Текст книги "Дурилка. Записки зятя главраввина"

Я тогда ещё не был знаком с трудами Н. Н. Вашкевича – жизнь постоянно подтверждает верность некоторых сторон его концепции – и потому объяснил наблюдаемое другими, тоже верными, соображениями. Если кто и делает из факта культ, так это историки – за что и расплачиваются.

И не случайно историкам так ненавистен принцип психологической достоверности. А Лев Николаевич Гумилёв, пытавшийся реконструировать некоторые аспекты теории стаи, — и вовсе ненавистен.

Когда, еще в советский период, подорожали какие-то предметы роскоши (золото и т. п.), мой тесть вздохнул и сказал, что теперь сливочное масло будет хуже.

Я не понял и высказал сомнение.

Он, обидевшись, пояснил:

«Те, кто поставлен отвечать за масло, захотят пользоваться предметами роскоши в объемах, к которым привыкли».

Теперь я бы сказал так: что бы ни случилось вовне, психотравма остается и управляет исполнителем.

Кстати, о масле. Действительно, через некоторое время отечественное масло на хлеб намазывать стало неприятно: под ножом стали выступать крупные капли воды.

Получается, что хотя они нас учат, что люди живут по карлмарксовской торгашеской схеме, то есть подобно лавочникам логически высчитывают, что им выгодно, а что нет, сам главраввинат мыслит совсем в другой плоскости – и они, владеющие простыми соображениями, предзная по меньшей мере ближайшее будущее, всегда суверенитистов седлают.

Сын главраввина, умевший всего добиться, отмалчивался, от меня разве что не бегал, но даже по отрывочным замечаниям, вроде предсказаний о скором ухудшении качества масла, он выдавал, что находится в курсе по меньшей мере некоторой части второй ступени теории стаи.

Теория стаи будет воссоздана – иначе невозможно исполнение древних пророчеств о глобализации (объединение всех подхалимов планеты в единую иерархию), за которою так на наших глазах бьются, как и было предсказано ещё тысячи лет назад, «иудовнутренники» и их прихвостни.

Воссоздана же в полноте теория стаи может быть только в России – ибо для её воссоздания требуется сила критического ума гилеян.

Достижения француза Лебона – пустяки, так, небольшой плацдарм на второй ступени. Главраввинат – и я тому свидетель – знает много больше. Постулаты у Лебона всё равно подхалимские: в толпу-стаю у него входит только чернь и площадные вожаки, а высшие вожди уже не толпа, а личности.

Лев Николаевич Гумилёв, тот самый, который, лёжа на асфальтовом полу под нарами раскалённой жарой Лубянки, сочинял замечательные стихи о прекрасной, необыкновенной судьбе России в веках и тысячелетиях и размышлял над теорией стаи продвинулся в ней далеко: у него в стаю вошли и вожди – это мощный прорыв в осмыслении человеческого общества.

Но этот, самый важный вклад Гумилёва в Знание не замечают даже его номинальные последователи.

Жаль только, что по Гумилёву стая почти не несет отпечатка прошлого: измени, по Гумилёву, обстоятельства окружающей среды – и характерные мерзости народа вскоре будут уже другие.

С последователями-суверенитистами Гумилёва получилось как всегда (хотя хотели они как лучше): хромую часть изысканий Льва Николаевича они ценят, а главного – не замечают.

Систематическое изучение теории стаи логично начинать с первой ступени. С «яблочка от яблоньки». А здесь краеугольный камень, выражаясь современным языком, – это понятие невроза, то есть непроизвольного повторения событий прошлого.

В массовом (среди психологов) понимании «прошлое» – это прижизненные события.

В самом деле, как ловят, скажем, убийц? У них есть такое свойство – они вновь и вновь воспроизводят обстоятельства своего самого главного в жизни преступления против нравственности (того стержня, который сохраняет за человеком тот уровень критического мышления, который пропускает человека в неугоднический мир). Маньяки-убийцы не могут не вернуться на место, скажем, убийства – и здесь их ожидает засада. Все знают, что на месте пролитой крови сыщики устраивают засады, но власть психотравматического следа от преступления много сильнее расчётов разума.

