Текст книги "Аутодафе"

– Мы не боимся.

Он скривился, но уговаривать нас не стал. Счел, что раз мы такие идиоты, то это не его проблема.

Целый день мы ехали по пустой дороге, находящейся в отвратительном состоянии. Большинство мостов через овраги, ручьи и мелкие речушки почти развалились, и частенько приходилось спешиваться, брать лошадей под уздцы, для того чтобы перевести их на другой берег вброд.

– В этом году, похоже, были сильные паводки, – сказал Рансэ, следуя сразу за Пугалом, которое, в отличие от нас, не боялось замочить ноги. – Давно не случалось таких снежных зим.

Проповедник, крутившийся, как всегда, неподалеку, согласно заворчал.

– Я слышал о твоей истории с маркграфом Валентином. Его нашли на полу собственной спальни заколотым, точно свинью. Вполне заслуженная смерть для того, кто убивал стражей. – Мой спутник выбрался на берег, вылил из сапог воду. – Молодец. Уважаю. А вот клирики – ублюдки. Они когда-нибудь заплатят за то, что отказались помогать нам.

Несмотря на свою внешнюю мягкость, Рансэ был жестоким и мстительным. Это я помнил еще со школы и старался общаться с ним как можно меньше, предпочитая дружить с людьми несколько иного склада.

– Тебе повезло, что мы одни. Обязательно найдется тот, кто настучит инквизиции, – сказал я, пытаясь справиться с заупрямившейся лошадью.

Ореховые глаза на мгновение задержались на мне, и он не без веселья сказал:

– О, не беспокойся. Святой официум уже задавал мне вопросы, и я смог убедить их в том, что добрый христианин. Что касается моих слов, ты же не будешь отрицать, особенно после случившегося, что святые отцы знали об открытии на нас сезона охоты? Те из братьев, кого мы считали без вести пропавшими, гнили в замковых подвалах маркграфа, возможно, годами. Но клирики не сообщили нам и ничего не сделали, чтобы кого-нибудь спасти.

– Осталось понять причину их поступка.

– Ну кроме банального – я не знаю, зачем им это было нужно, – ничего сказать не могу.

Я же подумал о том, известно ли было клирикам, что его светлость собирал кинжалы с сапфировыми рукоятками? И догадывались ли они, как он собирался с ними поступить в дальнейшем? Насколько маркграф был в своем уме и насколько верил в то, что говорил? Возможно ли вообще воплощение в жизнь задуманного им – извлечь силу, заключенную в темных клинках, и обратить ее в бессмертие?

Не знаю.

К вечеру дорога была так же пуста, как и утром, а несколько хуторов, через которые нам довелось проехать, стояли заброшенными.

– Уроды, мать их! – зло бросил Рансэ. – Проклятые ослиные задницы! Посмотри, во что они превращают мою страну! Смотри, какая земля! Какие поля! Да здесь урожаи лучше, чем в других провинциях! А виноградники? Какое вино делали! Изысканнее, чем в Каварзере! И что теперь? Все уничтожено из-за тех, кто не пускает нас сюда. Земля заброшена и разорена, потому что фанатики могут лишь языком чесать, очерняя таких, как мы. Они не умеют побеждать темных. Посмотри, Людвиг, во что превратился юг Прогансу. Словно здесь прошла эпидемия юстирского пота, и все вымерли. А…

Он махнул рукой, проклиная недоумков, повздоривших с Братством.

Край был покинут, хотя, как мне показалось, – у страха глаза велики. Ни в первый, ни во второй день пути мы не видели ни одной темной души.

Но люди ушли – и их место заняли иные существа.

Мы встретили искровика в поле, ухающего, точно филин, и машущего нам четырьмя черными руками. Пятерых скирров, выбравшихся из-под земли, чтобы забраться на ближайшую мельницу и украсть из нее тяжеленный жернов, который теперь они едва-едва тащили, грубо сквернословя и брызгая слюной. Лохматого ожегуя, отливавшего в кустах, и прочих представителей разношерстного племени, которые совершенно не стоили того, чтобы их упоминать.

