Текст книги "Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского"

Алексей Щербаков
Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского

Пролог

В эмиграцию люди подаются по разным причинам. Кто-то надеется, что в другой стране будет жить лучше. Кто-то – из авантюристских настроений. Как сказал писатель-эмигрант Сергей Довлатов, кто-то уехал из СССР в США, потому что ему хотелось плюнуть с Бруклинского моста в Гудзон. Писатель и рок-музыкант Владимир Рекшан рассказывает о своем друге, отбывшем в Великобританию, чтобы иметь возможность ходить на концерты группы Deep Purple.

Так было не только в советские времена. В конце XIX‒начале ХХ века множество людей ехали за океан за лучшей жизнью. А гимназисты, начитавшись Фенимора Купера, пытались бежать в Америку, чтобы «воевать за индейцев». И ведь некоторые, самые упорные, добирались до цели…

Но политическая эмиграция – это совсем иное дело. Политэмигранты, как правило, покидают страну для того, чтобы бороться с существующей властью. А потому они очень тесно связаны с покинутой ими страной.

Чтобы понять отличие психологии политических эмигрантов от иных, приведу такой пример. В России существовало явление, называемое «русским протестантством». Суть его в том, что определенные группы людей отвергали Православную церковь и исповедовали неортодоксальные религиозные взгляды. Их было достаточно много. В Российской империи с такими взглядами жить было непросто, «русских протестантов» довольно жестко прижимали. Так что многие подались в эмиграцию. Общины различных сект образовались в том числе и в Южной Америке – и существуют до сих пор. Сектанты сохранили русские традиции, возможно, лучше, чем мы. Но… Их никогда особо не волновало, что происходит в России. Они жили и живут своей жизнью – и какое им дело до того, что происходило и происходит на их исторической родине?

А вот политические эмигранты продолжали смотреть на покинутую Родину. Они хотели разрушить существующий режим – а для этого надо было иметь информацию о происходящих в России событиях. Так, белоэмигранты внимательно читали «Правду» и «Известия», работы советских вождей, а самые настырные – даже стенограммы партийных съездов. Причем они штудировали всё это куда внимательнее, чем многие коммунисты.

Главное отличие политэмигрантов от всех прочих – они рассчитывали вернуться. Даже если реальных шансов на это не было – в глубине души они на это надеялись. Причем хотели не просто вернуться, чтобы обнять березки и перекреститься на Исаакиевский собор или храм Василия Блаженного. Они желали вернуться с победой, на белом коне, чтобы насладиться видом поверженных противников. Часто это желание затмевало всё, в том числе и здравый смысл. Потому-то для достижения своих целей они связывались с кем угодно, в том числе и с откровенными врагами России.

Первый русский диссидент

В России XVII века Курбский как борец с тиранией стал известен благодаря проникновению из Речи Посполитой так называемых Сборников Курбского – подборки его сочинений, нередко объединенных с другими произведениями, описывающими жестокости Ивана Грозного – например, главы «О московской тирании» из хроники польского историка XVI века Мацея Стрыйковского «Описание Европейской Сарматии», переработанной Александром Гваньини.

Тем самым Сборники Курбского, известные более чем в 120 списках, как бы создавали альтернативу официальной «благопристойной» истории правления Ивана Грозного. Как отмечено К. Ю. Ерусалимским, «копирование Сборника имело привкус „литературного скандала“»… Сами масштабы копирования этого сборника могут быть истолкованы как знак участия Курбского в жизни российской литературы и общества. Информация, собранная князем, не находила аналогов в официальных русских текстах о времени Ивана Грозного. Брошенный Курбским вызов тирании иногда воспринимался как вызов власти как таковой.

Александр Филюшкин, историк

Князь Курбский является символической и мифологической фигурой в отечественной истории. Еще декабристы использовали его образ для создания мифа о непримиримом идейном «борце с деспотией». В этом деле принял участие и Пушкин и многие другие. Именно «свидетельства» Курбского в значительной степени служат основой рассказов об «ужасах опричнины». Хотя никаким свидетелем он тут не мог быть по определению.