Преступник может вернуться к жертве – на похороны – это из той же «оперы» и здесь его тоже ждёт засада.

Ещё убийца может полностью воспроизвести только обстоятельства убийства, жертва может быть и другой. При такой канализации невроза его поймать труднее. Но круг всё равно сужается.

Совсем плохо (с точки зрения сыскарей), если убийца начинает воспроизводить убийство символически. Можно было бы его словить по непонятным («неадекватным») движениям рук, скажем, в состоянии подпития, – но беда в том, что очень уж много людей навязчиво совершают те же движения, нередко организуясь в клубы «по интересам».

Иными словами, находящийся в розыске маньяк отнюдь не одинок, вокруг него много троюродных и десятиюродных братьев – пра-пра-пра-а-а-а-дедушка у них был общий, и был не безгрешен вполне определённым образом.

Развивая тему логически, мы, минуя уже обсуждённый уровень феномена национального характера, оказываемся у важнейшей оси творчества так и не понятого массой Михаила Булгакова: жизнь любого индивида вращается вокруг главного преступления его рода (этноса, субстаи и стаи), потомок наследует боль от психотравмы, полученной его преступным предком.

Это очень важный элемент теории стаи — продвигаясь по цепочке предков можно прийти к пониманию главной темы «Мастера и Маргариты» – значимости в жизни каждого Сверхпреступления, предельного преступления в истории человечества, которое и определяет в наше время странности поведения уже практически всего населения планеты.

Итак, тема рабства преступлению предка – первая ступень теории стаи.

Главраввинату, если их прапредок-первосвященник искренне веровал, что Иисус не Сын, первая ступень теории стаи тоже известна не полностью. Они признают власть мелких страстей, но не логично отворачиваются (на зрителях) от знания о главной страсти – «порождённой» Сверхпреступлением.

А ведь знание о коллективном Сверхпреступлении очень важно: из него следует, что стаи бывают разного типа – «внешнические», «иудо-внутреннические», «когорта» и «сыны».

Вторая ступень теории стаи — феномен психоэнергетической целостности толпы. Что важно: управляется эта целостность психоэнергетически.

Третья ступень теории стаи — вся, совокупность феноменов, связанных с неугодниками, особенности их жизни на границе со стаей и особенностей их воздействия на неё.

Неугодник это тот, которому чуждо общество элементов стаи, но, напротив, ценней всего остального общество других неугодников. Неугодник — счастливый обладатель критического мышления.

Но приведённая систематизация – пустяки, не более чем пища для логического мышления. Вкусившему от умения утончённейше наслаждаться от общения с Истиной есть смысл проломиться к уровню ощущения и в теории стаи.

Негоже метать бисер перед свиньями и потому сделаю ещё одну последнюю оговорку, необходимую.

Каждый из читающих эту книгу уже причислил себя к неугодникам. Но вынужден разочаровать. Ядро внушаемого толпе суверенитизма как раз и заключается в том, что кретинам прививается вера, что каждый из них есть чуждая толпе неповторимая личность.

В самом деле, подойдите на улице к любой прашмандовке – самой растипичной и стадной – и спросите, стадна ли она? И она с возмущением ответит, что вот именно-то её с остальными смешивать не следует. Дескать, именно она и есть личность.

И так ответит каждая прашмандовка.

Это и есть вернейший признак кретинизма. Человека характеризует не то, что он сам о себе думает, и даже не то, как отзываются о нём другие, а совокупность его дел.

На практике легко убедиться, что всякий неугодник живо интересуется проблемами построения стаи. В то время как стадный, повинуясь внушению на веру в суверенитизм, заявляет, что стая ему чужда, следовательно, и не может быть интересна.

