Текст книги "Избранное"

1950–60-е гг.

Сумерки

 
Сероглазые сумерки глянут в окошко
И уйдут, как обиженный гость;
И гостинец неотданный – звезды в лукошке
Разбросают по небу. И первая горсть
Будет тлеть до рассвета на пиках еловых.
А назавтра, влюбленные в нас без конца,
Сероглазые сумерки явятся снова,
Будто им, а не солнцу открыты сердца.
 

1957

«Ещё не знаешь точно дня рожденья…»

 
Ещё не знаешь точно дня рожденья
Цветов, листвы, душистых мягких трав,
Но видишь, как идут приготовленья
В семье полей, полянок и дубрав.
Вот и ручей запел под снегом тонко
О том, что зелень смотрится в него.
Так мама расшивала распашонку
Задолго до рожденья моего.
 

1958

Руки

 
Навек остыли руки рыбака.
Но как похожи на живые руки,
Скреплённые при помощи шнурка,
Большие и тяжёлые, как муки.
Неужто им и вёсел не держать,
В раздумье рыжей не сгребать бородки?
Так просто возле ворота лежат,
Как в ливень перевёрнутые лодки.
 

1958

«Знакомая запевочка…»

 
Знакомая запевочка
Слышна издалека,
Неведомая девочка
Идёт от родника.
А ветер вьётся около,
Горят цветы кругом…
В одном ведёрке – облако,
И солнышко – в другом.
 

1958

«На траве золотистые блики…»

 
На траве золотистые блики,
Ствол сосновый в душистой смоле,
И румяной щекой земляника
Прикоснулась к прогретой земле.
А над Камой, жарой опалённые,
Низко-низко склонились кусты.
Им бы сбросить рубашки зелёные
И поплыть, догоняя плоты.
 

1958

«Кофточка застенчивого цвета…»

 
Кофточка застенчивого цвета,
Под косынкой – золотая рожь.
Женщина тиха, как бабье лето,
Протянула запотевший ковш.
Ничего она мне не сказала,
Просто поспешила напоить.
Петь устала, говорить устала,
Только нежной не устала быть.
 

1958

Земля

 
В ней золотые жилы не устали
Ждать, что за ними дерзкие придут.
В ней кости и зелёные медали
Солдат, которых девушки не ждут.
В ней всё, в земле:
                            начало радуг, хлеба,
Тонюсенькой черёмухи, ручья.
И эту землю на седьмое небо,
Живой и мёртвый, не сменяю я.
 

1959

Небо

 
На дымок из русской печки
Опирается оно,
На три кедра возле речки
Опирается оно.
И над явью и над былью
Наших дней и прошлых лет
Режут небо птичьи крылья,
Режут, режут, – следа нет.
Нет конца и края небу.
Нет конца, но до клочка
Эта синь над морем хлеба,
Над пиликаньем сверчка,
Над пробитой в травах стёжкой,
Над прищуром добрых вод
Нам близка: мы все немножко
Подпираем небосвод.
 

1959

«Ставень хлопнул…»

 
Ставень хлопнул,
Гаснут краски.
Путь-дорога далека.
Колобок из русской сказки
Закатился в облака.
Сонный лось жуёт кувшинку,
Запивает из реки.
Тополиную пушинку
Сонно нянчат ветерки.
Спят лисицы-огневушки,
Спят ежата под сосной,
Спят волнушки на опушке —
На околице лесной.
Вон берёзонька прямая
Задремала в тишине,
Через голову снимая
Платье, сшитое к весне.
 

1959

«С лесной берёзы, с белого плеча…»

 
С лесной берёзы, с белого плеча,
Запела птица про мою печаль,
Про то, что я, наверное, смешной,
Про то, что ты смеёшься надо мной.
А ты пройди по травам босиком —
И лёгкий след я пригублю тайком.
Ты по воду пойди – и на пути
Я встречусь, чтобы ношу донести.
Ты будешь жить
                      в морозе здешних зим,
Я буду добрым солнышком твоим.
Ты станешь задыхаться, близких звать,
А я вакцину буду открывать.
Тебе венки из стружек принесут,
А я тебя, остывшую, спасу,
Как сломанную ветку подниму
И не отдам ни смерти,
                               никому!
 