К полудню третьего дня пути на дорогу выбрался матерый кабан, клыки и глаза которого пылали бирюзовым пламенем, а восседавшая у него на загривке обнаженная девочка имела крайне отталкивающий вид. Тощая, с бритым черепом, верхняя часть которого отсутствовала, словно ее снесла мушкетная пуля. Над окровавленной дырой клубился темно-синий дым, а из уголков оскаленного рта все время сочилась черная кровь.

– Визаган, забери его Вельзевул, – тихо произнес Рансэ, глядя куда-то поверх головы всадницы.

– Чего тебе? – спросил я у иного существа, вытаскивая из седельной сумки пистолет.

Как и мой спутник, я не спешил смотреть ей в глаза, изучал придорожные лопухи, отмечая местонахождение визагана лишь уголком зрения.

– Люди ушли, – мерзко просипел «ребенок», вцепляясь ручонками в жесткую кабанью шерсть. – Моя земля. Мои поля. Мой лес. Земли моих предков снова без смрада человечины.

– Пусть так и остается, – равнодушно ответил ей Рансэ. – Мы едем своей дорогой. Ты и твои земли нам неинтересны.

Она хищно зашипела, и страж, следуя моему примеру, достал пистолет.

– Ты знаешь, кто мы.

– Знаю. Убийцы тьмы!

– Тогда должна знать, что мы, в отличие от других, так просто не сдадимся. Иди с миром, пока не поздно.

– Весь ваш род проклят. Когда-нибудь вы сгинете, и вся земля, вода и даже небо будут моими!

Она не стала с нами связываться, и кабан, подчиняясь ее приказу, тяжелой поступью направился к лесу.

– Надо было ее все-таки пристрелить, – с ненавистью произнес Рансэ, когда опасность миновала.

– Ну ее мы, положим, отправили бы в ад, а с кабаном что делать? Здесь нужно хорошее копье, а не шпага. Он бы прикончил лошадей, а при удаче – и нас. Ну ее к черту, – сказал я.

Визаганы – одни из самых мерзких и агрессивных тварей. Людей они любят только в виде обеда на своем столе, в особенности если тот, с кого срезают мясо, все еще жив. К тому же их странная магия подчинения, стоит лишь посмотреть им в глаза, еще та головная боль, когда ты пытаешься противостоять им.

– Ты прав, – вздохнул Рансэ. – Давай поедем быстрее, пока ненависть не заставила гниду забыть об осторожности.

Вновь начались заброшенные деревни с запущенными виноградниками и фруктовыми садами, которые совсем недавно отцвели.

– Ты здесь бывал? – спросил я у Рансэ, видя, как он безошибочно привел меня к колодцу.

– Неоднократно, – кивнул он, вращая ворот. – Это самая короткая дорога в Руже. Остановимся на ночевку здесь.

– Стемнеет только через два часа.

– Дальше пойдут неприятные места, и я хотел бы проехать их при свете дня, а не в сумерках или того хуже – ночью.

– Боишься не справиться с темными душами? – откликнулся Проповедник, который до этого, перегнувшись, смотрел на дно колодца, где маслянисто плескалась вода.

– Да, боюсь, говорливая душа.

Я кивнул:

– Ладно, давай остановимся здесь. Этот дом нам подойдет. Он кажется вполне целым, к тому же ворота на месте, можно запереть на ночь.

– Проверь его, а я пока нарисую вокруг парочку фигур на всякий случай.

В сенях валялась опрокинутая лавка и было очень темно, а в единственной комнате, углы которой затянуло паутиной, пахло сыростью, пылью и гнилым луком. Окна оказались разбиты, и дешевое, непрозрачное стекло валялось на потемневших досках, старая лежанка сломана, стол перевернут набок. То ли хозяева уходили в спешке, то ли мы не первые постояльцы, и здесь уже кто-то успел побывать до нас.

Люк погреба оказался распахнут, что меня сразу же насторожило. Внизу властвовала кромешная темнота. Я прислушался – ни шороха, ни звука. Пугало, забравшееся в дом вместе со мной и проверявшее глиняные крынки, покосилось на меня, подошло к краю, спрыгнуло вниз, пошуровало там, что-то с грохотом уронив, и, разочарованное, выбралось наверх. Никого. Тем лучше. Я опустил крышку и задвинул щеколду, а затем, немного подумав, притащил из сеней лавку, одним концом уперев ее в пол, а другим – в низкий потолок, на тот случай, если кто-нибудь все-таки полезет, и щеколда не поможет.