Парадоксально: человек с выраженным личностным началом в себе проявление различных слоев стадности распознаёт, стадный же – не замечает, тем демонстрируя полное отсутствие критического мышления.

Как сказал Михаил Булгаков, вперёд, читатель! Только не забывайте об искомом ощущении знание о котором мне удалось вырвать у главраввината великой ценой. Не забывайте: я потерял всё имущество, они отобрали у меня не только квартиру и прочее, но ещё я должен был годы расплачиваться унижением.

Книга эта построена так странно намеренно, дабы был преподан первый урок – по ощущению. Книга отнюдь не для того, чтобы ты, брат, возвращался к непонятому абзацу. А остальные мне безразличны.

Итак, подобно тому как в Библии понятие забытой святости мудро передается через отрицание хорошо известного – «не кради», «не прелюбодействуй» и т. п. – то и неугодника (биофила) мудро описать через его противоположность – некрофила.

Глава восьмая из первого тома «Катарсиса» – «Подноготной любви»

НЕКРОФИЛИЯ

Дорогой друг! Читая нижеследующие натуралистические, а потому отвратительные Описания, не забывайте, что основная цель нашей книги – рассмотрение прекраснейшего из феноменов – половинки. Но окружающий нас мир сер и даже почти черен, хотя и пытается обмануть, предстать белым. Выдать себя за нечто иное – прекрасное. Потому и полезны разоблачения. Для этого в некоторых рассуждениях и необходим натурализм описаний – для полноты осмысления происходящего. Перетерпите его, пожалуйста!

* * *

Итак, что это была за женщина, которая «удружила» В. камень в грудь? К какому типу она относилась? К тому же самому, что и главарь бандитов, автор проникающих в череп цилиндров. К тому же самому, что и Джамшед, которому без особого труда удалось увлечь Ала в горный кишлак. Про Джамшеда мы уже знаем, что он убивал в прямом смысле. Его способность подавлять критическое мышление (подавляющий индивид) также можно рассматривать как частичное умерщвление человека, а именно, его воли (т. е. его личности). Это есть именно умерщвление, в чем можно убедиться, рассматривая обессиливающие деформации тела памяти: камни в груди, черные цилиндры и т. п. Иными словами, этого типа люди одержимы страстью превратить любого оказавшегося под их властью человека в неличность, марионетку, труп. Такими они им больше нравятся.

Э. Фромм определяет некрофилию (некрос — мертвый, филео — любить, т. е. влечение к мертвечине или страсть к смерти, уничтожению, разложению) как «страстное влечение ко всему мертвому, разлагающемуся, гниющему, нездоровому. Это страсть делать живое неживым, разрушать во имя одного лишь разрушения. Это повышенный интерес ко всему чисто механическому. Это стремление расчленять живые структуры» (Fromm E. The anatomy of human destructiveness).

Таким образом, у современных психологов этот термин описывает круг феноменов более широкий, чем осязаемая «любовь» к буквальным трупам.

В наиболее эффектных формах эта «любовь» наблюдается среди некоторых работников моргов. Оставаясь во время ночных дежурств в мертвецкой наедине с трупами, они выбирают приглянувшиеся им мертвые тела, часто молодых девушек, и с ними совокупляются. При этом иногда соблюдаются канонические приемы: перед коитусом ласкают у трупа соски, гениталии, шею и т. д. Новшества же вполне определенные: перед главным могут со всей силой впиться зубами между ягодицами, ввести трубку в мочевой пузырь трупа и вылить остатки уже загнивающей мочи (не морщитесь, среди ваших знакомых есть склонные к такого рода удовольствиям, просто с вами, как еще не с трупом, они не считают необходимым быть откровенными), а выпив мочи, возбуждаются настолько, что нечеловеческим усилием проникают, наконец, в до судорог холодное, в условиях морга, тело. Наконец, еще большее удовольствие они получают, когда, перевернув неподатливый труп девушки, совершают над ней акт содомии.

