Текст книги "Декабристы. Беспредел по-русски"

Глава 2
Маниловы из Высшего света

1. Рождение субкультуры

Однако не все было так просто. Союз благоденствия, возникший в 1818 году на руинах старой организации, на первый взгляд был более травоядной структурой. Создается впечатление, что декабристы опомнились от первого угара – от безответственной болтовни. Затея начала переходить на более серьезные рельсы. Заговорщики стали задумываться над тем, как они собираются достичь своих целей. Ведь, по сути, цареубийство само по себе ничего не решило бы. Для того чтобы протолкнуть свои идеи, следовало опираться на реальную силу.

Напомним, что большинство тогдашних декабристов было офицерами Генерального штаба. Пестель и Муравьев служили на юге – на Украине. Значит, требовалось ковать кадры. В этом и заключался смысл деятельности Союза благоденствия.

Как мы помним, практически все декабристы отдали дань масонству, и масонские привычки давали о себе знать. Итак, структура Союза благоденствия была следующей. Члены организации были двух родов: «бояре» и «братья». Первые, само собой, были главнее, чем вторые. Региональные отделения назывались управами. Они существовали в Санкт-Петербурге, Москве, Тульчине (там был штаб 2-й армии, где служили Пестель и Муравьев-Апостол), Кишиневе и Одессе. «Центральный комитет» назывался Коренной управой и располагался в Петербурге. Но самым главным новшеством явился принцип эшелонированной пропаганды.

Программный документ Союза благоденствия состоял из двух частей. Первая получила название «Зеленая книга» – по цвету переплета. Она была достаточно доступна. Вторая часть была известна лишь членам Коренной управы. В ней излагались настоящие цели организации.

Как уже было сказано, первоочередной задачей Союза благоденствия было расширение влияния в дворянских массах. Хотя формально в организацию могли вступать и представители купечества, это в «Зеленой книге» было написано явно для красного словца, для демонстрации широты взглядов. Откуда им, купцам, в этой организации взяться? За всю историю декабристских организаций ни одного представителя купечества и рядом не было замечено. Тогдашние коммерсанты недворянского происхождения – это не Третьяков и не Савва Морозов. Они пока только денежку клепали, задумываться о политике у них времени не было. Да и попади какой-нибудь молодой купчик на собрание Союза благоденствия, он бы просто не понял, о чем идет речь.

В целях, провозглашенных в «Зеленой книге», не было, в общем-то, ничего особенного.

«Союз тщательно занимается распространением во всех сословиях народа истинных правил добродетели, напоминает и объясняет всем их обязанности относительно веры, ближнего, отечества и существующих властей. Он показует неразрывную связь добродетели, т. е. доброй нравственности народа с его благоденствием и употребляет все усилия к искоренению пороков, в сердца наши вкравшихся, особенно предпочтения личных выгод общественным, подлости, удовлетворения гнусных страстей, лицемерия, лихоимства и жестокости с подвластными. Словом, просвещая всех насчет их обязанностей, старается примирить и согласить все сословия, чины и племена в государстве и побуждает их стремиться единодушно к цели правительства: благу общему, дабы из общего народного мнения создать истинное нравственное судилище, которое благодетельным своим влиянием довершило бы образование добрых нравов и тем положило прочную и непоколебимую основу благоденствия и доблести российского народа».

Весь документ выдержан примерно в том же духе. Членам предлагается нести в общество мир, добро и любовь. Уговаривать помещиков гуманно обращаться с крестьянами. Создавать приюты для сирых и убогих. Пристраивать «праздношатающихся людей» (тогдашних бичей) к работе… И так далее, и тому подобное. В общем, очень похоже на цели современного западного гуманитарного фонда. Ничего страшного.

Правда, некоторые вещи в документе более интересны: «Во всяком месте по силе своей унижать порочных, презирать ничтожных и возводить добродетельных людей».

А кто «порочный» и «ничтожный»? Это уже нам решать.

Есть и более конкретные вещи: «Заводить новые связи с людьми, кои способны восчувствовать необходимость добродетели; заслужив их доверенность и уважение, утверждать их также примером своим в правилах нравственности. Таким образом следует особенно поступать с молодыми людьми, кои, не получа совершенно основательного воспитания и вступая на поприще общественной жизни, с равной алчностью готовы принять как худые, так и хорошие впечатления».