– Сделано, – сказал Рансэ, втаскивая обнаруженную в сарае вязанку хвороста.

Пока он неспешно разводил огонь, я расстелил свой шерстяной плащ на полу и начал раскладывать имевшуюся у нас еду. Пугало забралось на чердак и теперь шуршало у нас над головой, пугая мышей и мелочь из иного народа.

В сумерках объявился Проповедник, заглянул в комнату через окно и недовольно провозгласил:

– Людвиг, я едва не угодил в вашу фигуру. Мог бы и предупредить!

– Она для тебя неопасна. – Рансэ подбросил хвороста в очаг. – Иначе ты бы уже не мог выражать свое неудовольствие.

– И не сказал вам, что видел темную душу.

– Далеко? – поинтересовался я.

– Не близко. Выползла на дорогу, после того как вы там проехали.

– За нами не идет?

– Нет.

– Ну и бес тогда с ней, – не поднимая головы, произнес Рансэ. – Не возвращаться же ради нее. Людей поблизости все равно нет, так что ей поживиться будет нечем.

Мы поужинали, и лицо у Рансэ было усталым и мрачным, никакого намека на прежнюю живость. Проповедник сидел возле очага, едва не сунув голову в пламя, наблюдал за пляшущими огоньками и на память читал Евангелие от Иоанна, но так тихо, что я едва мог различить отдельные слова.

Далеко-далеко в ночи завыли волки. Я вышел на улицу, проверил, в порядке ли наши лошади, постарался их успокоить. Сюда зверье не полезет – скоро лето, еды вокруг полно, но на всякий случай мы все-таки заперли хлипкие ворота, подперев их бревном.

Двор был темен и пуст, во всяком случае, так мне показалось на первый взгляд. Затем во мраке, у входа в сарай, вспыхнули маленькие желтые глазки.

– Человек, – с ужасным акцентом произнес неизвестный, который, судя по всему, не отличался большим ростом, – хочешь, за лошадками присмотрю?

– Дай мне тебя рассмотреть, – сказал я ему.

Он неохотно выполз на более светлый участок двора. Это был домашний дух, как называли иных существ из этого племени. Небольшой, величиной с ботинок, с гротескной головой, обезьяньим личиком, покрытый желтоватой шерстью.

– А умеешь?

Он кивнул:

– Раньше, когда здесь жили ваши, присматривал. Это теперь все ушли, и я без дела.

– Что хочешь за работу?

– Мне бы хлебушка, – неуверенно ответило иное существо. – Давно его не пробовал.

Я сходил в дом, взял ломоть хлеба, отломил кусок копченой колбасы и, отрезав сыра, вернулся во двор.

– Спасибо, – сказал дух, принимая плату, которая должна была насытить его на неделю вперед. – Все сделаю.

– Кого-то из иных решил задобрить? – поинтересовался у меня Рансэ, когда я вернулся в комнату.

– Да. Он присмотрит за лошадьми.

Страж согласно склонил голову, и я спросил:

– Как мы проникнем на территорию университета?

– Это легко. Гораздо сложнее шарить по подвалам и обстукивать стены. Такие вещи всегда привлекают внимание. Два самых старых корпуса расположены в парке. В них и будем искать.

– Дурацкий план, – оценил Проповедник.

– Иного у нас все равно нет.

– Чудесно. – Я потер глаза. – Так как мы попадем в университет?

– Я неплохо фехтую, и меня уже приняли на должность маэстро для младших курсов. Есть дело и для тебя.

– Вы понимаете, что в Сен-Сеноше вами обязательно заинтересуются Носители Чистоты? – Проповедник крутил головой, как ворона на шесте, и только что не хлопал крыльями, чтобы пугать нас.

– Как повезет, – не согласился я с ним. – Если бы каждый раз они ловили стражей, оказавшихся на территории Прогансу, Братство давно бы опустело.

– Но ведь иногда-то ловят.

– Именно поэтому нам не стоит совершать ошибок.

– Совершенно верно, – согласился со мной Рансэ.

Он достал из сумки трубку, раскрыл кисет, и в этот момент с чердака спустилось Пугало. Рансэ с рассеянным прищуром посмотрел на одушевленного, внезапно улыбнулся и окликнул:

– Эй, Соломенная голова!