1959

Дворик после войны

 
Мирный дворик.
Горький запах щепок.
Голуби воркуют без конца.
В ожерелье сереньких прищепок
Женщина спускается с крыльца.
Пронеслось на крыльях веретёшко —
То есть непоседа-стрекоза.
Золотая заспанная кошка
Трёт зеленоватые глаза.
У калитки вся в цвету калина,
А под ней – не молод и не стар —
Сапогом, прошедшим до Берлина,
Дядька раздувает самовар.
 

1960

«Какие чудо-маки…»

 
Какие чудо-маки
У нас в саду цвели!
Казалось, что из магмы
Самой они взошли.
Под тенью тучи серой
Их пламень не утих.
И словно пули в сердце
Входили пчёлы в них.
 

1960

«Настали дни суровые…»

 
Настали дни суровые,
И спрятаться спешат
Под шали под пуховые
Серёжки на ушах.
В лесу озябла клюквинка,
Меж кочек лёд блестит,
И пар идёт из клювика,
Когда снегирь свистит.
 

1962

«Я помню: с тихою улыбкой…»

 
Я помню: с тихою улыбкой
Скрипач, что на войне ослеп,
Водил смычком над тёмной скрипкой,
Как будто резал чёрный хлеб…
 

1962

«Ах, до чего же осень глубока!..»

 
Ах, до чего же осень глубока!
В лесу глубоко, во поле глубоко.
Она, как полноводная река,
А я – рыбак в челне своём убогом.
И вот уже я чувствую – тону.
Но мне дышать всё легче,
                                    как ни странно,
И старая замшелая поляна —
Речное дно. Хожу себе по дну.
Подводный мир!
                       Волшебно хороши
Листы растений,
                       розовых и рыжих.
И вся печаль смывается с души
Среди поющих в день осенний рыбок.
 

1962

«Может, чёт – а может, нечет…»

 
Может, чёт – а может, нечет,
Может, плакать – может, нет.
Может, утро – может, вечер.
Может, темень – может, свет.
Может, дальний голос вьюги,
Может, тихий волчий вой.
Может, губы – может, угли.
Может, сторож – может, вор.
Может, я тебя бросаю,
Может, я тебя ловлю.
Может, я тебя спасаю,
Может, я тебя гублю.
 

1962

Михайловское

 
И не видать в окне Россию,
Всю погружённую во мглу,
И только пёрышком гусиным
Скрипит сверчок в своём углу.
И льются нянюшкины песни,
Как будто слёзы по щеке,
И драгоценных женщин перстни
Горят на пушкинской руке.
И на одной из стен лачужки
В глухом неведомом краю
Тень стихотворца тенью кружки
Пьёт участь горькую свою.
 

1962

«Ах, Пушкин, Пушкин, милый Пушкин…»

 
Ах, Пушкин, Пушкин,
                             милый Пушкин,
Чего пустой бульвар стеречь?
Приди ко мне, погрейся пуншем —
Гранитный плащ не греет плеч.
Всё те же снеги, те же сани,
Идалии и Натали,
И только няни,
                    бедной няни
Твои друзья не сберегли.
Каких я вин заморских не пил,
Каких не нашивал оков —
Стучит,
          стучит мне в сердце пепел
Твоих златых черновиков.
 

1962

Поэты

Л. И. Давыдычеву

 
Поэты погибают не от пуль,
Поэтов сокрушают не наветы:
Сам по себе мучителен их путь,
Самих себя не берегут поэты.
Расширены глаза, как у детей.
Попробуй жить
                     и не растратить крови,
Переживая тысячи смертей
И чьих-то
несложившихся любовей!
Да, чистой кровью пишутся стихи,
Да, вечно
             словотворчество людское,
И с красной начинается строки,
И красной завершается строкою.
 

1962

Костёр

 
Как истинно талантливый актёр,
Чьим мастерством
                         нельзя не восхищаться,
Всю ночь горел
                      в глухой тайге костёр,
Не уставая перевоплощаться.
И ярок был его короткий век,
И смерть его была
                          как роль живая,
В которой умирает человек,
Багровую рубаху разрывая.
 

1962

Белый лист

Виктору Болотову

 
О, белый лист, поэту ты претишь,
Так белый флаг немыслим для солдата.
Так белой ночи давящая тишь
В рыданиях девичьих виновата.
Но полон чуда, веры, торжества
Тот миг, когда естественно и просто
Приходят вдохновенные слова
На лист, необитаемый, как остров.
О, белый лист – как белое чело,
Как белые больничные постели,
Как белый снег, что рухнул тяжело
От выстрела на пушкинской дуэли.
 

