Текст книги "Ночь в Затеихе"

Ночь в Затеихе
Алексей Александрович Михайлов

© Алексей Александрович Михайлов, 2024

ISBN 978-5-0062-8025-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От земли к бетону

Шурик плёлся к своему общежитию – старому, брошенному, цвета депрессии. От «Крюково» ему каждый день приходилось пройти не меньше сорока минут. За это время он успевал трижды подумать о покупке самой дешевой бутылки водки, которая хоть немного могла притупить его усталость.

В его совсем обессиленной голове крутилась безвкусная мелодия, которую его попутчик по «Ласточке» с упоением слушал на повторе. Шурик бы с огромным удовольствием напрочь забыл эту песню, но вместо этого подпевал ей. Он бубнил про себя о счастье, о лазурных берегах и ярком солнце, ласкающем кожу. Ощипанные, как курица, деревья с окружающим их грязным снегом вглядывались в Шурика с презрением, отчего ему хотелось петь громче.

Три последних года Шурика казались днём сурка: с утра нужно было добираться по два часа до университета, где матёрые педагоги с постной мордой ему рассказывали о тайнах строительства. Закончив с учёбой, он бежал до метро, где старые вагоны, пропахшие потом, несли его по зелёной ветке на станцию «Аэропорт». Там его ждала молодая женщина с обрюзгшим и злым лицом, которая с порога втюхивала Шурику фартук и гнала его скорее обслуживать столы.

Так день за днём и месяц за месяцем жил Шурик, мечтая скопить немного деньжат и открыть своё дело. Он не знал, что это за дело будет, но был уверен, что так должен поступить каждый добропорядочный мужчина, ведь именно об этом и говорили успешные люди из интернета. А им он часто верил. Амбиций у него было не занимать, он был готов хоть каждый день умирать на учёбе и работе, лишь бы не возвращаться обратно в деревню.

Шурик был родом из Затеихи, маленькой и уютной деревни в Ивановской области, максимум на сто жилых домов. Однако он с самого детства возненавидел абсолютно всё, что с ней связано: огород, над которым почему-то нужно работать всё свободное время, уличный туалет с видом на соседний участок и улицы, по которым ходят одни и те же лица, необремененные мечтами. По поводу мечт он, конечно, ошибался, но думать об этом совершенно не хотел.

Сдав ЕГЭ на приемлемый балл, Шурик сбежал из деревни. Ему, честно говоря, было совершенно плевать, куда поступать, но из-за того, что с самого детства он вместе с дедом занимался домом – строил баню, ремонтировал вечно перекошенный сарай, красил забор… Он решил поступать на строительный факультет. Каково же было его удивление, когда за три года обучения он узнал о строительстве гораздо меньше, чем за неделю совместной работы с дедом… «Издержки города», – думал он.

Каждый раз, когда однокурсники Шурика собирались отдохнуть на природе, он их игнорировал, предпочитая прогулки по Старому Арбату или московскому Эрмитажу. От природы его тошнило, ещё несколько лет назад ему достаточно было выйти из дома, чтобы все прелести тайги впечатались в его душу и тело. То ли дело архитектура! Белокаменная манила его к себе. Шурик мог ночами напролёт гулять по Садовому кольцу, разглядывая дивные здания разных эпох. Он ничего не понимал в этой архитектуре, да и история, которая пронизывала абсолютно каждый камень, не сильно интересовала его. Ему достаточно было слушать бесперебойный гул от вечно мчащихся машин, глядеть на нежно мерцающие фонари, аккуратно раскиданные по всем улицам города, рассматривать весёлые лица жителей столицы, у которых ночь плавно переходит в утро, а утро быстро перетекает в ночь.

Шурик, наверное, и хотел бы размышлять о чём-то вечном, гуляя по ночной Москве, однако в его голове крутились мысли о работе, учёбе и деньгах, о деньгах мыслей было больше всего. Нужно думать о том, как заплатить за общежитие, как оплатить проездной, как распланировать бюджет так, чтобы денег хватило на еду до конца месяца и не нужно было бы занимать очередную жалкую порцию грошей у соседей по общежитию, которые и сами вечно думают об этих грошах.

Шурик был убеждён, что так и должно быть. Когда у тебя есть деньги, то перед тобой открываются все двери. Что бы ты ни захотел – всё можно быстро и легко получить, поэтому думать о деньгах он заставлял себя чаще. В какой-то паршивой статье, которая случайно попала под его взор среди тысячи глупых новостей в ленте, он прочитал, что мысли материальны, значит, думая о деньгах, можно ускорить процесс их зарабатывания. XXI век вообще много всего странного привнёс в жизнь людей, но вездесущая психология, психосоматика и ещё тысяча слов с корнем «психо» парадоксальным образом заставили почти всё население планеты перестать доверять себе и своим близким, перенаправив это чувство на высокомерных незнакомцев, вещающих о счастье и успехе за тысячи километров от «душевнобольных».