Но главное другое. В поведении Курбского и в его литературном творчестве прослеживаются характерные особенности многих персонажей из тех, кто «выбрал свободу». И эволюция его взглядов также очень характерна…

Необходимое историческое пояснение

Начну я издалека, кратко охарактеризовав то, что происходило в России.

…Российское государство, как известно, возникло за счет того, что Москва не мытьем так катанием объединяла вокруг себя фактически независимые княжества, на которые распалась Киевская Русь. Процесс, разумеется, происходил очень непросто, и методы были весьма далекими как от гуманизма, так и от средневековых норм морали. А если честно – то гнусными и подлыми. Но вот уж как вышло. Их противники были не лучше. Отнюдь не всем феодальным владетелям хотелось терять свою независимость.

Жирную точку в этом процессе поставил великий князь Иван III (дед Ивана Грозного, кстати, при жизни он имел такое же прозвище, как и его внук), человек, к сожалению, почти забытый в русской истории. Он мало того, что навел порядок, так сказать, в первом приближении, так еще и объявил себя царем. Последнее было делом серьезным. Причина в том, что великий князь по тогдашним представлениям был всего лишь «самым главным» среди князей. Не больше. А вот царь – это дело другое (слово произошло от латинского «цезарь», так называли себя древнеримские императоры). Все остальные феодальные владетели превращались в бояр – то есть они по определению стояли на ступень ниже. Есть царь – и есть все остальные[1]1
  Характерно, что большинство иностранных держав царский титул Ивана III не признали. Казалось бы – им-то какое дело, как там называет себя русский государь? А вот было дело…


[Закрыть].

Сложный период объединения оставил после себя множество «остаточных явлений», за который бояре держались обеими руками. Кроме царя была еще и боярская Дума. Казалось бы, это не самое плохое явление – ограничение царской власти. Но если присмотреться повнимательнее – получается совсем иная картина. Бояре защищали свои и только свои интересы.

Самым знаменитым и самым чудовищным из реалий тогдашней политической жизни было так называемое местничество. Суть его в том, что на государственные должности назначали по знатности. Существовал официальный, хоть и довольно запутанный «рейтинг» как боярских родов, так и отдельных их представителей. Так вот, никого не могли назначить на должность ниже той, которую занимал его предок. Подчиняться более «худородному» для боярина было делом унизительным. И они были готовы до конца отстаивать то, что считали своим правом.

Эту ситуацию наглядно иллюстрирует советский анекдот 70-х. Генерал гуляет с внуком.

– Деда, а я стану генералом?

– Конечно.

– А маршалом?

– Нет, у них свои внуки есть…

Суть понятна. Есть каста элиты, которая живет по собственным законам, и даже царь изменить эти законы не властен. За такие вещи обычно держатся обеими руками.

Но вы представьте, как эта система работала в реальности. Допустим, собрался царь воевать. Ему приходилось изрядно поломать голову над тем, чтобы так расставить людей на руководящие посты, дабы и местничество не порушить, и чтобы военачальники хоть что-то путное из себя представляли…

Вообще, местнические споры были любимым развлечением русских бояр. С ним не удалось справиться даже Ивану Грозному. Официально местничество было отменено лишь Алексеем Михайловичем в 1682 году. То есть уже совершенно в иную эпоху. Но и это не очень помогло. Психологию-то куда денешь? У представителей элиты местничество было вбито в головы с юности тяжелым молотком. Так что реально местничество ликвидировал только Петр I. Как говорится, «против лома нет приема, если нет другого лома». У Петра Алексеевича он был…

Иван III был очень суровым государем, при нем не забалуешь. При его сыне Василии III дело шло тоже, в общем, неплохо. После смерти последнего власть взяла в руки его жена Елена Глинская – также очень серьезная и энергичная дама. Однако в 1538 году она умерла (по некоторым версиям – ей помогли уйти на тот свет). И вот тут-то началось…

А начался, по сути, боярский беспредел. В процессе которого различные аристократические кланы стремились к тому, как бы побольше урвать. В том числе и родственники покойной царицы.

