Текст книги "Боец"

Алексей Наст
Боец

«Это было время повсеместного процветания. Каждый житель планеты и народы в целом гордились своей человеческой природой. Не было войн и катаклизмов. Уровень жизни достиг небывалых высот. Самые неразвитые страны ежегодно убыстряли свой экономический рост, внося посильную лепту в бурный расцвет цивилизации. Несколько веков подряд земля приносила небывалые урожаи, мораль и нравственность совершенно вытеснили звериное из людских душ.

Впоследствии то время стали называть Эрой благоденствия…

И никто не мог представить на пороге Эпохи процветания, что причиной небывалого толчка в истории человечества станет возрождение одного северного государства, возрождение тем более неожиданное, что современники начала подъема изнывали от безысходности, ожидая полнейший коллапс. Страна дышала на ладан. Временная стабилизация представлялась именно временной.

Тут и там раздавались пророчества о дальнейшем распаде уже распавшегося. Народ мучился в тисках экономической катастрофы, политики занимались преступным сколачиваем личных состояний и вывозом их за рубеж, бандиты, опираясь на коррупцию органов власти и правопорядка, творили насилие, насаждая беспредел во всем. Некогда великий суперэтнос умирал…

В те дни, когда Мировое Зло готовило последний удар, дабы установить свой звериный порядок на бессильной и почти покорной планете, явился Боец. Он осознал, что явился…»

Сережин захлопнул общую тетрадь с замусоленными страницами, еще раз окинул взглядом палату – серые стены, кровать, тумбочка, большое окно с разбитым стеклом, выпиленная огромная дыра в решетке. Оглянулся на медсестру – худенькую, с плотно сжатым ртом. Наверное, красивую, но сейчас, в белом халате и белой косынке, похожую на подопытную лабораторную мышь.

– Кто нашел погибшего?

– Наш уборщик. Он утром чистил двор, тут и увидел, что Алешковский лежит мертвый, – выпалила медсестра.

– Как вас зовут? – улыбнулся Сережин.

– Маша.

– Очень приятно. Павел. Тетрадь я заберу. Как же получилось, Маша, что ваш подопечный выпилил решетку, а вы ничего не расслышали?

– Спала.

Медсестра пожала плечами и покраснела. Сережин усмехнулся. Все медсестры одинаковы. Во всех больницах.

– А почему в вашей клинике до сих пор стоят старые рамные окна, а не пластиковые? Ему было бы нелегко разбить тройной стеклопакет.

Вопрос остался без ответа, да и задавал его Павел не по адресу – это дело руководства, куда направлять финансы, на замену окон или повышение собственной зарплаты.

Он еще раз окинул взглядом палату. Вошли оперативники:

– Нету пилки. Нигде нет.

– Плохо ищете. Что говорит медэксперт?

– Алешковский при падении сломал позвоночник, но был жив. Умер часа два назад.

– Уборщик почему-то не решился найти его, пока он был еще жив, – хмыкнул Сережин. – Давайте, парни, еще и еще раз все переройте. Хотя рыть здесь негде. А с вами, Маша, мы поговорим позже.

Он улыбнулся испуганной медсестре и, выйдя из палаты, решительно направился в кабинет главврача, где уже «работали» Соболев и Аксюшкин. Соболев был помощником Сережина, а Аксюшкин – начальником всего оперативно-следственного отдела, увязался с дежурной группой благодаря общегородскому рейду «Правопорядок».

Резко постучав в дверь, Павел вошел в кабинет.

Главврач, лысоватый сорокалетний мужик, был бледен. Соболев черкал фигурки в своем блокнотике. Аксюшкин улыбался. Обернувшись хозяином, заявил:

– Вот и Павел Иванович. Проходи, Паша, – по-хозяйски предложил Аксюшкин. – Нам главный врач этого веселого заведения невероятные истории о погибшем рассказывает.

– Интересно послушать, – хмыкнул Павел, садясь с краю длинного стола.

