Текст книги "Работник с графиком 5/2. Надо уметь видеть отблеск солнца в отражённых окнах"

Работник с графиком 5/2
Надо уметь видеть отблеск солнца в отражённых окнах
Алексей Шаповалов

© Алексей Шаповалов, 2022

ISBN 978-5-0059-4052-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Работник с графиком 5/2

Хотелось бы сразу предупредить уважаемого читателя, что все описанные в произведении ситуации происходили, происходят или будут происходить на самом деле. Кроме одного момента…

Сырой осенний ветер заставлял никак не хотевшие пожелтеть листья деревьев трепетать от страха пред наступающим холодом зимы. Но до неё было ещё далеко, и деревья, хоть и поддавались на этот трепет, всё же отказывались сбрасывать свой покров. Деревьям, видимо, нравилось противостоять подобным образом стихии. Им нравилось, что свет – как дневной от солнца, так и ночной от луны и уличных фонарей – не может пробить листву, и потому они не торопились покрываться золотом, пурпуром и багрянцем. Впрочем, отдельные ботанические особи уже сдавали свои позиции вечному течению времени. Имелось небольшое подозрение, что делают они это не совсем бескорыстно и вовсе они не беспомощны. Эти деревья словно заявляли всему миру: «Засыпать – так под звон фанфар. Смотрите, как мы прекрасны в этих осенних нарядах на фоне всей остальной зелени». Невольно закрадывалась мысль о том, что и все прочие лиственные, глядя на этих внезапных королей леса, тоже начнут следовать текущей природной моде. И лишь ёлки и ели, подобно былинным богатырям, выставят свои несменяемые зелёные иглы, словно копья и стрелы, и начнут долгое, затяжное противостояние белизне холодов.

К моему глубочайшему сожалению, из окон моей квартиры не было видно всего этого буйства борьбы летней бодрости с зимними сновидениями. Все три окна выходили на детскую площадку во дворе между двумя длинными хрущёвками. И хотя двор утопал в зелени, видеть что-либо ночью было сложно из-за того, что прямо перед окнами на потемневшем от времени столбе висел яркий неоновый фонарь. Его белый свет проникал в комнату подобно лучам луны, но в то же время я чувствовал что-то неестественное в этом свете и вспоминал лунную ночь на даче. Точно так же не спалось, и я до рассвета просидел в кресле, смотря на то, что происходит вокруг. За ту короткую летнюю ночь полная луна то озаряла своим безоблачным сиянием всю поляну перед домом и опушку устрашающего своей темнотой леса, то, наоборот, покрывалась тонким тучевым покровом и немного кокетливо выглядывала сквозь рваную свинцовую ткань, то, разметав облака в стороны, посылала их с частицами своего света в дальние дали. Тогда я пошёл спать, лишь когда обнаглевший ёж протопал мимо меня от компостной кучи в щель под калиткой, выходящей в лес. При этом он слегка приостановился и посмотрел мне в глаза. Во взгляде ежином чётко прослеживалась мысль о том, кто же в действительности является хозяином на дачном участке.

Это было теперь уже давно и казалось неправдой. Теперь я лежу на диване. Мне точно так же не спится, но нет ни ежа, ни луны. Есть ветер, фонарь и ещё зелёная листва дерева, что растёт перед домом. Ветер раскачивает эту листву, и та, отбрасывая свои узорчатые тени в свете яркого фонаря, ставит на тюле свой дивный спектакль. Этим представлением я любовался не раз и не два. Чуть ли не каждую беспокойную ночь лиственные герои вновь на сцене театра теней. И потому представление уже не вызывает прежних эмоций. Наоборот. Я жду прихода зимы. Этих актёров сменит другой. Один актёр. Или два? Или множество? Снег. Или снежинки. Или снег и метель. Или снежинки и метель.

