Текст книги "Пересмешник"

Муж Катарины, как и она, человек, но его должность и влияние были таковыми, что к нему в дом не гнушались приезжать самые высокопоставленные, известные, успешные и популярные жители Рапгара, включая лучэров из древних и уважаемых семейств.

Некоторые из тех, что были здесь, ненавидели меня. Другие искренне боялись. А потому тоже ненавидели. Но большинство относилось ко мне со странной смесью любопытства, сожаления и… равнодушия. В этом все наше высшее общество – им плевать на тебя до тех пор, пока ты не появишься рядом. Только после этого тебя вспомнят, и ты станешь для них интересной персоной на несколько жалких минут. А затем тебя снова забудут.

Наш свет закостенел в равнодушии, которое нельзя разбить никаким молотом. Все, что интересует почти каждого из находящихся здесь – это он сам. Все остальные могут гореть в Изначальном огне хоть до второго пришествия Всеединого.

Но мне грех жаловаться. Я бы вряд ли сдержался, если бы эти господа встречали меня с распростертыми объятьями. Меня, чего доброго, стошнило бы прямо на их дорогие смокинги.

Восемь слуг в нежно-голубых ливреях, украшенных золотой вышивкой и крупными аметистовыми пуговицами, ввезли в помещение огромный круглый аквариум. Тяжеленный поддон был заполнен какими-то цилиндрами, крутящимися шестеренками и мигающими огоньками. Рядом с колесами мирно гудел генератор.

В воде, в окружении многочисленных поднимающихся со дна пузырьков, наполовину высунувшись из емкости, восседал дьюгонь. Я тихо рассмеялся и подошел к нему:

– Привет, Арчибальд. Ты все-таки не утерпел и вылез из своего золотого бассейна?

Он близоруко посмотрел на меня заплывшими глазками, потянул носом воздух, встопорщил жесткие длинные сомьи усы и, наконец, узнал:

– А-а-а… эр’Картиа… Давно не виделись… Вот… Решил размяться… Не мог пропустить праздник у Гальвирров.

В горле у него, как всегда, клокотало, словно он говорил, погрузив рот в воду. Верхней частью тела дьюгони похожи на очень упитанных тюленей – лоснящаяся, вся в складках жира черная шкура. Нижняя часть больше всего напоминает туловище угря: сплюснутое с боков, с длинным плавником. Руки с перепонками, а голова вытянутая, с маленькими глазками, широким носом и двумя похожими на лопаты резцами. Эти ребята прекрасно чувствуют себя на суше, во всяком случае, достаточно проворны для того, чтобы спилить зубками пару деревьев и утащить их для своих построек. Бобры по сравнению с водной цивилизацией озера Мэллавэн – сущие дети.

– Как продвигается твое творчество? Закончил пьесу?

Он грустно булькнул, подозвал стюарда, взял с подноса сразу два бокала с мартини, одним движением влил их себе в глотку, задумчиво пожевал оливки и проглотил их вместе с косточками.

– У меня творческий кризис, мой… друг. Из-за бытовых проблем не могу писать… вот уже месяц. А публика ждет…

Арчибальд – белая ворона среди своего племени. Но очень богатая белая ворона. Он – лучший драматург в Рапгаре, и его творения пользуются бешеной популярностью. Так что и Национальный театр, и Княжеский театр, и Дворец искусства платят ему хорошие деньги за его сочинения.

В нашем кругу не принято жаловаться на жизнь, здоровье и неурядицы. Все всегда должно быть хорошо. Неприлично утомлять людей своими проблемами. Но у дьюгоня, взявшего человеческий псевдоним, было совершенно иное мнение на этот счет. Сколько мы знакомы – он всегда любил поныть, особенно если есть благодарный слушатель.