– Так вот, – продолжал главврач. – Помимо всех его заявлений об опасности, грозящей ему лично, он упорно твердил о вселенской угрозе всему человечеству. Его и доставили к нам не как обычно, – из вашего же ведомства к нам поступил, – нашли на вокзале в образе бродяги, оказался невменяем, без документов, только фамилию помнил – Алешковский, и все, даже имени… Нам его передали, мы пытались лечить. Вроде нормальный, тихий. А как начинал проваливаться в свои грезы, истерил бешено: надо убивать! Иначе убьют его! И всех убьют… Не буйствовал, но держали мы его отдельно.

– У вас многие больные пишут, рисуют? – спросил Павел.

– Мы даем карандаши, авторучки. Некоторые рисуют.

– Но вы знали, что Алешковский писал?

– Конечно.

– Вы читали это? – Павел тряхнул общей тетрадью.

– Заглядывал как-то. – Главврач со скепсисом улыбнулся. – Была в нем тяга к мессианству.

– Я о другом. Я читал кое-что из тетради. Если это писал Алешковский, то почему он считался больным? Абсолютная ясность изложения. Очень странно, знаете.

– Здесь у нас весь контингент странный, – непринужденно усмехнулся главврач.

– Ну что ж, спасибо, – решил закругляться Аксюшкин, видимо устав от больничного запаха. Повернувшись к Сережину, спросил: – Ты все там сделал?

– Вроде все. Опера еще суетятся, но, думаю, без толку.

– Хорошо. Тогда до свидания! Вынуждены вас покинуть. Работы много! – Аксюшкин пожал руку главврачу, и вся следственная гвардия оказалась в коридоре. Он толкнул Павла в бок: – Что скажешь?

– Начерно? Мужик больной, страдал манией преследования, разбил стекло, выпилил решетку и сиганул на твердую землю с пятого этажа. Только вот пилку оперативники никак не найдут.

– А, хрен с ней. Все просто. Сегодня же составь отчет по делу и закроем его как самоубийство, – решил Аксюшкин. – Я его включу в перечень раскрытых происшествий по горячим следам.

Они спустились по лестнице в вестибюль первого этажа, неторопливо вышли на улицу.

– Сколько у тебя до плана? – спросил его Павел.

– Три бытовухи желательны. До вечера далеко, что-нибудь случится – раскроем. Меня уже достали эти рейды.

Миша Соболев оглянулся на старинное пятиэтажное здание из красного глиняного кирпича, вслух прочитал вывеску: «Центр психического здоровья».

– Как заковыристо теперь психушки называют!

✽ ✽ ✽

Из психбольницы Павел поехал в управление писать отчет об успешном расследовании самоубийства. Соболев с оперативниками под руководством Аксюшкина помчались на новое дело – в одном из домов частного сектора в пьяной драке жена ударила ножом любимого супруга, слава богу, что не насмерть!

В родном кабинете за столом восседал напарник Петя Килькин и внимательно слушал песню на французском языке, изливавшуюся из динамиков радиоприемника, при этом делал какие-то пометки себе в тетрадку.

– Что? – удивился Павел.

– Вот это женщина! Ты представляешь, ее, видимо, поймали бродяги-дезертиры из разбитой армии Наполеона и давай «пороть». Пороли-пороли…

– Это я слышу, – посмеялся Павел. – Не глухой. Радио работает.

– А ты послушай. Пороли-пороли-пороли, пороли-пороли-пороли, пороли-пороли-пороли, пороли-пороли-пороли, пороли-пороли, но «пропороть» не смогли. Четырнадцать раз ее «пороли» и не смогли…

– Ты это из песни узнал про наполеоновских дезертиров? – хмыкнул Павел.

– Это я так представил. Затащили в походную палатку и давай «пороть». И не смогли «пропороть». Куда уж им войну выиграть с нами, если женщину как следует «пропороть» не смогли!

В кабинет, приоткрыв дверь, заглянула Антонова – дознаватель.

– Кого это вы пороть собрались? Что еще за планирование экзекуций?

– Никого мы не собрались, – отозвался со вздохом Килькин, закрывая свою тетрадку и пряча ее в ящик письменного стола. Песня уже кончилась. – Мы просто работаем, Ася Николаевна. Занимаемся обычной повседневной бюрократической рутиной.

