще и суровое выражение лица портило впечатление: глубокая складка между бровей, решительно сжатые в ниточку губы.

Войдя, посетительница остановилась в дверях и внимательно исследовала нас с профессором особым, по меткому определению интеллигентного слесаря Гоши из народного кинобестселлера, оценивающим взглядом незамужней женщины. Некоторое время она размышляла, переводя взгляд с Ивана Макаровича на меня и обратно, видимо, решала, подходим ли под ее задачи, вписываемся ли в условия? Похоже, подходили не очень, ибо на суровом лице Эльзы Францевны отразилось сомнение. Я уж подумал, не судьба нам сегодня обзавестись клиенткой, когда мадам определилась и, вернув лицу прежнее сурово-деловое выражение, решительно двинулась вперед.

Промаршировав к столу, Эльза Францевна поздоровалась, представилась и уселась, не дожидаясь приглашения. Впрочем, оно, без сомнения, последовало бы, Иван Макарович человек вежливый, он просто не успел, да и несколько опешил. Не привык старик, чтобы его так бесцеремонно разглядывали. Посетительница между тем извлекла из кармана пачку сигарет, решительно отказалась от угощения и, затянувшись, приступила к делу, чем еще раз меня удивила.

Я уже привык (и по рассказам профессора, и по личному опыту), что потенциальные клиенты долго раскачиваются. Особенно это касается женщин, хотя и мужчины порой при первом общении с частным детективом теряются или, говоря точнее, стесняются. Некоторые возражают против присутствия третьего лица, поскольку не так уж просто раскрывать душу, вплоть до самых потаенных уголков, перед посторонним человеком, тем более делать это не тет-а-тет, интимно, а как бы публично. Обычно Ивану Макаровичу приходилось клиента подталкивать, уговаривать, чуть ли не клещами слова вытягивать. Эльца Францевна оказалась редким исключением и, надо признать, изрядно шокировала не только меня, но и видавшего виды профессора.

В частности, она никак не отреагировала на мое присутствие, в том смысле, что своего отношения не обозначила. Иван Макарович представил меня в качестве своего помощника, Эльза Францевна кивнула, обернувшись, и более внимания на меня не обращала, пока этого не требовалось по ходу беседы. То есть приняла ситуацию как данность: раз сидит человек в кабинете, значит, так надо, и говорить больше не о чем.

– Уважаемый Иван Макарович, дело у меня не совсем обычное, чрезвычайно важное и крайне срочное.

– Да ко мне отчего-то с неспешными и неважными делами не приходят, – пробормотал профессор, видимо, тоже сбитый с толку обликом и манерой поведения посетительницы.

– Понимаю, но в любом информационном массиве, даже при кажущейся одинаковости составляющих его элементов, всегда можно расставить рейтинги и приоритеты. Так вот, прошу отнестись к моему делу как к имеющему наивысший приоритет. Я готова даже приплатить за срочность.

– Давайте-ка, уважаемая Эльза Францевна, не будем торопиться. Вы сначала мне все расскажете, а затем мы обсудим финансовую сторону.

– Извольте. Кстати, можете обращаться ко мне просто по имени. Мне так привычнее, в Германии отчеств нет, отвыкла за восемь лет, да и моложе я вас почти вдвое.

Иван Макарович издал горлом неясный звук, который при желании можно было принять за знак согласия. Но я-то ясно видел, что его несколько покоробило указание на почтенный возраст. Да, конечно, профессор прекрасно понимал, что он далеко уже не юноша и даже иной раз кокетливо называл себя стариком, но когда тебе молодая женщина этим в нос тычет, совсем другое дело, кому понравится? И зачем же так прямолинейно? Похоже, дамочка с тактом не в ладах, лепит, что думает. Эльза между тем, ничуть не смущаясь, пояснила:

– Я решила обратиться именно к вам, потому что одна моя приятельница отзывалась о вас в высшей степени уважительно, но, честно признаюсь, не думала, что вы такой старый. Ваш коллега моложе, но тоже мне в отцы годится, я даже подумывала сразу же уйти, однако вспомнила, что мозг ученого меньше подвергается возрастной атрофии, нежели мозг обывателя, особенно, если постоянно тренируется. К тому же моя проблема требует, в первую очередь, умения мыслить. Поэтому я решила остаться.