Мозг готов думать о любой ерунде, лишь бы не засыпать. В голову врываются какие-то мысли и фантазии. Буйство идей, и ни малейшего желания встать со своего ложа и начать воплощать их в жизнь. Мозг потому и работает, что всё тело уже устало. Воскресенье, а ранее и суббота выдались тяжёлыми. Заболел сын. Температура и рвота вот уже второй день. Пришедшая позавчера врач рекомендовала лечь в инфекционный корпус, но жена отказалась. Мы там уже были год назад. Там то же самое, что и дома. Те же лекарства, но при этом ещё и плохая (мягко говоря) еда и постоянные прозрачные стены, как в аквариуме. Нет никакого смысла там лежать. Выздоравливать будет легче дома, и уход своему ребёнку мама может дать ничуть не хуже врачей. В любом случае придётся много пить регидрона и постоянно следить за температурой. А родные стены всё же лечат.

Последние два дня я только и делал, что прибирал, мыл посуду и готовил еду. Да и ещё после двух беспокойных ночей, когда моя любимая неусыпно просидела возле малыша, я сменял её с утра, и она ложилась отдыхать. Смотреть за сыном нужно было мне. Лишь часам к четырём жена снова могла быть рядом. Одно радует: похоже, ребёнок пошёл на поправку. Температура спала, и он перестал сташнивать воду с растворённым в ней регидроном. И даже заснул вроде бы спокойным сном. Любимая прикорнула рядом на его кроватке, и потому сегодня мне спать одному в большой комнате.

Теперь лежу и смотрю, как свет, перемежаемый тенью листвы, пытается выхватить из ночной тьмы моего обиталища посеревшую краску картин на стене. Смотрю на ярко-красный огонёк монитора компьютера, который забыли выключить после того, как системный блок прекратил свою работу. Смотрю на часы, что зеленью светящейся панели показывают два часа ночи. Я давно заметил, что стоит не заснуть до полпервого ночи – и всё. Привет. До двух уже уснуть не получится. Но, судя по часам, сон уже скоро придёт. Все беспокоящие разум мысли уйдут или затихнут, затаятся до поры до времени до следующей бессонной тьмы. Бросаю последний взгляд на театр древесных теней и поворачиваюсь на левый бок. Мне почему-то легче всего спится именно на левом боку. «Ещё одна неделя, – беззвучно шевелю я губами. – Ещё одна неделя, и я смогу что-то изменить в этом мире. Может быть, даже перевернуть его с ног на голову. Дайте мне всего семь дней жизни». С этой успокаивающей мыслью приходит сон.

Понедельник

…а теперь об этих, тех и других событиях подробнее.

Новостной канал: Спешим довести до сведения уважаемого плебса, что один толстый похотливый кошара, который не прочь полакомиться свеженьким мясцом, делает неоднократные попытки схватить в свои когтистые лапы нежную молоденькую голубку рыжего окраса. Однако той неоднократно удавалось вспорхнуть в самый «такой» момент, так что коту оставалось лишь молча умываться, после того как голубка нагадила на него сверху. Причём несколько раз голубка обращалась (для тех, кто не знал сего факта: она оборотень) в иглистого ежа. Проще говоря, режим усиленной мимишности переключается в режим повышенной колючести. И после встречи с ней коту приходилось вытаскивать из волосатой морды острые иглы. Дошло даже до того, что кот предпринял последнюю попытку, потом вдруг вспомнил, что все его попытки близкого и тесного общения с пернатой тварью остаются без ответа, и с полпути повернул вспять, решив завязать не только с голубями, но и вообще с любой дичью. А равно и с летучими мышами. Голубка осталась весьма озадаченной. Но, скорее всего, ненадолго.

Тем не менее, несмотря на очевидный конец созданного прецедента, жандармерия под нажимом общественности взяла это дело под свой очевидный контроль. Ведь почтовая полезность или полезная почтовость данного вида птиц давно доказана. И поголовное их истребление ведёт к неминуемому коллапсу сообщений между людьми и, как следствие, краху общения. Что станет гибелью нашей цивилизации. Причём сразу всей. И мы не побоимся в данном случае сгустить краски, так как лучше перебдеть, чем недобдеть.