Вот что писал об этом впоследствии Иван Грозный. «Было мне в это время восемь лет, и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом… сколько бояр наших, и доброжелателей нашего отца, и воевод перебили. Дворы, и села, и имущества наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери нашей перенесли в Большую казну, при этом неистово пиная ногами и тыча палками, а остальное разделили».

Беспредел распространялся не только на царское имущество, но и на все, до чего могли дотянуться тогдашние олигархи. Именно так, без кавычек. Бояре и являлись тогдашними олигархами. Со всеми отсюда вытекающими.

Закончилось это печально. В 1547 году в Москве разразилось восстание. Идейное его содержание было простым, как репа: «Ну, достали, вы, сволочи!»

Данные события позволили 17-летнему Ивану Васильевичу взять реальную власть. (До этого времени он только числился царем. Руководили страной иные товарищи.)

Иван Васильевич стал осуществлять реальные преобразования. Напомним их, известные со школьного курса.

В 1549 году царь произнес речь на Красной площади. Он осудил неправильное боярское правление и высказался за реформы. Последние долго себя ждать не заставили. В том же году был создан Земский собор – по идее, собрание, представляющее все категории населения России. Реально, конечно, было не так красиво, но это был хороший щелчок по носу аристократии.

В 1550 году был издан Судебник, согласно которому боярские вольности изрядно ограничивались. Поясню, что до этого бояре творили в своих вотчинах, что хотели, и никто им был не указ. Еще Иван III пытался призвать их к порядку, но без особого толку. Его внук пошел на второй заход, пытаясь ограничить боярский произвол.

В 1556 году царь начал бороться с местничеством. Иван Васильевич уже влез в войну с Казанским ханством и на собственном опыте убедился в полной неработоспособности местнической системы. Не слишком удачные первые походы на Казань были связаны во многом именно с местническими разборками среди военачальников. Но тут Иван Васильевич (пока еще не Грозный) выдал половинчатое решение. Местничество отменялось только в действующей армии.

И в том же году произошло главное событие. Учреждаются стрелецкие полки. То есть, говоря современным языком, контрактная армия. До этого никакой регулярной армии в России не было. Вообще. Вооруженные силы составляло дворянское ополчение. Землевладельцы разного ранга обязаны были в случае чего выставить то или иное количество бойцов. То есть нормальная феодальная организация. Кто, когда и как выставит – кому эти выставленные бойцы станут подчиняться, а кому не станут – вопрос особый… А вот стрельцы служили за царское жалование и к тому же имели массу дарованных царем привилегий.

То есть все преобразования Ивана Грозного били в одном направлении – ослабить по мере возможности влияние феодальной верхушки и укрепить центральную власть. Ничего такого особенного тут нет. Это проходили все государства.

Вот именно в такой атмосфере и сформировался князь Андрей Михайлович Курбский.

Путь воина

Он поступил на службу в 1547 году. Как это было принято, Курбский, потомок ярославских князей, занял место в свите царя Ивана Васильевича. А дальше пошла война. Курбский служил на южной границе государства. Кстати, она проходила… по реке Оке. То есть сегодняшний москвич легко мог доехать до этой границы на электричке. Воевал Курбский неплохо. Впоследствии он приписал себе и вовсе героические действия, правда, это-то ничем не подтверждается. Но в любом случае – он действовал как грамотный пограничный командир.

Так пошло и дальше. Во время походов Ивана Грозного на Казань Курбский занимал должность второго воеводы полка правой руки. То есть на современном языке – помощника командующего корпусом, генерал-лейтенанта[2]2
  «Лейтенант» означает «помощник командира». Недаром в дореволюционной армии этому званию соответствовал поручик, то есть офицер для поручений. Так что генерал-лейтенант – это помощник генерала («главного»), военачальника.


[Закрыть].