Пугало обернулось, и страж, превратив табак в множество парализующих знаков, швырнул их в солдатский мундир. Вспышка темно-фиолетового света заставила Проповедника взвизгнуть от неожиданности.

Знаки лишь на несколько секунд ослепили Пугало, хотя на деле должны были уронить его на землю и оглушить. Но Рансэ и этого хватило. Он подскочил к одушевленному, завладел его серпом, приставив острое лезвие к шее страшилы.

– Пресвятая Дева Заступница! – проскулил Проповедник, ошеломленный произошедшим. – Людвиг, сделай же что-нибудь!

Я не видел причин вмешиваться в эту возню, Пугало не было обозлено.

– Вот теперь, приятель, мы в расчете, – после недолгой паузы с улыбкой сказал Рансэ, возвращая серп владельцу.

Было такое ощущение, что Пугало усмехнулось. Оно протянуло костистую руку к стражу, но в последний момент отказалось от идеи покровительственно потрепать человека по плечу, убрало серп за пояс и бесшумно выбралось в окно.

– Что это было? – мрачно произнес я, ложась на плащ.

– Налаживаю контакт, – пожал плечами Рансэ. – Как видишь, получается неплохо.

– Ты о том, что оно не стало выпускать тебе кишки, когда твой кинжал спрятан на дне твоей сумки? Да, вполне неплохо.

– Не думал же ты, что я забуду о том, как он бесцеремонно восседал на мне несколько не самых приятных минут в моей жизни? Пусть знает, что я такое никому не спущу. Даже одушевленному.

Страж закурил, а я лишь ругнулся про себя. Рансэ всегда был таким. Если его били, он не успокаивался до тех пор, пока не отвечал своему обидчику той же монетой. Иногда он напоминал мне бойцовского пса из Ньюгорта. Если пнули, то до гроба этого не забудет, несмотря на кажущуюся любезность. Подгадает момент и оторвет ногу.

– В следующий раз оно тебя подвесит вниз головой, – сказал из угла Проповедник. – Как пить дать подвесит.

Рансэ беспечно отмахнулся и отправил к потолку целое облако едкого дыма.

Я открыл глаза перед рассветом, когда мир насыщен яркими запахами, посеребрен густой росой и застыл в ожидании утренней дымки. В доме властвовал полумрак, предметы походили на черных призраков, и лишь окно неярким квадратом светилось на фоне неба, ловящего первые солнечные лучи.

Приподнявшись на локте, я увидел Проповедника, торчащего возле погасшего очага. Он встретился со мной взглядом и покачал головой.

Рансэ все еще спал, завернувшись в одеяло. Я не стал его будить, встал, набросил куртку на плечи, подхватил сапоги и, распахнув дверь, вышел на улицу.

Пугало, сгорбившись, сидело на крыльце, меланхолично точа серп. В мою сторону оно даже не повернулось. Я обулся и отправился посмотреть, что с лошадьми. Они были накормлены, напоены и вычесаны – домашний дух отработал еду на славу. Его нигде не было видно, но я все-таки сказал «спасибо» в пространство, надеясь, что меня услышат, и вернулся к крыльцу. Одушевленный, не прекращая работы, подвинулся, давая мне возможность присесть, и мы вместе встретили рассвет одного из последних весенних дней.

Мне было хорошо, я наслаждался свежестью утра и запахами, которые ветер приносил с цветущих полей, и, немного отойдя от сна, замурлыкал песню. Пугало воззрилось на меня во все глаза. В нашей компании почетное звание бездарного певца с гордостью носит Проповедник, а тут получалось, что я отбираю у него лавры.

Так мы и сидели, пока окончательно не рассвело. Я напевал, оно точило серп.

Сквирр, сквирр, сквирр – серый точильный камень со скрежетом проходил по лезвию, и без того гладкому и острому.

Тогда, после Латки, одушевленный порядком искупался в моей крови и за время моего отсутствия никого не прикончил.

– Хочу тебе сказать спасибо за то, что вытащил меня.

Пугало перестало водить точильным камнем по серпу, важно кивнуло, принимая благодарность. Остается надеяться, что оно не станет требовать в качестве оплаты своей доброй услуги мою душу или еще что-нибудь более банальное.