1963

«Мы в детстве были много откровенней…»

 
Мы в детстве были много откровенней:
– Что у тебя на завтрак?
                                    – Ничего.
– А у меня хлеб с маслом и вареньем.
Возьми немного хлеба моего…
Года прошли, и мы иными стали,
Теперь никто не спросит никого:
– Что у тебя на сердце?
                                  Уж не тьма ли?
Возьми немного света моего.
 

1963

«Время закрытых дверей…»

 
Время закрытых дверей.
Ночь. Воронёные тучи.
Вот бы уснуть поскорей,
Попусту очи не мучить.
Выключить лампу – и спать.
Лучше подняться пораньше,
Чтобы увидеть опять
Ласточек, в небе парящих,
Дом свой в рассвет и лесок,
Весь потянувшийся к свету,
Завтрак свой – хлеба кусок
С солнечным зайчиком сверху.
 

1963

Мой брат

 
Мой брат, твой адрес —
                                  кладбище, бурьян,
Земля сырая, мир потусторонний.
Когда тебе из наших дальних стран
Снесут письмо усталые вороны?
Когда расскажут липы на ветру,
Что ни одна звезда не почернела,
И тёплый хлеб нас будит поутру,
И нет у жизни края и предела?
Мой милый брат, ты – дома,
                                        я в гостях,
Мне здесь, в гостях, то весело,
                                            то грустно.
Когда же я тебе о новостях
Поведаю не письменно, а устно?
 

1963

«Убитым хочется дышать…»

 
Убитым хочется дышать.
Я был убит однажды горем
И не забыл, как спазмы в горле
Дыханью начали мешать.
Убитым хочется дышать.
Лежат бойцы в земле глубоко,
И тяжело им ощущать
Утрату выдоха и вдоха.
Глоточек воздуха бы им
На все их роты, все их части,
Они бы плакали над ним,
Они бы умерли от счастья!
 

1963

«Когда прощально кружат журавли…»

 
Когда прощально кружат журавли
Над отдалённым призрачным строеньем
И лесом, лиловеющим вдали,
Я полон журавлиным настроеньем.
Мой серый взор стремится в синеву,
И тяжело, и слабо машут веки,
И сам, подобно журавлю-калеке,
Я падаю в осеннюю траву,
Я припадаю к матери-земле,
И вместе с ней горюю и мечтаю,
И привыкаю к медленной зиме,
И самообладанье обретаю.
Так славься та великая печаль,
Которая на лике человека
Стирает безмятежности печать
И мужеству предшествует от века.
 

1963

«Снится сон слепому человеку…»

 
Снится сон слепому человеку,
Будто тихо шепчутся леса
И срывает, нагибая ветку,
Он большие, спелые глаза.
Будто он вставляет их в глазницы
И бросает чёрные очки,
И глядят с восторгом сквозь ресницы
Круглые, как косточки, зрачки.
Будто видно, как пчела хлопочет,
Как пригорок солнцем освещён,
Как дрожат на тонких стеблях очи,
Горькие, зелёные ещё.
 

1963

«Набродиться летними лесами…»

 
Набродиться летними лесами,
Лечь в траву, вздохнуть и замереть.
И почти закрытыми глазами
В небо полудённое смотреть.
Ощущать цветов благоуханье
И лучей скользящее тепло.
Думать: это женское дыханье
Чудом в глушь лесную занесло.
И внимать земле и небосводу,
И, вернувшись в хмурое жильё,
Потерять, как женщину, природу,
Мучиться и сохнуть без неё.
 

1963

Точильщик

 
Как заливала сердце радость,
Подобно вешнему лучу,
Когда звучало за оградой:
– Ножи и ножницы точу-у-у!
Портнихи ножницы тащили,
Садовник – нож, столяр – топор,
И нажимал педаль точильщик,
Как избалованный тапёр.
Вращались каменные диски,
Ритмично щёлкал стык ремня,
И как жар-птица сыпал искры
Станок наждачный на меня.
Я пробивался ближе к чуду —
Не оторвать, не отлучить.
Вот подрасту и тоже буду
Ножи и ножницы точить.
 

1963

«Когда музеи закрывают…»

 
Когда музеи закрывают,
Когда за окнами темно,
Портреты тотчас оживают
И с натюрмортов пьют вино.
На берегах пейзажных речек,
Где над кострами вьётся дым,
Портреты-женщины лепечут,
Мужчины плечи гладят им.
И любо им пожить, как людям,
О том, что на сердце, сказать,
Заплакать, если больно будет,
Смеяться…
               В рамки не влезать.
 