Об этой войне я рассказывать не стану, это, конечно, интересная история, но уж слишком явно выходит за рамки темы книги. А если в этих рамках – то Курбский воевал отлично. Правда, впоследствии он несколько приукрасил свою деятельность.

Дело было так. Во время штурма Казани 2 октября 1552 года татары пытались прорваться из окруженного города. На пути их оказались русские части, в том числе и те, которыми командовал Курбский. Сражались они мужественно. И татары не прошли. Слава героям! Но беда-то в том, что потом Курбский сообщал об этом бое уже и вовсе невероятные факты – о соотношении численности войск противника и подчиненных ему. Получалось, что Курбский дрался с десятикратно превосходящими силами противника, чего в те времена быть не могло по определению. Тогда ведь решала дело рукопашная схватка, огнестрельное оружие было не слишком эффективным. А татары были не хуже подготовлены, чем бойцы Курбского, к тому же они сражались с мужеством отчаяния, отступать им было некуда. Впрочем, тогда было принято завышать до небес численность врага.

Некоторое время после этого Курбский развлекался тем, что «приводил к порядку» окрестные кочевые племена. Курбский мотался по степи и подчинял местных кочевников. И дело не в том, что этот процесс, мягко говоря, не соответствовал нынешним представлениям о гуманизме. А он очень не соответствовал. Это-то ладно. Тогда о гуманизме никто понятия не имел. Ни в России, ни в Европе. Вот тут-то и была первая обида на царя. Курбскому было очень скучно мотаться по степи и гонять кочевников, к тому же он полагал, что подобное назначение не соответствует его статусу.

В 1556 году Курбский получил назначение на новый театр военных действий – в Литву.

Там Курбский тоже воевал неплохо. Хотя каких-то особенных полководческих талантов и не показал. Но, в общем, грамотно действовал на своем месте. Русские войска, среди которых был и Курбский, настойчиво и планомерно разносили владения Ливонского ордена.

В общем и целом, князь не являлся выдающимся полководцем. Не Наполеон и не Суворов. Но он был вполне грамотным военачальником на своем уровне.

Но в 1560 году случилось нечто странное. Курбского сняли с высоких должностей. Некоторое время он околачивался на незначительных должностях в приграничных городах. Причины этого неизвестны, но выводы делаются серьезные. Именно в это время происходит, в августе 1563 года, якобы значительная битва под Невелем, в которой, дескать, князь потерпел поражение, а Иван Грозный в этом узрел предательство.

Беда в том, что эта битва выглядит полной фантастикой. Согласно польским источникам, 1500 поляков разгромили 40-тысячную армию русских. Дело даже не в том, что сам факт такого сражения весьма сомнителен. Против настолько подавляющего численного превосходства противника что-то возможно сделать только при абсолютном преимуществе в выучке и вооружении. Например, если латная конница столкнулась с толпой вооруженных вилами и косами крестьян. Но поляки и русские тогда были обучены и вооружены примерно одинаково. Да, как свидетельствует история, сражались примерно на равных. То наши их победят, то они наших…

Но это ладно. Вопрос: откуда там взялась такая армия? 40 тысяч воинов – это всё, что могла выставить тогдашняя Россия. То есть эту армию надо было долго собирать и двигать с какой-то внятной целью. Но никаких сведений о создании и передвижении такой армии нет. Ни о том, куда она шла, ни о том, зачем. Значит – никакой большой армии под Невелем не имелось.

Отвлекаясь от темы, добавим. После Второй мировой войны среди немцев тоже нарисовались подобные «герои». Согласно их бодрым рапортам, они сбили наших самолетов и сожгли танков на порядок больше, чем их было произведено в СССР. Справедливости ради надо сказать, что с нашей стороны тоже завышали количество уничтоженных врагов.