Дождь зарядил сразу после того, как мы покинули приютившую нас на ночь деревню. Едва первые капли упали с неба, Пугало сошло с дороги и село под ближайшее раскидистое дерево, всем своим видом показывая, что не сдвинется с места, пока погода не наладится.

– Эй! – заорал ему Проповедник, сквозь которого пролетали дождевые капли, не причиняя никакого вреда. – Ты не можешь намокнуть, дурачина!

Но Пугало лишь сильнее нахлобучило шляпу на свою раздутую голову.

– Ну и черт с тобой! Тоже мне неженка нашелся! Чего это с ним, Людвиг?

– Дождь ослабляет одушевленных. Смывает с них силу, заставляет ее впитаться в землю.

– Раньше оно никогда не обращало внимания на слякоть. Вспомни, той осенью плевать хотело на дождик.

– В последние дни оно несколько не в форме, и сил у него осталось не так много. Ему пора на ржаное поле.

– Не беспокойся, – сказал Рансэ Проповеднику. – Оно нас нагонит.

– Беспокоюсь? Я? Вот еще! Да толку от него, как от монашки, не желающей нарушать обеты.

Рансэ улыбнулся этой аналогии, раскрыл седельную сумку и достал длинный плащ. Я сделал то же самое.

Старый пеликан затянул «Christus resurgens»[9]9
  Пасхальный гимн.


[Закрыть].

– Несколько запоздал. Пасха давно закончилась, – поддел его Рансэ из-под капюшона.

– А песня осталась. Не пропадать же ей.

Впрочем, ему не пришлось ее допеть. С небес ливануло так, что Проповедник лишь чертыхался, несмотря на то что он был единственным, кто оставался сухим.

За следующие часы мы трижды видели на промокших полях темные души. Одна, поняв, кто мы такие, бросилась прочь, зато другая, наоборот, кинулась на нас, и пришлось отпугнуть ее знаком. Воистину, тем стражам, кто хочет накопить себе немного жизни, следует приезжать на охоту в Прогансу.

Дождь был обложной, бесконечный, унылый и серый, словно Проповедник в свой худший из дней. Я мечтал о крыше над головой и подогретом вине, стараясь помнить, что скоро лето и до осени, которая сейчас как будто была вокруг нас, еще очень далеко.

Ехали мы тяжело, дорогу развезло, и лошади быстро устали. Рансэ несколько раз привставал на стременах, обтирал рукой лицо от воды, льющей в глаза, несмотря на капюшон.

– Животные нервничают, Людвиг.

– Заметил, – глухо произнес я.

Серая стена воды, плотная сизая дымка, ползущая над полями, снижали видимость, затягивали дорогу, и мне уже несколько минут чудилось, что там, впереди, а возможно и сзади, кто-то есть.

– Проповедник, сходи посмотри, что там, – попросил я, когда лошадь подо мной в очередной раз испуганно всхрапнула и отшатнулась в сторону.

– Еще чего! – трусливо возразил он. – И не подумаю! В такое время и в таком месте, если начать искать, можно найти даже Вельзевула. Совсем чертовы лягушатники страну запустили! Под каждым пеньком теперь темная душа живет!

– Я тоже, между прочим, отношусь к чертовым лягушатникам, – напомнил ему Рансэ.

– Если ты считаешь, что я должен устыдиться своих слов, то этого не будет! Никуда не пойду! Хоть режьте!

– Зачем ты таскаешь с собой этого субъекта, Людвиг? – вздохнул страж. – От него толку куда меньше, чем от моих старых дырявых башмаков.

Я показал Проповеднику, что гневную отповедь он может оставить при себе, у нас и так, судя по всему, проблемы.

– Будем продвигаться, пока сможем.

– Согласен. Твое Пугало оказалось право и, в отличие от нас, не полезло на рожон. Проклятый дождь может затянуться на целые сутки. До Воинов Константина еще часов шесть по такой погоде, а мне бы хотелось оказаться рядом с ними засветло.

Он выехал вперед, на ходу создавая на левой ладони массивный, отливающий бронзой знак, очень похожий на литеру «G».