Однако мохнатая морда изворачивается как может. То он заявляет, что хотел скушать всего одну птичку. То принимается утверждать, что вообще не желал употреблять милую птаху как продукт питания, а лишь неоднократно пытался соблазнить оную работать лично для него. То требовал обращаться к нему исключительно на «вы», что соответствует моральным нормам общения с кошачьими, установленными ещё незабвенным М. А. Булгаковым.

Канал новостей: Из неофициальных, полуофициальных и (чего уж греха таить) официальных источников было выяснено, что один рыцарь общества треугольного стола пожаловался на неблагоприятные условия работы. Суть в следующем: данный рыцарь, будучи полноценной штатной единицей вышеупомянутого общества, сидел не абы где, а на самом что ни на есть углу. Позволим себе процитировать его заявление вышестоящему начальству: «Угол этот – самый острый, и есть некоторые неудобства в работе – колется». Через несколько секунд, невзирая на тяжёлый меч, висевший на поясе рыцаря, и начищенные до слепящего блеска доспехи, сей «бесстрашный и безупречный» был скручен двумя великанами и выдворен за пределы зала. Заинтересованный этим событием, наш внештатный корреспондент решился задать вопрос двум коллегам этого, теперь уже бывшего рыцаря, сидящим на двух других углах треугольного стола:

– Можете ли вы подтвердить или опровергнуть колкость углов и удобство рабочего пространства?

– Да, в общем, ничё так… – заявили оба доспехоносца.

Что лишний раз подтверждает зашедшесть ума за разум у того, кто был недоволен. Однако наш корреспондент не остановился на достигнутом и обратился с подобными вопросами к рыцарям как квадратного, так и пятиугольного столов. Во всех случаях ответ был примерно одинаков:

– Да, в общем, ничё так. Норм.

Обращаться к латникам шестиугольного и прочих столов вообще не представлялось нужным, логичным и последовательным. Что же до рыцарей круглого и овального столов, то те вообще были возмущены поступком своего (теперь уже бывшего) собрата по оружию. Они в принципе не поняли причин суматохи и беспокойство. И, скорее всего, они совершенно искренни в своих чувствах. Комментарии двух руководителей над всеми столами, сидевших в комнате по разные стороны прямой линии, начерченной на полу, были весьма вялы и невразумительны.

Верховный иерарх ордена (он же рыцарь, сидящий на точке) от каких-либо ответов на вопросы уклонился. Равно как он уклонился и от вопросов, связанных с тем, что чуть ранее наш корреспондент был свидетелем, как один из латников овального стола, разгорячившись во время объяснения своих видений насчёт отмеченного выше события, спихнул в гневе котика со стула, на который хотел примоститься сам. Мы считаем своим долгом заявить гражданам нашего общества об этом возмутительном поступке. Как известно, общество (весьма обоснованно) жалует котиков и вообще… а то, что на одном из информационных потоков (надо отметить, сомнительного качества) прошло сообщение о якобы нападении какого-то кота на почтовую голубку, так это всё враньё и наглая ложь. С целью отвлечь вас, дорогие сограждане, от более насущных проблем.

Пресс-секретарь при правительстве: сучит пухлыми ручонками и мямлит что-то нечленораздельное по поводу высоких цен на чёрное золото и голубой огонь, что позволяют выживать. На вопрос о том, кому конкретно помогают выживать, закатывает глаза и притворяется больным и хилым.

* * *

Одно из самых неприятных в метро – это реклама. Особенно та, что на дверях. Сколько раз бывало такое, что влезешь последним в вагон, оттого что на следующей выходить, повернёшься к двери – и вот она. Прямо на уровне глаз. Тот, кто это придумал, рассчитывал на то, что такая реклама будет более заметна, а значит, больше действовать на сознание. По-моему, он банально лоханулся. Попробовал бы он перед глазами поставить ладонь на расстоянии сантиметров десяти и сразу всё бы понял. Как можно читать текст, когда поминутно должен напрягать глаза и при этом всё равно видишь лишь часть, а не весь текст целиком. И лучше видеть, как мимо летят стены туннеля, чем что-то красно-жёлтое с чёрными буквами. Ничего, кроме отвращения, подобная реклама не вызывает. Сколько раз я хватал кончик плаката и, потянув за него, отклеивал и снова наклеивал, но уже внизу окна. Там, где он никому не помешает. А то, что вверх ногами, так извиняйте.