Так что там было? Скорее всего, небольшой пограничный отряд, которым руководил Курбский, получил по зубам от поляков. Делов-то. Обычная пограничная стычка, которые в те времена происходили постоянно. Вообще-то впоследствии Курбского объявляли чуть ли не гениальным полководцем. Пошло это от его собственных заявлений. Тему подхватили поляки, которым такой пропагандистский ход был выгоден. (Что не мешало им смаковать мифический грандиозный разгром под Невелем. Но пропаганда далеко не всегда подчиняется законам логики.) А как же – дескать, любой приличный человек непременно убежит из дикой варварской Московии к культуре и просвещению. Что представляла из себя «просвещенная» Речь Посполитая, я еще расскажу.

Что же касается полководческих талантов Курбского… Он, безусловно, был хорошим воякой. Однако талантов Александра Македонского явно не проявил. Хотя бы потому, что никогда не играл заметную самостоятельную роль во время военных действий.

Кстати, стоит пояснить тогдашнюю политическую терминологию. Речь Посполитая являлась достаточно рыхлым государством, объединяющим Польшу (территория современного одноименного государства с частью Украины) и Великое княжество Литовское (территории современных Белоруссии и Литвы). Во времена Ивана Грозного многие литовские дворяне были православными. Завинчивать гайки по поводу религии начали позже. Существовала своеобразная «специализация» – поляки сражались с западными врагами, с татарами и турками. Литовцы же – с Россией.

Однако в России всех жителей Речи Посполитой чаще называли (да и называют) поляками. Так понятнее. Все-таки слово «литовцы» имеет сегодня совершенно иное значение.

Но вернемся к нашему герою. Черная полоса в его жизни прошла. В 1563 году Курбский участвует в наступлении русской армии, в том числе – и во взятии Полоцка. Это была вершина успехов русских в Ливонской войне. И Курбский царской милостью не был обижен.

3 апреля 1563 года Иван Грозный назначил Курбского первым воеводой в Юрьев (Тарту). Фактически князь стал наместником над всеми завоеванными прибалтийскими землями.

«С одной стороны, это было несомненное повышение. Князь фактически оказывался наместником всей Русской Ливонии (к 1562 году Ливонский орден распался, и его территория была поделена на русскую, датскую, шведскую и польсколитовскую зоны оккупации). С другой – должность юрьевского воеводы была отнюдь не сладкой. Князь оказывался ответственным за все, происходящее на оккупированной территории Ливонии, – а там каждый день могло произойти что угодно, от вылазки недобитых ливонцев, внезапного рейда литовской кавалерии, нападения шального шведского отряда до мародерства и дезертирства в рядах собственно русской армии. Немало беспокойства могла доставить борьба с контрабандой и „коммерческими“ операциями в прифронтовой зоне».

(Александр Филюшкин)

Но в любом случае – это была очень высокая должность. По сути – наместник с неограниченными полномочиями.

Побег

А вот тут-то начинается самое интересное. Дело в том, что о деятельности князя Курбского в должности наместника мы знаем очень немного. Сам князь в своих произведениях эту тему как-то обходил. Хотя если так прикинуть – человек занимал высокий пост, то есть он по определению должен знать разные особенности деятельности Ивана Грозного. Где найти материал, обличающий царя, как не тут? Если сегодня человек, работавший губернатором, решить выступить с обличением Президента, он наверняка приведет примеры из своей губернаторской деятельности… Это ведь очевидно – человек, находящийся на большом посту, знает много всякого про «высшие сферы». Однако Курбский про свою деятельность наместника вообще не распространялся. Так что возникает вопрос: а может, он свои обязанности исполнял так, что глаза бы не глядели? А потому предпочитал об этом не вспоминать?

Итак, достоверных сведений о деятельности Курбского на этом посту очень мало. Но те, что есть, характеризуют князя не с самой лучшей стороны. Он регулярно проваливал те дела, которые ему поручали.

Впрочем, ничего удивительного тут нет. Курбский с юности занимался, в основном, войной. Не все генералы имеют способности к административной деятельности… Это разные профессии. Маршал Жуков на административных должностях тоже, мягко говоря, особо не отличился.