Каждую неделю, по субботам, ровно в 20:00 и ни минуты позже ему звонил дед. Звали его Пётр Михайлович. Несмотря на замученные руки от постоянной работы и желтизну на усах, которая, кажется, прицепилась к нему ещё в молодости из-за «Беломора», дед был невероятно статным мужчиной, обладал бархатным голосом и практически никогда не бранился.

Вам, возможно, покажется странным, что деревенский дед не использовал в своей речи мат, но это полная правда. Он умел так сказать, что и без ругани все начали ходить по струнке. Словно заворожённый, слушал его и Шурик. По правде говоря, это ведь именно дед подбил его на обучение в Москве. Пётр Михайлович говорил ему с улыбкой: «Тебе тут делать нечего. Езжай и получай образование, а как пробьёшься в люди, то и про деда не забывай. Возьмёшь в Москву. Будем вместе гулять по Красной площади». Особенно он выделял «Красную площадь», с одной стороны, он вроде говорил это с издёвкой, как о нечто недостижимом, с другой – в его словах чувствовалась невероятная гордость.

Дед для Шурика был буквально всем, что у него есть. Не буду вдаваться в подробности его семейной трагедии… В семье Шурика осталось только два человека. Это он и Пётр Михайлович. Несмотря на то, что они остались вдвоём, жизнь их была по-настоящему счастливой.

Так, когда Шурику было 16 лет, с ними произошла забавная ситуация. Ближе к концу весны, когда трава уже так и норовила стать с человеческий рост, Шурик вместе с дедом решили устроить между собой соревнование: кто быстрее скосит добрую половину заросшего участка, тот и забирает 1000 рублей. Деньги небольшие, но азарт увеличивают в разы. Газонокосилок в деревне не было, траву приходилось косить, как сотни и тысячи лет назад – простая деревянная ручка с железным лезвием. Борьба была ожесточённая: на всю деревню играла музыка на кавказский манер, дед вместе с Шуриком, сбросив с себя майки, пытались попадать в такт. Они обливались потом, но бесперебойно шли вперёд. Эта картина собрала вокруг участка пару десятков соседей. Они даже разделились на два лагеря. Одни, что постарше и поматёрее, болели за деда, а другие, что притягивали взгляды мужчин, – за Шурика. На финишной прямой, буквально, когда оставалось ещё пару метров нескошенной травы, соседи начали скандировать обратный отсчёт: «10, 9, 8… 3, 2…». Они кричали неутомимо, но вдруг, за мгновение перед концом соревнования, затихли. «Кто победил?» – кто-то выкрикнул из толпы? Началась неразбериха, каждый пытался доказать, что именно его кандидат выиграл. Дед с Шуриком тоже оказались в замешательстве – они оба видели, когда их косы одновременно упали на землю, символизируя законченность работы.

В результате повсеместной ругани было решено, что сегодня ничья взяла верх, но завтра нужно провести реванш уже на другом участке. В этот раз будет всё серьёзнее. Будет введён судья. На каждого участника будут делаться ставки, а победитель забирает треть от них.

На следующий день в деревню пришло палящее солнце, и это вызвало ещё больший интерес уже у всей деревни к соревнованию между Шуриком и Петром Михайловичем. Все собрались около самого большого и нетронутого человеческим трудом участка. Судья, будучи по профессии главой лесничества, где-то нашёл футбольную форму и даже достал жёлтую с красной карточками, чтобы удалять с поля особо буйных. Парочку особо предприимчивых ребятишек поставили прямо перед местом событий небольшую лавку, где продавались шашлык, овощи и самогонка. Кто-то взял водяные пистолеты, дабы остужать своих игроков во время состязания. В конце концов начался сбор ставок. Местные ставили обычно не более 2000 рублей, а приезжие из Москвы, которые всегда возвращаются в Затеиху на весенне-летний период, начинали свои ставки от 10000 рублей. После долгого расчёта судья объявил: «Собрано 121550 рублей. Ставки сделаны. Пошла русская гульба!»

В деревне воцарился праздник. Смех, крики, драки… Бабки запели в унисон какие-то старые песни на весёлый манер. Молодая ребятня носилась, не жалея ног, разнося самогонку и шашлык из говядины. Люди, несмотря на жалкие пенсии и низкие зарплаты, не щадили денег. Так обычно чувствуют себя русские только в Новый год, когда все знакомые и незнакомые люди неожиданно становятся друг для друга друзьями, говорят добрые слова и вместе проводят самые счастливые дни в году.

