Текст книги "Имидж"

Имидж
Алексей Парло

«Проснувшись в сон,

Я видел в этом сне…»

«Я видел пророка, познавшего

все краски мира, все предметы,

и искусства его, и науки,

и удовольствия, и чувства,

и вобравшего все его образы.

Наполни ими песни твои, сказал он,

не ломай больше головы

ни дня, ни часу,

ни над целым, ни над частью,

наполни песни свои образами,

сделай их основной основ,

и станут они для всего светом

и песней восторга, эти образы…»

«Истинных песен твоих

нет ни в песнях твоих,

нет и в отдельных мелодиях,

нет ни в чем. Но из целого

как результат вырастает наконец

и выплывает крупный полношарный

Образ.»

Уолт Уитмен

© Алексей Парло, 2016

ISBN 978-5-4483-5977-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Квартира моя расположена на шестнадцатом этаже нового дома, стоящего на набережной. Из окон виден город на другом берегу, и если присмотреться, можно различить дом, в котором живёт Ольга. Но это только утром.

Сейчас, на закате, дома за рекой сливаются в одну полосу, внизу – темно-синюю, а сверху – оранжевую от закатного солнца. Я стою у окна, курю, смотрю на закат и слушаю блюзы.

Сегодня мне хотелось побыть одному. Но не только из-за этого я отговорился от Ольги дежурством, отключил телефон и остался один на один с умирающим Солнцем…

– Это не люди! Это не люди! Это не люди!

Голоса отдавались в его голове целый день, наполняя её тяжёлым, отрешенным от всего ритмом. И он не знал, куда уйти от них, как выбросить из головы это монотонное бормотание.

А началось всё утром. Он пришёл на работу, чуть опоздав, и зайдя в своё отделение, остановился. Такого ещё не было. Все двадцать семь больных, глядя прямо перед собой, ходили по кругу друг за другом и одновременно выкрикивали:

– Это не люди! Это не люди! Это не люди!

Потом один из них, доставленный в клинику позавчера, крикнул:

– Листья травы!

И остальные принялись размеренно выкрикивать:

– Листья травы! Листья травы!

На Врача никто мне обратил внимания. Он поискал глазами санитаров. На месте был только один, да и тот сидел за столом, вжавшись в спинку стула, явно ошарашенный этой странной демонстрацией. Врач подошёл к нему.

– Здравствуй, Лёня. Давно это здесь?

– Минут двадцать… Здравствуйте.

– И как началось?

– Да никак. Всё было нормально, потом один вышел на середину… Все остальные тоже… Молча выстроились в круг и начали ходить. А теперь вот кричать начали.

– Ну, а вы что?

– Ничего. Алексей за дежурным врачом побежал. Мы тут вообще ошалели сначала.

– Да, есть от чего. Похоже, массовый психоз… И без видимой причины.

В это время больной, крикнувший про листья (он, очевидно, был лидером), повернул к ним голову, долго, совершенно трезвым взглядом, посмотрел на Врача, остановился – и все больные сразу же опустили головы и молча, медленно, разошлись по койкам. Раскрылась дверь, и вошёл санитар, а за ним Юрий Иванович, старый психиатр, ходячий музей клиники.

– Ну, что тут у нас происходит, коллеги?

Они вкратце рассказали ему о случившемся.

– М-да, случай эксквизитный. Ну, что ж, – Юрий Иванович зевнул. – Всем аминазинчику. А этому, запевале, – двойную дозу.

– Подождите, Юрий Иванович. Я прежде побеседую с ним.

Юрий Иванович пристально посмотрел на Врача, сказал: «Плеоназмы!», и ушёл.

А Врач пошёл в свой кабинет, попросив санитаров привести к нему Лидера через полчаса.

Лидер слышал распоряжение Врача. Он настороженно огляделся по сторонам и, дождавшись, когда санитары займутся своими делами, вышел на середину палаты. Больные тут же окружили его плотным кольцом. Лидер достал из-под пижамы засушенный кленовый листок. Все посмотрели на него, потом на Лидера.

Лидер закрыл глаза и тихо сказал:

– Помни!

– Помним! – хором отозвались остальные.

Лидер опустил голову. Все разошлись. К нему подошёл санитар.

– Ну, пойдём. Тебя доктор осмотреть хочет.

И Лидер пошёл к Врачу.