Ни разу никто замечания мне не сделал.

* * *

С самого утра всё валится из рук. Но надо собраться. Собраться и работать. Отвлечься от всех мыслей и стараться не плакать. Чтобы там не веяли некоторые представительницы прекрасного пола, что, мол, мужчины, которые умеют плакать, они очень милые и открытые. Хорош же я буду, если начну рыдать прямо здесь от охватывающего меня бессилия и невозможности никак повлиять на текущую ситуацию. Одно утешает – что рядом с сыном сейчас жена, и она сделает всё возможное, чтобы ребёнку стало лучше. Всё-таки второй ребёнок – это уже опыт и чуток спокойствия. А мне тут, на работе, надо сидеть и заниматься делами. Решать текущие задачи, ничуть не выдавая тоски, холодным кинжалом застрявшей в груди. Но тревоги впиваются в мозг страшными приведениями. Сразу вспоминается история, произошедшая год назад. Тогда одноклассник в каком-то дурацком споре со всей силы ударил сына в пах, и мой мальчишка попал из-за этого в больницу. Я тогда после полученной новости вообще не знал, что предпринять. Идти и искать того отмороженного? Объяснить ему, что даже в мальчишеских драках должны быть какие-то принципы и запрещённые приёмы? Или врезать ему со всей дури, чтобы он понял, как это может быть больно? Или может, сразу убить? Тогда и все окружающие вокруг начнут задумываться над произошедшим. Или не начнут? Скорее всего, меня просто посадили бы, а все окружающие начали бы требовать моего распятия.

Так что надо взять себя в руки и делать дело. В конце концов, если я буду делать резкие движения и потеряю работу, то моей семье нечего будет есть. И жить, в общем-то, тоже будет негде. Хочется быть рядом с сыном, но сейчас вся моя помощь только в том и заключается, что я буду выполнять свою работу. Интересно, а если бы я работал как фрилансер или у меня было своё дело? Бросил бы дела и сидел бы в больнице рядом с женой? Или вместо неё? Как это было лет пять назад, когда заболела дочь, а я с работы ехал к ней, дабы сменить жену. Любимая моя проводила там весь день и на ночь уходила домой. Сейчас уже не помню, как я тогда спал. То ли на стуле, то ли на больничной койке рядом с ребёнком. Да и не важно это. Сейчас не важно.

Но беспокойные мысли не дают мне начать работать. Словно не программные коды, подчиняющиеся правилу «A {displaystyle mid} | B = (A + B) <= 1», лежат передо мной форматированными строками, а цитаты сурового приговора. Почему-то вспоминается фильм Бондарчука. Тот самый момент, когда молоденький паренёк, приговорённый к расстрелу, цеплялся за главного героя и всё стонал: «Не надо, не надо». Он умолял. Он хотел жить, но его расстреляли. Как же страшно, когда судьбу твоего ребёнка решает кто-то другой, кроме него самого.

Нет. Всё-таки надо собраться с силами и быть твёрдым. Если я сам расползусь по столу, как масло под солнцем, то как я смогу научить моего мальчика быть смелым, и мужественным, и твёрдым? Как помочь ему не плакать, даже когда обижают? Как объяснить ему, что чем больше плачешь, тем больше другим хочется издеваться над тобой, больнее бить и обзывать тебя девчонкой? Это чудовищно сложно. Это надо переделать самого себя, как когда-то в детстве я заставлял себя не плакать, как бы больно мне ни сделали. Я тогда стискивал зубы и твердил себе: «Только не плачь, только не плачь».

Твои проблемы других не волнуют, а решать их всё равно придётся.