В этот раз победа была однозначной – победил Шурик. Его молодость и азарт взяли верх над опытностью и мудростью. Как и было обещано, Шурик получил в качестве награды 40 516 рублей. Деньги приличные и для того времени, и для того места. Пока люди расходились, они вместе с дедом уже решили, куда потратить случайно приобретённое богатство: купить палатку с тентом, раскошелиться на большой запас всяких вкусностей, заправить старый «жигуль» на полный бак и отправиться на две недели к берегам Волги. У них ещё и осталось больше половины, что решено было оставить до момента поступления Шурика в Москву.

В эту субботу звонка не раздалось. А Шурик блуждал в своих мыслях, забыв о том, что ему по-настоящему ценно – он плёлся с электрички и напевал невероятно глупую песню о солнце, ласкающем кожу. Завтра у него был единственный выходной, поэтому Шурик всё-таки разрешил себе зайти в ближайший алкомаркет и купить огненную жидкость. Вечер был недолгим. Несколько опрокинутых рюмок, и студент отправился на боковую.

Продрав глаза, Шурик первым делом потянулся к телефону. На главном экране высветилось: «37 пропущенных звонков». Соседи, больничные работники – все пытались самыми первыми поделиться с внуком Петра Михайловича новостями. В этом была какая-то ужасная издёвка. Люди так и норовили оказаться вестниками чумы. Первой дозвонилась баба Зина, ближайшая соседка Петра Михайловича. Она была нагловатой женщиной бальзаковского возраста, любящей ругаться без повода. В этот раз голос её звучал нежно, без эмоциональных скачков. «Инсульт», – сказала она. Выждав пару мгновений, пока оторопь хотя бы немного отступит от Шурика, она продолжила: «Но всё хорошо, уже пришёл в себя и дерётся с медиками за право выкурить сигарету».

Собирая вещи для поездки к деду, Шурик позвонил на работу. Та самая женщина с обрюзгшим лицом устроила истерику: мало того, что Шурик разбудил её в «законный выходной день», так ещё его было некем заменить. «Я тебе не разрешаю никуда уезжать!» – визгливо заявила она. Староста группы тоже не очень была рада новостям: «У всех есть проблемы, но это их проблемы, они не должны касаться других людей. Ты подставляешь нашу группу, кто будет делать твою часть по практике?» Шурик пал в отчаяние. Он никогда в жизни себе не позволял прогуливать работу или занятия в университете, ему казалось, что он уже давно заработал доброе имя, которое вынудит окружающих его людей относиться к нему по крайней мере с пониманием.

Шурик любил деда всем сердцем. Он достойно выслушал всех этих праведников, которые запретили ему уезжать и купил билет на автобус до Пучежа – городка неподалеку от деревни Затеиха, куда отвезли его деда.

Нам, людям, вечно кажется, что мы незаменимы – на работе, учебе, да и в целом по жизни. Мол, где бы мы ни находились, всё лежит только на наших плечах, и если вдруг мы перестанем выполнять свои обязанности, то тут же всё повалится – никто не сможет без нас справиться с чем-то даже самым простым. Но это всего лишь наша человеческая глупость. Всем нам быстро найдут замену. Однако мы до последнего не хотим в это верить, вот и убиваем себя каждый день на работе, думая о том, что нам воздастся. И вот когда наступает момент, где уже нам нужна помощь, оказывается, что нашу усердную работу никто не ценит. Мы лишь ресурс, который полезен до тех пор, пока выполняем свои задачи. И тут-то у нас происходит прозрение, но, к сожалению, чаще всего уже поздно, ибо за все эти годы беспрерывного и неблагодарного труда мы напрочь убили своё здоровье.

С центрального автовокзала Москвы Шурик отправился домой. Путь его составлял около 9 часов – он не мог ни заснуть, ни смотреть фильмы, ни слушать музыку – всё его нутро было занято убогими мыслями, какие обычно посещают человека в минуты переживаний за самых близких ему людей. Из-под его ног будто бы уходила единственная опора, о которой он даже и не думал прежде. А самое страшное – это то, что он никак не может повлиять на ситуацию.

Выходя из автобуса, Шурик тут же почувствовал совершенно другой воздух, он переполнял лёгкие кислородом, заставляя чувствовать слабое опьянение. Погода здесь практически не отличалась от московской, но всё выглядело совершенно иначе: никто из прохожих никуда не торопился, все шли вальяжно, будто бы на утреннем променаде, слегка пригревшись под ласковым солнцем. Казалось, даже деревья здесь чувствуют себя более свободными, они нежно танцевали на ветру, наслаждаясь приближающейся весной.