– Моя подруга вновь хочет мальков… и я не могу ее убедить, что это плохо… скажется на моей карьере. Опять придется перетаскивать… икринки туда-сюда, – он схватил очередной бокал, на этот раз с шампанским. – Солнца побольше, соли поменьше… направь на них течение, дорогой… не сопи, не плавай быстро… прекрати пить алкоголь, это портит воду… Вы ведь знаете этих женщин, эр’Картиа! – он обреченно махнул рукой. – Совсем с ума сходят… как только появляется потомство. Куда ей еще детей?! У нас их и так уже… четырнадцать. Или… пятнадцать?… И все… бездарности. Ни у одного нет интереса к… театру.

Я вежливо улыбнулся. Арчибальд влил в пасть шампанское, подержал его во рту, оценивая вкус, и всколыхнул волну в аквариуме:

– Я известная творческая личность, эр’Картиа… но мне суждено было родиться дьюгонем… что толку в популярности, славе… успехе и богатстве… если нет полноценного гражданства? С ограниченным я все равно что бесправен…

– Ну, полно, – укорил его.

– Вам легко говорить, – Арчибальд зачерпнул бокалом воду из аквариума и меланхолично вылил ее обратно. – Только представьте… какое унижение испытывает такая грандиозная… творческая личность… как я. Лучэры, рожденные в Рапгаре люди, мяурры, пикли, тропаеллы и даже эти… ка-га с хаплопелмами и махорами! – его белые усы гневно задрожали. – Получают такое право если не с рождения, то за заслуги! А здесь… несешь свет настоящего искусства… в этот город…. А в ответ – дьюгони, ограниченные в правах. Вы знаете, какой налог приходится мне платить?! Фарты… придут и уйдут… и Всеединый с ними! Но… что я оставлю своим детям после себя, кроме памяти о… моем грандиозном таланте и гении?! У них даже не будет наследного права быть… полноправными гражданами в Рапгаре!

Я сокрушенно цокнул языком:

– Ты не пробовал напрямую обратиться в Комитет по гражданству? Ты ведь не последняя личность среди деятелей искусства.

– А что толку? – уныло спросил он, проводив взглядом даму в платье с открытой спиной. – Комитет по гражданству… напрямую подчиняется мэру. А я, когда был молод и глуп… высмеял его, пока он еще служил в Городском совете… и никто не думал, что прежнего мэра убьют… теперь расплачиваюсь.

От огорчения дьюгонь погрузился с головой, выпустил пузыри, всплыл и влажной рукой вальяжно поманил к себе метрдотеля.

– Бутылку мартини, голубчик! Времена наступают… суровые, эр’Картиа. Просить что у мэра, что у… Комитета – бесполезное занятие. Дьюгони после… истории с плотиной… у городских властей на плохом счету. Но нельзя же всех мерить одной… одной паровой линейкой… целый народ! Такие таланты… как я… не должны страдать из-за темного… образования рабочего люда Плотины! Это же парадокс! Спасибо, голубчик.

Он присосался к горлышку бутылки, громко похрюкивая и помахивая лапой какому-то своему знакомому. Ясно, что он здесь делает. Пришел к Рисаху. Тот способен поговорить и с мэром, и с представителями Комитета. И не только поговорить. Он может заставить себя услышать. Муж Катарины – ближайший советник Князя по финансам и ходит у главы государства в больших любимчиках.

– Кстати говоря, эр’Картиа! – прохлюпал губами дьюгонь. – Я слышал вы… с Мьякой больше не вместе?

– Как быстро частная жизнь становится общественной, – холодно сказал я.

– Да перестаньте! – фыркнул он так, что тысячи мелких капелек вылетели из его носа, счастливым образом миновав мою одежду. – В творческой среде основная пища… это сплетни. Все друг про друга всё знают…

Он вновь погрузился в воду, утянув с собой на дно наполовину опустошенную бутылку мартини. Анхель посоветовала мне поискать иного собеседника. Почти тут же представилась такая возможность.

– Чэр, эр’Картиа. Добрый вечер, – раздался позади меня голос.

Я обернулся, небрежно кивнул малознакомому молодому лучэру, которого я встретил на приеме у Зинтринов, пытаясь вспомнить его имя. Это удалось:

– Чэр, эр’Рапи. Здравствуйте.