И вот здесь, похоже, и заключается основная странность: почему такая неестественность, почему именно акт содомии (совокупление в анальное отверстие), а не общепринятые формы соития?

Далеко не всякому яркому некрофилу выпадает такая редкостная удача – пристроиться работать в морге. Многим приходится каким-либо образом приспосабливаться к своим влечениям иначе. Некоторые по ночам приходят на кладбище и, отыскав свежую могилу, вырывают труп; насладившись же им, затем его еще и расчленяют. Другие трусливы настолько, что боятся пойти ночью на кладбище – ночью так страшно! – и потому свое влечение к мертвечине сублимируют, то есть желаемые буквальные поступки заменяют символическими. Что это значит? Это значит, что совокупляться могут и с живым, но непременно в гробу. Или требуют просто рабского повиновения. Роль мертвого тела может выполнять даже, скажем, государство, родина, которую, чтобы получить интимное удовлетворение, необходимо умертвить, разрушить или уничтожить хотя бы тем, что больше ее не видеть.

Родину в качестве замещающего объекта для расчленения выбрал яркий некрофил, оставивший заметный след в истории, – Адольф Гитлер. Существует множество исторических трудов, в которых описывается поведение Гитлера в период, когда союзные войска вступили на территорию Германии, и из этих трудов – даже не психологов – отчетливо видно, что приказы и распоряжения Гитлера не имели никакого практического смысла для обороны Германии, а было одно лишь изготовление из своего фатерлянда разлагающегося трупа. Это и уничтожение городов, и уничтожение водопроводов, и сжигание магистратурных списков тех немцев, которые нуждались в помощи по старости. Впрочем, Гитлер свои, скрываемые за высокопарными словами, внутренние побуждения однажды скрыть не смог. Раз он проговорился: «Если Германия не может себя защитить, то немцы не имеют права на существование». Достаточно подробно об этом пишет Фромм в книге «А. Гитлер: клинический случай некрофилии».

Истинный некрофил характеризуется не столько количеством уничтоженного (к тому необходимы соответствующие объективные возможности, но они могут и не случиться), сколько, прежде всего, силой некрополя, характером энергетического воздействия на окружающих. И здесь для исследования последствий пребывания в некрополе более удобны женщины – они более чувствительны и у них слабее контролирующая рациональная воля.

Известно, что Адольф Гитлер был импотентом, но, несмотря на это, у него было огромное количество женщин.

Судя по внешнему рисунку поведения фюрера, Фромм пришел к выводу, что Адольфа Гитлера привлекали два типа женщин. Вернее, он строил с женщинами два типа взаимоотношений. Одних он не уважал и нисколько с ними не считался. К этому типу, полагает Фромм, относилась, например, его любовница, Ева Браун, с которой он вступил в брак за несколько часов до своего самоубийства. Эта, прежде достаточно здоровая женщина, покончила с жизнью вместе и одновременно с новобрачным. Не надо заблуждаться, что за этим самоубийством скрыты некие возвышенные стремления типа «любовь до гроба» или «во всем быть рядом с тем, кому трудно». На самом деле зафиксированы, по крайней мере, две ее попытки покончить с собой еще в те времена, когда Гитлер физически уничтожал не себя, а окружающих. В первый раз она стреляла в сердце, причем от выстрела даже потолок был забрызган кровью, но пуля в сердце не попала, и Ева Браун выжила.

Был и другой тип женщин. Они преимущественно принадлежали к высшему свету или были профессиональными актрисами. Перед ними Гитлер заметно робел и, не стесняясь присутствующих, унижался как мог. Рената Мюллер (вскоре покончившая жизнь самоубийством) после интимной близости с фюрером рассказывала, что, оставшись с ней наедине, Адольф встал перед ней на четвереньки и стал требовать, чтобы она его била и пинала. От каждого удара он приходил в волнение все больше и больше, и все убедительнее и убедительнее кричал, что он ничтожество, что он ни на что не годится.