Вот тут у Ивана Макаровича от удивления челюсть отвисла, и он вошел в полный ступор. Я наверняка мало чем от него отличался. Это за кого же она меня принимает? В молодости я был хорошим мальчиком, позже, правда, испортился, но уж в семнадцать никак не мог стать отцом, не так воспитан.

– Как же мне лестна ваша оценка. – Немного придя в себя, профессор попытался подпустить сарказма, сохранять невозмутимость ему удавалось все труднее.

– Констатация факта не есть комплимент, – немедленно отреагировала Эльза Францевна и приступила к изложению своей проблемы, не испытывая, похоже, ни малейшего смущения.

– Последние восемь лет я живу в Германии, в России бываю редко, последний раз прилетала два года назад. В этот раз я прибыла третьего дня, то есть 19 октября, по приглашению сводного брата, у него и остановилась. Он сам предложил, нам требовалось кое-что обсудить. Но позавчера, то есть 20-го, мой брат, Леонид Федотович Штерн, был убит. Прямо во время празднования собственного дня рождения.

– Отравление?

– Именно. – Эльза совершенно не удивилась проницательности старого сыщика. Хотя и я об отравлении в тот момент подумал, самый вероятный способ при скоплении людей. Не застрелили же его на глазах у всех.

– И вы хотите…

– Чтобы вы, уважаемый Иван Макарович, нашли убийцу.

– Значит, у полиции, как я полагаю, подозреваемого нет?

– Увы. То есть подозреваемых полно, все те, кто присутствовали на торжестве. Нет какого-то одного конкретного подозреваемого, а вот это плохо.

– Ясно. Вы хотите лично убедиться, что убийца вашего брата получил по заслугам, а на полицию, видимо, не рассчитываете.

– Не совсем так. Откровенно говоря, судьба этого негодяя меня мало волнует. Главное, чтобы он был изобличен, а что там потом с ним случится, посадят его, расстреляют или оправдают, мне не особенно важно. Важно, чтобы его (или ее) нашли побыстрее, потому что, пока этого не случилось, мы все под подпиской, а я не могу задерживаться в Москве надолго, мне надо возвращаться домой как можно скорее, иначе поимею серьезные неприятности. А на полицию я и вправду не рассчитываю. Но не потому, что плохо отношусь именно к российской полиции, думаю, в сложившихся обстоятельствах и наша сработала бы не лучше.

Признаюсь, услышав такое, я не удержался. Забыв, что моя функция – тихо сидеть в сторонке, не встревая в беседу, воскликнул:

– Помилуйте, ведь у вас брата убили, о каких еще неприятностях тут говорить можно?

Впрочем, Иван Макарович меня не только не осадил, но даже не посмотрел в мою сторону. Он уставился на клиентку, снова открыв рот в немом изумлении.

Эльза же обернулась и начала внимательно, как бы изучающе меня рассматривать. И выражение ее лица мне очень не понравилось. Мне уже приходилось видеть такое: смесь досады и снисходительного понимания. Первый раз – довольно давно. Так посмотрела на меня мама, когда я, наивный пятилетка, поинтересовался, отчего это она, когда телефон зазвонил, попросила отца ответить и, если это Лена звонит, сказать, что ее, мамы то есть, дома нет. Как же так? Мама же дома, тетя Лена – ее подруга, а врать нехорошо, это родители мне постоянно твердили.

Вот тогда мама и посмотрела на меня именно так, как сейчас Эльза. Досадовала она оттого, что приходится объяснять прописные истины, но в то же время понимала, что ребенок еще слишком мал, многого не понимает. И снисходительно разъяснила, что врать, сынок, конечно, нехорошо, но бывают разные обстоятельства. Если бы она поговорила с тетей Леной, то не успела бы испечь мои любимые блинчики. Вот тогда я и осознал, что иногда невинная, не доставляющая никому явных неприятностей, маленькая ложь допустима. Хотя бы ради блинчиков.