Его черные глаза обратились на аквариум:

– Мне, право, неловко вас об этом просить, но не могли бы вы меня представить Арчибальду? Я поклонник его пьес с самого детства.

– Думаю, это можно устроить.

Дьюгонь как раз вынырнул, оставив бутылку в пучинах своей пузырящейся ванны.

– Арчибальд, – сказал я. – Позволь представить тебе юного чэра эр’Рапи. Он большой любитель театра и твоего таланта. Чэр эр’Рапи, это – знаменитый Арчибальд.

– Правда?! – оживился водоплавающий боров, его усы встопорщились, а сам он перевалился через край аквариума, протянув лапу для рукопожатия и едва не перевернув всю конструкцию. – И какая же пьеса… у вас самая любимая?

– «Любовь розы в лунном свете», – заворожено сказал молодой человек. – Она также прекрасна, как «Мяурр-торгаш».

– Ого! – воскликнул на весь зал Арчибальд. – А вы, и вправду, большой ценитель… настоящего искусства!

Я не стал слушать их беседу, откланялся и пошел прочь, любезно здороваясь с теми, кто не отводит глаза. Откровенно говоря, я скучал, но продолжал смотреть по сторонам, пытаясь поймать взгляд каждого и, быть может, прочесть в нем то, чего мне так хотелось.

Анхель сочла это бесполезной тратой времени. Если тот, кто все это сделал со мной, здесь, я никогда этого не узнаю.

– Порой ты хуже Стэфана, – сказал я ей.

Она «вздохнула» и замолчала.

Три немолодые дамы, что стояли возле входа на балкон, обсуждали Ночного Мясника, обмахивая себя внушительными веерами. Одна из них, пожилая, похожая на обвешанную бриллиантами воблу, переживала, что это дикое чудовище может забраться к ней через окно. Вторая леди согласно закатывала глаза, тогда как третья, курящая трубку, грубо оборвала первую:

– Перестань нести чушь, Агата! Скажи на милость, на кой ты сдалась кровавому ублюдку?! Он найдет себе мясо посвежее твоего!

Агата довольно глупо хихикнула, прикрыв лошадиные зубы веером.

– Мне кажется, это заговор, – сказала вторая мадам, толстощекая, с неприличным вырезом и атласной лентой на шее.

Анхель с раздражением подумала, что, кажется, никто больше ни о чем и думать не может, кроме как о сумасшедшем убийце и призрачных заговорах.

– Ты так считаешь, Мадлен? – громким шепотом произнесла Агата.

– Конечно! Это сынок мэра, помяни мое слово! Он всегда был того… со странностями! Режет людей, а папаша его прикрывает. Скваген-жольц не на стороне горожан, а на стороне власти.

– Помолчите! Обе! – рассвирепела женщина с трубкой и, наклонившись к ним, прошипела:

– Хватит привлекать внимание пустыми разговорами!

Тут они заметили меня, и их спины стали такими прямыми, словно женщин заставили проглотить палки. Госпожа Мадлен опустила голову так, чтобы я не видел ее лица за широкими полями шляпки и перьями, госпожа Агата отвернулась, и лишь неизвестная мне по имени дама с трубкой, ответила на мое приветствие холодным кивком.

Когда я миновал их, за спиной раздалось едва слышное «шу-шу-шу». Жаль, у меня нет слуха Талера, но уверен, что теперь не только сынок мэра претендует на почетное звание – лучший убийца года. Старым воронам, простите за столь невежливые слова в адрес почтенных дам, есть что обсудить. Чэр эр’Картиа явно не входит в их список благонадежных господ.

Я поздоровался с одним из братьев Рисаха, он пригласил меня в компанию мужчин, обсуждавших скорое начало игр на Арене. По всему выходило, что и в этом сезоне Крошка Ча разнесет машины соперников на винтики и шестеренки. Если только не появится какой-нибудь более талантливый боец или конструктор, но шансов на это мало. Так что букмекеры вряд ли потеряют денежки.

Кажется, все гости уже собрались, я увидел счастливую Катарину, дающую метрдотелю последние распоряжения. Оркестр заиграл что-то легкое и воздушное. Я огляделся в поисках Талера, не увидел его, обогнул игровую комнату, откуда доносился мужской смех и пахло сигарным дымом, и вышел на восточную веранду.