Вот это уже конкретно. Похоже на инструкции, которые даются адептам «Общества сознания Кришны» или «Свидетелей Иеговы»: вербовать молодежь. И, наконец: «Каждый член обязан беспрекословно повиноваться всем законным повелениям властей Союза; ревностно исполнять все даваемые ими поручения и без досады подчиняться всем замечаниям, кои помянутыми властями за неисполнение обязанностей сделаны быть могут.

§ 24. От обязанности дать честное слово и подписку никто освобожден быть не может.

§ 25. Имена членов, оказавших рачительным исполнением своих обязанностей важные Союзу услуги, вносятся в почетную книгу, и подвиги их объявляются по всему Союзу.

§ 26. Тому из членов, который не радеет о своих обязанностях, делается сперва кроткое напоминание, а потом, если он не переменит своего поведения, то исключается из Союза.

§ 27. Тому, кто действует вопреки цели Союза, делается сперва кроткое напоминание наедине, потом при свидетелях; в третий же раз он исключается из Союза.

§ 28. Имена изгнанных из Союза членов вносятся в постыдную книгу».

Забавно, да? Конечно, здесь много от масонских игрищ. Но для гуманитарной организации это уже довольно серьезно…

Методы Союза благоденствия также были схожи с деятельностью современных сект: лезть во все дырки. Так, под влиянием «союзников» находились знаменитое общество «Зеленая лампа», членом которого были Пушкин и Грибоедов; «Вольное общество любителей российской словесности», где побывали практически все заметные поэты того поколения; кишиневская масонская ложа «Овидий» – своеобразный центр культурной жизни. «Вольное общество учреждения училищ по методе взаимного обучения» первое начало играть в игру, которой вплоть до 1917 года будут увлекаться многие скучающие дворяне, – в «народное просвещение». И, кстати, первым же продемонстрировало убогость этой затеи. Дело в том, что господам дворянам учить крестьян было по-человечески скучно. Вот они и хватались за различные новомодные педагогические системы, которых во все времена было предостаточно. Что-то вроде современных «уникальных» систем обучения иностранным языкам. Так, члены «Вольного общества учреждения училищ по методе взаимного обучения» носились с так называемой «ланкастерской школой». Суть ее вот в чем: нескольких людей начинают обучать чтению. Едва только им удалось что-то вдолбить, как учеников превращают в учителей – сажают их учить других. Подобные дворянские затеи всегда проваливались. Интереснее другое. Довольно быстро число членов Союза благоденствия выросло до двухсот человек. Но дело даже не в этом. В отличие от Союза спасения, члены которого не выходили из рамок политического мышления прошлого века, Союз благоденствия привнес новую и очень важную вещь: он создал собственную СУБКУЛЬТУРУ.

При этом слове у современного человека обычно возникает ассоциация с хиппи, панками и прочими металлистами. Но субкультуры бывают разные. Что это вообще за зверь такой? Субкультура – это часть культуры, которая имеет свои четкие особенности. И, так сказать, отделена от основной. У ее представителей собственные ценности, свои представления о том, что хорошо и что плохо.

Все революции XIX–XX веков выросли из революционных субкультур. Так, народовольцы, эсеры и большевики вышли из замкнутой среды «передовой молодежи», откуда и черпали кадры. Каковы же были черты «декабристской» субкультуры?

«Базовой» культурой была дворянская. Сейчас модно ей умиляться. Особенно этим страдают те люди, чьих предков не пустили бы дальше людской. Безусловно, в дворянской культуре, особенно описываемого времени, много привлекательного. Однако есть и некоторые «но». Самое главное – полное незнакомство русского высшего дворянства с собственным народом, с его жизнью и ценностями. Тем более это касается декабристов и гвардейских военных, озабоченных идеей «общего блага». В их среде все остальное считалось «низкой прозой».

Субкультура предполагает разделение окружающих на своих и всех остальных. В наиболее тяжелом случае они, эти «остальные», почитаются людьми второго сорта. Мы, дескать, продвинутые, а они – «обычные». Не достойные уважения.

Было это у декабристов? На все сто! Они ведь заботились об «общем благе». А те, кто просто жил, служил и радовался жизни, заслуживали в лучшем случае снисходительной насмешки. Или – чаще – откровенного презрения. Для многих это оказалось неизлечимым. А. Муравьев, уже отсидев, в мемуарах постоянно пишет о тупой толпе, которая не оценила высоких идей, предлагаемых декабристами.

