Текст книги "Хроника города Леонска"

Глава 4
Золотое поле

Урок прошел великолепно, и Валерия Петровна поняла это по глазам учительницы. У них было условлено, что хвалить мальчика в глаза нельзя ни за что, и все обсуждения успехов проходили исключительно по телефону. Аристократическое воспитание отличается суровостью, в лицо отмечают только откровенные промахи и неудачи, а одаренность воспринимается как нечто должное. У Марика по наследству были недюжинные способности к языкам. Он сам о них не догадывался, и в три года, когда он уже умел читать и его посадили учить немецкий, он поначалу просто не мог взять в толк, чего от него хотят. Ольга Васильевна – фройляйн Фрида – говорила с ним только по-немецки, а он не повторял ни одного слова на чужом наречии и продолжал рассказывать ей все на родной муве. С таким упорством учительница никогда не встречалась и захотела прекратить занятия. Но Валерия Петровна попросила продолжить уроки, потому что знала, кажется, все о своем особенном внуке. Только через год он обнаружил полную осведомленность в немецкой речи – и начал говорить с безупречным выговором. Родители даже подтрунивали над ним, когда он с тщательностью виртуоза-чтеца выговаривал немецкие стихи. Но сам Марик относился к урокам немецкого без всякого энтузиазма – в пять лет жизненные интересы идут в других направлениях. Ему хватало способностей заниматься чем угодно. Кем он там станет в будущем, никто в семье и не задумывался, но все были уверены – его ждет что-то особенное. Такие люди начинены светлой энергией, и она за жизнь никуда не исчезает, только накапливается. В семье Вульфов-Волковых гены светлой энергии гуляли как хотели.

А пока что эта энергия изливалась в изобилии на Чино, и после немецкого Марик еще изобретательнее придумывал разные забавы для своего любимого леончино. Теперь играли в прятки, причем прятался Чино, да так искусно, что Марик находил его с большим трудом. Зато когда находил, начиналась сущая катавасия, и у Валерии Петровны звон стоял в ушах. После очередной рекогносцировки она подошла к двум катавшимся по полу дружкам с добродушной улыбкой.

– Марик, нам пора идти гулять на Золотое поле.

– Ой, бабушка, какая же ты хорошая, мы уже давно не знаем, куда себя девать.

Стояли первые дни сентября, солнце больше не мучило тяжелыми лучами, как в августе, и на Золотом поле собирались после пяти часов дня многие заслуживающие внимания люди Леонска – со своими четвероногими питомцами. В это время кончались занятия в университете и в консерватории, музыканты и люди театра пользовались предвечерней передышкой, школьные педагоги не назначали на время между полпятого и полседьмого никаких собраний, врачи оставляли в больницах и поликлиниках только дежурных. Наслаждаясь осенним солнцем, леончане сходились на Золотом поле поболтать о том о сем. А лёвчики резвились на траве в свое удовольствие.

Золотое поле располагалось вплотную к волжской набережной. Со стороны реки оно распростерлось метров на триста, зато в глубь города уходило почти на километр. Его разбили как главный городской парк еще в XVIII веке, но с самого начала тут не увлекались деревьями как таковыми и сажали только клены, а главными украшениями парка сделали кустарники, причем такие, которые осенью производят золотисто-рыжую или красную роскошь, – барбарис, бересклет, японскую спирею. Особенно любили здесь форзицию, которая в весенние дни одевала в желтые плюмажи весь парк.

Валерия Петровна с Мариком пришли на Поле, когда там уже группками стояли участники ритуального леонского послеполуденного променада.

Вот группа из театра – все сошлись вокруг приехавшего на постановку оперы Моцарта «Дон Жуан» дирижера Вано Торадзе, который вообще-то животных не любил и даже их побаивался, но по своей человеческой природе ради задушевного разговора готов был не замечать даже самых диких львов. Но наши-то, лёвчики, никакой опасности не представляли, и Вано гордо красовался среди театральной шатии и своим бархатным басом, кичась барственным акцентом, говорил что-то поразительно внятное. Оркестранты стояли открыв рты, не обращая никакого внимания на своих отпущенных на свободу лёвчиков. Грузинский Бернстайн, как называли Вано во всем мире, приезжал в Россию редко – он отказывал всем приглашениям, кроме леонских, потому что только здесь репетировали с полной выкладкой.