Врач листал его историю болезни. «Больной обнаружен на территории клиники 14 июня. Сидел на скамейке в саду, одетый в макинтош серого цвета и осенние туфли. Попытки медперсонала вступить в контакт закончились безрезультатно. Дежурным врачом было принято решение о целесообразности амбулаторного обследования на предмет выяснения психического статуса. При первичной беседе фамилию, имя, отчество, место жительства и работы выяснить не удалось. Проведена консультация профессора. Клинический диагноз: маниакально-депрессивный психоз, фаза депрессии. Принято решение о госпитализации. При помещении в клинику оказывал сопротивление, кричал: „Спящие очень красивы, когда лежат без одежд… Они текут, словно реки, с востока на запад, когда они лежат без одежд…“ Назначен феназепам, амитриптилин. Состояние улучшилось…»

Врач отложил историю болезни и с улыбкой посмотрел на Лидера.

– Ты знаешь Уитмена?

– Да. Он почти такой же, как я. – глухо ответил Лидер, глядя в пол.

– Чем же он отличается от тебя?

– А чем Вселенная отличается от Земли? Она всеобъемлюща.

– Вот как? Хорошо… Скажи, зачем вы ходили по палате и кричали?

Лидер поднял голову и посмотрел на Врача, и от этого взгляда Врачу стало не по себе.

– А вы вот налейте себе на темя расплавленного свинца, тогда всё и поймёте. Видите, как просто. – Лидер широко улыбнулся.

Врач помолчал. Было ясно, что это – всё, чего он сможет добиться сегодня от странного пациента.

– Ладно. – сказал он. – Можешь идти.

У двери Лидер обернулся и снова посмотрел на Врача. И снова Врачу стало не по себе.

Лидер смотрит в окно, привычно применяя мысли к обстановке, и яркий огонёк, бегущий по нейронные цепям, освещает летний профиль реки, усталые ветви деревьев и аминазиновые сны обиженных судьбой.

Портрет сегодняшнего вечера написан верно, каждая деталь на этом старом лице гармонирует со всеми остальными, логика, облеченная в идеальные формы (хотя, где он, идеал?), проявляется в танце причудливых теней, которые слышат страстный шёпот саксофона, с современной быстротой меняющего гармонии каждые четверть такта.

Полностью отдавшись свободному течению мысли, Лидер легко вписывается в это полотно, становясь одним из связующих звеньев в его сюжете, и лишь слегка трансформируя цвета.

Он думает о женщинах, но лёгкий аромат Climât и ажурное бельё не занимают его. «Цвет женских глаз не всегда согласуется с цветом женских чулок».

Он думает о мужчинах и детях, но лишь пытаясь связать воедино разорванные нити бёртоновского действий, оправданных принципом вседозволенности в пределах уголовного права.

Шёпот травы волнует его, запах летнего вечера действует как V-газы (V – vita или victoria?), вводя в оцепенение бушующие нейроны. Постепенно всё погружается в темноту, всё, за исключением одной мельчайшей цепочки, где искорка бьётся сияющей птицей, горит вечным вопросом, загадкой Сфинкса, смысл которой – в Человеке Разумном.

Лидер – не Эдип (по крайней мере, ему так кажется). Но нет, нет того всеобъемлющего… И горит, горит единственная цепочка в спящем под спудом разуме, и чувствуется близость пробуждения, медленно открываются глаза, вывернется расстояние до субъекта, подбирается экспозиция, значение диафрагмы. Скоро останется лишь нажать на «пуск» – и молнией мелькнёт этот мир в кромешной тьме, и щелчок затвора ознаменует начало восстановления кристаллов драгоценного металла…

…Больные, повинуясь его неслышному приказу, улеглись спать. Мирно дремали санитары. Нет ли где ошибки? Да и не зря ли он вообще за это взялся? Как это сказал сегодня Сосед №3: «Петух гордый, моряк стройный, а женщина красивая»?