Мы миновали деревню, где дома давно сгнили и грудой старых бревен лежали на земле, опушку мрачного лесного массива, проехали вдоль разлившегося ручья по начинающемуся расползаться от воды заброшенному тракту – все дальше и дальше на север. Настроение лошадей постоянно менялось. То они шли спокойно, то начинали тревожиться и упрямиться.

– Ох, не нравится мне это, – постоянно повторял Проповедник. – Ох не нравится.

Хотя уж у кого у кого, а у него вообще не было причин для переживаний.

Я, как и Рансэ, не сидел сложа руки и неспешно наращивал на пальцах правой руки знаки. Когда три острых, конусовидных символа уже были закончены, страж, посмотрев на них, с некоторой долей уважения сказал:

– Это нечто новенькое. Интересная идея.

– Подсмотрел у одного знакомого окулла.

Рансэ цокнул языком:

– После того, что рассказал Карл, слухи о ваших приключениях ходят дичайшие. Для кое-кого из молодежи вы – уже легенда.

– Всего-то надо было посидеть в тюрьме несколько месяцев. Надеюсь, он приврал достаточно для того, чтобы мы выглядели настоящими героями?

Ответом мне был смех:

– Поверь, уж он постарался. Но я хотел бы знать, что там в действительности произошло.

– С радостью потешу твое любопытство, как только появится такая возможность. К примеру, когда на столе будет стоять пара бутылок хорошего вина и блюдо с тушеными лягушачьими лапками.

– К черту лапки! Будем есть хорошее мясо в гранатовом соке, шпинат в сливках и виноградных улиток, фаршированных сыром «Бером» и луговыми приправами.

– Заметано. Осталась лишь малость – добраться до приличного трактира.

– Но хватит о еде, иначе мой живот умрет с тоски. Возвращаясь к твоим приключениям, хочу сказать: мне жаль, что нельзя прищучить Орден. Магистры сколько угодно могут подавать протесты князю Фирвальдена, но все без толку. У них есть лишь слова – Карла и твои. Этого слишком мало.

– Надо думать, того господина в алом шапероне, что встретил меня с колдуном маркграфа, среди законников никогда не было.

– Вот именно. И найти его не получилось.

А вот здесь нет ничего удивительного. После Пугала найти хоть что-то иногда очень тяжело.

– Ордену, правда, удалось доставить некоторые неудобства. Говорят, в кое-каких странах у них серьезные неприятности из-за того, что местная власть перестала оказывать им поддержку и финансирование. Князьки, царьки и бургомистры не желают ссориться с клириками, а те все еще помнят темную историю с епископом Урбаном, где промелькнули законники.

– Я начинаю думать, что все не так уж и плохо, – ответил я из-под капюшона, наклоняя голову, чтобы вода не попадала на лицо. – Раз мы с Карлом настолько слабые свидетели, значит, никто не будет утруждать себя тем, чтобы нас прикончить.

Он усмехнулся:

– Раскрой секрет. После того как ты выбрался из Латки, где пропадал несколько месяцев?

Никто, кроме Гертруды, не знал, что я торчал в Темнолесье, и я не собирался трезвонить об этом на каждом углу, поэтому лишь выразительно посмотрел на него, и он сразу уловил суть:

– Не хочешь, не отвечай. Это не мое дело…Да что такое?! Ну вот! Опять!

Лошади встали намертво и дрожали, точно осиновые листья. Я не мешкая спрыгнул на землю, швырнул в ближайшую лужу фигуру – вода отозвалась низким гулом, выстрелив лучами в нескольких направлениях.

– Многовато… – оценил Рансэ. – На обычную мелочовку животные так не реагируют. Ты только глянь на них.

Лошадей колотило, на губах выступила пена, глаза стали совершенно безумными.

– Их придется оставить.

– Глупо, – тут же сказал мой спутник.

– Тогда попробуй справиться с ними. Они разнесут тебе копытами голову или помчат галопом – не остановишь.

– А что будет, когда все кончится? Нам придется идти пешком.

– Пусть вначале кончится. А как добираться, подумаешь после.

– Резонное замечание.

Он осторожно подошел к своей лошади и снял седельную сумку, я сделал то же самое и, не слушая причитаний Проповедника, сказал:

– Лучше бы тебе уйти на какое-то время. Если случится драка, тебя может зацепить.