Валерия Петровна со своими питомцами прошла мимо музыкантов, миновала она и сходку искусствоведов во главе с нестареющей директрисой нашего музея, не присоединилась и к бурным дебатам математиков, где тон задавал великий бельгиец Поль Лефевр. Потому что групп и группок и группочек в это время на Поле было ну штук этак сорок, никак не меньше. Но каждый знал свое место, свою принадлежность буквально от рождения – хотя в важные моменты подчеркнутая разделенность резко сменялась единым порывом. Из нынешних молодых мало кто это помнил, но я-то хорошо усвоил, что такое леонская солидарность, когда в 80-е годы приехал сюда вместе с Соней. Тогда что ни день на Поле жарко спорили на сто голосов, забыв про групповую принадлежность.

Вот широким кругом стоит наша группа, филологи, лингвисты и иже с ними, и к ним-то подходит Валерия Петровна. В этот момент Соня рассказывала о своей поездке в Москву, а ее ассистент Гидо только успевал поддакивать. Мне не хочется забивать вам голову нашими личными отношениями, но к тому времени этот Гидо, которого Соня просто боготворила, успел порядком всем нам надоесть. Я его просто в упор не видел. А Соня толкала этого фанфарона буквально во все дырки. Собственно говоря, я хотел рассказать о другом. Муж Валерии Петровны, покойный Константин Бернардович Вульф, дед Марика, был крупнейшим лингвистом – и собирателем живописи. А сын ее пошел в сторону филологии и очень там преуспел – в те сентябрьские дни он читал лекции в Париже. Валерия Петровна одна управлялась с домом – а управляться с сугубо позитивным внуком было уж совсем просто. Но тут Валерию Петровну привлекла одна фраза Сони, которую она не могла оставить без комментария.

– Сонечка, ангел мой, насчет Тициана вы ошибаетесь. Даже в нашем доме, через который прошли и аресты, и конфискации, сохранилась одна его картина. И еще в Леонске наберется по меньшей мере дюжина его полотен – насколько я понимаю, все они приехали с нашими венецианцами в 1790 году.

– Но, Валерия Петровна, в Москве на выставке черным по белому написано, что в России вообще нет ни одной картины Тициана в частных коллекциях.

– Даже набросков нет, – добавил Гидо. – И на этом настаивают первейшие знатоки. И в Венеции так считают. Уж я-то хорошо знаю.

– Леонск – это особая статья, – возразила Валерия Петровна. – Вы же знаете присказку, что Леонск – это не Россия. Потому что здесь все сокровища за семью печатями – печатями всеобщего молчания. Есть вещи, о которых леончане просто никому никогда не говорят. И вам бы, Сонечка, пора это знать после столь долгого присутствия в нашем городе. Гидо питается в основном недостоверной устной информацией, мы это давно поняли, но вам с вашим научным интеллектом настоятельно необходимо понять наш способ существования…

Мое удовлетворение трудно преувеличить, а Соня испытала очередной удар под дых из-за своего прихвостня. Я знал, что интимные отношения между ними существовали лишь как плод бурной фантазии Сони – у молодого фата с обыденным мышлением и в мыслях не было ничего такого. Зато как раз обыденное мышление заставляло его делать ставку на шалую страсть патронессы в разжигаемом ею внезапном его желании сделать блестящую научную карьеру. Я наблюдал со стороны за развитием бульварного сюжета, уверенный в своей конечной правоте.

Соня предпочла перевести разговор на другую тему.

– Вы все помните, что у меня сегодня, как обычно, вечеринка с супом? Я вас всех с нетерпением жду. Тем для разговора у нас сегодня предостаточно и без Тициана.

– У вас всегда исключительно интересно, – сразу же отозвался Ян Прицкер, отличавшийся безупречной обходительностью.

Оставим разговоры в лингвистической группе, где, как вы поняли, и мне нашлось место благодарного слушателя, и понаблюдаем за лёвчиками.