Впрочем, стоит внести дольку оптимизма. Ведь не так давно в конторе появился отдел по созданию живых и подвижных проблем. Можно попробовать сунуться туда со своими проблемами. Вполне возможно, что их сочтут важными и нужными. Включат в разработку и проч. Ведь порой предприятию так нужны различные проблемы для отвода глаз проверяющих и оттягивания сроков сдачи отчётности. Ведь не далее как на прошлой неделе, к примеру, вышеупомянутый отдел зафиксировал на территории, прилегающей к зданию, вой собаки. Дикие звуки, от которых кровь стыла в жилах, мешали запертым в своих кабинетах до сдачи отчётности бухгалтерам. Вой нервировал бухгалтеров, и это послужило достаточной причиной для роспуска последних по домам и рапорта в налоговую инспекцию о невозможности сдать всё, что подлежит сдаче в надлежащие сроки.

* * *

В цеху всё казалось родным. И мешки с корреспонденцией, и конвейеры, и ряды закрытых резиновыми щитами ворот. Сколько же он здесь проработал? Лет десять, получается. Пришёл сюда сразу после института. Тогда предприятие запросило профильное учебное заведение предоставить список из десяти дипломированных специалистов из числа тех, кто получил оценку «отлично» за госэкзамен и точно такую же за защиту дипломного проекта. Учитывая, что диплом у Егора был красный, то и в списке он значился первым. Первым он сюда и пришёл. Следом за ним пришёл Саня. Причём Егору пришлось самому звонить своему институтскому товарищу и звать на работу. Тот скучал дома, доживая последние летние деньки, и знать не знал ни про какие списки. Однако, узнав о возможности выйти на новую работу без каких-либо поисков, согласился сразу же и через день влился в огромный коллектив грузчиков, сортировщиц и нормировщиков. Больше из званных на предприятие никто не пришёл. Так они вместе и проработали несколько лет, до тех пор, пока Санёк не свалил в какую-то контору по производству окон из стеклопакетов и пластика, где ему предложили должность заместителя начальника производства по блату. Вместе они проходили все этапы предприятия, так как руководство посчитало необходимым (что, в общем-то, правильно и верно), чтобы молодые инженера, перед тем как начнут оптимизировать работу и внедрять новые технологии, знали о цехе всё, что в оном делается. Иначе как можно было что-то оптимизировать? Вместе они грузили паллеты в бригаде грузчиков, вместе забивали козла, играя против тех же самых грузчиков. Вместе сортировали корреспонденцию и отправляли её на те транспортёры, которые вели на текущие линии доставки. Забавно было, когда грузили памперсы, а те не смогли пройти сквозь резиновый щит одного из грузовых люков. Этот самый щит отодвигался грузом, проходившим по транспортёрной ленте и давившим на резину всей своей массой. Но памперсы были слишком лёгкими и при этом объёмными. Пара из них застряла в люке, и вся остальная масса просто завалила горой выход из цеха. Когда спохватились, весь товар уже прошёл ленту и грудой мешков блокировал доступ к машине. Пришлось снимать резиновою заслонку и перекидывать всё это в кузов руками.

Само знакомство со всей техникой, что числилась за предприятием, началось также с черновой работы. Первое, с чем пришлось столкнуться, так это со сборкой транспортёра на цокольном этаже цеха. Судя по слухам, место там долго пустовало, но всё же было решено его наконец-таки использовать хотя бы и под склад нереализованной и некондиционной продукции. Вся эта продукция на лифте доставлялась ко входу в цех и уже там должна была быть уложена на транспортёр, который и доставит её в нужное свободное место цеха. Им тогда досталось устанавливать стойки и конечные тумбы с широкими барабанами, подключёнными к электродвигателям. А вот уже саму ленту натягивали суровые, но вместе с тем и весёлые грузчики. Главный инженер цеха, Борисыч, ходил при этом вокруг в своём неизменном синем халате, что обычно носят школьники на уроках труда, и давал ценные указания, проявляя при этом глубокие познания в деле сборки транспортёров. Впрочем, когда грузчики, эти бравые парни, что лупили со всей дури костяшками домино по столу и кричали «Рыба!» и «На вызов!», принялись натягивать непокорный кусок резины на барабан, молодых инженеров отправили на второй этаж цеха. Поднявшийся вместе с ними Борисыч тут же вручил им ножовку и дал распоряжение лезть по громадной стремянке под потолок и отпиливать торчащую из потолка арматуру. Позже он объяснил, что это никакая не арматура была, а остатки подпотолочного конвейера для посылок и мешков с печатью. А тогда ни Егор, ни Саня не могли понять, кому могли помешать пять стальных прутьев длиной меньше полуметра, что были забетонированы на высоте семи, а то и восьми метров над полом. Но делать нечего. Пилили. Один держал стремянку, а второй в это время под самым потолком возил ножовкой по арматуре. Причём, чтобы не свалиться, приходилось держаться за тот же самый кусок метала. Невольно на ум приходили ассоциации с суком дерева, на котором сидишь и при этом его же надо отпилить. Но, слава богу, обошлось без жертв.