Окна были распахнуты, но холода я не почувствовал. Облокотившись на подоконник, я стал смотреть на море, на тонкий месяц, плывущий сквозь разрывы туч. Ночь прекрасна, а жизнь странная штука. Маленький сцелин то падает на ребро, и ты на многие годы зависаешь над бездной, летишь в нее, то внезапно показывает тебе «Князя» или «Пламя»,[23]23
  После последней денежной реформы на одной стороне сцелина чеканят профиль Князя, на другой – стилизованное Изначальное пламя.


[Закрыть] позволяя вернуться в обычную жизнь, где тебя ждут волны, желтые листья и теплый весенний дождь.

Иногда мне начинает казаться, что лишь стоит закрыть глаза, и все это исчезнет. Не будет ни дорогих костюмов, ни оркестра, играющего «Бирюзовую радугу», ни приглушенного смеха, ни запаха осени, ни друзей, ни… жизни. Не будет ничего, кроме пылающей печати, на которой изображены лотос и цапля, запаха тлена и тихих шорохов за стеной.

От мысли, что мне все снится, что это только сон, а я все еще там, меня пробирает озноб. Я боюсь этого даже сильнее, чем бездарно потраченных дней своей жизни, за время которых я так и не смогу найти ответ кто, почему и зачем это со мной сделал. В такие моменты, когда волна ужаса, словно Белый шквал накатывает на меня, следует побыть одному и подышать свежим воздухом. Надо поверить, что я все еще жив. Что я все еще существую.

Иногда сделать это не так уж и просто.

Я почувствовал движение, отвлекся от созерцания ночи и увидел женщину. Она стояла на противоположном конце веранды, стояла как видно уже давно, и я не заметил ее лишь потому, что она оказалась скрыта полумраком и не двигалась. Кажется, не только мне нравится быть в одиночестве.

Я выпрямился и вежливо поклонился. Она поколебалась, внимательно посмотрела на меня, затем едва заметно склонила голову, отвечая на приветствие, и крупный изумруд сверкнул на ее прекрасной шее. Женщина направилась в зал, едва слышно шелестя широкой юбкой. Я успел лишь заметить, что платье у нее черное, под стать волосам, а она сама, насколько это позволяло понять приглушенное освещение, молода, очень красива, но лицо у нее печально.

Я, проводил ее взглядом, постоял еще немного и увидел, как на веранду входит другая женщина. Та, встретить которую я бы хотел лишь в гробу. Чэра Фиона эр’Бархен собственной персоной.

– Чэр эр’Картиа, – у нее была гнусная привычка растягивать гласные, а милая улыбка не вязалась с алыми глазами, глядящими на тебя из-под квадратных очков. Казалось, что этот взгляд может вынуть из тебя саму душу. – Я не рассчитывала застать здесь вас.

Возможно, она лгала, и эта беседа не случайна. А быть может, в ее словах нет обмана. Анхель была напугана, а это состояние для нее достаточно редкое. И одновременно кипела от ярости. Перед нею был Бич Амнисов, та, что раньше подчиняла себе таких, как Анхель.

– «Вот уж где ненависть, – отстраненно подумал я. – Не чета моей».

Одна из Палаты Семи протянула мне руку для поцелуя, и на ее пальце матово блеснул черный оникс. Я проявил вежливость и даже сказал:

– Чэра эр’Бархен, вы оказываете мне честь.

Иногда я сам себя не узнаю, таким лицемером становлюсь. Ведь всего лишь два года назад мне хотелось лишь одного – всадить ей пулю в голову. А теперь «искренне» улыбаюсь и остаюсь вежливым.

Старушке Фионе чуть больше ста семидесяти, но выглядит она всего на сорок. Очень моложавая, очень ухоженная, прекрасно следящая за собой женщина в полном расцвете сил. Я не рискну назвать ее красавицей – слишком большие глаза, слишком худое лицо, слишком капризные губы. Ее волосы – соль и перец – аккуратно спрятаны под очаровательным бархатным беретом, и видна лишь одна прядь над левым ухом.

