Текст книги "Ипоходрик"

Явление XI

Те же и Михайло Иваныч.

Mихайло Иваныч. Фу, какая жара! Какая у вас, батенька, там хозяйка хорошенькая – прелесть! – Сидит, этак, каналья, да шерсть мотает, а глаза так и бегают.

Надежда Ивановна. Мишель, поедем домой!

Михайло Иваныч. Что?.. домой?.. зачем домой?.. Отчего у тебя слезы на глазах: ты, верно, плакала?

Надежда Ивановна. Так, ничего… поедем… (С горькой усмешкой.) Мы, кажется, здесь лишние.

Михайло Иваныч. Как лишние? Я не полагаю, чтобы, после давешнего разговора, мы могли быть лишние.

Надежда Ивановна. Не знаю. По крайней мере Николай Михайлыч мне прямо сказал, что я была влюблена в двадцать человек, что над прошедшим он смеется и что будто бы я тебя нарочно посылала к нему.

Михайло Иваныч (к Дурнопечину). Вы это сказали?

Дурнопечин. Сказал-с. Что ж вам угодно от меня?

Михайло Иваныч. Как что угодно! Позвольте вам сказать, что мне даже странно слышать с вашей стороны этот вопрос: что мне угодно?

Надежда Ивановна. Перестань, брат, оставь; теперь уж все кончено.

Михайло Иваныч. Как кончено? Для меня, душа моя, не может быть кончено! Не могу же я подобные выходки сносить равнодушно. Ты сама знаешь, что мне еще никто не наступал на ногу, кто хоть немного берег свою голову.

Дурнопечин. До головы моей вам далеко, а если вы думаете, как простой мужик, драться, так для этого у меня лакей есть. Вон он стоит…

Никита несколько выходит вперед.

Михайло Иваныч (засучивая рукава). Хо, хо, хо, милостивый государь, как вы прытки стали!.. Пьяны, что ли, вы? Нечего за стул-то браться.

Надежда Ивановна (к брату). Брат, смири себя; бога ради, смири.

Михайло Иваныч. Что ж, душа моя, я готов для тебя сделать все; но тебе известен мой огненный характер: здесь оскорбляют честь твою, говорят, что я мужик, и, наконец, призывают лакея в защиту себе. Подобные вещи могут делать только такие подлецы, как этот господин.

Дурнопечин. Подлецы вы, а не я. Когда начали так поступать, так убирайтесь вон!

Михайло Иваныч (вскрикивает). Молчать!

Дурнопечин поднимает при этом на воздух стул. Никита к нему приближается.

Надежда Ивановна (кидаясь между братом и Дурнопечиным). О, бога ради, умоляю вас: прекратите вашу ужасную ссору.

Михайло Иваныч (грозя из-за сестры пальцем Дурнопечину). Твоя башка остается па плечах единственно по милости этой слабой женщины.

Надежда Ивановна. Брат, я еще раз тебя умоляю…

Mихайло Иваныч. Я ничего и не делаю! На человека, которому в глаза говорят, что он подлец, а он отвечает только, что он не подлец, действительно не стоит сердиться, а надобно плевать.

Дурнопечин. И я на вас также плюю.

Надежда Ивановна (стремительно). Пощадите меня оба хоть сколько-нибудь… (Дурнопечину.) Прощайте, Николай Михайлыч! Укорять я вас больше не стану: ваша собственная совесть скажет вам, как вы черно и неблагородно поступили с любившею и никогда ни словом, ни взглядом не изменявшею вам женщиною… (Уходит с достоинством.)

Mихайло Иваныч (тоже идя за ней и на минуту оборачиваясь к Дурнопечину). За все эти страдания бедной сестры моей я должен был бы пустить тебе пулю в лоб; но, к счастию твоему, ты свинцовой не стоишь, а я влеплю тебе когда-нибудь деревянную… (Уходит.)

Явление XII

Дурнопечин и Никита.

Дурнопечин. Ну да, проваливайте. Тронуть небось не смел!.. (К Никите.) Каков народец, а?

Никита. Да-с, нечего сказать, и на господ-то не похожи. Только бы он тронул вас, я бы ему задал феферу.

Дурнопечин. Ты бы его больно приколотил?

Никита. Не дал бы спуску. Мы попросту, по-мужицки: бей по шее, пятен не видать.

Дурнопечин. Ты бы, знаешь, его с ног сшиб, а я бы его стулом.

Никита. Как бы пришлось, озорник этакой!

Дурнопечин. Теперь, пожалуйста, братец, никогда их не пускай ко мне: как придут, так и гони без всякой церемонии. Не бойся, ничего не будет. Поступай смелее.

Никита. Я-то, сударь, ничего, вы-то уж очень сумнительны да робки.