Спустя время обоих назначили автоматизировать процесс составления списков корреспонденции, выдаваемых на руки водителям. Начальство создало что-то вроде отдельного отдела – группы сопроводительной документации, где собрали десяток женщин из здания дирекции. Там они были ни к селу ни к городу, и их собирались сократить, но всё же смогли найти применение и не дать людям умереть с голоду. Тогда и произошёл забавный эпизод, во время которого Егор оставлял оттиски круглой печати на каждом из списков и на каждой из двух копий этих самых списков. В какой-то момент времени он задумался и вместо того, чтобы обмакнуть печать в подушку с чернилами, лизнул её языком. Видимо, померещилась ассоциация с почтовыми марками. «Блин! Так и знал, что это когда-нибудь произойдёт», – проговорил Егор и пошёл отмывать язык.

Саня так тогда и остался руководить десятью гражданками, вводящими данные в базу и распечатывающими готовые списки. Надобно отметить, что самая младшая из этих гражданок была на десять лет старше начинающего инженера и при этом они давно знали друг друга. Стоило Саньку сделать рабочее замечание хотя бы одной, остальные тут же дружно заступались за виновницу, и сладу не было с ними никакого. А ещё самая старшая и самая опытная из них, та, что ставила задачи программистам, при этом учила молодых: «Девочки, если где-то допустили ошибку, тут же говорите, что программа виновата. Пока они разберутся, вы успеете исправить». Может, поэтому Саня и сбежал оттуда при первой же возможности.

А пока он всё же рыпался и пытался хоть как-то бить копытом об землю и распускать перья, Егора назначили заместителем начальника цеха. У начальника, а точнее начальницы – Хозяйки, как её звали за глаза, – уже было два зама. Но один вскоре собирался на пенсию, и Егора явно пророчили ему в сменщики. Как стало известно самому Егору, Хозяйка сама настояла на том, чтоб именно он готовился занять вакантное место. Женщина она была деловая, властная. Руководство в здании дирекции её слушалось, и подчинённые трепетали. Могла и грузчику на великом и могучем объяснить, что тому следовало делать, и сортировщиц вдохновить на повышение производительности и на улучшение качества работы. Бывало, соберёт весь цех – все сто двадцать человек – на втором этаже и громогласно объявит: «Дорогие мои, у нас много работы, и это ХО-РО-ШО!» Это действительно было хорошо. Это означало, что будет хороший заработок у сдельщиков и хорошие премиальные у окладников. Все довольные расходились созидать. Так вот к ней и шёл Егор замом. И практически тут же в составе группы, которая должна была внедрять немецкую сортировочную линию, был послан в Германию. Санёк сильно тогда завидовал: вместо него отправили другого зама Хозяйки, а ему посоветовали отказаться якобы по религиозным соображениям (Саня был членом баптистской церкви – ничего особенного, но как предлог попытались использовать). За рубежом Егор осмотрел несколько вариантов сортировочных линий. Было жутко интересно. Тогда выезд за границу был всё же в диковинку. А тут ещё возможность побывать на предприятиях и посмотреть, как развивается промышленность на загнивающем Западе.