Его не надо было просить дважды. Он затравленно кивнул и исчез за стеной из дождя и тумана.

– Там какая-то постройка. – Рансэ шел в десяти шагах впереди меня. – Давай к ней.

Постройкой он назвал часть каменного забора, который когда-то окружал сад, где теперь росли давно одичавшие груши. Рансэ положил сумку на землю, сбросил мешавший движениям плащ:

– Я строю линию. Прикрой меня.

Фигуры, особенно ослабляющие и защитные, Рансэ рисовал великолепно, так что я не стал спорить с его решением. Встав на колени прямо в грязь, он начал чертить невидимые глазу обычного человека линии и, не оборачиваясь, сказал:

– В моей сумке кошелек. Возьми с десяток золотых.

Деньги отлично действуют на большинство темных, так как все души когда-то были людьми и просто обожают кружочки из серебра, золота и меди. Монеты имеют большую власть над человечеством, и желание обладать дукатом или флорином столь сильно даже в мертвых, что превращает деньги в мощные знаки. Мы, стражи, часто пользуемся этим как дополнительным оружием. Хотя некоторым, самым жадным из нас, кажется крайне неразумным тратить целое состояние для того, чтобы справиться с темной сущностью.

У меня было иное мнение на этот счет – глупо сидеть на мешке с золотом, когда поблизости рыскает смерть. Покойникам деньги совершенно ни к чему.

Я сунул монеты в карман, все время поглядывая по сторонам и держа кинжал под рукой.

– Как дела? – спросил Рансэ, продолжая рисовать.

– Это ты мне скажи.

– Нужно еще какое-то время. Пока никого?

– Никого, кроме дождя и тумана.

– Будем молиться, чтобы так оставалось и дальше.

В этот миг дымка прорвалась, выплюнув на тракт четырех рыцарей в тяжелых доспехах, побитых бургиньотах на головах, со щитами и оружием. Трое бежали пешком, четвертый, вырвавшись вперед, скакал на чем-то, напоминающем освежеванную лошадь.

В других странах я бы сильно удивился такому старью, его должны были вывести еще лет сто назад, но Прогансу оставалась настоящим заповедником для тех, кто умер сто и двести лет назад, но до сих пор ходил по земле.

– У нас гости! – предупредил я напарника, но тот даже головы не поднял:

– Разберись с ними, не могу отвлекаться.

Всадник пришпорил «коня», наклонил копье, тем самым показывая, что он совершенно не собирается беседовать с живыми о погоде. Его товарищи неуклюже бежали следом. Я еще успел подумать, что Носителей Чистоты следует удавить хотя бы за то, что они допускают, чтобы в их стране беспрепятственно разгуливала гнусь с горящими из-под забрала глазами.

Все скупердяи мира должны были рыдать горючими слезами в тот момент, когда я всадил в нагрудник и шлем всадника шесть тяжеленных монет. Он рухнул мне под ноги, и я воткнул кинжал между сочленений доспеха, забирая темную душу. Невидимое пламя, сорвавшееся с моих ладоней, окатило троих пеших. Бежавший первым, принявший основную силу удара на себя, упал и загорелся, другой закрылся щитом, и у него вспыхнул лишь плюмаж из облезлых перьев, а третий, самый здоровый и вооруженный ржавым моргенштерном, даже не замедлил бег.

Самым разумным было бы отступить и долбить их знаками, пока они не ослабнут настолько, чтобы я смог дотянуться до них кинжалом, но это означало, что Рансэ подставит свою макушку под шипастый шар или боевую секиру. Пришлось вертеться в буквальном смысле этого слова, отвлекая на себя внимание.

Я выхватил из воздуха излюбленный золотой шнур, стегнул им по шлему великана, ослепляя вспышкой, тот вяло махнул кистенем, ударив в противоположную сторону от того места, где я находился.

Второй коварно подобрался сбоку, пихнул меня щитом в подбородок, я в ответ захлестнул шнур вокруг его ног, дернул на себя, заставив потерять равновесие, уронил на него фигуру ослабления, хотя на самом деле ее бы стоило потратить на здоровяка, который все так же слепо размахивал моргенштерном из стороны в сторону, надеясь меня зацепить, и, сам того не ведая, все ближе и ближе подбирался к Рансэ. Я прикончил кинжалом упавшего.