Сосед №3 беспокойно заворочался на койке, застонал, потом сел, открыл глаза, взглянул на Лидера, подошёл к нему и, приложив руку к груди, быстро заговорил:

– Почему, я вот почему, мне, конечно, никто не сказал об этом, и где я не вычитал это… это и нигде не показано. Я думаю и твёрдо знаю, что эта материя движения весь земной шар. Да, я думаю, я думаю долго, ведь воздух – не живой, ну, кислород, водород, всё это мёртвые вещества, а мне теперь представляется, что вся населяющая окружающую атмосферу зелень окутывает, всё это двигает в то же время, вот я считаю, что и зарождалось то. Почему женщина, вот эта материя, по-моему, весь род на земле происходит…

Лидер пристально посмотрел на него, одними губами прошептал: «Помни!». Сосед №3 успокоился, лицо его разгладилось и порозовело, он лёг на постель и уснул.

Лидер снова посмотрел в окно. Город, еле видневшийся вдали, казался бронзовой пепельницей с дымящимися окурками заводских труб. Спасибо Медицинским Братьям, Леониду особенно, за болтливость. Лидер обернулся к санитару. Тот во сне протянул руку к воображаемой бутылке, налил в воображаемый стакан и выпил. Крякнул, опустил голову на большие руки и продолжил спать. Лидер протянул к нему растопыренную ладонь:

– Красный свет…

Санитар заулыбался во сне, зачмокал губами и задышал чаще.

Лидер всё ещё смотрел в окно. Взгляд его постепенно угасал, становился стеклянным…

В бескрайней степи догорало Солнце. Мужчина, женщина и ребёнок спали на земле, и обнаженные тела их были прекрасны в своём единении с ней, с Великой Матерью-Землёй. Гордые, открытые лица, медленное дыхание… Спящие текли, словно реки… Текли, словно реки… Закат догорал. Тела чернели, сливаясь с землёй, растворялись в ней… И остался только оскаленный череп. Он стоял на кубе, задрапированном тяжелой бордовой тканью… Медленно выкатилась наверх Луна, и в её бледном свете из земли вырастали невиданные, фантастические цветы…

Лидер заволновался.

– Спасите! Спасите! SOS! SOS! Спасите!…

Цветы всё росли, росли, закрывая горизонт… SOS! SOS!

– Ну-ну, тише, милый, тише! Сейчас, сейчас… Набрал шприц? Давай руку-то, давай…

Внезапно в дверь позвонили. Раз, другой, третий. Потом постучали. Врач не открывал. Стучали всё громче. «Придётся открыть». За дверью уже стали кричать. Кричал Художник. Врач открыл. «Неудобно получилось, сегодня ведь наш день», – подумал он. Обычно пятничный вечер отводился на совместное просиживание за картами. Третий партнёр, Музыкант, обычно приходил позднее, часов в девять, и к этому времени Врач и Художник как правило успевали надоесть друг другу.

Художник был экстравагантен, как и всякий человек без стабильного заработка. Себя он называл «личностью, лишенной комплексов» и гордился этим, что давало ему силы быть душой разнообразных компаний и любимцем женщин, охотно прощавших ему эту раскомплексованность и ухаживавших за ним как за ребёнком.

– Здорово, брат! – он сунул Врачу заляпанную масляной краской пятерню. – От себя не уйдёшь!

– От тебя не уйдёшь! Здорово! – Врач пожал ему руку, и тот зашагал прямо на кухню.

– Жрать хочу зверски, целый день только газировка да кефир. Скоро импотентом стану!

– Комплексуешь? – поддел его Врач.

– Э, да у тебя тут не густо! – Художник не обратил внимания на шпильку. – Давно бойкот магазинам объявил? Или зараза какая прокосила?

Он выволок из холодильника котелку полукопчёный колбасы, кусок сыра и начал с проворством грызуна поглощать всё это, не утруждая себя приготовлением бутербродов.

– А давай ко мне в пациенты. – предложил Врач. – Хавчик хороший, три раза в день, плюс полдник.

– Что я, псих, что ли? – осведомился Художник с набитым ртом.

– Во-первых, ты действительно псих, и редкий, а во-вторых, подкормишься там. Заодно и отделение мне оформишь. В качестве трудотерапии.

– Если бы ты знал, дружище, как ты прав! – вдруг совершенно серьёзно сказал Художник и отвернулся.

– Ты что? Что-нибудь случилось?

– А-а, ладно… Скажи лучше, какого черта ты на телефонные звонки не отзываешься? Я весь вечер звонил, сначала тебе, потом Ольге. Она сказала, что ты на дежурстве. Звоню в больницу – говорят, домой поехал. Я сюда, а ты забаррикадировался. Ну, что стряслось?