1963

Шахматы

 
Окошки – вроде жёлтых клеток
Для шахмат. И по ним порой
Передвигается нелепо
Разбитый вдребезги король.
Его ладьи лежат в пучинах,
И офицеры спят в земле,
Его жену чужой мужчина
Увёз в серебряном седле.
Он за насмешкою насмешку
Теперь встречает на пути.
О, если б маленькую пешку
У самой пропасти найти!
Одну из тех, кто и без денег,
И без дворцовой мишуры
Тобой живёт, с тобою делит
Все беды шахматной игры.
 

1963

«Светолюбивы женщины. Они…»

 
Светолюбивы женщины. Они
Не могут пыль на стёклах окон видеть,
Им докучают пасмурные дни,
Их чёрным словом так легко обидеть.
И светоносны женщины. Нельзя
Представить даже,
                          что за темень будет —
Исчезни вдруг их ясные глаза
И маленькие матовые груди.
 

1963

«Куда, куда вы, облака…»

 
Куда, куда вы, облака,
Не ожидая потепленья,
Без фонаря и посошка,
Без хлеба и благословенья?
И я таков, и я таков —
Покой – беда моя и кара.
Мой герб – на фоне облаков
Четыре пёрышка Икара.
Мой город тих и невелик,
Без шумных улиц с гаражами,
И облаков прощальный клик
Прекрасно слышат горожане.
 

1964

Март

 
Не весна, а какой-то кошмар.
Почернел и осунулся город.
И хрипит, задыхается март,
Как февраль
                 с перерезанным горлом.
Всё навыворот,
                     всё набекрень,
Вкривь и вкось,
                      но проходят недели,
И уже без боязни сирень
Вылезает из найденной щели.
Что с тобою, мятущийся мир,
Ты как будто доволен судьбою?
Неужели когда-то и мы
Так же будем довольны собою?
Неужели себя я найду,
И сомненья свои освистаю,
И двенадцати мартов в году
Никогда уже не насчитаю?
 

1964

«Всё равно в каком аду…»

 
Всё равно в каком аду —
Этом или том.
Всё равно под чью дуду
Быть шуту шутом.
Лишь бы ты меня ждала
С вечною тоской,
И бубенчики рвала
Белою рукой.
 

1964

«Нет детей у меня. Лишь стихи…»

 
Нет детей у меня. Лишь стихи
Окружают меня, словно дети,
Но они и бледны, и тихи,
Не живут они долго на свете.
– Дорогой, потерпи до утра,
Золотой, подожди до рассвета,
Завтра утром придут доктора,
Мы на дачу уедем на лето.
И опять – словно снег – черновик,
И перо – словно посох скрипучий,
И рука – как безумный старик,
И свеча – как звезда из-за тучи.
 

1964

«Мы бредём, спотыкаясь о корни…»

 
Мы бредём, спотыкаясь о корни
Слов старинных, —
                           я их предпочёл,
Молодой человек непокорный, —
Да измученный письменный стол.
Ты, ему говорили, попомнишь,
Как бумагомарак поважать,
Каково без ковровой попоны
Где-нибудь на задворках дрожать.
Он не слушает голос зловещий,
Угрожающий стужей и тьмой.
До свидания, люди и вещи,
Мы не скоро вернёмся домой!
 

1964

«Время – деньги, это верно…»

 
Время – деньги, это верно.
Время – лучший капитал.
Но его в таверне скверной
Я с дружками промотал.
Индульгенций по карману
Мне, конечно, не найти,
Но на песенки шарманок
Постараюсь наскрести.
Спой мне песенку, шарманка,
Про далёкие края,
Улыбнись мне, обезьянка,
Ненаглядная моя.
 

1964

«Не заболочены глаза…»

 
Не заболочены глаза.
И сердца бедного огарок
Ещё горит во мне, друзья,
Для чёрных дней —
                            довольно ярок.
Покуда Родина, как мать,
Ко мне протягивает руки,
Ни чести мне не занимать,
Ни сил на творческие муки!
 

1964

«Пегасу хочется в ночное…»

 
Пегасу хочется в ночное
К подпаску в розовом дыму.
Не очень весело со мною
В стране заоблачной ему.
Он запах трав далёких ловит,
Трубит в тревожную трубу,
Ему всё лето снится лошадь
С туманной звёздочкой на лбу.
Ах, как вздыхает, как вздыхает
Мой неприкаянный слуга,
Покамест белыми стихами
Не запорошены луга.
 