Павел поборол в себе желание громко расхохотаться, отвернулся, шмыгая носом.

Начальница, не собираясь заходить, с порога строго отчитала Килькина:

– Ты активней ей занимайся, Петя, этой бюрократической работой, тебе за нее деньги платят – заработную плату…

– Да, да… Любимая начальница, я покорный раб!

– Ты обалдуй! Как ты прошел переаттестацию, до сих пор удивляюсь!

– Я применил коррупционные схемы, все поняли, что я «свой человек», и меня оставили, а всех бескорыстных выгнали поганой метлой, чтобы не мешали работать полицейской машине!

Антонова усмехнулась, посмотрела на Павла, сказала ему, имея в виду Килькина:

– Он конченый обалдуй! Да, Паша?

Павел, улыбаясь, пожал плечами – с начальством лучше не спорить.

Антонова ушла… Через минуту исчез из кабинета и Килькин, ничего не сказав Павлу. Любовнички! Их глупые попытки скрыть свои тайные отношения смешили все управление.

Павел засел за отчет. Написание шло туго, но успеть было необходимо по двум причинам: Аксюшкину требовалось докладывать о рейде перед начальником областного УВД и губернатором, а Павел с завтрашнего дня отправлялся в законный, так давно ожидаемый тридцатидневный отпуск и не мог оставлять бардака в своих делах. Он любил во всем порядок. А порядок на работе – первое дело!

Он просмотрел исписанные листы, подшил в картонную обложку. Вспомнил выражение «Шить дело белыми нитками» и усмехнулся. В царской России реально шили дела, используя белые натуральные нитки, тогда скоросшивателей не было!

Осмотрел свой стол, такой родной и любимый. Он его не увидит месяц. Огромный срок! Павел знал, что затоскует уже через неделю без любимой работы. Вот тебе и отдых! Первые дни отсыпные, а что потом – бездельная маета? Чувство неудовлетворения, возникшее в палате погибшего Алешковского, не только не ушло, но, напротив, стало тискать душу непонятным томлением. Было в этом деле много белых пятен: пилку, которой проделана дыра в решетке, так и не нашли, непонятная «разумность» написанного в тетради…

Павел снова перелистал растрепанную тетрадку. Почерк забористый, быстрый. Мысли в голове этого малого текли четким выверенным текстом. А главврач смотрел на такие нюансы «болезни» абсолютно спокойно. Насколько Павел знал, сумасшедшие не отличаются умением сосредотачиваться. Хотя им, психиатрам, виднее, конечно.

В коридоре послышались голоса. Распахнулась дверь, в кабинет вошли Соболев и улыбающийся Аксюшкин.

– Павел, отчет готов?

– Забирай. Выполнил план?

Аксюшкин молча забрал скоросшиватель и ушел.

– Что он такой неразговорчивый? – удивился Павел.

– Готовится к головомойке. Ты же знаешь нашего губернатора – будет кривить губы на областного, а шеф потом Аксюшкину по ушам проедется – мало не покажется.

– За что, если план сделали?

– Найдут за что. Сейчас это модно – полицию давить надо не надо. – Соболев плюхнулся на жесткий стул желтого цвета, громко вздохнул. – Устал сегодня. Где Петька?

– Пошел куда-то.

– Что, интересно написано?

– Ты о тетради? – Павел снова перелистал замусоленные страницы. – Написано в прошлом времени о нашем будущем. Как воспоминание о грядущем.

– Непризнанный гений? – ядовито усмехнулся Соболев.

– Это меня и настораживает. Правда ли он сумасшедший?

– Был.

– Что – был?

– Был сумасшедший. Он выбросился из окна. Аксюшкин закрыл дело как самоубийство. Остынь и расслабься – впереди отпуск.

Павел раскрыл тетрадь посередине, пытливо поглядел на коллегу:

– Вот здесь пишется о борьбе Бойца с правящим у нас Злом. Он уничтожит пять Поборников Зла, желающих растащить северную страну на независимые личные уделы, и уберет Сеятеля.