С дедом Шурик увиделся ближе к обеду. Пётр Михайлович выглядел немного потрёпанным, но его лучезарная улыбка обнадёживала.

– Как же сильно ты меня напугал… – промямлил Шурик.

– Шурик! Как же я безумно рад тебя видеть! Чего бояться-то? Переработал просто, вот от усталости и упал в обморок, – ехидно, от неожиданности, ответил дед.

– У тебя же инфаркт?

– Кто тебе сказал такую несусветную глупость?

– Баба Зина.

– Нашёл кого слушать. Иди жди меня у выхода. Сейчас с врачами быстро поговорю о том о сём. И вместе домой поедем.

Недоумевая, Шурик отправился к выходу. Жутко странной показалась ему ситуация. В это же время Пётр Михайлович отправился к главврачу.

Отпускать деда из больницы, конечно, никто не собирался. У него действительно был инфаркт. «Ты будешь здесь лежать не меньше трёх недель», – сказала ему статная женщина, работающая главврачом. Пётр Михайлович был с ней давно знаком. Он знал, что этот пренебрежительный тон говорит лишь о заботе, которую к нему проявляют. Однако он был уверен, что лежать ему в больнице никак нельзя. У него осталось совершенно мало времени, и его точно нужно было посвятить Шурику, а не больничным палатам с тусклым светом и несчастными людьми, многие из которых в жизни не видели счастья.

Решающим в перебранке оказался вопрос подарочка, который дед обязательно должен подарить статной женщине. Деньги её совершенно не интересовали. Она, как леди, требовала к себе внимания. Большой букет обязательно из красных роз и увесистая упаковка шоколадных конфет с какой-нибудь очень дорогой надписью.

Пётр Михайлович не стал откладывать дело на потом. Шурика он отправил за конфетами, а сам пошёл выбирать цветы.

Главврач его отпустила. Тебе читатель покажется этот поступок скверным, но я тебя уверяю, что она действовала, сугубо опираясь на добрые намерения. Так иногда бывает, что очевидное зло является лишь верхушкой айсберга, под которым скрывается огромное добро, понятное лишь немногим.

Под вечер дед с Шуриком приехали домой. Уже смеркалось. Пётр Михайлович разжёг в центре некогда пышного огорода костёр. Они уселись рядышком, попивая чай с баранками.

– Шурик, знаешь, мне не хватало тебя. Я ведь так люблю поговорить по вечерам. С тобой можно говорить о чём угодно. Так ведь? – по доброму пробурчал дед.

– О чём угодно.

– Знаешь, мне ведь недолго осталось…

– Не люблю я эти разговоры. А тебя люблю, мне даже и не хочется думать о том, что это вообще возможно.

– Тебя давно не было в Затеихе. Разговаривать особо не с кем. Я решил написать что-то вроде мемуаров. Точнее говоря, мои мысли о том, о сём. Я надеюсь, ты сможешь читать их, когда на душе будут кошки скребать.

– Ты лучше прочти мне что-нибудь оттуда.

– Я не уверен, что сейчас – лучшее время, но всё же прочитаю одну штуковину.

Дед начал: «Что со мной было до существования родителей? Я находился в вечном сне? Но почему тогда он прекратился? Почему ежеминутно из ниоткуда появляются живые существа?

После смерти наступает снова вечный сон? Не такой уж он и вечный, раз единожды мы уже прервали его. А что, если наша жизнь является единственной преградой между двумя вечными снами?

И вечный сон чего? Нашей души? Если так, то зачем ей нужен этот глупый век между двумя бесконечностями? Бесконечности… Одна из них закончилась в момент нашего появления. У бесконечности уже был конец. Значит ли это, что и у второй бесконечности будет конец? Если да, то чем он будет ознаменован? Чем будет отличаться от предыдущего конца? Сколько времени пройдёт между первым и вторым концом? Или, может быть, эти концы никак не связаны друг с другом… Они не будут измеряться привычными временем, пространством и состоянием? Чем же тогда?