– Да так, интересный случай на работе. Совсем даже забыл, что сегодня пятница, телефон отключил.

– Так я исчезну.

– Сиди уж… Всё равно, настроения нет.

– И на том спасибо. – Художник снова отвернулся.

– А с тобой что? Какие-то неприятности?

– М-м… Не знаю даже, как назвать. Чушь какая-то… Не знаю…

– Ты что? – уже всерьёз забеспокоился Врач.

– Да нет, ничего… Просто надо с мыслями собраться. – Художник раскладывал на столе дерево из целых и сломанных спичек. Дерево получалось голым и скучным…

Вновь раздался звонок. Это пришёл Музыкант. Он вошёл в кухню, сполоснул руки под краном и, делая себе сэндвич, произнёс:

– Вечер добрый, братья. У меня был жуткий, странный день…

– Да подожди ты! – перебил его Художник. – Вечно вперёд лезешь!

Музыкант удивлённо посмотрел на Врача и замолчал. Художник закрыл глаза и начал говорить…

Стало темно. Он оцепенело поглядел на потолок, но ничего не увидел. Подождал, пока глаза привыкнут к темноте и осторожно пошёл к окну. Город был тёмным, по крайней мере, та его часть, которую можно было увидеть из окна: уже второй раз за неделю отключили свет.

И снова, как в прошлый раз, дикая, первобытная темнота обрушилась на него со всей своей силой. Стало трудно дышать, в голове закружились сумбурные мысли. Он, не отрываясь, смотрел в окно, на затихшие каменные джунгли. Домов не было видно. Изломанная линия, очертившая крыши, разделяла две зоны – чёрную и тёмно-серую. Постепенно первое оцепенение прошло, и его потянуло на улицу.

Лифт не работал, и спускаться с двенадцатого этажа довелось пешком, скользя рукой по стене и предельно осторожно наступая на ступени. Наконец, он вышел на улицу. Тишина была непривычной для нового района большого города. Лишь изредка проезжали по улице автомобили, неверным светом фар освещая мостовую. Он закурил. Спичка ослепила его, в глазах осталось красное пятно. Он потёр их, прислонился спиной к подъездной двери и поглядел на соседние дома. В окнах дрожали красноватые блики – люди не хотели мириться с темнотой.

Чувство одиночества прошло, пристутствие людей опять ощущалось во всём. Вдобавок, тишину нарушил стук женских каблучков. Женщина приближалась. Шаги были неровными, неуверенными, словно она шла на ощупь.

– Слава Богу, вы курите! – сказала она. – Иначе я бы прошла мимо вас.

– Да, темень кромешная… – вяло согласился он, будучи совсем не расположенным к каким бы то ни было разговорам.

– Понимаете, я ищу один дом, и никак не могу найти, а в темноте я совсем теряюсь, я здесь ни разу не была, в этом районе, я приезжая, понимаете? – женщина говорила очень быстро, слегка запинаясь. – Вы не могли бы мне помочь?

– Постараюсь. – сказал он, пытаясь разглядеть её лицо.

– Мне нужен шестнадцатый дом. – сказала она.

Это был его дом. Он облегченно вздохнул про себя – хоть по дворам лазить в темноте не придётся.

– Вот этот дом. – сказал он. – Я здесь живу.

– Правда? Очень хорошо. Скажите, а здесь один подъезд?

– Один.

– А девяносто пятая квартира на каком этаже?

– На двенадцатом, – ответил он, слегка обалдев, – это моя квартира.

– Значит, это ты, Игорь? А я тебя не узнала! – обрадовалась она.

И в это время зажегся свет. Игорь посмотрел на женщину. Худое, бледное лицо, чуть запавшие щеки, небрежно расчесанные волнистые волосы, большие серые глаза. Он её никогда не видел, в этом он был уверен. Нет, не видел.

– Я вас тоже не узнаю…

В глазах женщины мелькнули огоньки, из радостных и чуть усталых они вдруг стали хитрыми.

– Хм, неудивительно… – глухо, как бы про себя, произнесла она и, замолчав, пристально посмотрела ему в глаза. Он смутился, что редко с ним бывало, и чтобы загладить смущение, сказал:

– Ну что же, если вы ко мне, то пойдёмте.