– Кто такой Сеятель?

– Не очень понятно. Он сеет Зло.

– Поборники уже существуют. Он будет новых высевать?

Павел пожал плечами:

– Может, он оберегает этих Поборников, удаляет вокруг них полезные сорняки, если можно так выразиться. Окучивает их.

– Ты отнеси эту тетрадку в одно из издательств. Сейчас это модно, купят легко: мессия из будущего, самоубийство, Зло, грядущее исцеление страны.

– Ладно, Михаил, не зубоскаль. Если бы я не собирался в отпуск, я бы это дело еще подержал, копнул глубже. Не верю я в сумасшествие автора этого сочинения.

– Может, им был не Алешковский?

– Может быть. Пойдем покурим? – предложил Павел.

– А здесь? – заленился Соболев, оглядывая родной кабинет.

– Здесь Ася будет ругаться, да и обкатаем новую комнату для курения.

– Это дело! Идем!

Все знали, что Павел не курил, но он всегда с готовностью шел «курить», дышал дымом и говорил, что такой же заядлый курильщик, как и все, только жадный – крохобор, потому не покупает себе сигареты, а пассивно вдыхает чужой дым, и все это из-за жадности. Все ценили его юмор.

В новой курилке уселись на мягкий диванчик. По обе стороны стояли урны-плевательницы из блестящей стали. Напротив, на стене, висел плоский телевизор, который крутил видеоролики о вреде курения.

– Здорово придумали, – заметил Соболев, кивая на экран.

– Да, о нас грешных начальство заботится.

– О, Паша, смотри, – оживился Михаил, указывая дымящейся сигаретой на экран. Там висела фотография беззубого, гнилого рта. – У нас с тобой такие же скоро будут.

Они радостно, весело посмеялись.

– Во! – обрадовался Соболев. – Стишок в тему!

Нараспев прочел:

 
Шел я лесом,
Видел чудо —
Два крестьянина сидят,
Зубы черные, гнилые,
Лошадиный …уй едят!
 

Опять посмеялись.

Павел засомневался:

– Слушай, Миша, по-моему, стишок неправильный.

– Почему?

– Лошадиный… Лошадь – это же женщина!

Соболев засокрушался:

– Ах ты неуч, неуч. Ты в школе уроки биологии прогуливал?

Павел пожал плечами – может, и прогуливал, дело молодое, все мы уроки и лекции иногда прогуливали, не без того…

– Поясняю, раз ты мой друг, что лошадь – это не самка, а конь – не самец. Это одно и то же. Как в песнях: «Кони, кони», «Лошади, лошади». Женщина у них – кобыла, а мужчина – жеребец, а мужчина без яиц, кастрат, – мерин.

– Вот как? – закивал Павел.

Стали подтягиваться слушатели из других отделов, выпуская губительный табачный дым и щурясь.

– А откуда ты этот стишок выгреб? – спросили Соболева. – Сам сочинил?

Соболев отмахнулся:

– Ты что! Это еще с раннего детства помню. То ли из песни, то ли из присказки.

– Может, Высоцкий? – предположил Володя Саев.

Соболев запротестовал:

– Не-е, не его стиль… – И тут же усомнился: – А может, он. Мой батя, царство ему небесное, увлекался Высоцким, когда напивался, всегда его слушал, даже танцевал…

– Как можно танцевать под Высоцкого? – удивились вокруг.

– Он мог!

– Ненавижу Высоцкого! – подал голос кто-то.

– Почему?

– У меня отец был такой же фанат-алкаш. Все поганые воспоминания детства связаны с отцом и песнями Высоцкого, которые давали фон его безобразиям!

– Нет, это не Высоцкий, – уверенно заявил Зажаев, из оперов. – Это скорее Пушкин.

– Разве мог Пушкин написать такое?

– Пушкин мог все! Он гений! – стал усердно отстаивать свою идею Зажаев. – По телевидению даже показывали передачу про стихи Пушкина с ругательствами.

– Ты видел?

– Я не видел. Но я читал «Литературную газету»…

– Го-го! Зажаев – литературовед!