В период своего «наместничества» Курбский увлекся чтением. До этого особого интереса к книгам за ним не наблюдалось. Да и когда ему было читать? Он, в основном, воевал. Напомню, что в те времена книги стоили очень дорого. Печатный станок уже имелся, однако изданных новым способом книг было мало. Тем более что многие церковные деятели, как православные, так и католики, резко выступали против книгопечатания, полагая его «неблаголепным»[3]3
  Эти представления сохранились до сих пор у некоторых радикальных течений старообрядцев.


[Закрыть]. (На самом-то деле типографии являлись опасными конкурентами монастырей, в которых обитало основное количество книжных переписчиков.) Так что «книгочтейство» было делом весьма затратным.

Читал Курбский книги, по большей части, религиозного содержания. Но тут есть одна тонкость. В те времена вся идеология основывалась на религии. Особенно в России, где никакой светской философской традиции не существовало в принципе. А ведь любая идеология базируется на религиозной или философской основе. Тот же Иван Грозный обосновывал свои действия, включая опричнину, ссылками на православных авторов. То есть, возможно, Курбский пытался найти ответ на вопрос, что вообще в стране происходит?

А ведь, с точки зрения Курбского, в России творилось черт-те что. Я уже упоминал, что «вектор» преобразований Ивана Грозного был очень четким – наступление на права и привилегии боярства. Это и тогда было понятно любому, кто имел хоть какие-то мозги и политический кругозор. Но с точки зрения князя Курбского это было неправильно! Он-то считал бояр становым хребтом державы. Так что политика Ивана Грозного не могла у него вызвать сочувствия.

Так или иначе, но Курбский вступил в переписку с польским магнатом Радзивиллом, который в Речи Посполитой значил куда больше, нежели король. А вот это уже называется изменой. Напомню, война с Речью Посполитой продолжалась. Как можно назвать высокопоставленное должностное лицо, вступившее в тайную переписку с врагом? Вот именно так и можно назвать. Предателем.

Видимо, в этих письмах Курбский и обговаривал условия перехода на польскую сторону.

Сам побег произошел 30 апреля 1564 года. Курбский двинулся в бега, бросив на произвол судьбы беременную жену. Хотя ведь прекрасно понимал, какая ее ждет судьба в те далекие от гуманизма времена. Тогда с «членами семей врагов народа» обходились довольно сурово. Многочисленные апологеты Курбского пишут, что, дескать, он был вынужден спешно бежать, потому что над ним нависла угроза репрессий. Правда, никто не сумел представить никаких обоснований такого утверждения. Сам князь, кстати, тоже, ничего членораздельного об этом не сказал. Хотя бы на уровне «мне сообщили, что меня собираются арестовать».

Особо умные пишут, что, дескать, у князя сдали нервы в ожидании царской расправы – и он пустился в бега. Люди меряют других по себе. Напомним, что Курбский был профессиональным военным, прошедшим множество сражений. В те времена даже военачальник «генеральского» звания должен был идти в бой с саблей наголо «впереди на лихом коне». Слабаки и трусы в подобных условиях карьеры сделать не могут по определению. У военачальников той эпохи (да и любой иной) нервы, знаете ли, были покрепче, нежели у интеллигентов-гуманитариев.

Но, так или иначе, Курбский двинулся в сопровождении девятнадцати человек. А заодно прихватил и мошну – 300 золотых, 30 дукатов, 500 немецких талеров и 44 московских рубля. А вот жену брать не счел нужным. Я не зря на этом снова заостряю внимание. И по сегодняшним представлениям бросить беременную женщину – это подлость. Но с точки зрения родовитого боярина, для которого продолжение рода было куда важнее собственной жизни, это было вообще запредельно[4]4
  Стоит заметить, что в те времена люди относились к жизни и смерти иначе, чем мы. С одной стороны, люди были глубоко верующие. Так что в загробную жизнь они верили. С другой – возможность помереть подстерегала их на каждом шагу. Это не только войны, но и постоянные эпидемии (чума, холера, оспа), да и просто болезни. К примеру, воспаление легких, «горячка» – это была почти гарантированная смерть. Так что люди не слишком трепетно относились к собственной жизни. Сегодня ты жив – а завтра тебя нету. А вот существование рода для знатного человека было всем. Лишение боярства было куда более страшным наказанием, чем «честная» (то есть проводимая «по чести») казнь.