В лифте она не отрывала от него взгляда, и он, не зная, куда деть глаза, стал разглядывать стены кабины. Они были испещрены царапинами, надписями: «Лена – дура», «Free Love», «Цой жив» и прочее. Как раз под «Цоем» была совсем свежая надпись «Она Придёт Завтра». Буквы ещё светились, не успев почернеть от пыли.

Лифт остановился, они вышли из кабины и, открывая дверь, Игорь услышал радиосигнал точного времени и голос диктора: «Московское время ноль часов ноль-ноль минут.»

Наступило завтра. Женщина вошла в квартиру, закрыла за собой дверь, и застыла, остановившись посреди прихожей.

– Проходите. – сказал он. – У меня беспорядок, так что уж извините.

– Ничего, ничего, не страшно. Свари мне пожалуйста кофе, я очень устала. – она села в кресло, положила голову на спинку и закрыла глаза. Лицо её сразу сделалось каменным, неживым. Что-то шевельнулось в его душе, какое-то смутное воспоминание, – и тут же погасло. Он отправился на кухню, поставил на плиту кофейник, закурил – и перед ним снова возникли её глаза. Глаза – единственное, что было знакомо ему в этом лице. Так бывает на улице, когда встречаешь человека со знакомым лицом, потом полдня вспоминаешь, как его зовут, и наконец понимаешь, что у него глаза твоего друга или соседа, только глаза, а всё остальное – чужое.

Где же он видел эти глаза?

– Игорь! – донеслось из комнаты. – Я уже устала ждать!

«Гостья совершенно лишена комплексов.» – подумал он и понёс кофе в комнату.

Странно, но несмотря на всю необычность своего появления и поведения, гостья не вызывала в нём раздражения, хотя женщины менее болтливые и более скромные обычно раздражали его после двадцати минут знакомства. И ещё. Ему всё-таки не давали покоя её глаза…

– Лихо! – сказал Врач, когда Художник замолк. – Ален Роб-Грийе в Русской глуши.

– Не иронизируй. – Музыкант посмотрел на него своим обычным спокойным взглядом.

– Я не иронизирую. Хотя, может, и следовало бы… А ты уверен, что это не императивный галлюциноз?

– Уверен. – сказал Художник. – Она и сейчас у меня.

– Что?! – Врач изумленно вскочил. – А почему же ты не привёл её сюда?

– Во-первых, я звонил тебе, а во-вторых, потом… ну, ещё ночью… тогда… Я понял… даже не понял, а… вспомнил, что ли… В общем, есть одно обстоятельство… Я бы не хотел говорить об этом.

– Так чего же ты от нас хочешь? Полуправда – лучшая ложь.

– Зря сказал. – произнёс Музыкант, разглядывая аккуратные колечки дыма. – Это его дело, что говорить, что не говорить.

– Да… Извини. – Врач положил руку на плечо Художнику.

– А-а, не в этом дело! Ты бы позвонил мне домой, а?

– Зачем это?

– А вдруг я действительно псих?

Музыкант улыбнулся.

– Позвони, доктор, утешь страждущего.

Врач подошёл к телефону, включил вилку. Телефон зазвонил, но, подняв трубку, Врач услышал только короткие гудки – на том конце дали отбой. Какое-то необъяснимое беспокойство вызвал этот звонок. «Надо бы позвонить Ольге.» – подумал Врач. Постояв в раздумье несколько секунд, он всё-таки набрал номер Художника. Трубку сняли сразу, как будто на том конце ждали звонка.

– Это ты? – спросил женский голос.

Врач молчал, не зная, что ответить.

– Не молчи, я знаю, что это ты. Приходи скорее.

Врач повесил трубку.

– Ну, что? – спросил Художник.

– Не знаю. Кто-то ответил. Голос женский… Но твой рассказ… Очень уж похоже на галлюцинацию. Впрочем, массовая галлюцинация возможна. – и Врач рассказал друзьям о происшествии в клинике.

– Апокалиптический день. – сказал Музыкант.

– При чём здесь Апокалипсис? – спросил Врач, закуривая.

– Знаете, у меня сегодня с утра предчувствие чего-то нехорошего. Я бы даже сказал, мистического, ужасного. Вдобавок, со мной тоже случилось нечто экстраординарное.

– Мы пляшем перед кактусом в пять часов утра. – мрачно улыбнулся Художник.

Врач подошёл к окну. Ольгиного дома уже не было видно. Вообще, на том берегу светился затейливый узор из окон, мерцавших за речной дымкой. Тёплый вечерний вздох города…

– Так что же с тобой произошло?