В этом смысле правы те, кто называет декабристов первыми русскими интеллигентами. Высокомерное сознание своей правоты и пренебрежение к «порочным и ничтожным». Заметим, такая позиция очень удобна для того, кто сам с рождения все имеет. Стремление декабристов поучать и обличать очень характерно: все в дерьме, а я в белом фраке.

Еще одна особенность этой субкультуры в том, что большинство членов Союза благоденствия были романтиками. Обычно романтичность воспринимается как положительная характеристика. Романтик – может, и странный, но симпатичный человек. Но ведь романтиком был и такой «милый» человек, как Генрих Гиммлер. Ведь что такое романтическое восприятие мира? Это мифологическое мышление. То есть, грубо говоря, человек смотрит на себя как бы со стороны. Видит себя персонажем полюбившегося ему мифа – героем книги, фильма, историческим персонажем. Вот и декабристы ощущали себя творцами истории и вели себя соответственно. По их терминологии, это была «поэзия», противостоящая жизненной «прозе». Они сознательно подражали античным образцам, строили свою жизнь по тому же лекалу.

Романтическое мировосприятие – вещь тонкая. И подчас очень опасная не только для самого человека, но и для окружающих. Особенно, если романтики мнят себя избранными судьбой для того, чтобы принести стране свободу. Это блестяще продемонстрировали декабристы. Они принимали позы, говорили умным языком и делали красивые жесты, что, впрочем, не мешало им сохранять богемные привычки.

Во все времена одной из форм внутреннего протеста русского человека против «общества» было широкое скандальное пьянство. Декабристы и в этом преуспели. Перепить какого-нибудь представителя «чуждого лагеря» было у них делом чести. Заседания литературного общества «Зеленая лампа», где читали стихи, обсуждали театральные премьеры, говорили о литературе, тоже заканчивались весьма весело.

Тут можно остановиться еще на одной черте субкультур. Как правило, они имеют собственный сленг, который позволяет узнавать своих. Конечно, декабристы не говорили на какой-нибудь «фене»: не те времена, не те нравы. У них была собственная терминология. Точнее – в некоторые слова они вкладывали понятия, общепринятые в своем кругу и не очень понятные окружающим.

И я говорил: тираны! Я говорил: свобода!

Александр Галич

Разберем в виде примера именно эти ключевые для декабристов слова. Свобода – понятие сложное. Каждый воспринимает его по-своему. Сегодня, к примеру, для одного это – свобода печати, для другого – возможность заработать много денег, а для третьего – свобода безнаказанно воровать и грабить. И тогда все было по-разному. Для помещика средней руки, какого-нибудь Собакевича, свобода была возможностью не служить и делать в своем имении то, что левая нога пожелает. И все. Больше ему ничего не было нужно. Для крестьянина «воля» заключалось отнюдь не только – и не столько – в освобождении от крепостного гнета. Прежде всего ему хотелось стать полновластным хозяином своей земли. Работать на себя и только на себя. Ему было без разницы, кто над ним – царь, конституционный монарх или республика. Всегда и во все времена крестьянину было на это глубоко наплевать…

А вот для декабристов понятие «свобода» заключалась в устранении или ограничении самодержавия. Человек из того же светского общества, не включенный в субкультуру, мог бы возразить: а на кой мне это надо? Мне и при царе-батюшке неплохо. А вот свой, слушая стихи, где говорится о свободе, все понимает. И делает правильные, с точки зрения «союзников», выводы.

«Тиран». В первоначальном смысле это слово означает правителя древнегреческого полиса (города-государства), который захватил власть, не имея на это других оснований, кроме грубой силы. Понятное, дело, что подобный узурпатор редко отличался гуманными методами правления. Отсюда и распространенное значение слова – жестокий правитель.

Александр I, конечно, пришел к власти при помощи государственного переворота, сопровождавшегося отцеубийством. Что было, то было. Но, как ни крути, он был законный наследник. Да и особой жестокостью его правление не отличалось. Да, было всякое, в том числе печально известные военные поселения. Но по сравнению с матушкой-Екатериной он был истинным гуманистом. Не говоря уже о Петре Великом, на которого декабристы разве что не молились. А вот в терминологии декабристов Александр стал «тираном». Почему? А так. Планы по насильственному изменению существующего строя надо ведь обосновывать не только с политической, но и с морально-этической, и с литературной точки зрения.

Забавно, что, строго говоря, тираном был Наполеон, от которого не все, но многие декабристы были без ума. К примеру, такие разные люди, как Пестель и Муравьев, откровенно «косили» под французского императора.