Но нынче я не тот наивный малец, и то, что молодая женщина, по возрасту почти годящаяся мне в дочери, смотрит на меня так же снисходительно, как и мама сорок лет назад, мне не нравилось. Тем более что она сочла необходимым ответить на мою реплику:

– Не понимаю, чем вызвана столь эмоциональная реакция, но она может помешать работе, поэтому поясню, хотя и не обязана ни перед кем отчитываться. Во-первых, Леонид мне не родной, а сводный[4]4
  Сводные братья-сестры – не родня по крови. Если, к примеру, женщина, имеющая сына от первого брака, выходит замуж за вдовца с дочерью, эти дети, будучи друг другу изначально чужими, искусственно сводятся в одну семью. Оттого они сводные.


[Закрыть] брат, мы впервые познакомились, когда я школу заканчивала. Во-вторых, мы никогда не были особенно близки. А в-третьих, мы все когда-нибудь умрем, вы не знали? По моему глубокому убеждению, просто так никого не убивают. Раз Леня допустил такую ситуацию, что кому-то захотелось его убить, значит, проявил неосторожность, не смог правильно выстроить отношения с окружающими.

Впрочем, мы друг другу все же не чужие, несколько лет под одной крышей прожили, я скорблю и все такое, но брата не вернуть, а мне жить дальше. И мне непонятно, почему естественное желание любого нормального человека избежать возможных неприятностей вызывает чье-то осуждение. А на полицию я и впрямь не особенно рассчитываю, просто потому, что в деле слишком много подозреваемых и никаких улик. Я вам сейчас расскажу, сами увидите.

– Прошу простить моего друга, если он вас невольно обидел, – счел необходимым вмешаться Иван Макарович, хотя по его лицу было заметно, что он и сам был близок к тому, чтобы эту доморощенную философиню немного «обидеть». – Но его можно понять. Говоря откровенно, нам редко доводилось общаться с клиентом, который изъяснялся бы столь прямо, я бы даже сказал, с циничной прямотой.

– Так уж привыкла. А цинизм, между прочим, это всего лишь привычка называть вещи своими именами[5]5
  Эльза немного не точна. Древнегреческие киники проповедовали нигилистическое отношение к общепринятым правилам нравственности. Другими словами, они считали, что так называемые неписаные законы и правила необязательны для исполнения.


[Закрыть]. И подумав, вы не сможете отрицать, что дела делаются проще, когда партнеры обходятся без обиняков и экивоков.

– Хм, возможно. Но в таком случае мне хотелось бы узнать, отчего вы так спешите? Что за неотложные дела ждут вас в Германии?

– А вот это к делу совершенно не относится. Мои дела – это мои дела, и ничьи больше, как говорят американцы: «It’s nobody’s business[6]6
  Дословно: «это ничье дело» или, проще говоря, «это никого не касается».


[Закрыть]».

– Мы не в Америке, уважаемая. Когда я берусь за расследование, я должен знать все обстоятельства моего нанимателя. И тут уже не проходят объяснения типа «это к делу не относится», поверьте.

– Но это действительно к делу не относится. Да и какая вам, собственно, разница? В конце концов, кто деньги платит, тот и музыку заказывает.

– Не скажите, Эльза, не скажите. Не все измеряется деньгами, по крайней мере, для меня. Я, видите ли, не люблю, когда меня используют втемную, и очень не люблю иметь дело с людьми, мотивов которых не понимаю.

– Извините, Иван Макарович, но это странно, мне ваша позиция непонятна.

– А тут и понимать ничего не нужно. Если вы считаете себя вправе придерживаться определенного стиля поведения, то почему отказываете мне в том же? К тому же я человек старый, как вы совершенно верно подметили, а значит, консервативный, мне меняться поздно, да и необходимости, откровенно говоря, не вижу.