Чино принадлежал к той ветви, которую именовали в Венеции «дорати» – золотистые. У этих лёвчиков самые нежные, самые сердечные характеры, а шерстка мягко-желтого цвета, на солнце отливающего чистым золотом. Чино в этот момент играл со своей любимой подружкой Джиной – у нее шкурка ударяла в рыжину, с красноватым оттенком. Таких леончиков звали «росси» – красные. Характеры у «росси» были пожестче, даже, можно сказать, постервознее – если сравнивать с собаками, то они напоминали такс, тем более что у «росси» и ума было побольше, чем у «дорати». Неподалеку от нашей парочки, которые гонялись друг за другом с веселым подвизгиванием, сплелась в клубок целая пятерка лёвчиков породы «бруни» – если вы знаете итальянский, то догадаетесь, что у этих малых львов гривы и шкуры пленяли коричневым тоном, темнее охры, почти доходящим до умбры. «Бруняши» – самые редкие из лёвчиков, они самые тихие, самые мирные, но и самые депрессивные. Их нельзя обижать – чуть что, забиваются в угол и весь вечер подвывают тоскливыми голосками. Пятеро «бруняш» происходили из двух домов – двое жили у австрийки Фридрун, второго профессора с кафедры, которую возглавляла Соня, а трое принадлежали семейству кельтолога Прицкера – дочери его, приятельницы Марика, обожали своих чудесных, периодически тоскующих леончиков.

В тот момент Лёля, Лиза и Сашенька, заверещав, бросились на Марика и стали тормошить его, вовлекая в беготню и прыготню. Но Марик отверг их притязания, нисколько не обидев ни одну из них (сердце его вот уже два года принадлежало четырехлетней Лизе, и это было широко известно), – на Золотом поле он любому обществу предпочитал мое. Свободное владение немецким позволяло Марику общаться со мной в неограниченном объеме, и он не упускал возможности поупражняться. Почему он выбрал именно меня, не знаю. Может быть, потому, что сам любил определять тему для разговора, а со мной этот номер проходил легко. У него и на тот день заранее была приготовлена тема.

Да, тот день. Его мы запомнили все. Потому что именно тогда и началась та «страшная история», о которой я уже упомянул между строк.

Глава 5
Совет трех

Собственно говоря, Марик приготовил тему для разговора не случайно. Я и сам мог догадаться, о чем он сегодня станет со мной разговаривать. Потому что за два дня до этого в Леонск приехал новый мэр, которого назначили сверху, – шел 2012 год, на дворе стояло 7 сентября, и такого поворота событий ждали давно. Леонску удалось выстоять в своей особости не за счет какой-то феноменальной несгибаемости или жесткости позиции, совсем нет: венецианские традиции позволяли многого добиваться искусной дипломатией, которая, в частности, подразумевает и обильные контрибуции (в России говорят теперь – откаты), и ухищренную лесть, и таинственные недоговоренности, и тончайшие способы полуобмана и конспирации.

С Москвой в последнее время у Леонска выстроились ровные спокойные отношения, а вот соседней Астрахани он не давал покоя. Этот город по своей мещанской сути с самого начала невзлюбил высоколобый Леонск. И так и этак гнусные астраханские братки пытались загнать Леонску гвозди под ногти, но всякий раз интеллект леончан оказывался сильнее козней. Но тут удар нанесли в самое сердце, и никакие откаты не помогли. Неизвестно, чем Астрахань удалось задобрить Москву так, чтобы мэра назначили весьма подозрительного. Фамилия его была Фиш, но на самом деле он заблаговременно переименовался ради того, чтобы втереться в доверие леончанам. По-настоящему его звали Рыба, Игорь Игоревич Рыба. Злые языки болтали, будто он сменил фамилию еще и потому, что сам был похож на рыбу – прежде всего глазами. По рассказам свидетелей, глазки были буквально рыбьи: мутноватые, не выражающие никаких эмоций или мыслей, застылые в своей самовлюбленности, но одновременно и полные глубинного испуга, как будто ему надо было улизнуть от нависшей над ним кошки. Вы только не думайте, что я леплю нашего антигероя по образу и подобию одной зловещей знаменитости – у нас таких рыбных граждан пруд пруди, и в одной Астрахани найдется не один десяток среди управленцев. Фиш отличался злопамятством, жестокостью и твердой волей, которая то мягко, то жестко сметала все на его пути.