Итак, к какому бы типу ни относились попавшие в зону энергетического влияния Адольфа Гитлера женщины (ползал ли он перед ними на четвереньках сам или заставлял ползать их), они неизменно впоследствии кончали жизнь самоубийством или, как Ева Браун, во всяком случае, пытались это сделать.

(Интересно, что многие приближенные Гитлера /в т. ч. охранники/ были гомосексуалистами и, в отличие от остальных, обращались к фюреру попросту – на «ты». Некоторые из ближайшего окружения любимца Германии были бисексуалами, т. е. им, в сущности, все равно: мужчину или женщину. И это понятно: как пишет Адлер, для авторитарного индивида существуют только два п(ола – те, которые ему подчиняются, и те, которым подчиняется он.)

Энергетическое воздействие ярких некрофилов вообще и Гитлера в частности проявляется двояко. Вопервых, от непосредственной близости с некрофилом появляется влечение к смерти, подавляется воля к самостоятельным поступкам и затухает критическое мышление. Это страшно, но от этого можно избавиться: можно просто отойти подальше или уехать. От второй компоненты воздействия так просто не избавиться. Близость с некрофилом оставляет в теле памяти психоэнергетическую травму, которая служит кодом, приказом к последующему самоубийству. Что и исполняли те женщины, которые допускали близость с фюрером. (Нечто похожее произошло с женой главаря азиатского наркобизнеса, когда у нее появились черные цилиндры. Удар бензопроводом – это не просто физическая боль, это фиксация в своем теле памяти особого в тот момент состояния психики главаря, это – психоэнергетическая травма. Гитлер мог обойтись и без бензопровода.)

Итак, некрофил – это индивид, который проявляет себя в поступках или, хотя бы, в стремлениях, и, что самое опасное, проявляет себя в энергетике. (Стремление к уничтожению окружающих или стремление к уничтожению самого себя – по сути одно и то же, отличие лишь в объекте приложения влечения.) Последнее самое опасное, потому что проявить себя как убийца некрофил может и побояться, и вынужден будет сдержаться, а вот состояние своей души им не контролируется, что через энергетическое воздействие и провоцирует неврозы у большинства окружающих. Это так хотя бы уже потому, что понятие «невроз» или любой другой термин, обозначающий искажение психоэнергетического поля, известно и осмыслено (а это уже некоторая защита) лишь незначительной частью населения.

Некрофила распознать можно по-разному, в том числе и по его специфической мимике. Вы, наверное, не раз встречали людей, которые все время как бы принюхиваются (вариант – брезгливое выражение). Это, как пишет Фромм, они и есть. Те самые некрофилы. К чему только они принюхиваются?

Некрофил, служитель морга, как вы помните, вводил в мочевой пузырь трупа молодой девушки трубочку и высасывал гниющую уже мочу, от чего так возбуждался, что, наслаждаясь, совершал акт содомии (случай фактический, приведен Фроммом, который использовал материалы уголовного дела). Этот случай не только типичен, но и характерен. Дело в том, что у некрофилов особое отношение к пищеварительному процессу вообще, а к процессам выделения – в особенности.

Процесс пищеварения для них – это процесс расчленения и уничтожения еще недавно живых растений и плоти трупов животных. Отсюда – результаты пищеварения для них есть верх совершенства, а отверстия, это совершенство выделяющее – нечто сакральное. Некрофилы бывают разных типов и, среди прочего, различаются по наличию или отсутствию сексуальной энергии. Если сексуальная энергия есть, то он/она будут возбуждаться от одного вида испражнений или от облизывания партнеру всех отверстий выделения. (Любителей этого больше, чем может показаться. Такой секс, конечно, своеобразен, но бежать от всего этого надо сломя голову, пока эти любители не начинили вас еще большим числом психоэнергетических травм!) Другой вариант – когда у некрофила сексуальная энергия резко снижена. Тогда вопросам пищеварения (заниматься-то человеку, у которого главная эрогенная зона – анус, больше нечем!) и вовсе придается религиозный статус.