– Понимаете… вы не подумайте, по делу об убийстве я ничего не скрою, все, что знаю, расскажу. А почему спешка?.. Это очень деликатный момент, и мне бы не хотелось…

Я с интересом наблюдал за диалогом. Особенно забавно было видеть, как наша прямолинейная, прямо-таки железная валькирия вдруг занервничала, покраснела, стала мямлить, жевать слова, как обыкновенная женщина, смущающаяся оттого, что ее принуждают рассказать о себе что-то непристойное.

– Ну, ну, голубушка, не стоит так переживать, на мне свет клином не сошелся. Вы без труда отыщете массу частных детективов, которые не станут задавать неудобных вопросов. Да каждый второй не станет, если не каждый первый, особенно, если надбавку за срочность посулить. И толковые ребята среди них попадаются, любой с радостью на вас поработает.

– Мне не нужен любой, мне нужен лучший.

– Спасибо на добром слове, но это ничего не меняет. Никогда не знаешь заранее, какая информация пригодится в расследовании. Бывает, то, что кажется важным, отправляется в итоге «в корзину», а ненужный поначалу пустяк, зряшная безделица, вдруг ложится в общую картину как недостающий кусочек в пазл. Так бывает, поверьте, вот и Сергей Юрьевич не даст соврать. Буквально на днях мы одно дело завершили, так там клиентка тоже все никак о своих личных обстоятельствах говорить не желала. Слезу пускала, глазки закатывала, охала-ахала. А в результате сведения, которые я из нее вытащил чуть ли не клещами, сыграли ключевую роль в расследовании.

Иван Макарович заметно расслабился. Он не уступит, конечно, не тот характер, но относиться к клиентке стал гораздо лучше, когда увидел, что обычные человеческие слабости ей не чужды. Да и высокая оценка свою роль сыграла. Доброе слово, как известно, и кошке приятно, тем более профессор, как я успел убедиться, на тонкую лесть совсем не обижался. Эльза Францевна тем временем задумалась. Думала минут пять, а мы не торопили, дело, видимо, деликатное. Наконец она приняла решение.

– Хорошо, я вам все расскажу. Не хотела раньше времени, но придется, тем более вы не из нашей научной среды. Но рассказывать буду подробно.

– Ничего страшного. Я вас внимательно слушаю.

– Ладно. Наша семья чисто немецкая. Мои родители – советские немцы, но из старых, их предки еще при Екатерине в Россию перебрались. Мама умерла рано, я ее почти не помню, отец растил меня один. Ну, понятно, с помощью нянечек, он всегда был человеком обеспеченным, мог себе позволить прислугу. И он не только не женился второй раз, но даже ни разу женщину в дом не привел, за что я ему очень благодарна, характер у меня с детства был твердый, упрямый, мачеху или тем более любовницу я бы не приняла ни под каким видом.

Хотя какие-то связи, как я теперь понимаю, у него наверняка были. Отец иногда пропадал на два-три дня, его работа была связана с частыми командировками, к чему я с детства привыкла. Но теперь думаю, что в некоторые «командировки» он уезжал не один. И еще было у отца хобби, совершенно не типичное для людей его круга, сплав по горным рекам. Вот в одной из экспедиций он и познакомился с Варварой Петровной, матерью Леонида. Она тоже была родительницей-одиночкой. Ну, а когда я школу заканчивала, они решили пожениться. Видимо, отец счел меня уже достаточно взрослой, готовой принять его решение без возражений.

– И вы не возражали?