1965

«Я снова русской осенью дышу…»

 
Я снова русской осенью дышу,
Брожу под серым солнышком осенним,
Сухой цветок отыскиваю в сене
И просто так держу его, держу.
Я говорю: отыскивай, смотри,
Пока не в тягость дальняя дорожка,
Пока вкусна печёная картошка
С ещё сырым колёсиком внутри.
А между тем зима недалека,
Уже глаза озёр осенних смеркли,
Лишь вены на опущенных руках
Ещё журчат, ещё перечат смерти.
 

1965

Крыши

 
Скажите, вы любите крыши,
Пропахшие запахом звёзд?
Они, как усталые крылья,
Проделали тысячи вёрст.
А мы и не подозревали,
Что, сонные веки закрыв,
В таинственных странах бывали
При помощи машущих крыш.
И только большие поэты
Любуются их серебром,
Которые пишут сонеты
Оброненным крышей пером.
 

1965

Натюрморт

 
Вот натюрморт.
Анфас и в профиль
На нём еда, еда, еда.
Бараний бок со струйкой крови,
Бутылки потные со льда.
Но кто отведает гостинцев,
Но где весёлая братва:
По горло сытая постится
Или от голода мертва?
И почему бывает благо
И столь чрезмерно, и мало,
Что уж не в радость нам,
                                   а в тягость,
Как патентованное зло?
 

1965

«Я в чащу истины проник…»

 
Я в чащу истины проник:
Мир симметричен и зеркален,
И мой неведомый двойник
Печален, если я печален.
Когда мне не было темно,
То и в его полуподвале
Не пили горькое вино
И зеркало не закрывали.
 

1965

«Я знал человека. О нём…»

 
Я знал человека. О нём,
Должно быть, вы слышали прежде:
Он в свой непостроенный дом
Входил в непошитой одежде,
Садился поближе к огню
В несуществовавшем камине
И ласково гладил жену,
Хотя её нет и в помине.
И в этой нелёгкой судьбе,
В особенно горькие миги,
Искал утешенья себе
В никем не написанной книге.
 

1965

Мама

 
Ты слышишь, мама, я пришёл —
Твой милый мальчик, твой Алёша.
Нигде я, мама, не нашёл
Таких людей, как ты, хороших.
Руками жёлтыми всплесни:
Какое солнце над востоком!
Не бойся, мама, мы одни
На этом кладбище жестоком.
Уж сколько зим – не знаю сам —
Скребётся вьюга по окошку.
А ты всё бродишь по лесам,
Сбираешь ягоду морошку…
 

1965

«Нет, ты любовью не зови…»

 
Нет, ты любовью не зови
То, что на самом деле было
Простым предчувствием любви:
Не замело, не ослепило.
Ведь на пустой осенний брег
И воду чёрную у брега
Сначала падает не снег,
А только слабый запах снега.
 

1965

«О, женщина! Что за натура!..»

 
О, женщина! Что за натура!
Нарочно является к нам
Одним волоском белокурым
Связать по рукам и ногам.
Чтоб мы моментально привыкли
И выли, как волки, потом
На лунки от детской прививки
Под строгим её рукавом.
 

1965

«Своим сиянием зима…»

 
Своим сиянием зима
Вот-вот сведёт меня с ума.
У той у девочки-гордячки
Такой же был слепящий взгляд.
Я ей дарил цветы «собачки»,
Не помню, сколько лет назад.
Она мне голову вскружила.
Но в бесконечности дорог,
Как в снег упавшую снежинку,
Я отыскать её не мог.
 

1965

Автопортрет

 
Сюртук засаленный и драный,
И на губах запёкся бред.
Зачем,
         зачем, художник странный,
Ты создавал автопортрет?
Зачем не сглаживал пороки,
Чтобы не ставили в вину
Тебе их некие пророки,
Чредой стекаясь к полотну?
Зачем пристанище сырое
Убогой свечкой освещал,
И не писал своих героев,
А впалой грудью защищал?
 

1965

«В заповеднике лани…»

 
В заповеднике лани,
В заповеднике рысь…
Как нам быть со словами,
Чтоб не перевелись?
 
 
Мы так часто трубили
В чистом поле стиха —
Столько слов истребили,
Дорогих, как меха!
 