Тут можно привести еще один забавный эпизод. В оде Пушкина «Вольность» есть строки:

 
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, страх природы,
Упрек ты богу на земле.
 

Как следует из предыдущей строфы, да и из всего смысла стихотворения, поэт имел в виду Наполеона. А вот декабристы этого упорно не желали замечать и с восторгом цитировали это произведение. Что, кстати, вслед за ними делали те советские исследователи, которым очень хотелось «пристегнуть» Пушкина к революционерам.

Почему я так долго рассуждаю о проблеме субкультуры? Без нее многое в дальнейшем не очень понятно. Субкультура имеет свои законы. У людей, вовлеченных в нее, меняется система ценностей. Все свои – здесь. А вне – чужие, с которыми разговаривать не о чем. В результате человек начинает жить по законам этого мирка, все реже и реже задумываясь: а правильно ли он поступает.

В случае с декабристами дело усугублялось тем, что это была очень «семейная» революционная среда. Кто-то из семьи, внедрившись в нее, тащил туда же своих младших братьев. Тогда семейные связи были крепче. (Впрочем, и теперь люди часто ввязываются в разные сомнительные дела, подчиняясь авторитету старшего брательника.) Это хорошо видно по следственным делам декабристов. Один из родственников – серьезный деятель, другой (или другие) – крутятся рядом. Вот, к примеру, братья Кюхельбекеры. Старший, Вильгельм (друг Пушкина), – активный участник восстания на Сенатской площади, пытавшийся убить великого князя Михаила Павловича. Младший, Михаил, явившись на площадь, понял, во что вляпался, и уговаривал солдат разойтись. Но свою «пятерку» получил. Примерно то же – с братьями Бестужевыми. Трое из них были вполне убежденные бунтари. А вот четвертого, самого младшего, затащили за компанию. Он тоже на площади осознал, что угодил куда-то не туда. Потому-то один из всех не поехал на каторгу, а был отправлен в «горячую» точку – на Кавказ.

У субкультуры есть еще одна особенность. Раскрутившись, она начинает жить по собственным законам, вне зависимости от желания тех, кто стоял у ее истоков. Именно это можно наблюдать и на примере декабристов. Значительная часть членов (в том числе и основателей) Союза благоденствия впоследствии отошла от своих юношеских увлечений. Они благополучно перешли в категорию тех самых «обычных людей», которых так презирали. Но на их место пришли другие. И еще: если у истоков стояли своеобразные, но все же приличные люди, то потом рядами и колоннами повалила откровенная сволочь… Да и из стариков остались, прямо скажем, весьма мрачные личности.

Честно говоря, если уж проводить исторические параллели, то можно уверенно сказать: декабристы более всего напоминают не французских якобинцев и уж тем более не русских большевиков. А… советских диссидентов. Точнее, если говорить о времени Союза благоденствия, – элитную московскую фрондирующую интеллигенцию. Недаром эти граждане так любили декабрьских мятежников. Нутром чуяли своих.

Автор эти строк в свое время насмотрелся на так называемых диссидентов всех видов и родов. Утверждаю: это и в самом деле очень похоже. Они вот так же собирались по сталинским квартирам внутри Садового кольца, за хорошо накрытыми столами. Поругивали власть и почитывали самиздат. Одни потом остепенились и нормально влились в общество. Другие всю жизнь продолжали потявкивать из-за угла на власть, которая их кормила. Третьи затеяли серьезные игры. И началось подполье, в которое втягивались как-то невзначай. Ряды их стали пополняться завистниками, неудачниками, профессиональными бездельниками и откровенными сумасшедшими. Вся эта публика и стала определять лицо движения. Пошли тюрьмы и лагеря, где диссиденты наперебой закладывали друг друга[4]4
  В конце восьмидесятых я в качестве журналиста присутствовал на одной из конференций бывших диссидентов. Зрелище было феерическое. Основное время прошло в разборках, кто кого раньше заложил. На анализ того, что они натворили, времени не хватило.


[Закрыть]. Они думали, что являются героями. А оказались – предателями Родины… Такая вот диалектика.

К счастью, несмотря на все отчаянные попытки, героев из этой публики создать не удалось. Сейчас, несмотря на то, что вроде бы их идеи победили, бывшие диссиденты опасаются признаться в своем прошлом. Потому что в приличном обществе могут и морду набить.