– Прямо – нет, хотя в душе считала затею с женитьбой глупостью, ну, какая свадьба в их годы? Разве нельзя так встречаться? И не сказать, чтобы я плохо относилась к будущей мачехе, вовсе нет. Варвара оказалась приятной теткой, ничего плохого мне не делала. Она начала у нас бывать еще до свадьбы, например, когда они с отцом к очередной экспедиции готовились, так что я имела возможность познакомиться. И повторяю, ничего плохого о ней сказать не могу при всем желании, ни тогда, ни сейчас. Охотницей за богатым мужем ее тоже не назовешь, Варвара совсем не бедствовала. Экономист по образованию, в новое время она устроилась аудитором в крупной международной фирме и очень прилично зарабатывала. Во всяком случае, сына совершенно избаловала, Леня у нее ни в чем не знал отказа. Он был меня пятью годами старше, но ровно настолько же моложе характером, если вы понимаете, что я имею в виду.

Так что каких-то осознанных возражений против второго брака отца я выдвинуть не могла, он и так слишком долго холостяковал, больше десяти лет. Думаю, мое неприятие вызывала мысль о том, что в наше жизненное пространство вторгнутся посторонние люди. И хотя мы жили в просторной трехкомнатной квартире, размер в данном случае значения не имеет. Без разницы, каков размер вашего жилища, двадцать пять квадратных метров или двести пятьдесят, – это ваше личное пространство, и появление в нем постороннего человека неизбежно привносит определенные неудобства. Моя нынешняя квартирка совсем крохотная, но мне вполне комфортно, потому что я там одна.

Однако старшее поколение, будучи людьми взрослыми и опытными, видимо, о том же подумало. Отец с Варварой решили, что самым правильным в сложившейся ситуации будет построить новое совместное жилье. Тут уж у меня и последние возражения исчезли. В результате мы поселились в четырехкомнатной квартире в центре, обставленной по последнему слову техники. Вскоре после регистрации брака Варвара меня удочерила, а отец усыновил Леонида. Но я так и не смогла называть Варвару мамой, звала тетей Варей, а вот Леня сразу стал звать отца папой и даже его фамилию взял. Его-то собственная была Капусткин, он и решил, что Штерн[7]7
  В переводе с немецкого «штерн» означает «звезда».


[Закрыть] звучит лучше. Правда, на мой взгляд, в сочетании с отчеством Федотович получилось смешно, но его устраивало.

Жили мы вполне мирно, если не считать постоянных мелких стычек с Леонидом, сестрой он меня явно не считал. В целом же все было хорошо, и длилась эта идиллия пять лет, а потом родители не вернулись из очередной экспедиции, их байдарка разбилась о пороги очередной горной реки. Я горевала, конечно, но не долго. В конце концов, не бабочек люди ловили, а занимались экстремальным видом спорта с повышенной степенью риска. Отец мог и пять лет назад погибнуть, и десять.

– На все божья воля, да? – иронично заметил Иван Макарович.

– Нет. Моя концепция мироустройства не требует наличия высшего существа в качестве обязательного компонента.

– Хорошо сказано, но это не ваш афоризм.

– А чей же?

– Примерно так один из французских академиков ответил на вопрос Наполеона, почему он ни разу не упомянул Бога в своем трактате.

– Интересно, надо будет проверить. Но вернемся к нашим баранам. Короче говоря, незадолго до окончания института осталась я круглой сиротой. Совсем одна осталась, ибо Леонид братом мне так и не стал. К счастью, я с детства отличалась прагматизмом и целеустремленностью, а также была достаточно самостоятельна в быту. Ну, а пока, похоронив родителей, приступили мы с несостоявшимся братом к дележу наследства. Завещания родители не оставили, что, на мой взгляд, безответственно. Особенно при столь опасных увлечениях, как прыжки на утлой лодчонке через горные пороги, а потому делить все имущество пришлось пополам.

Наследство заключалось в солидных банковских вкладах и в трех квартирах. Деньги мы поделили, а с недвижимостью поступили так: я записала на себя отцовскую квартиру, Леонид – Варварину, а ту большую, четырехкомнатную, в которой мы все жили, мы оформили в совместную собственность и решили сдавать. Но один немаловажный штришок к портрету – поскольку наша с отцом квартира была больше Варвариной, Леня не постеснялся стребовать с меня разницу.

– То есть как это? – возмутился я. – Он же не имеет к вашей квартире никакого отношения.