Да, в Писании, действительно, сказано, что тело всякого человека – потенциальный храм Святого Духа, и осквернять его дурными видами пищи – грех. Подобное осквернение (продуктами гниения, ядами, канцерогенами и т. п.) есть ступени самоубийства, поэтому Богу, Который есть Жизнедатель, оно столь же неприемлемо, как и всякому биофилу (биос — жизнь, филео — любить). Можно выразиться и иначе: раз осквернение как вид самоубийства Богу неприемлемо, то оно неприемлемо всякому истинно любящему жизнь. Он будет есть не то, к чему приучили себя окружающие, а то, что полезно. Для некрофилов же внутренняя сущность ритуала питания, естественно, иная, чем у человека Божия. Вегетарианцем был пророк Даниил (Дан. 1), но вегетарианцем был и Гитлер. Форма – одна, сущность – противоположная, что распознается по множеству прочих деталей способа существования этих двух типов людей. (Скажем, рядом с биофилом его жена расцветет, а рядом с некрофилом если и не покончит жизнь самоубийством, то, во всяком случае, зачахнет.) Об этом полезно поразмышлять, сравнивая, скажем, того же Гитлера и пророка Даниила.

К чему же принюхиваются некрофилы? Да-да, вот именно к этому: к самому совершенному из выделений. Принюхиваются они и брезгливо морщатся не только вблизи переполненных общественных уборных, что, казалось бы, естественно, но и в местах поистине неожиданных, скажем, в продовольственном магазине, музее или церкви. И это понятно: если запаха, как признака присутствия этого, нет, то любимой массой можно галлюцинировать – и тоже принюхиваться. Несколько смазанное выражение принюхивания (некоторые бы это назвали высокомерной брезгливостью) заметно на фотографиях любимца Германии – Гитлера. Возможно, местом съемок парадного портрета главы государства, действительно, был выбран общественный туалет, но, скорее нет: не во всякую уборную может поместиться вся необходимая осветительная аппаратура. А то, что на лице кумира Германии выражение смазано – так ведь это все-таки парадный портрет, можно и попозировать.

Все время находиться в любимом месте – там, где выделяются испражнения, – некрофилу может помешать необходимость зарабатывать деньги или запрещающие внушения, полученные в детстве. Поэтому атмосферу любимого места приходится имитировать путем внутреннего перевоплощения (перенесением астрального тела?), что и отражается в специфическом выражении лица, с годами фиксирующемся недвусмысленной сеткой морщин («привычное выражение»). Часто некрофилы настолько совершенствуются в управлении выражением своего лица, что гримаса принюхивания проявляется на их лице только когда они остаются наедине с собой. Но и в этом случае привыкшего к двойной жизни выдают специфические морщины искателя любимейшего из запахов.

Некрофилов также можно распознать по состоянию их комнаты, а женщин – кухни. Вы, наверное, обратили внимание, что у женщин, которые вкусно готовить не умеют, на кухне редко убрано, беспорядок страшный, грязь по стенам накапливается годами, раковина вечно переполнена немытой посудой, или же – наоборот, везде стерильная чистота. Противоположность кажущаяся. Грязь – это попытка создать желанную среду помойки, а стерильная чистота – это результат борьбы с привычной галлюцинацией на нечистоты. На кухне же у здоровой женщины достаточно убрано для того, чтобы и готовить, и жить. Она не проедает плешь ни мужу, ни детям за естественные последствия их пребывания на земле и, в частности, на кухне. Она, биофилка, живет, готовит и убирает для того, чтобы жить. Да и готовить она тоже умеет.

Почему знать о некрофилах важно? Стоит ли вспоминать в этой жизни о чем-либо еще, кроме прекрасного?