Но вернемся в начало XIX века. Там до 1820 года все обстояло более или менее пристойно. А за спинами молодых борцов за свободу все явственнее вставали тени тех, кто если не направлял движение, то во всяком случае оказывал на него весьма сильное влияние. Чужими руками, разумеется. Но об этом я расскажу позже.

2. Мечтать не вредно

Как мы видим, декабристы времен Союза благоденствия еще не слишком напоминали политическую организацию. Но это уже был, так сказать, питательный бульон, в котором могло развиться что угодно. Напомню, что в головах участников движения была некоторая каша. С одной стороны, им хотелось свободы и демократии. С другой – те же самые люди, пусть и на словах, были готовы убить императора лишь за слух о восстановлении Польши. Поэтому не стоит вслед за советскими исследователями пытаться рассматривать движение декабристов как историю революционной организации. Все было куда сложнее. Но стоит разобраться: а чего они хотели? Каким они видели будущее России?

Здесь я сознательно изменяю хронологии и обращаюсь к одному из самых известных декабристских документов – к «Конституции» Никиты Муравьева. Она была написана несколько позже – но вряд ли взгляды ее создателя, одного из основателей Союза спасения и Союза благоденствия, претерпели слишком уж серьезные изменения. Тем более что в последующие периоды подули совсем иные ветры – и на первый план вышли совсем иные люди… «Конституция» интересна не как политическая программа, а как образец мышления. Примечательно, что ее автор, один из отцов-основателей, ни в каких активных действиях не участвовал. На следствии каялся и сдавал всех, кого знал. Что, правда, не спасло его от «пятнашки».

Произведение Муравьева заставляет вспомнить бессмертного Манилова. Только Манилов был средней руки помещиком и поручиком в отставке, а Муравьев – капитаном гвардейского Генерального штаба.

«Конституцию» можно сравнить с французским шампанским, налитым в русский глиняный жбан. Автор отдает должное патриотической ориентации декабристов. Парламент носит название Народного Веча, а высший исполнительный орган обозван Народной Думой.

Собственно, национальная специфика на этом и заканчивается. Все остальное – это нормальная европейская конституционная монархия. Все как всегда: реформаторы (в данном случае, к счастью, несостоявшиеся) берут забугорную модель, нисколько не задумываясь, будет ли она работать на нашей почве.

Впрочем, складывается впечатление, что подобные вещи декабристов не слишком беспокоили. Зато Муравьев подробнейшим образом описывает будущее государственное устройство. Вот, к примеру: «Верховная Дума состоит из трех граждан каждой Державы, двух граждан Московской области и одного гражданина Донской области. Всего – 42 члена. Члены Верховной Думы избираются правительственными сословиями Держав и областей, т. е. обеими соединенными в одно место палатами выборных и Державными Думами.

Условия, необходимые, чтобы быть Членом Верховной Думы, суть: 30 лет возраста, 9 лет гражданства в России для иностранца и жительство во время избрания в той Державе, которая его избирает, недвижимого имения ценою на 1500 фунтов чистого серебра или движимого на 3 000 фунтов чистого серебра».

Вот оно как! Все учтено, все просчитано. Обстоятельный был человек.

Заметим, кстати, что, например, Ленин, который своего добился, совершенно не задумывался над тонкостями общественного устройства после победы революции. Он-то понимал: это переливание из пустого в порожнее. Все предусмотреть невозможно. Но декабристы на этом всерьез заморачивались – и тратили бездну времени на споры по таким вот актуальным вопросам.

Но перейдем к более принципиальным вопросам, изложенным в «Конституции». Царя Муравьев – так и быть – оставляет, наделяя его обязанностями «Первого чиновника». Вообще-то при желании у Муравьева можно найти многие параллели с сегодняшней Конституцией РФ. Но тут ехидничать нечего. Нормальная среднеевропейская конституция.

Первая ее часть посвящена священной корове декабристов – свободе.

«…10. Все Русские равны перед Законом.

11. Русскими почитаются все коренные жители России и дети иностранцев, родившиеся в России, достигшие совершеннолетия, доколе они не объявят, что не хотят пользоваться сим преимуществом.

12. Каждый обязан носить общественные повинности, повиноваться законам и властям отечества и явиться на защиту Родины, когда востребует того Закон.

13. Крепостное состояние и рабство отменяются. Раб, прикоснувшийся к земле Русской, становится свободным. Разделение между благородными и простолюдинами не принимается, поелику противно Вере, по которой все люди братья, все рождены по воле Божьей, все рождены для блага и все просто люди: ибо все слабы и несовершенны.