Было чудесное летнее утро, и он решил выехать из дома пораньше, покататься по городу. Он любил этот город, родился и вырос в нём, потом уехал отсюда, потом вернулся, – и теперь любовался им ещё сильнее, ещё упоеннее. Это было своего рода хобби – встать с утра пораньше, проехаться по свежевымытому утреннему городу, глядя на его пробуждение, на то, как учащается его дыхание, как расправляются его морщины в лучах восходящего солнца…

Он сел в машину, включил радиоприёмник.

– …Концерт джазовой музыки. Передаём пьесу Уеса Монтгомери «Столкновение». Аранжировка Алексея Кузнецова…

Под медленно разгоняющиеся звуки гитары он выехал на улицу. Изнутри подспудно разрастался ритм, острый чёрный ритм, пронизавший звуки старого блюза…

Он еле успел затормозить перед перебегавшей улицу женщиной с ребёнком. Гитара, лежавшая на заднем сидении, упала, и стук больно резанул уши. Было ещё какое-то ощущение, секундное, он не успел запомнить…

Музыкант затормозил у табачного киоска и вышел за сигаретами. Женщина и ребёнок шли по другой стороне улицы. Женщина смотрела в его сторону.

Он вернулся в машину, докурил сигарету и только тогда тронулся раньше. Утреннее свежее настроение исчезло. Парень потрепанного вида голосовал на тротуаре. Музыкант притормозил возле него.

– Шеф, до медицинского подбросишь? На лекцию опаздываю.

– Садись.

– Спасибо. Сигаретой не угостишь?

Он протянул ему пачку. Парень живо напомнил ему его собственную молодость.

– Какая лекция-то?

– Патофизиология, а что?

– Артур Петрович ещё преподаёт?

– А что ему сделается? Скорее институт рухнет, чем он на пенсию уйдёт, каннибал!… А вы медик?

– Несостоявшийся.

– Ясно, – тактично сказал студент и тут же заорал. – Куда?!

Музыкант резко затормозил. Дорогу перебегала женщина с ребёнком. Та самая женщина…

– Опять… – лицо его покрылось холодным потом.

– Откуда она взялась-то? Ведь я смотрел всё время! Как из-под колёс выскочила! – говорил студент.

– Машину водишь? – спросил Музыкант.

– Вожу.

– Садись за руль. Я не смогу.

– Да я… с похмелья. – засмущался студент. – Если остановят…

– Садись!

До медицинского института доехали спокойно. Он сидел в машине и курил, глядя на бегущего по ступеням студента. Мужской голос по радио читал стихи:

 
…Непознанные, хотя и познанные,
Вечно были, вечно будут и есть,
Уносящиеся настоящее к безграничному будущему
Образы, образы, образы…
 

Он оставил машину у института, взял гитару и пошёл на работу пешком. Уже подходя к филармонии, он увидел, что навстречу ему идёт женщина с ребёнком. Та самая женщина… Он впервые увидел её лицо и поразился, до чего она похожа на его первую жену. И, когда она подошла совсем близко, сказал:

– Здравствуй, любимая!

Слова эти выскочили сами собой, помимо его воли. Женщина удивлённо посмотрела на Музыканта.

– Это что, новый способ знакомиться?

Мальчик смотрел на него широко раскрытыми глазами. Мальчик, похожий на него, Музыканта…

И они пошли дальше. А он стоял и смотрел им вслед. Мальчик всё время оглядывался. Один раз оглянулась и женщина… Когда они скрылись за поворотом, Музыкант двинулся дальше. До филармонии оставалось два квартала. Но что-то неуловимое изменилось в улице, знакомой ему с детства. Музыкант не узнавал её. Прохожих он принимал за друзей и убеждался в ошибке, лишь подойдя совсем близко. Это было похоже на сон, бестолковый и бесконечный. Ему казалось, что кто-то невидимый всё время смотрит на него и, чтобы увидеть незнакомца, надо скорее проснуться и открыть глаза. Но сон всё не кончался…

Тени от домов показывали приближение вечера. До работы он так и не дошёл. Гитара оттягивала руку. Ноги гудели от нескончаемой ходьбы.

Резкий визг тормозов заставил его отскочить в сторону. Мимо пронеслась его машина. За рулём сидела женщина, а на заднем сидении – мальчик.