Представьте себе некий собирательный образ симпатичного молодого человека, которому выпал жребий родиться от матери – яркой некрофилки, а отца существенно менее подавляющего. Это тип толстовского Пьера, самого Толстого и, если угодно, во многом нашего П. Естественно, он (наш гипотетический молодой человек) отличается от ребенка, родившегося от внутренне благородных родителей, и отличается во многих отношениях. Во-первых, в среднем, по предметам, где требуется сообразительность, он учится хуже, чем мог бы (подавлено логическое мышление), да и здоровье его существенно слабее, чем могло бы быть, слабее из-за многочисленных психоэнергетических травм, которыми мать его начиняла от зачатия. Потом он, беспомощный, лежал перед ней на столе, пока она его пеленала и внушала: «Не шевелись!» Забитое еще с младенчества тело памяти болеть будет всю жизнь, и в определенных ситуациях отнимать сил особенно много. Ребенок вырастает вялым и малоподвижным, может быть, позднее он сверхкомпенсирует это усиленными занятиями спортом (Лев Николаевич одной рукой подымал пятипудовую гирю), а может всю жизнь будет «не шевелись». Детство, школа, взбучки от матери-некрофилки за плохие отметки, которые он получал по ее же вине, из-за ее состояния души и духа. Затем отрочество и юность с неудачами, которых могло и не быть. Наступает пора жениться. Научные изыскания выявили, что сын и в интимной жизни остается верен своей матери, вернее, именно в интимной жизни сын особенно верен своей матери – в жены себе выбирает непременно такую же некрофилку, как и мать. На уровне же логическом он может, повторяя чужие фразы, твердо полагать, что стремится к счастью. Он женится, полный радужных надежд не повторять в своей семейной жизни ничего из того, что он видел в детстве. Но к удивлению своему, он вскоре обнаруживает, что женщина, которой он восхищался, пока она была невестой и которая поначалу совсем не была похожа на его мать (в наиболее отвратительных своих привычках), вдруг превратилась в такую же зануду. Да, не осознавший себя биофильный сын некрофилки (навсегда биологическое сыновство, но не духовное) в смысле семейном жить будет непременно плохо, потому что с женой (некрофильной) он ни о чем не сможет договориться. (Это одна из особенностей некрофилов: с ними ни о чем договориться невозможно, потому что для некрофила существует только собственное «я», а все остальные, даже муж, или жена, или дети, существуют исключительно для того, чтобы выполнять его, некрофила, желания.) Он непременно подчинится жене, пусть даже в неявной форме, потому что мужчина-некрофил хоть как-то может противостоять своим чувствам, опираясь на свое логическое мышление. Некрофилы еще имеют и неприятное свойство размножаться – производить себе подобных. Вот и у нашего гипотетического биофила с некрофильной матерью и женой родится ребенок, которого на глазах отца будут уродовать воплями и ненужными клизмами (проникновение в сакральные отверстия выделения). Нашему молодому человеку будет жалко младенца, он будет пытаться договориться с женой – безуспешно, и вынужденно подчинится. А как иначе? Единственная форма сотрудничества биофила с некрофилом – подчиниться последнему, потому что с биофилом-то договориться можно, чем некрофилы и пользуются. Рождаются еще дети. Они подрастают, их здоровье и ум деградируют. Сам же биофил работает все больше и больше, чтобы в семье было все, а у жены-некрофилки, как следствие, появляется все больше и больше времени. Она ему начинает изменять. Но изменяет она ему совсем не потому, что он плох или хуже других как мужчина, или потому, что глуп – нет, она ему изменяет просто потому, что она – некрофилка, то есть стремится уничтожить все: благополучие, спокойствие, достоинство – не только его, ненавистного, но и свое, по возможности, тоже. (Если ту же мысль попытаться выразить богословским языком, то следует вспомнить седьмую заповедь Десятисловия: «Не прелюбодействуй». Для биофила верность – естественное блаженное состояние. Для некрофила же прелюбодействовать – кайф!)