– Как поживает ваш замечательный дядюшка, чэр эр’Картиа?

– Прекрасно, – сказал я.

– Передайте ему привет, – она улыбнулась. – С его уходом от нас жизнь стала более… тусклой.

– Я бы осмелился вас поправить, чэра. Скорее всего, с тех пор, как он оставил Палату, жизнь стала более спокойной и простой.

У нее оказался очень приятный и мелодичный смех. И ей было над чем посмеяться – когда у тебя есть враг, с которым сражаешься без малого век, а затем он проигрывает из-за глупости родственника-мальчишки, это хорошо.

– И все-таки, Тиль, я ведь могу вас так называть? И все-таки, Тиль, она стала тусклой, пусть и более спокойной. Пропала острота соперничества. Полагаю, ваш дядя думает то же самое.

Возможно, так и есть, но мне это неизвестно.

– Неужели вы, любезная чэра, жалеете о прежних временах?

Ее глаза за стеклами очков прищурились, она явно услышала скрытый подтекст фразы:

– Я никогда и ни о чем не жалею, мой милый мальчик. И даже в вашей истории руководствовалась не враждой с вашим дядей, а буквой закона и интересом государства.

– Я ни на миг не сомневался в этом, чэра, – я лгал, как дышал, и не чувствовал от этого никаких угрызений совести.

Анхель рычала. Она бы с радостью убила хитрую гадину, вместе со своими сторонниками обрекшую меня на «новую жизнь».

– Ваш амнис очень эмоционален, – чэра Фиона, разумеется, не знала, чего хочет Анхель, но прекрасно чувствовала ее. – С учетом того, что у вас нет при себе трости, полагаю, это нож? Я прекрасно помню его. Несколько дюймов отличной стали и невыносимый характер.

Мне показалось, что ножны мелко завибрировали от ярости.

– Это вы создали его? – вопреки всему, я заинтересовался.

– Мой учитель. Он был куда лучшим магом, чем я. Амниса обуздали по заказу вашего предка, – она вздохнула. – Раньше, когда закон Князя еще не запрещал этой области магии развиваться, и создание амнисов не было взято под жесткий контроль государства, из рук волшебников выходили настоящие шедевры.

Анхель не желала быть шедевром. Она жаждала крови, и мне пришлось приказать ей взять себя в руки.

– Я знаю вашу позицию насчет создания новых амнисов, – кивнул я. – Газеты неоднократно об этом писали.

– Вы не разделяете такой взгляд? – она по-птичьи склонила голову, и в этом жесте читалась скрытая насмешка.

Я покачал головой:

– Мое отношение к магии нейтральное, чэра. Впрочем, как и к развивающимся технологиям. В том смысле, что я не считаю, будто одно обязательно должно довлеть над другим.

– Я удивлена, – в ее глазах появилось нечто, похожее на проблеск интереса. – Ваш дядя был иного мнения и убедил Князя принять несколько не слишком популярных среди магов законов. В том числе и о запрете создания новых амнисов.

Она предложила мне сесть возле столика, где горели высокие пальмовые свечи. Я отодвинул стул, кляня почем свет эту госпожу, и дождавшись, когда она усядется, сел напротив.

– Лучэры веками пользовались помощью амнисов и магов. Я не вижу в этом особого вреда. Мир не рухнул в Изначальное пламя, Двухвостая кошка не пришла за нами, и жизнь продолжилась как раньше. Но, к сожалению, в первую очередь вашему сожалению, волшебство не способно дать то, что мы получаем от пара и электричества. Вы и сами это видите. Мы слишком сильно полагались на помощь потусторонних существ и заклинания, а то, что дал нам Всеединый, давно забылось. Остались лишь крохи, и наша цивилизация остановилась в развитии.

– И поэтому технологиям решили дать шанс, – горько сказала Фиона, ее глаза смотрели на меня, но не видели.

– И вы не будете отрицать, что за сто прошедших лет перемены с городом, страной и миром произошли разительные.