Дурнопечин. На меня это, Никита, временем находит; сегодня видел, какая штурма была, как бы, кажется, не испугаться, а ничего, решительно ничего.

Никита. Струхнули маненько.

Дурнопечин. Нет, ей-богу, нет!

Никита. Было, Николай Михайлыч, право, было, и в лице немного переменились. Ну да и то сказать: вы хмельненьки сегодня маненечко, это тоже куражу-то прибавляет.

Дурнопечин. Это вот может быть. Ты, Никита, тоже сегодня выпил.

Никита. Выпил, батюшка, грешным делом, выпил: сначала порасстроился тем, что тетенька-то ваша меня очень уж пообидела, а тут пришел в погребок за вином, купец энакомый: «Вы, говорит, у нас вино всегда хорошев и дорогое берете – на тебе!» – три стаканчика и поднес.

Дурнопечин. Это ничего! Я тобой доволен, и со мной вот еще выпьем… (Наливает себе и Никите по стакану.) Пей!

Никита. Благодарю покойно, сударь… (Пьет залпом.)

Дурнопечин. А теперь давай петь, – помнишь эту нашу студенческую песню? Подпевай… (Поет, притопывая ногой),

 
Краса пирующих друзей,
Забав и радостей подружка,
Предстань, предстань пред нас скорей,
Большая сребряная кружка!
 
 
И нам в тебя
Давно пора
Налить винца
И петь: ура, ура, ура!
 

Никита, растопырив руки, тоже додпевает.

Явление XIII

Те же и Соломонида Платоновна.

Соломонида Платоновна. Славно, какие певцы выискались!.. (Сердито Никите.) А ты бы, кажется, мог и помолчать.

Никита сконфузившись и робко отходит и становится взади, в стороне.

Дурнопечин. О, матушка, тетушка, за каким вы нас делом застали… (Целует у нее руку.)

Соломонида Платоновна (садясь в кресло и насмешливым тоном). Ты вот все насчет предмета-то страсти своей беспокоился… (Никите.) Позови эту дуру Кириловну… Она тут в зале стоит…

Никита (заглядывает за дверь). Пожалуйте-с!

Входят робко Настасья Кириловна и Ваничка.

Соломонида Платоновна (Настасье Кириловне.). Поди сюда, рассказывай ему, что мне сейчас говорила… (Показывает на Дурнопечина.)

Настасья Кириловна. Насчет Ванички-то моего, бабушка?

Соломонида Платоновна. Да!

Настасья Кириловна (Дурнопечину). Женится, батюшко, на Надежде Ивановне Канорич, женится. Вы, кажется, изволите ее знать?

Дурнопечин (выпучив глаза). Что это ты за пустяки городишь?

Настасья Кириловна. Ай нет, батюшко, смела ли бы я перед вами и перед бабушкой лгать?

Соломонида Платоновна. Что гримасу скорчил?.. Не верится все.

Дурнопечин. Но этого быть не может-с! Надежда Ивановна сейчас была здесь, и когда же она после того могла дать свое согласие?

Настасья Кириловна. Да ведь, дядюшка, давно тоже промеж нас шел разговор об этом, только она все говорила: «Повремените!» – говорит, а теперь вот я шла с Ваничкой, чтобы попросить у бабушки прощенья за давешнее, она встретилась мне на дороге и говорит, что согласна: «Брату, говорит, оказала, и тот не отсоветывает…» Главное па свадьбу-то теперь ничего не имею… Просила было у протопопицы сто рублей… «Нет, говорит, теперь».

В продолжение этих слов Настасьи Кириловны Сергей подал Соломониде Платоновне письма.

Соломонида Платоновна (пробегая одно из писем и обращаясь к Ваничке). А ты что же, объяснялся ли в чувствах своих с невестой?

Ваничка. Объяснялся-с!

Соломонида Платоновна (читая письмо). Теперь, что ли?

Ваничка. Нет-с… летом еще.

Соломонида Платоновна (продолжая читать). Ну!

Ваничка. Да что ну!.. Мы в горелки играли… Она и забежала в сарай с соломой, а я за ней, – ловил ее!.. Ока взяла да и толкнула меня на солому-с, а я ее тоже потянул туда… тут мы и поцеловались.

Соломонида Платоновна (Дурнопечину). Видишь, как она к тебе твердо верность-то хранила… Ах вы, дурачье, дурачье круговое! Нечего, впрочем, тут про-клажаться-то! Изволь сейчас же одеваться и поедем!.. Мне надобно еще в аптеку заехать: пишут, что холера около нас началась.

Дурнопечин (побледнев). Вот тебе на! Еще новость? В таком случае, тетушка, я не поеду.

Соломонида Платоновна. Это отчего ты не поедешь? Спрячешься, что ли, ты от нее?