Бытует мнение, что, составляя любовный треугольник, ведущая сторона пытается компенсировать в дополнительной связи то, что недополучила в браке. И действительно, при анализе любого отдельно взятого треугольника при определенных умственных усилиях можно выявить некий у супруга недостаток, требующий компенсации: слаб интеллект, незначительно социальное положение, недостаточен рост, избыточен вес, легковесен и т. п. Однако, анализ множества любовных треугольников в жизни одного человека показывает, что компенсируют, похоже, все подряд, или, что то же самое, – ничего. Отсюда измены – явно самоценны и самоцельны, просто потому, что измены, это просто следствие стремления ко греху. Грех же есть смерть, и мы вновь возвращаемся к понятию «некрофилия».

Итак, некрофильная жена нашего молодого человека, не сформировавшись как личность, живет, просто выполняя ранее полученные внушения. Возможен вариант, что ей некогда было внушено таким же, как она, некрофилом, что брак один — и на всю жизнь. Если такое внушение есть – то она безупречно верна или, во всяком случае, изменяя, ни за что не допустит развода. Но ее тело памяти может такого внушения в себе и не носить. Если так, то повод развестись находится. Наш же молодой человек через некоторое время вступает в очередной брак с очередной женщиной, совсем внешне на первую не похожей. Скажем, притомился от истерик – выбрал непоколебимо сдержанную. Но поразительно – история в точности повторяется вновь, с той лишь разницей, что вместо заросших грязью стен на кухне там устанавливается ошарашивающая гостей стерильная чистота. Выбрав женщину с другим темпераментом, он, тем не менее, остался верен своей матери в главном – гримаса принюхивания характерна и для новой жены. Этот цикл браков может повторяться бесчисленное число раз, пока молодой человек вдруг резко не сойдет с круга: сопьется, станет холостяком или, наоборот, стиснув зубы, будет доживать свой век с матерью своих детей, стараясь не думать, что в семье могут быть какие-то красивые, добрые отношения; возможен и другой вариант: ознакомиться с закономерностями эволюции носителей некрофилии. Если он эту концепцию воспримет, то у него появляется возможность уже не бездумно, а по молитве принять себе в дар биофилку.

Поскольку способность понимать — дар, который мало кто соглашается принять, то типичная судьба находит свое завершение в старости, отягощенной женой, болезнями (которых с биофильной женщиной не было бы) и горестным созерцанием несчастной семейной жизни своего сына, которому (удивительно!) также попалась неудачная жена.

Уже хотя бы из этого примера, узнаваемого в судьбах многих, видно, что говорить только о приторно-прекрасном есть опасное заблуждение, которым упиваются любители дамских журналов, но в которое не впадали люди, им противоположные, – скажем, библейские пророки.

Зеркальная судьба реализуется и у многих женщин. Первый муж – алкоголик. Она «горько» плачет, устраивает ему сцены, погромы, всенародные судилища и хладнокровные истерики. Наконец, она, сообщив всем, что это «во имя детей, которым нужен нормальный отец», расходится с ним и выходит замуж за другого. Через некоторое время она всем сообщает, что и этот, сукин сын, ее, несчастную, обманул: опять, мерзавец, алкоголиком оказался. У нее было десять претендентов, предложивших ей руку и сердце, из них девять непьющих, пьющий же – только один, самый тупой, уродливый, для которого все вокруг – дерьмо. Но наша героиня из десятерых выйдет именно за него, всем сообщив, что он самый интересный, и только несчастная его судьба не позволяет никому, кроме нее, в этом убедиться. Спустя некоторое время она, прокляв всех алкоголиков вместе взятых, опять «прозревает», разводится, а затем вновь из десяти новых претендентов, из которых девять убежденные трезвенники, она выберет самого интересного.