– Не буду, – согласно кивнула она. – Но вот к добру ли это – ответить не смогу.

Конечно, любезная чэра. Для вас – не к добру. Такие, как вы, природные маги из влиятельных семей, потеряли слишком много власти и денег от вето, наложенного на «Закон о создании амнисов», и двенадцати поправок к законам, которые взяли магию под жесткий контроль государства.

– Некоторые артефакты были так сильны и находились в столь ненадежных и неразумных руках, что это могло привести к множеству бед, – нейтрально ответил я ей.

– К такому же количеству, как взрывчатка, эти чудовищные паровые машины и яд, что теперь портит наш воздух? – ее тонкие бесцветные брови нахмурились. – Вечная беда всех цивилизаций, вставших на новый путь и считающих, что все, что было в прошлом, опасно – гибель. А если и не гибель, то потеря жизненно важных знаний.

О да. С этим не поспоришь. Создатели амнисов, древние чудовища, от которых постепенно остаются лишь огни над могилами. Рано или поздно вы все окажетесь в Изначальном пламени, и часть искусства, над которым вы так дрожите, канет в прошлое. Хорошо это или плохо – не знаю.

– Скажите, чэр, могу ли я посмотреть вашего амниса?

– Боюсь, чэра, что это невозможно, – прохладно ответил я. – Она не желает, чтобы вы брали ее в руки.

– Она? – удивилась самая влиятельная волшебница Рапгара. – Интересно. Амнисы женского рода очень редко попадаются нам. Они гораздо сильнее мужских сущностей и вселить их в такую стабильную и жесткую субстанцию, как металл, не так-то просто. Что же, я вполне понимаю вашу служанку. Но удивлена, что вы идете у нее на поводу, Тиль. Этим созданиям следует показывать, кто в доме хозяин, иначе они обязательно выйдут из-под контроля. Это вопрос времени.

Ни я, ни Анхель не были с этим согласны, причем последняя выражала свое мнение настолько ярко, что чэра эр’Бархен опасно прищурилась. Я помнил, что она на дух не переносила, когда кто-нибудь из амнисов переставал быть к ней уважительным.

– Спасибо за совет, чэра, – поблагодарил я ее. – Но у меня с моими подопечными несколько иные отношения, чем это обычно принято в Рапгаре.

– А вы интересный лучэр, – неожиданно сказала она мне, вставая с кресла и протягивая руку. – Не такой, как другие в нашем обществе.

– Каждой личности приходится сражаться для того, чтобы ее не поглотило собственное племя, – ответил я ей.

– Кто это сказал?

– Мой амнис.

Она рассмеялась, и я вновь удивился, насколько молодой смех у этой благородной старухи:

– Благодарю вас за беседу. Мне было очень приятно узнать вас поближе.

– Взаимно, чэра.

Она оставила меня, проскользнув в зал, где гремела музыка и слышался гул голосов, а я постоял у окна еще немного, думая, к чему был этот разговор, и что действительно нужно благородной чэре.

Когда я вернулся с веранды, никаких особых изменений не произошло. Светский вечер был в самом разгаре. Мимо меня несколько стюардов провезли столики с новыми порциями холодных закусок. Я заметил икру на льду, кирусских омаров и свежие устрицы.

В дальнем конце зала, там, где собралась молодежь, рекой лилось шампанское, и слышался смех. Вокруг аквариума Арчибальда собрались истинные ценители театра, и дьюгонь, уже основательно набравшись, декламировал отрывки из своей новой, пока еще незаконченной пьесы.

Талер как сквозь землю провалился, вполне возможно, что дорвался до оружейной комнаты и теперь его оттуда сможет вытащить только Катарина. Я посмотрел по сторонам, желая отыскать незнакомку, которая так быстро покинула веранду, но не увидел ее среди гостей.