В тумане и дождливой пелене нарастал вой и гневные вопли, так что я решил поторапливаться и прыгнул гиганту на спину, замахнувшись рукой. Когти-знаки разорвали его бесплотный доспех, и душа, заскрипев, начала истончаться. Вновь пришлось работать клинком, а затем, немного пошатываясь от влившейся силы, бежать к тому, кто все еще продолжал гореть, но упорно полз в мою сторону.

– Готово! – выпрямляясь, крикнул мне Рансэ.

Я бросился назад, под прикрытие созданной им оборонительной фигуры, наблюдая, как еще два десятка таких же полуразвалившихся рыцарей выступают из марева.

– Смотри-ка, целый отряд, – равнодушно сказал я.

Рансэ с превеликим удовольствием зашвырнул в гущу темных душ знак с литерой «G», проделал просеку в рядах темных и осклабился:

– Настоящее непаханое поле. Ну что? Спорим на бутылку «Абрузевэ», что я прикончу больше, чем ты?

Я усмехнулся и, не ответив, ударил по ближайшей темной душе знаком.

Дождь кончился, но плотная низкая облачность закрывала все небо сплошной пеленой. Рансэ харкал кровью, то и дело вытирая губы некогда белым платком. Я лежал на мокрой холодной земле, глядя в серое небо, которое медленно и неспешно крутилось перед глазами. Вернулась уже подзабытая боль в боку. Очень хотелось молока, сейчас бы оно реально могло помочь.

Проповедник, нахохлившись, сидел на краю колоссальной воронки, на дне которой набралось уже достаточно воды, стекающей сюда из всех окрестных луж. Земля все еще дымилась и смердела кислятиной, почище чем бочка с протухшей квашеной капустой, лопнувшая в погребе какой-нибудь занюханной таверны.

– Людвиг, хватит разлеживаться, – сказал напарник. – Пора проваливать, прежде чем нагрянет кто-нибудь еще.

После отряда мертвых рыцарей сюда приползли куда более серьезные твари, и мы едва справились. Я встал на четвереньки, проклиная мир, который все еще находился в неспешном движении. Мой спутник кинул мне флягу, которая упала рядом, пребольно ударив по пальцу.

– Травяной отвар. Сделала одна ведьма из Валовичского леса. Пей.

Дрожащими руками я открутил крышку, приложился к горлышку, сделал глоток и едва не выплюнул все обратно вместе с желудком. Горечь была такая, что на глаза навернулись слезы.

– Ты сукин сын! – просипел я, немного придя в себя. – Мог бы предупредить, что это за пойло!

Он забрал у меня флягу, понюхал, пожал плечами:

– Гадкая штука, не спорю. Но ведь помогает?

Я отмахнулся.

– Ты глянь. – Страж выбросил окровавленный платок в воронку. – Твой приятель облегчил нам работу и сэкономил время.

Пугало вело наших лошадей под уздцы.

– В другое время я бы сказал, что тот день, когда ты его встретил, благословенен. – Проповедник смотрел на мир хмуро. – Но сегодня что-то растерял весь свой религиозный пыл.

– Отлично, Соломенная голова, – сказал Рансэ, забирая поводья из костлявых рук Пугала. – Считай, что ты спас наши шкуры. Людвиг, бери сумки. Сваливаем. Если поспешим, то вечером минуем Воинов Константина.

– Поскорее бы.

– Тебя не раздражает, что он вечно тобой командует? – спросил Проповедник.

– Не беспокойся за меня. Как только я сочту себя обиженным, так сразу скажу об этом, – бросил я на ходу и спросил Пугало: – Ты знаешь о Воинах?

Оно помедлило, кивнуло.

– Сможешь мимо них пройти?

Еще более долгая пауза, неохотное покачивание головой. Значит, я был прав, создания первых стражей Пугалу не по зубам.

– Тогда тебе не стоит к ним приближаться. Возвращайся назад. Если хочешь найти меня, иди через Бьюргон или север Удальна. Ты почувствуешь место, где их сила слабеет.

Оно повернулось и, не прощаясь, отправилось прочь.

– Куда это оно поперлось? – пристал Проповедник. – Людвиг! Ты его опять отпускаешь на все четыре стороны?!