Дурнопечин. Нет-с, не поеду… Я теперь даже никуда из комнат выходить не буду.

Соломонида Платоновна (вспыхнув даже в лице от гнева). Нет, ты поедешь: я не позволю тебе над собой дурачиться!.. (Подходя к Дурнопечину, людям.) Дайте мне его шинель!

Никита подает.

(Дурнопечину.) Надевай!

Дурнопечин (артачась было). Но, тетушка…

Соломонида Платоновна. Нечего тут: тетушка! Надевай сию же минуту и надевай хорошенько… в рукава… вот так!.. (Сама торопливо застегивая воротник у шинели Дурнопечина,– людям.) Шапку и калоши ему…

Настасья Кириловна подает шапку, а Никита калоши. Дурнопечин надевает то и другое.

(Людям.) Ведите его и сажайте в коляску.

Никита и Сергей приближаются к Дурнопечину, но он махает только рукой и сам идет. Никита и Сергей следуют за ним. Настасья Кириловна и Ваничка тоже почтительно провожают его.

(С каким-то почти азартом полуобращаясь к публике.) Этакие нынче мужчины стали – ей-богу! И на мужчин-то не похожи!.. Прежде баб, женщин даже этаких не было: мозглые какие-то!.. хилые!.. трусы!.. дрожжовики!.. Тьфу!

Занавес падает.

Примечания

Впервые – в журнале «Москвитянин» (1851, No 1). Критические отзывы о комедии – как печатные, так, видимо, и устные, вынудили Писемского вернуться к работе над текстом, хотя автор испытывал некоторую растерянность от разноречивости суждений. После запрещения пьесы театральной цензурой (1852) Писемский обращается к М. П. Погодину: «…за Ваши хлопоты о моем „Ипохондрике“ я несказанно благодарю: по совету вашему я начал его переделывать, но в сильном затруднении, что именно изменить: вы писали, чтобы я старался приноровиться к литературным замечаниям, но их почти не было. „Современник“, например, сказал, что в комедии нет общей завязки, от которой бы все вытекало; может быть, это и справедливо, но изменить невозможно. „Библиотека для чтения“ наговорила вздор какой-то; „Отечественные записки“ отозвались желчно и только. Какими же советами прикажете пользоваться. Одно, что мне кажется самому, она длинна немного и поэтому я хочу ее сократить» (Письма, с. 51).

Последний этап авторской работы над текстом – редакция, закрепленная в издании «Комедии, драмы и трагедии А. Писемского», части I и II, М., 1874.

В 1855 году после долгих хлопот было получено цензурное разрешение на постановку «Ипохондрика», и пьеса была впервые сыграна в Петербурге 21 сентября 1855 года и прошла шесть раз.

Рецензент «Библиотеки для чтения» писал: «С удовольствием обращаемся к прекрасной комедии г. Писемского», «…характеры действующих лиц взяты с натуры и очерчены автором превосходно; язык каждого лица верен характеру, в пьесе очень много сцен истинно комических – вот неотъемлемые достоинства пьесы Писемского, комедии очень умной». Однако, по мнению критика, герой – лицо «до крайности скучное» и пьеса растянута. «Г. Мартынов в неблагодарнейшей и трудной роли Н. Дурнопечина был безукоризненно хорош» («Библиотека для чтения», 1855, т. 133, октябрь. Смесь, с. 151—152). «Современник» отметил успех спектакля, на довольно резко упрекнул комедию за то, что в ней «нет и намека на мысль, перед вами развивается ряд живых сцен, мимо которых вы проходите в действительности и без сочувствия, и без негодования». (См. Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, т. 9. М., 1950, с. 572. Авторство приписано Некрасову предположительно.)

Писемский об исполнении своей пьесы отозвался сдержанно: «…выполнена она прилично, но и только». В этом же письме, отметив, что в массе публики она не имела успеха, автор проанализировал причины этого (Письма, с. 87).

В Малом театре комедия была поставлена в 1857 году в период расцвета его замечательной труппы. Рецензент петербургской газеты «Театральный и музыкальный вестник» писал об этом спектакле в отделе «Московский вестник»: «…но надо быть в Москве и видеть, что делают из этой сухой и отчасти скучной пьесы здешние артисты, ее исполняющие, чтобы оценить, как много значит игра артистов во всяком подобном произведении… Взгляните на г. Шуйского в Прохоре Дурнопечине, на г. Садовского в Николае Дурнопечине, на г. Васильева в Ваничке, на г-жу Рыкалову в Соломониде Платоновне, взгляните на всех артистов в четырехактном „Ипохондрике“ и скажите, что может быть художественнее его исполнения» («Театральный и музыкальный вестник», 1857, 17/XI, с. 622).