– А что, очень там все интересно. Как писатели и деятели культуры грызутся и ненавидят друг друга, как плетут интриги, как разворовывают дачи и земли, как дают премии по блату… Очень интересно… Так вот, там была статья про эту телепрограмму, и там писали, что не дело выносить стихи Пушкина, предназначенные для личного пользования, на открытое обсуждение. Он писал такие стихи в личные альбомы, писал их в письмах близким друзьям…

– Что, думаешь, похоже на Пушкина?

– Стиль похож… Сравните:

 
Мчатся тучи,
Вьются тучи,
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо,
Ночь мутна.
 

– Да, похожий стиль.

– Очень похоже, тем более крестьян упоминают… То время. Крепостные голодные крестьяне…

– Не, Пушкин молодец, он написал все великое, и стихи, и прозу!

– Слушайте, стихотворение про Пушкина, в тему.

– Чье?

– Да вы его знаете!

 
Пушкин был веселый барин —
Заберет у девки честь
И дурехе благодарен —
Сразу стих спешит прочесть.
 
 
Забирает осторожно,
Сочинит,
Что просто ах!..
Только гению возможно
Прославлять дурех в веках!
 

В курилку заглянула строгая Антонова:

– Господа филологи, знатоки литературы и любители русского языка, может, прекратите поэтический диспут и вернетесь к исполнению своих непосредственных служебных обязанностей по раскрытию преступлений?

Все разбежались, как серые мыши…

Ровно в шесть вечера Павел вышел из стен родного управления полноправным отпускником. Оставалось еще завтра заскочить в бухгалтерию за отпускными, дела же он успешно передал занывшим Соболеву и Килькину.

– Забирайте, забирайте! Потом я отдуваться за вас буду, когда вы в январе свалите на Роза Хутор на горных лыжах кататься!

Павел вышел из управления с довольной улыбкой – пусть что хотят, то и творят в начале января, ему и так будет декада оплачиваемых государством каникул!

Летний день источал аромат надвигавшегося дождя – небо укрыла пелена серых туч, готовых расплакаться мириадом холодных слез. Легкий ветерок веселил душу – месяц он будет бездельничать, спать сколько влезет, смотреть телевизор хоть до утра, валяться на пляже, не заботясь ни о чем. Отпуск. Летом уйти в отпуск – мечта! И эта мечта сбылась.

Управление располагалось прямо напротив городского парка, пестревшего зонтами кафе. Павел направился к ближайшим столикам, взял себе стакан газировки и тарелку теплых пельменей, обильно политых шашлычным кетчупом. Он без аппетита поел, попивая напиток, снова листал тетрадь.

– Здравствуйте. Это снова я, – прозвучал звонкий голос над головой Павла. – Вы говорили, что мы с вами побеседуем после…

Павел поднял глаза. Медсестра Маша. Работа не хотела отпускать.

– Вы? – Павел удивился, но, невзирая на совершенно сексапильный вид медсестры без медицинского халата (простенькое легкое платье ей очень шло), ощутил досаду. – Присаживайтесь. – Он указал на белый пластиковый стул рядом с собой. – Хотите чего-нибудь? Я закажу. Не ожидал вас здесь встретить.

– Я отработала, завтра у меня выходной. Домой идти особого желания нет. Прогуливалась по парку, увидела вас.

– Может, вы меня специально поджидали?

– Может быть, – рассмеялась Маша, но тут же помрачнела. Ее красивое лицо теперь выражало серьезную озабоченность, а выразительные глаза, на которые Павел сразу обратил внимание, наполнились мерцающим внутренним светом. От такого свечения у любого мужчины начинало сосать под ложечкой, и было понятно почему.

Павел напряженно рассмеялся:

– Интересная тетрадь. Вы читали?

– Читала. Много говорила с Алешковским, слушала его рассказы. Он не походил на других наших больных, с виду был абсолютно нормальным. Но наш главврач держал его взаперти. Бывали, конечно, моменты, когда Алешковский начинал панически бояться.

– Скажите, Маша, все здесь написанное – это дело рук Алешковского?