– По справедливости не имеет, но, Сергей Юрьевич, вы же юрист (как-то не успел я предупредить Эльзу, что не юрист я, а писатель) и должны знать, что закон не всегда справедлив. А по закону мы с Леонидом имели равные права на все имущество. Поэтому спорить я не стала, заплатила без разговоров, но запомнила, а позавчера припомнила. К сожалению, разговор состоялся при жене Леонида, и она не замедлила все передать следователю. Не подумайте, что пытаюсь очернить покойника, просто даю полный расклад, чтобы вы понимали: если Леонид был способен так поступить со сводной сестрой, то уж с людьми посторонними и подавно. А следовательно, мог обидеть кого-то настолько, что этот кто-то его убил. Вот в каком направлении вам следует поискать, проверить, например, его отношения с компаньонами или…

– Голубушка, давайте-ка ограничимся только констатирующей частью. Вы даете мне информацию, а уж как и где искать, я как-нибудь сам решу, выводы делать и полученные сведения анализировать я умею, меня этому хорошо научили.

– Простите, Иван Макарович, не собиралась учить вас делать вашу работу, просто сочла полезным поделиться выводами. Однако я немного забегаю вперед. Еще в школе я решила стать ученым, а из наук более всего привлекала меня химия. Поэтому поступать решила в МГУ на химфак. Поступила легко, училась хорошо, поэтому по получении диплома была направлена в аспирантуру. Впрочем, справедливости ради, меня приняли бы, даже если бы училась плохо. В те годы желающих защититься было мало, наука в загоне, не то что на аспирантскую стипендию, на преподавательскую зарплату прожить было сложно. Но как раз материальный вопрос надо мной не довлел: отец оставил солидные средства, а жить я привыкла скромно. Да и квартиру (ту, которая наша общая) Леонид сдал удачно, моя доля составляла две тысячи долларов в месяц.

Защитилась я без проблем. Но еще в аспирантуре меня заинтересовала одна тема. Это… Впрочем, не буду забивать вам головы ненужной информацией, вы же не химики. Скажу только, что тема показалась мне интересной. Она находилась на стыке химии с биологией и считалась в серьезных научных кругах несколько авантюрной. Однако мне удалось наметить совершенно новый тип исследований. Правда, только теоретически, на практике же пришлось бы работать годы и годы, но в случае успеха – Нобелевская премия, как пить дать.

Знаете, бывает, некая идея завладевает человеком всецело. Вот и эта тема стала моей идеей-фикс. Но в России у меня не было ни малейших шансов. И тут совершенно неожиданно подвернулся вариант с переездом в Германию. Думала я недолго. А что? Я этническая немка, язык знаю с детства. И пусть наш язык несколько архаичен в сравнении с современным немецким, это все же один и тот же язык, с нуля учить не надо. Кроме того, я молода и ничем не связана, ни родней, ни какими-то обязательствами. Короче, в России меня ничто не удерживало, и я уехала. Обустройство прошло относительно легко: сразу нашла работу по специальности, довольно быстро получила гражданство (не отказываясь от российского), а отцовского наследства хватило на приобретение небольшой, но уютной квартирки.

– Неужели вам и денег на исследования дали?

– Увы, нет. Немцы – народ прагматичный, а моя тема выглядела, откровенно говоря, несколько фантастически. Раскрывать же детали своего плана исследований я не решалась, чтобы не лишиться приоритета.

– Получается, вы ничего не выиграли?

– Не скажите. Мне предложили лабораторию с условием, что я сама обеспечу финансирование своего проекта. Мол, найдешь деньги, работай. Кроме того, мне даже определили небольшую зарплату, за что я должна была два раза в неделю читать лекции в местном университете.

– Я бы сказал, тяжелые условия.