По городу поползли слухи, что у Фиша не сложились отношения с лёвчиками: с первого дня он начал говорить о львах и об их кровожадности. Конечно, отношение Фиша к лёвчикам и стало главной темой разговоров на Золотом поле в тот день. С этим и пришел Марик ко мне.

– Генрих, ты слышал, что завтра будут снимать с постаментов все памятники львам в нашем городе?

– Я думаю, Марк, такого никак не может быть. Эти памятники все как один были поставлены в XVIII веке и стоят с тех пор не шелохнувшись. Их не снимали даже ворвавшиеся в Леонск большевики, они простояли в чехлах и обмотках всю Отечественную войну. Никому не может такое прийти в голову.

– Да, пока не пришло. Но Фиш говорил сегодня по каналу «Волга», что герб Леонска содержит подчеркнуто агрессивное существо в самом центре – рычащего льва, да еще с орлиными крыльями. Он представляет особую опасность для населения. Пришло время истинной демократии и терпимости, и мы не можем мириться с такими наглыми проявлениями терроризма. Поэтому льва святого Марка надо подвергнуть всестороннему анализу и свергнуть с незаслуженного им пьедестала. Так и сказал.

От себя отмечу, что Марик в свои пять лет обладал взрослой хваткой, и родители вкупе с бабушкой давно привыкли к его замечаниям и комментариям, которые часто били не в бровь, а в глаз.

– Знаешь, это продолжение мысли, которую Фиш высказал в первый же день своего правления, – ответил я Марику. – Он долго рассказывал о том, как счастлив оказаться назначенным мэром в таком феноменальном городе, как Леонск, со всеми его великими традициями. Но только он никак не может понять, почему у льва на гербе Леонска такая страшная красная пасть и такой ужасный высунутый язык. И такие чудовищные выброшенные вперед лапы. Как будто речь идет о пожирании врагов – а ведь Леонск известен как самый терпимый, самый дружественный город в России.

– Знаешь, Генрих, мне кажется, это какой-то заговор против Леонска. Мне сегодня снился странный сон, и в этом сне огромные львищи, в три раза выше ростом обычных львов, бросились на резвящихся на лугу лёвчиков. Раздался ужасный рёв, но тут я проснулся.

– Ах, Марк, я уважаю твои вещие сны, мы знаем, что ты многое предчувствуешь…

– Нет, Генрих, я не хочу, чтобы ты меня хвалил, я говорю о другом…

– Да-да, я только хочу сказать, что никогда не одобрял теорию заговоров. Фиш слишком уж прост для сложной интриги. К тому же в Леонске за двести лет с лишним научились выворачиваться из многих передряг.

– Не знаю, только мне сегодня, после этого выступления Фиша не по себе. Я потому так и безумствовал сегодня с Чино. Мне вдруг стало так жалко его!

Тут к нам подошел Митя Бибиков, который прошествовал по полю, не задерживаясь ни у одной из групп. Ему явно надо было сообщить нам что-то очень важное. Митя торопился, у него не хватало дыхания, но он тут же, едва кивнув нам обоим, принялся говорить – в быстром темпе, как у него было заведено.

– Добрый день. К нам в консерваторию приехал несколько дней назад один француз, композитор Леон Бероль, и он рассказывает интересные истории про нашего Фиша. У нашего нового мэра богатая биография, совсем не похожая на официальную. Это очень талантливый человек, талантливый в своей области. Он хваткий до чрезвычайности. И успел поработать во многих странах. Блестяще знает четыре языка. Собственно, свободно говорит он, кажется, вообще на любом европейском языке, даже на финском и венгерском. Лет ему тоже больше, чем написано в справках. Но информация эта не просачивается ни в какие википедии. Он работал во Франции, и там его звали Жорж Пуассон. Но это все не самое главное. В Астрахани, когда он там рос и был еще подростком, с ним произошел ужасный случай. Он многократно ездил в Леонск и мечтал тут жить, но все контакты оказывались малоэффективными, его все в упор не видели. Но Игорёк нежно полюбил лёвчиков и задумал вывести одного в Астрахань, хотя знал, что ни у кого это никогда не получалось. Но не одна любовь к леончикам владела им – он захотел вырастить дрессированного леончино. Только он, дурачок, не знал, что наши мелкие не поддаются дрессировке – они устроены как высокоорганизованные люди и никакого насилия над собой не терпят.