– Да, он при мне половину тетради исписал за два месяца. Он сказал, что силы Зла как никогда близки к победе над добром, потому Высшая Сила (он не говорил – Бог, он говорил – Высшая Сила) дала ему дар увидеть будущее и, уже оглядываясь оттуда, написать программу борьбы. Он сказал, что осознал свою роль и Боец (вы читали о Бойце?) тоже однажды осознает. Тогда придет спасение.

Павел задумался. Очень похоже на бред. С другой стороны, во всем этом было очень много «но».

– И вы верили во все это? – кривя губы в усмешке, спросил он.

Маша подперла подбородок ладонью. В ее глазах снова возникло мерцание.

– Я и сейчас верю. А вы не поверили?

– Хм-м. Хма-гха-а. Я был бы сумасшедшим, если бы верил всему написанному. Очень все смахивает на фантастическую повесть. Нет? А мне кажется – да. Вот здесь у него, – Павел указал пальцем в текст, – Поборники Зла все отмечены специальным знаком – татуировкой. Кружок. Внутри буква «Р» наискось. Для чего им этот знак? Получается, они взаимосвязаны? Или Алешковский это придумал, чтобы его Бойцу было легче выявить Поборников?

– Все просто – Зло всегда стремится к объединению своих сил, и знак Зла позволяет отличить своих от чужих. А добро – оно эфемерно. Оно в каждом человеке. В ком-то добра больше, в ком-то – меньше.

– Но Поборники Зла не знают, что они Поборники Зла?

– Я думаю, что они не знают, но смутно догадываются. Ими правят личные идеи и амбиции, несущие человечеству, и в первую очередь нашей стране, неисчислимые бедствия.

– В тетради «северная страна» – это Россия? – наигранно удивился Павел.

Маша обидчиво рассмеялась:

– Почему вы не воспринимаете меня всерьез, господин полицейский?

– Отчего вы так решили? Вы очень интересный человек – говорите убедительно. И вы красивы. – У Павла возникло неодолимое желание поцеловать Машу – начался процесс оформления отпускного настроения: амурчики, шабаши на уме, оргии.

– Спасибо. – Маша вдруг сникла. – Никак не могу отойти от шока. Утром меня просто трясло всю. И как он умудрился перепилить решетку? Выбросился. Он был очень напуган. Страшно все. А?

– Я привык к смертям. В день иной раз по нескольку трупов разбирать приходится.

– Неужели у нас так много убивают? – ужаснулась Маша.

Павел поспешил ее успокоить:

– Я же сказал: иной раз. К тому же это делают не безжалостные, вооруженные с ног до головы бандиты-отморозки, а обычные люди, вот такие, какие вокруг нас. Убивают друг друга кухонными ножами в пьяных ссорах, душат подушками в порыве ревности, травят, морят голодом престарелых родителей, чтобы поскорее завладеть жилплощадью…

– Это еще страшнее. – Маша искренне вздохнула. – Значит, гибель Алешковского не будет расследоваться?

– Он себя убил сам.

– Сам. Вы отдадите мне тетрадь?

– Я хочу ее дочитать.

– Ладно. Тогда я пойду. Мне пора.

– Маша, вы замужем? – неожиданно для себя спросил Павел. Он даже удивился, что спросил это.

Маша опять улыбнулась:

– Пока нет. А что?

– Давайте с вами завтра увидимся? У вас же выходной.

– Хорошо.

– Завтра в двенадцать вас устроит? Здесь же?

– Устроит.

Павел посмотрел, как она быстро, упруго шагая, пошла по аллее к остановке. Ловко он ее подцепил на крючок. Может, удастся даже затащить в постель. Она девушка видная, стройные ноги, упругая попка.

Вздохнув, он тоже поднялся и пошел прочь из парка. По дороге к дому (его холостяцкая квартира располагалась в пятиэтажке сразу за парком) предстояло зайти в супермаркет, купить на вечер пакет макарон и банку тушенки – скромный ужин отпускника. Павлу было тридцать пять лет, и он не раз уже подумывал о необходимости заканчивать с холостяцкой жизнью, но пока, к сожалению (или слава богу!), не получалось.