Две очаровательные девушки с легким вызывающим загаром на коже, явно только что вернувшиеся в город вместе с родителями из какой-то южной колонии, с интересом слушали лучэру средних лет с блондинистыми волосами, в которые были вплетены живые лилии. Все трое с интересом посмотрели на меня, вежливо присели в реверансах, когда я поклонился, и продолжили беседу. Я услышал краем уха:

– Этот всевидящий из района Иных вновь сказал свое черное слово. Ночной Мясник не успокоится, и следующая жертва будет известным человеком. Кто-то из тех, у кого есть власть или кто служит городу, – загадочно произнесла блондинка.

– Это может быть кто угодно, – ответила ей одна из девушек. – В Рапгаре много людей, занимающих должности.

– Я тоже склоняюсь к тому, что рано верить словам неизвестного пророка, – поддержала ее сестра. – Он может оказаться обычным шарлатаном.

– Пока все, что он говорил относительно убийцы, было правдой, – не согласилась их более старшая собеседница.

Ночной Мясник всколыхнул Рапгар. На него обратили внимание все, в том числе и власть имущие. И это при том, что ни Скваген-жольц, ни газеты не спешат сообщать кровавые подробности. Но, несмотря на это, известность неведомого сумасшедшего растет час от часа.

Я зашел в биллиардный зал, где вокруг шести покрытых зеленом сукном столов господа загоняли шары в лузы, беседуя о последних политических новостях, финансовых потоках, предстоящих играх на Арене, конном клубе и, разумеется, Ночном Мяснике.

В комнате, где шла серьезная игра в Княжеский покер, разговоры были точно такими же, как и в других частях дома. Я хотел уйти, но заметил своего старого знакомого – господина Чирре. Он, что следует из имени, был из народа кохеттов – черноволосый, немного склонный к полноте и очень болтливый. Раньше мы частенько сидели вместе за игральным столом, и я опустошал его кошелек.

– Чэр эр’Картиа, – он энергично потряс мою руку, едва не раздавив кости своей лапищей. – Решили тряхнуть стариной?

– Я здесь случайный гость, – улыбнулся я, разглядывая тех, кто сидели за столом.

– Жаль, – искренне огорчился он. – Без вас эта игра потеряла большую долю своего азарта. Вам сопутствовала удача.

– Как обычно это в жизни бывает – везение рано или поздно заканчивается, и ты перестаешь быть счастливчиком судьбы.

– Это вы о том, что с вами произошло? – тут же помрачнел Чирре. – М-да-а. Лучше каждый день проигрывать в карты, чем услышать подобное решение Палаты Семи.

Он понял, что допустил бестактность, извинился и перевел разговор на игру:

– Я выбыл. Остались только сильнейшие.

За столом сидели четверо игроков. Посол Жвилья, госпожа Валентина Баух – одна из главных членов попечительского совета университета Йозефа Кульштасса, старый полковник-мяурр с подранным левым ухом и мой «добрый друг» – старший инспектор Грей.

Зрители столпились за спинами играющих, наблюдая за партией и переговариваясь друг с другом тихим шепотом. Я оценил расклад фишек на столе:

– Мяурр – на коне.

– Последние две партии, – охотно подхватил Чирре. – Инспектору Грею сегодня весь вечер не везет. Две сотни фартов как не бывало.

– Это еще цветочки, – сказал я, наблюдая, как на миг стрельнули глаза госпожи Баух. – Эту партию он тоже проиграет, несмотря на свой самоуверенный вид.

– Вы так думаете? Почему?

– Госпоже Баух пришла карта. Если не «князья», то по крайней мере «леди». Я знаю ее манеру игры. Посмотрите. Видите, как она поменяла их местами?

– Выиграть можно и «десятками», не обязательно держать на руках картинки.

– Конечно, – не стал спорить я. – Выиграть можно и четверками, но их только что сбросили, а судя по двум черным «стражам», что ушли два хода назад, «десяток» в игре тоже уже нет. Если у любезного полковника в подушечках от когтей не припрятаны «огни Всеединого», госпожа Баух возьмет банк.

– Ваш глаз – алмаз. Уверены, что не хотите сыграть? Это было бы интересное зрелище.

– Благодарю, но сегодня не мой вечер, – сказал я.