– Но это же написано во всех энциклопедиях, – добавил Марик.

– Ах, Марк, если человек заряжен на самоутверждение любой ценой, он никакие энциклопедии не читает, – возразил ему я.

– Подождите, я вам еще не рассказал самого главного. Подросток Игорь поселил своего питомца в каком-то сарае на берегу Волги…

– А как он приобрел его? За всеми лёвчиками очень тщательно следят. Они в нашем городе все наперечет, – спросил Марик.

– Вот это до сих пор никому не ясно. Наверное, Рыба все-таки сумел кого-то подговорить. Денег у него в те годы не было, он происходит из обычной советской семьи, – ответил Митя. – И вот он занялся втихую дрессировкой лёвчика, которого звали Диди. Было зверику лет пять, так что вполне взрослый мальчик. Он принадлежал к типу лизунчиков, и никаких взбрыков от него ждать было нельзя. Наверное, этот пацан специально выбрал именно лизунчика, потому что понимал всю сложность своего плана.

Я вам тут добавлю от себя, в своем очередном отступлении, что лёвчиков по типу характера делят на три группы – лизунчики, ворчуны и говоруны. Вы понимаете по самим словам, что скрывается в каждой из групп. Даже от говорунов, которые привыкли выражать свои претензии внятными мяукающими подрявкиваниями, можно ждать какого-то слабого проявления агрессии. А ворчуны и вовсе способны коротко показать свой несколько взбалмошный характер. Но только, конечно, секундно, еле заметно, потому что у всех лёвчиков чисто генетически агрессия как таковая выщерблена из характера. Не говоря уже о лизунчиках – с теми есть разве что одна проблема: от их нежных ласк приходится укрываться, иначе залижут до язв.

– Об этой истории когда-то болтали, о лёвчике в астраханском сарае у реки, но чем она кончилась, никто не знал, – это прозвучал мой комментарий.

– Кончилась эта история ужасно, о чем мне не терпится вам рассказать, – продолжил Митя. – Игорёк ведь не просто так хотел дрессировать Диди – ему надо было показать свою власть над Леонском, а заодно срубить бабла. Потому что номер «дрессированный лёвчик» был бы нарасхват в цирках всего мира. В общем, он сначала действовал лаской и нежностью, но надолго его не хватило. Диди не желал подчиняться, к тому же от астраханского гнилого климата у него пошатнулось здоровье. Им владела безраздельная печаль, а тут жди беды. Наверное, по этой причине лёвчики и не выживали вне Венеции и вне Леонска – хандра на них находила, а потом они сходили с ума и впадали в ярость. И когда Игорёк начал применять силу, то есть пару раз ударил Диди хлыстом, тот вызверился, как пустынный лев, повалил паренька и чудовищно расцарапал ему спину и задницу. Как вы понимаете, у Игорька в кармане был нож, и на этом вся история в доли секунды и кончилась. Куда он дел тело лёвчика, никто не знает. Но с тех пор у Фиша на заднице незаживающие следы когтей, а он-то у нас – с его блестящими внешними и внутренними данными – любит быть недосягаемым во всех отношениях. И от этих ран не находит себе места. Так и называет их, хвастаясь образованностью, «ранами Тристана». А иногда еще, в кругу друзей, говорит о «ране Амфортаса». Генрих, вы знаете разницу.

– Митя, дорогой, эту разницу знаю даже я, – быстро проговорил Марик, – хотя эротика и секс меня пока совершенно не интересуют. Только эта история еще раз доказывает мои опасения, и я боюсь, что нам грозят действительно настоящие потрясения.

В этот момент к Марику подбежал запыхавшийся Чино, потому что его подружку Джину уже повели домой. И Валерия Петровна, вероятно, тоже наслушавшаяся не слишком приятных новостей, с обеспокоенным лицом подошла к нам.

– Марик, миленький, не пойти ли нам домой? Скоро папа с мамой будут нам звонить.

И мы все расстались, потому что Митя в тот вечер должен был присутствовать на вечере своего французского коллеги.