[Закрыть].

Однако поначалу дело пошло совсем не так, как хотелось беглецу.

«Прежде всего стоит подчеркнуть, что Курбского за границей ждали. Литовское командование заранее знало о его намерении и выслало людей для организации приема. Эмигрант и встречающие должны были пересечься в замке Вольмар. Перейдя границу, Курбский и его спутники направились к крепости Гельмет, откуда они должны были взять проводника до Вольмара.

Однако первые приключения за границей бывшего наместника Русской Ливонии оказались похожими на знаменитый переход Остапом Бендером румынской границы через дунайские плавни. Рядовые гельметцы, не подозревавшие о договоренностях с литовским командованием, при виде русского боярина страшно обрадовались и решили ему отомстить за все бедствия родной Ливонии. Они арестовали изменника, ограбили его и как пленника повезли в замок Армус. Местные дворяне довершили дело: они унижали князя, издевались над ним, содрали с него лисью шапку, отобрали лошадей. В Вольмар, где, наконец, его встретили с распростертыми объятиями, Курбский прибыл, обобранный до нитки. Позже он судился с обидчиками, но вернул лишь некоторую часть похищенного».

(Александр Филюшкин)

Однако, в отличие от Остапа Бендера, власти Речи Посполитой в конце концов утрясли недоразумение. Беглый князь получил от поляков неплохую награду. Ему были выделены следующие земли: замок в Ковеле, замок в местечке Вижве, дворец в Миляновичах и 28 деревень. Правда, предоставили ему это всё не в собственность, а в пользование. В Речи Посполитой это называлось «крулевщиной», в более западных странах – «бенефицией». Да, собственно, русским дворянам (в отличие от князей, имевших наследственные поместья) земли выделялись точно так же – на время и за службу. Так что земли ещё предстояло отработать. Сражаясь против своих.

Начал же князь свою новую жизнь с откровенного вранья: «Был я неправедно изгнан из Богоизбранной земли и теперь являюсь странником… И мне, несчастному, что царь воздал за все мои заслуги? Мою мать, жену и единственного сына моего, в тюрьме заточенных, уморил различными горестями, князей Ярославских, с которыми я одного рода, которые верно служили государю, погубил различными казнями, разграбил мои и их имения. И что всего горше: изгнал меня из любимого Отечества, разлучил с любимыми друзьями!»

Как вам пассаж? Кто его «изгонял»? Сам драпанул. Человек сознательно бросил своих родных и теперь льет над ними слезы.

Вам это ничего не напоминает? А вот мне очень даже напоминает. Итак Курбский стал бодро воевать на другой стороне. Он начинает направо и налево заявлять о том, что готов хоть завтра идти прямо на Москву. Дескать, только прикажите – он всех русских разобьет и враз ее возьмет. Однако его уровень на новом месте был уже не тот. Дело в том, что в Речи Посполитой тоже существовало местничество[5]5
  Вообще-то ученые считают, что эта система на Руси была заимствована как раз из Польши.


[Закрыть]. И получить какую-то серьезную должность пришлый «москаль» не мог. Знатные польские дворяне просто не стали бы ему подчиняться. Типа «а ты кто такой?».

Так что если в русской армии Курбский состоял на «генеральских» должностях, то в польском[6]6
  Точнее, в Литовском. В Речь Пополитую входили как Польша, так и Литва (современная Белоруссия и Украина). В стране существовала своеобразная «специализация». Собственно поляки воевали с западными противниками и турками, литовцы – с Россией и крымскими татарами. Но для удобства изложения я буду называть Речь Посполитую Польшей.


[Закрыть] войске он воевал, самое большее, на «капитанских».