Сон кончился. Всё встало на свои места. Музыкант схватил такси и поехал к мединституту. Машина стояла на месте. К лобовому стеклу был прижат листок бумаги. Ярко-красный отпечаток помады с женских губ и небрежная надпись красным фломастером: «Я слышу биение сердца, я иду за ним, я растворяюсь…»

– Снова Уитмен… – сказал Врач, когда Музыкант замолчал. – И даже дважды.

Музыкант вопросительно посмотрел на него.

– По радио и в записке. Это, по-моему, из стихотворения «Образы».

– Точно так. – подтвердил Художник, для которого книга «Листья травы» была настольной.

– Странно всё это… – Музыкант вертел в руках смятую пачку сигарет. – Я постепенно начинаю видеть в чудеса.

– Профессор Воланд. Очередной выход в свет. Аннушка уже разлила подсолнечное масло. – сказал Художник и посмотрел на телефон. Телефон тут же зазвонил. Врач снял трубку.

– Алло, вас слушают.

– Что вы делаете с гигантом, бесноватые головорезы? – спросил приятный баритон, и трубку повесили.

– Ну, что там? – спросил Музыкант.

– Не знаю, кто-то шутит. Спросили, что мы делаем с гигантом, а потом обозвали бесноватыми головорезами.

– Ну вот, снова Уитмен, тихо и как-то обречённо произнес Художник и коротко хохотнул.

Наступило долгое молчание.

– Может быть, просто глупый розыгрыш? – спросил наконец Врач.

– Не упрощай, друже. Слишком много совпадений. Вдобавок, я слишком близко видел Алёну, а уж почерк её я знаю…

– А я слишком близко видел… – Художник умолк. – Ладно, пора по домам. Час ночи. Покера сегодня, пожалуй, не будет. «Я оставляю тебя, о ночь, но я вернусь к тебе снова, и я люблю тебя…» Ты на машине? – обратился он к Музыканту.

– Да, поехали. С утра созвонимся.

У самой двери Художник обернулся и добавил:

– Если успеем.

Бешеное солнце наполняло вечер тяжестью. Ольга не находила себе места. Где он? Почему не пришёл? Почему солгал? Дежурный врач в больнице сказал, что он давно ушёл. На звонки он не отвечает. Снова мучения, снова догадки, снова взгляды на его дом там, за рекой, на бело-голубую башню, поделённую на клеточки, словно тетрадный листок. И там, в одной из клеточек, он. Или его там нет?

Ольга не ревновала, не сомневалась в его верности, но от этой уверенности на сердце не становилось легче. Она знала, что два вечера в неделю он обычно посвящает друзьям, но друзья тоже ничего не знали. Этот раскомплексованный Пикассо уже разбил весь телефон.

Она подошла к стене, на которой висела картина – подарок Художника. Задрапированные кубические формы, на одной из них череп, на другой – раскрытая книга. И всё это на фоне фантастический крупных цветов. Художник говорил, что это полотно выросло из стихов Уитмена.

Он что-то говорил сегодня об Уитмене. Он, её любимый. А сейчас его нет. И она не знает, что думать, куда бежать.

Раздался телефонный звонок. Ольга подошла к телефону и сняла трубку.

– Алло, я слушаю.

– Девушка, Глеба Николаевича можно? – произнес приятный баритон с нагловатыми нотками.

– Нет здесь никакого Глеба Николаевича, набирайте правильно!

– Но почему же он дал мне ваш номер?

– Не знаю. Я вообще никакого Глеба не знаю.

– Ну, тогда я еду к вам. – трубку повесили.

«А ведь и вправду приедет!» – как-то обречённо подумала Ольга и подошла к окну. На шестнадцатом этаже его дома что-то сверкнуло. Потом ещё и ещё. Три длинных, три коротких, снова три длинных… SOS? Или почудилось? Как страшно – одна в раскаленном жероле городского вечера, этот звонок, SOS… А там, за рекой, снова вспыхнуло: SOS!

Ольга начала лихорадочно собираться. Скорее! Там какое-то несчастье! Его нужно спасать! Она выскочила из квартиры, захлопнула дверь и бросилась вниз по лестнице.

– Куда же вы, милая? – преградил ей кто-то дорогу. – Я только к вам, а вы из дому, да?