Если существуют как минимум два конца, то значит ли это, что существуют третий, четвёртый, пятый? Если так, то получается, что между всеми бесконечностями существует бесконечное количество концов, значит ли это, что жизнь бессмысленна в рамках одного конца, но имеет смысл в рамках всех концов? Однако в чём может быть смысл, когда нет ни единого воспоминания о предыдущих бесконечностях и концах. Они однозначно были до нынешней секунды, раз они бесконечны, но мы их не помним, почему? Либо все бесконечности и все концы были созданы хаосом и чередой случайностей, не имеющих никакого смысла, либо всё-таки существует крайняя точка, некий финиш, к которому ведут все эти бесконечности и концы. Что это за конец всех концов? Рай или ад, описанные в религиозных писаниях? Чопорная точка, не имеющая никакого продолжения, словно крохотная снежинка, высохшая на сухом песке под жаром солнца? Есть ли у этой снежинки смысл? Если есть, то и у нас, у людей, есть!»

– А знаешь, нам, наверное, пора спать. Утро вечера мудренее, – сказал дед.

– Стой! Какой сон? Мне жутко понравились твои мысли! Давай ещё почитаешь.

– Завтра, давай завтра. Меня в сон клонит.

Утро было солнечным. Даже какие-то птицы щебетали за окном. Весна! Она точно шагает семимильным шагами. Шурик проснулся с невероятным чувством радости. Он пошёл на крохотную кухню, заварил чай для себя и для деда и отправился к нему в комнату. В комнате Петра Михайловича лежала записка, аккуратно положенная на рукопись, о которой он рассказывал ещё вчера. Было написано: «Меня не ищи, я отправился в магазин. Скоро свидимся, вернусь и поговорим о моих мемуарах. Нежно-нежно обнимаю и люблю, твой дед!»

Похлёбывая чаем, Шурик открыл рукопись и начал читать.

Несчастье существует

Можете мне на слово поверить: безмерное несчастье существует. Оно приходит постепенно, еле-еле заметными шажочками, окутывает душу, сердце, ногти, волосы, запястья… Только желудок оставляет без метастазов.

Голова помнит то, от чего я должен отчаянно расплываться в улыбке, от чего я должен рыдать, как сумасшедший… Она всё помнит! По кровеносным сосудам она отправляет сигналы о счастье, но они никуда не доходят, словно невиданная прежде стена охраняет моё тело от счастья! Я помню, что ещё совсем недавно отчий дом вызывал во мне поток оголённых эмоций, раскалывал всю нечисть внутри меня на еле видные щепки, нещадно сжигал их, а в конце концов собирал в ладошки оставшуюся армаду пепла и распылял его по самым дальним уголкам планеты. Теперь вместо слёз радости – слёзы горечи, плачу не от вида отчего дома, а от воспоминаний об этих воспоминаниях.

Как погибала дружба

Рожа с претензией на бордовый гелевый шарик перекосилась в челюсти и глазах. Сопли шли ртом, а слюни – носом. Нога, поставленная на пол из-за нападок похмелья, танцевала под наркозом чечётку. Слегка подташнивало.

Я один из тех, кто получает неимоверное удовольствие от одиночества. Удовольствие, о котором пойдёт сейчас речь, доступно лишь людям, познавшим по-настоящему искреннюю и долгую дружбу, закалённую водкой и приключениями.

Я любил этого человека как своего родного брата, нет, даже братьев так сильно не любят, я любил его как человека, посланного мне богом. Если в мире людей существует щенячья преданность, то у меня она была… Непостижимое прежде соитие душ! Это тот человек, чью любовь ощущаешь душой, а не мозгом, это тот человек, которому не нужно задавать дурацкие вопросы, чтобы понять его, ведь всё и так понятно, это тот человек, которого я мог без глупой вежливости и зазрения совести назвать лучшим другом, что в одиночестве, что в присутствии тысячной толпы.

Тяжело о дружбе говорить в хорошем ключе, слова так и норовят перейти в двусмысленность…

Вечная дружба закончилась. Её сожрали не непримиримые разногласия, не смерть – банальные расстояние и время. Кто бы мог подумать, что настоящая мужская дружба окажется такой гнилой и рыхлой?

Удовольствие от одиночества, о котором я говорю, – это удовольствие от невыносимой ненависти к людям, окружающих тебя. Это удовольствие рождается от бесконечной боли, испытываемой от потери человека, который жив, но кажется дальше мёртвого. Это удовольствие рождается от первозданного ощущения никому ненужности и оттого полной независимости. Ненависть настолько укореняется в организме, что становится непосредственным источником счастья, которое прежними способами уже невозможно вызвать. При этом груз, носимый сердцем, с каждым днём всё больше и больше утяжеляется, делая боль ещё невыносимее. Однако оттого груз становится роднее. Превращаясь в самозахиста, я вечно жажду увеличить вес груза на сердце. Сердцу больно, но душа-поэтесса счастлива.

Одиночество – это невыносимое удовольствие, жаждущее свести человеческий разум в могилу.