Так, в 1564 году Курбский сражался во главе небольшого отряда русских перебежчиков[7]7
  В те времена дворянин и России и Речи Посполитой был обязан не просто выступить в случае необходимости на войну, но и привести определенное количество вооруженных воинов. В России, к примеру, существовали так называемые «боевые холопы». Да и в Польше имелось нечто подобное, «гайдуки». Это были люди подневольные, так что они перебегали на другую сторону довольно часто.


[Закрыть], плюс под его началом находилось 200 наемников-кавалеристов.

«Однако очень скоро отношения Стефана (Батория. – А. Щ.) и Курбского испортились. Король в 1579 году на Варшавском сейме провел закон о найме во всех королевских имениях Киевского, Брацлавского и Волынского воеводств гайдуков для армии. Набор проводили не местные помещики, а королевские ротмистры. Тем самым роль местной шляхты была резко принижена и свелась к поставкам живой силы, которой она больше не распоряжалась: ее мобилизовывали в любое время, в любом количестве, по королевскому усмотрению. Это сильно ущемляло прерогативы знати, привыкшей самостоятельно определять, не считаясь ни с какими нормами и требованиями, свой вклад в оборону Отечества.

Курбский расценил данный закон как удар по своему княжескому самолюбию. Он оказался не властен распоряжаться подданными даже в рамках Ковельского имения! Курбский предпринял бесполезную попытку саботажа, продиктованную унижением и отчаянием. Однако намерение не давать гайдуков было быстро и бескомпромиссно пресечено суровым по содержанию именным указом Батория, в котором Курбскому указали его место и объяснили, что за срыв армейского набора имение могут отнять столь же легко, как когда-то дали. Под угрозой немедленного королевского суда Курбский подчинился».

(Александр Филюшкин)

В общем, воевать на польской стороне Курбскому быстро разонравилось. Фактически он «закосил», прикинувшись больным. Власти сделали вид, что поверили. Не больно-то он был и нужен.

Имелась и еще одна сторона деятельности Курбского. Он выступал своеобразным «консультантом по русскому вопросу». То есть кем-то вроде «советолога» в иные времена. Тут его успехи тоже чересчур завышены. Причем всеми. Дело в том, что в сталинские времена официальная историческая наука относилась к Курбскому весьма плохо. Сталин, как известно, испытывал большое уважение к Ивану Грозному, проводя параллели между деятельностью царя и своей. Так что для князя не жалели черной краски, изрядно при этом перегибая палку. Из некоторых источников выходит, что чуть ли не вся антироссийская деятельность в Европе являлась следствием интриг Курбского. На самом-то деле это было не так. Хотя бы по той причине, что мелковат был масштаб перебежчика для столь широкого размаха. Да и известная деятельность князя была не всегда антироссийской.

«Какие достоверные факты деятельности Курбского на международной арене нам известны? Осенью и зимой 1569 года он встречался с посланником Священной Римской империи аббатом Циром и пытался внушить ему мысль о необходимости антимосковского объединения Польши, Литвы и Империи. Князь также обсуждал с Циром возможность союза России и Империи, направленного против Турции, нимало не смущаясь, что он – не официальный московский дипломат, а политический эмигрант, в России считающийся предателем!»

(Александр Филюшкин)

По сути, все эти переговоры были простым сотрясением воздуха. Курбский, что называется, «надувал щеки», изображая из себя значительную фигуру.

Прославился же Курбский совсем иным…

Начало дискуссии

Знаменитая переписка Кубского и Ивана Грозного началась почти сразу же после побега князя. Явление это очень интересное. Произведения обоих корреспондентов представляют по жанру «открытые письма» – то есть послания, явно рассчитанные на то, что их прочтут не только те, кому они адресованы. Конечно, трудно представить, чтобы русский царь давал снимать кому попало копии со своих писем перед отправкой. А вот Курбский вполне мог это делать. По крайней мере, его послания как-то очень быстро в списках получили распространение в Речи Посполитой и даже стали проникать в Россию. А Иван Грозный, возможно, просто писал «для истории».