14. Всякий имеет право излагать свои мысли и чувства невозбранно и сообщать оные посредством печати своим соотечественникам. Книги, подобно всем прочим действиям [другим преступлениям], подвержены обвинению Граждан и преследуются перед судом и подлежат присяжным.

15. Существующие ныне гильдии и цехи в купечестве, ремеслах уничтожаются.

Всякий имеет право заниматься тем промыслом, который ему покажется выгоднейшим: земледелием, скотоводством, охотою, рыбною ловлею, рукоделиями, заводами, торговлею и так далее».

Обратите внимание на список ремесел и порядок, в котором они перечислены. Как, по вашему, производит автор впечатление человека, который хотя бы отдаленно представляет себе, как и чем занимаются люди в России? По-моему, он видел свой народ только из окна собственной усадьбы во время редких туда визитов. Зато он с энтузиазмом обращается к теме либеральных свобод:

«Подземелья и казематы крепостные, вообще все так называемые государственные темницы уничтожаются; никто не может быть заключен иначе, как в назначенных на сей предмет общественных темницах».

Ага: «церкви и тюрьмы сравняем с землей». Правда, не очень понятно, что такое «общественные темницы». Ну да ладно.

Самое интересное в «Конституции» – это земельный вопрос. Главный вопрос для России. И что мы видим?

«Земли помещиков остаются за ними. Дома поселян с огородами оных признаются их собственностью со всеми земледельческими орудиями и скотом, им принадлежащим.

[Земли помещиков остаются за ними, особый закон определит вознаграждение, которое обязаны им сделать поселяне, которые вздумают оставить свое селение и переселиться в другое место, за временное прервание в порядке получения доходов с возделываемой сими поселянами земли].

[Крестьяне так называемых ныне экономических и удельных волостей вносят также своему обществу единовременное вознаграждение в подобном случае, за плату земских повинностей вместо их].

Поселяне, живущие в арендных имениях, равно делаются вольными, но земли остаются за теми, кому они были даны, и по то время, по которое были даны.

[Поселяне, которые вздумали бы оставить селение, должны будут внести арендатору вознаграждение, которое определит закон по окончании сроков, на которые розданы аренды. Закон определяет, какое употребление сделает из оных]».

Вот это уже, что называется: туши свет, сливай бензин. Конечно, Муравьеву хотелось, чтобы все было по справедливости. Вот вам свобода, а частная собственность священна. По-европейски, одним словом. Да только я уже упоминал, как крестьяне понимали свободу. На кой черт она им нужна без земли? Куда в той России было таким людям податься? Промышленности практически не было. Так что ж? Идти в те самые «праздношатающиеся», с которыми Союз благоденствия собирался бороться? Или же – наниматься в батраки к тем же самым помещикам?

Откуда это? Тут есть разные объяснения – и все не к чести Муравьева. Одно, лежащее на поверхности, – автор слишком пристально смотрел на Запад и не видел того, что творится у него под носом. В среде декабристов шли долгие и нудные дискуссии на тему: какое государственное устройство лучше – североамериканское или британское? Да только вот в тех странах с промышленностью было немного лучше. А во Франции, где после революции крестьяне тоже покупали землю, для начала перерезали дворян.

Есть, правда, и другое объяснение. Муравьев и его единомышленники мечтали осовременить Россию. Примерно так же, как это сделал господин Гайдар: лишить большинство населения средств к существованию. И – выкручивайтесь, как знаете. Подобное «освобождение» крестьян, кстати, примерно в те же времена происходило в Латинской Америке. Результат был аховый. «Свободные» крестьяне вернулись к плантаторам, чтобы работать за гроши.

Только в России такой номер не прошел бы. Получилась бы вторая пугачевщина.

Но только члены Союза благоденствия не задумывались о том, что они говорят и что пишут. По расчетам их лидеров, революция в России созрела бы примерно к 1840 году. А до того… Можно расслабиться. Да и вообще – судя по всему, большинство тогдашних декабристов в глубине души вообще не верили в реальность своих планов. Просто жить в этой субкультуре было увлекательно. Чувствовать себя выше окружающих – интересно. Недаром в 1821 году от них ушел самый решительный человек – Михаил Лунин. Это был человек действия. Он решил, что с этой тусовкой каши не сваришь.

И – поторопился. Потому что на фоне вялых и болтливых «союзников» стал выделяться человек совсем иного полета. И он начал гнуть свою линию…