Она дико взглянула на него и, крикнув: «Оставьте меня!», кинулась дальше. Молодой человек с наглыми глазами посмотрел ей вслед, улыбнулся и продолжал подниматься по лестнице.

Ольга вылетела из подъезда и побежала по улице, оставляя следы каблучков в разомлевшем за день асфальте. Очереди на улицах, люди на остановках – всё это казалось ей скопищем восковых фигур. Перед глазами стоял шестнадцатиэтажный дом за рекой. Она даже не подумала о том, чтобы сесть в троллейбус или взять такси. Повинуясь какому-то первобытному инстинкту, она бежала, наталкиваясь на прохожих, не разбирая дороги. Итак, тротуар, поворот, ещё поворот, подземный переход, опять переход, нет, поверху будет быстрее, мостовая… Резкий визг тормозов, удар – и всё…

Через несколько секунд Ольга открыла глаза и, увидев над собой склонённых лица, тихо, через силу сказала:

– Отодвиньтесь… Там, в небе…

В небе над ней ослепительно вспыхивала звезда: три коротких, три длинных, снова три коротких. Где-то рядом завыла сирена…

Я включил «Хрустальную тишину» Чика Кориа, лёг на диван и закрыл глаза. Саксофон, клавишные и больше ничего…

 
Рождаясь, мы знаем,
Когда умрём,
Но не можем сказать
И от этого плачем,
А вырастая – забываем…
 

Передо мной была высокая серая стена. Я пошёл вдоль неё и вскоре увидел заржавевшую калитку. За стеной было кладбище, здесь хоронили детей. Освещённые холодным осенним солнцем могилы… А памятники! На поросшем травой холмике, тихо скрипя, медленно раскачивались детские качели, рядом, под стеклянным колпаком, сидел огромный плюшевый медведь, чуть поодаль – кукла из белого мрамора. Огромный глобус и пистолет, подъёмный кран и Детская коляска, кисти и палитры, самокат и роликовые коньки, что-то настоящее, что-то из мрамора… И ни души вокруг. Тишина, только шелест сухих листьев под ногами, раздражающе ярких в продрогшем осеннем небе. На одной из могил росло дерево, к ветвям которого на длинной проволоке был подвешен детский портрет в квадратной резной раме. Ветер слегка раскачивал раму, и от этого лицо на портрете казалось живым. И пугающе знакомыми были эти глаза, и я старался вспомнить, где их видел, но не мог…

Начиналось очередное рабочее утро. Через двадцать минут к дому Врача должен подойти служебный автобус. Врач наскоро сварил себе кофе, яйцо всмятку, и позавтракав, выбежал на улицу. Автобус уже ждал его. «Надо будет обязательно сегодня поговорить с Лидером.» – подумал Врач.

В ординаторской, как всегда по утрам, было полно народу. Каждый был занят своим делом. Девочки-интерны строчили дневники в историях болезней, поминутно сверяясь со справочниками. Бородатый Женя спорил с Юрием Ивановичем о «теории поля» Курта Левина, яростно критикуя последнего.

– Левин противопоставил свободу действия человеческому мышлению! Это ещё Выготский говорил! – кричал он. – А свобода воли – не что иное, как осознанная необходимость, господство над природой!

– Плеоназмы! Ни кто иной, как Левин, провозгласил единство интеллекта и аффекта! – возражал Юрий Иванович.

Оба машинально пожали Врачу руку, попросив при этом дать им по сигарете и не мешать.

У окна милейшая Ирина Филипповна вязала доченьке очередные носочки. Носочки вязались непрерывно и, как матрёшки, отличались только размерами.

– Здравствуйте, здравствуйте. Представляете, какой пассаж! Вчера задержалась я у своих девочек, потом, под вечер, сижу в ординаторской, жду, когда Славик за мной заедет, и тут милиционер заходит. Вы, говорит, заведующая женским отделением? Да, говорю, а что? У нас, говорит, к вам дело. Какое, думаю, ко мне дело? Опять преступниц освидетельствовать? А он мне заявляет, что откуда-то из—под Харькова сбежала шизофреничка, или с реактивным психозом, не помню… Фотографию показал – симпатичная такая. Глаза прямо горят. Нет, говорю, не поступала. Если, говорит, поступит – сообщите немедленно, чтобы мы розыск прекратили. Представляете? А ко мне позавчера эта самая красавица поступала.