– Испэкто’, – посол Жвилья положил на стол алую «колесницу». – Вы ведь ведете это дело? Можэтэ сказать нам что-нибудь обнадежьивающее по поиску жестокого убийцы? Даже в моем посольстве взволнованны пе’спективами.

– К сожалению, нет! – голос у Грея всегда был резкий, а общение грубым. – Могу лишь заверить уважаемое сообщество, что жандармы Рапгара делают все возможное и невозможное, для того, чтобы поймать преступника. Покупаю две.

– Но газеты гово’или о надписи, – продолжал держаться темы посол, сбрасывая одну из карт. – Вы в ку’се? Почему нельзя сообщить общественности п’авду?

– Газеты любят врать, – лоб инспектора разгладился, и я смекнул, что здесь не обошлось без «огня Всеединого» – это единственное, что сейчас могло бы улучшить настроение Грея. – Заверяю вас, господа, что это совершеннейшая ерунда!

– Во времена, когда каждый лжет, сказать правду, все равно, что пойти против Князя, – сказал я в тишине.

Все тут же посмотрели на меня.

– Тиль, здравствуйте, – улыбнулась госпожа Баух. – Хотите я уступлю вам свое место, и вы покажете всем нам, как следует играть в «Княжеский покер»?

– Благодарю за столь щедрое предложение, госпожа Баух. Но я привык уступать женщинам, а не наоборот, – улыбнулся я, кланяясь ей и наслаждаясь перекошенным лицом старшего инспектора. – Уверен, что вы играете ничуть не хуже, чем я.

– Все свое вы уже проиграли! – резко сказал Грей. – Что вы имели в виду, чэр, когда говорили эту фразу и отвлекали меня от игры?!

Анхель спешно предупредила, что Катарина меня убьет, но я решил подергать «мяурра за усы»:

– Всего лишь то, что, полагаю, на этот раз газеты не соврали.

– То есть считаете, что лгу я? – вскинулся он.

– Разумеется, нет. Как можно обвинять столь уважаемого господина во лжи? – изумился я, услышав несколько одобрительных смешков – неприятного человека из Скваген-жольца любили далеко не все. – Просто вы, скорее всего, не в курсе ситуации и можете чего-то не знать, в отличие от источников журналистов.

Я увидел, как мяурр поднял ставку, а госпожа Баух ее поддержала, а затем, немного подумав, удвоила к вящему разочарованию всех сидевших за столом.

– Между прочим, чэр, если вам неизвестно, то именно я веду это дело! – едва сдерживаясь, сказал инспектор. – Готов поднять еще и открыться!

– Пас, – сказал посол, бросая свои карты на стол.

– Тогда и я, и все присутствующие господа удивлены, что вы играете здесь, в уютном доме госпожи Гальвирр, а не ловите страшного убийцу на темных улицах.

Госпожа Баух громко и совершенно неестественно хихикнула, но эффект это возымело, и красный от ярости инспектор, едва стерпевший эту шпильку, практически не думая, сдвинул все фишки в центр стола:

– На все!

– Пожалуй, не в мрряуем праве так рисковать, – покачал лохматой головой старый полковник. – На этот раз я пас. Посмотрим, какие карты у вас, господа.

– «Огонь Всеединого» и четыре «духа» – «Изначальное пламя». Если у госпожи Баух нет «князей», будьте добры подвинуть мой выигрыш, – холодно обратился Грей к крупье.

– Вы забываете, инспектор, что есть два более внушительных расклада, – сказал я, несмотря на одобрительные аплодисменты и возгласы восхищения в адрес удачной игры жандарма. – Давайте дождемся дамы.

Госпожа благодарно мне улыбнулась и в оглушающей тишине показала все шесть карт. Четыре «леди», черный «князь» и «ключ» – «Отцы-основатели». Сильнее только «Рука Всеединого». Зал взорвался возгласами и поздравлениями. Я, довольно улыбаясь, вышел, прежде чем они опять начали бы меня упрашивать сыграть партию.

Надеюсь, инспектор Грей получил от этой игры точно такое же удовольствие, как и я.