– Но лучше, чем ничего, здесь и того не имела бы. Поэтому я быстренько согласилась, мотанулась в Москву и продала отцовскую квартиру. Вырученных средств хватило на несколько лет, а там и первые результаты появились. Промежуточные, далеко еще не окончательные, но достаточные для того, чтобы специалисты могли увидеть перспективу. Теперь мной заинтересовались настолько, что я уже могла торговаться, ставить условия и в результате согласилась перейти в один солидный научный центр. Расположен он в Гамбурге, а это место особое.

– В каком смысле?

– В том, что стоит в Германии немного наособицу. Гамбург – вольный город, сам по себе федеральная единица. Крупный порт, очень пестрый этнический состав, в то же время туристов мало, это же не Кельн с его собором, не Дрезден с галереей, да и замков старинных нет, в общем, не самый типичный город для Германии. Но не суть.

По прибытии к новому месту работы меня познакомили с коллегой, который стал впоследствии моим компаньоном. Звали его Петер Лемке, происходил он, как и я, из советских немцев, родился, правда, уже в Германии, в свое время репатриировал его дед. Петер занимался похожими исследованиями, но, будучи биологом, шел как бы с противоположного направления. Ко времени нашего знакомства мы оба зашли в тупик, нам требовался свежий взгляд со стороны, мы взаимно дополняли друг друга, а потому хорошо сработались.

Сегодня наши исследования близки к завершению и, оглядываясь назад, не могу не признать, поодиночке мы бы, скорее всего, ничего не добились, или, во всяком случае, добились бы не скоро. Со времени образования нашего тандема работа пошла гораздо быстрее и, что самое главное, намного продуктивнее. Делу также весьма помогли наши отношения, которые со временем стали очень близкими.

– Это в каком же смысле?

– В том самом, вы меня правильно поняли. Мы не только работаем вместе, но и периодически вместе спим. А что это вы так удивились? Настоящий ученый не может позволить себе роскоши отвлекать мозг на решение проблем удовлетворения физиологических потребностей организма. Если эти вопросы решены, работа идет гораздо эффективнее.

Регулярный секс необходим для здоровья так же, как пища или вода. Только обычно поиск партнера отнимает много времени, которое следовало бы потратить с гораздо большей пользой. Можно, конечно, посещать публичные дома, в Германии они существуют совершенно легально, но это накладно и, опять-таки, затратно по времени. А так мы взаимно удовлетворяем физиологические потребности друг друга, не тратя ни денег, ни времени. Иван Макарович, дорогой, что с вами? Ну, не надо смотреть на меня так, будто я вам в каннибализме призналась, прошу вас.

– Ну да, ну да, – пробормотал Иван Макарович, пряча взгляд, – помню, что цинизм – это привычка называть вещи своими именами, но уж больно такие откровения для нас, стариков, непривычны.

Профессор совершенно запунцовел, да и я, подозреваю, немногим от него отстал, уши явно пылали. Эльза Францевна, однако, вовсе не светилась торжеством оттого, что ввела в краску двух солидных мужчин. Она не горевала, конечно, но и не торжествовала, по крайней мере, внешне. Закурила и спокойно ждала, пока мы несколько успокоимся и придем в себя. А когда заметила, что лицо Ивана Макаровича приобретает обычный цвет, продолжила:

– Как говорит один из ваших литературных коллег, «что выросло, то выросло[8]8
  Имеется в виду полковник Гуров, герой детективов Н. Леонова.


[Закрыть]». Теперь о главном. До завершения исследований остался буквально один шаг. Нам нужно провести последнюю серию экспериментов, после чего, я почти уверена, мы сможем наконец обнародовать результаты и спокойно ожидать присуждения Нобелевской премии. Но для этих испытаний необходим некий особый препарат, дорогой и сложный в изготовлении. Он заказан и по плану прибудет 12 ноября, плюс-минус несколько дней. И я обязательно должна оказаться в своей лаборатории к началу финальных испытаний. Потому что в противном случае Петер оформит результат на себя, а я останусь за бортом.

– Как это? – Я снова не выдержал обета молчания. – Он же ваш друг!

– Разве? – удивилась Эльза. – Что-то я не припоминаю, чтобы характеризовала наши отношения с Петером именно этим определением.