1965

«Не убивайся, человече…»

 
Не убивайся, человече,
Что еле движутся дела,
Что ненаглядная далече,
Что вьюга окна замела.
Пока в природе двоевластье
Чудной четы – добра и зла,
Исключено сплошное счастье,
Исключена сплошная мгла.
 

1965

«Сапожник допился до белой горячки…»

 
Сапожник допился до белой горячки,
Поэт дописался до белых стихов.
И белая пена в корыте у прачки —
Как белые овцы у ног пастухов.
И белые стены покрашены мелом,
И белый из труб поднимается дым,
И белый наш свет называется белым —
Не чёрным, не розовым, не золотым.
 

1965

Дельфины

В. Михайлюку

 
Дельфины, милые дельфины,
Мы вас научимся беречь —
Уже почти до половины
Мы понимаем вашу речь.
О, разыгравшиеся дети!
Вас не обидят корабли,
И вашей кровью красить сети
Отвыкнут жители земли.
И вы, поэты, как дельфины,
Не избегайте с нами встреч —
Уже почти до половины
Мы понимаем вашу речь.
 

1966

«Душа и природа – в предчувствии вьюг…»

 
Душа и природа – в предчувствии вьюг,
И стрелки часов улетают на юг.
И маятник жёлтый вот-вот упадёт,
И дворник с метлою уже его ждёт.
Нам долгие ночи с тобой коротать,
Стихи, завывая по-волчьи, читать.
Спаси меня, милый полуночный друг! —
Душа и природа – в предчувствии вьюг.
 

1966

«За мои печали плата…»

 
За мои печали плата —
Теплота твоих колен.
Милосерднейшая плаха,
Чудодейственнейший плен.
Как светла моя темница,
Как горьки былые сны,
Как жестоко очутиться
На свободе без вины.
 

1966

«Фантастический флигелёк…»

 
Фантастический флигелёк,
Фантастический флигелёк,
Фиолетовый фитилёк,
Марфа в фартуке
                        чистит фрак,
Фигу прячет в карман дурак.
Фолианты: Фейхтвангер, Франс,
Дьявол в профиль, Фауст в анфас.
И качаешься, обомлев, —
Сколько фосфору в букве «эф»!
 

1966

«В эту ночь я стакан за стаканом…»

 
В эту ночь я стакан за стаканом,
По тебе, моя радость, скорбя,
Пью за то, чтобы стать великаном,
Чтоб один только шаг до тебя,
Чтобы ты на плечо мне взбежала
И, полна ослепительных дум,
У солёного глаза лежала
И волос моих слушала шум.
 

1966

«Пора замаливать стихи…»

 
Пора замаливать стихи,
Стихи замаливать пора мне,
Встав за кузнечные мехи
Или обтёсывая камни.
Откуда знать, в конце концов,
Быть может, я ценою муки
И отыскал своё лицо,
Но потерял при этом руки.
 

1966

«Я с природы осенней…»

 
Я с природы осенней
Серых глаз не свожу,
Словно с девушкой сенной
Далеко захожу.
Но уже не по воле
Возвращаюсь домой,
Но уже я помолвлен
С нелюбимой зимой.
И хожу я, поручик,
И красив, и высок.
И свинцовою тучей
Продырявлен висок.
 

1967

«О вы, несжатые полоски…»

 
О вы, несжатые полоски,
Как, видя вас, не горевать?
Трудней, чем камень философский,
Нам хлеб насущный добывать.
Мы полюбили хлеб за муки,
За то, что начали с азов
Без вас, таинственные музы,
Верней, вязальщицы снопов.
Мы покупаем хлеб в лавчонке,
Спеша на Чистые пруды,
И лебедь белый или чёрный
К нему выходит из воды.
 

1967

Вальдшнеп

 
Когда за вскинутою шапкой
Несётся вальдшнеп, охмелев,
Бей с прочных ног,
                           не с кочки шаткой —
Подранок жалок и нелеп!
Ведь ты на тяге не впервые,
И сам любил,
                   и потому
В его божественном порыве
Не дашь раскаяться ему.
 

1967

«Стихи не пишутся – и чёрт с ним!..»

 
Стихи не пишутся – и чёрт с ним!
Они – не проза как-никак.
Давай закусим славой чёрствой,
А лучше – ляжем натощак.
Бог с нею, с вымученной песней,
Уж лучше спать спокойным сном.
Ещё милей и интересней
Глядеть на осень за окном.
Покуда я тетрадь мараю,
Совсем осыпалась ветла
И тучка, розовая с краю,
Уже не полностью бела.
 

1967