Несколько месяцев потом ушло на переоборудование первого этажа цеха, утилизацию старого оборудования и установку новой сортировочной линии. Егор занимался всеми этими делами, словно это было его собственное детище, а не прямой приказ высшего руководства. Главный инженер цеха Борисыч в тот момент как-то приуныл и самоустранился от выполнения обязанностей, полностью и целиком доверив весь объём работ более молодому сотруднику.

А спустя ещё пару месяцев, после того как линия была запущена, первый зам Хозяйки вышел на пенсию, и Егор, преисполненный рвения, занял его кабинет, получил новую должность и солидную прибавку к окладу. Тогда он ещё не знал, что это было началом его падения вниз по карьерной лестнице.

Падение было стремительным и простым. Предшественник Егора был человеком старой, ещё советской закалки. В своё время он помотался по командировкам и объездил чуть ли не всю страну. Везде общался лично и со многими руководителями компаний, с которыми заключались договора, пил водочку. А с некоторыми и не один раз. Потому и при перезаключении договоров особых трудностей не было. Когда же пришлось уходить на пенсию, то прежний зам передал тетрадочку с контактами приемнику. Однако, как оказалось, получение тетрадочки с адресами и телефонами ещё не есть залог успешной работы. Когда на очередном этапе перезаключения договоров Егор принялся обзванивать текущих клиентов и партнёров, те как-то странно начинали уходить от разговора и от заключения последующих договоров. То ли не хотели связываться с человеком, который был им совсем не знаком, либо ждали более приватной беседы при личной встрече, где можно было бы обсудить возможный откат, то ли вообще собирались давно уйти к конкурентам и им нужен был хороший предлог.

В самые короткие сроки, которые только можно себе представить, Егор потерял чуть ли не восемьдесят процентов контактов, с таким трудом собранных предшественником. Можно было бы долго и нудно описывать все злоключения, которые стали происходить после, рассказывать о недовольстве руководства, но не стоит. Результатом стало лишь то, что теперь он был на этом предприятии всего лишь бригадиром грузчиков-монтажников. То есть даже не инженером. Всё произошедшее как-то подломило моральный дух молодого специалиста. Он уже не помышлял ни о каком карьерном росте, ни о каких трудовых достижениях. Тихо и мирно забивал козла вместе с бригадой, периодически пиная их оторвать мягкие части тела от стульев и идти работать.

И так могло бы продолжаться до самой старости. Стабильная зарплата, не слишком тяжкая работа, что ещё нужно для счастья. Несмотря на то, что жена получала зарплату чуть ли не в четыре раза больше, она никогда по поводу денег Егора не пилила. Хотя нет-нет да и проскальзывало в груди какое-то чувство тоски от того факта, что он как-то не смог соответствовать своим знаниям и возможностям. И надо бы на что-то решиться и что-то в себе превозмочь и куда-то двинуться. Но куда? Как? Сложно решать такие вопросы, смотря дома телевизор, будучи обеспеченным собственной женой.

Но повезло. Просто повезло. Позвонил старый институтский друг и сказал, что им нужен инженер его профиля. И не важно, кем Егор был сейчас.

Несколько дней раздумий и разговоров с женой. Конфиденциальный разговор с начальством. И вот заявление об уходе по собственному желанию подписано. Товарищ полчаса назад по телефону подтвердил своё приглашение и назвал дату, когда через полторы недели Егор может выходить на работу. Были уже оплачены курсы повышения квалификации, где следовало вспомнить, что проходил ранее в институте, и немного вникнуть в новинки технического прогресса, связанные с его специальностью. Осталось дождаться расчёта, получить на руки трудовую и ещё раз попытаться добиться в жизни чуть большего, чем имеешь.

* * *

Лестницу на второй этаж переставили. Опять. На моей памяти за последние семь лет это уже второй раз. Лестницу. Железную. С железными перилами и деревянными ступенями с резиновыми ковриками, чтобы нога не скользила. Кому она мешала, когда я пришёл в этот фехтовальный клуб, я так и не понял. Она шла от балкона на втором этаже прямо перпендикулярно к зданию. Прошлым летом её отпилили и поставили вдоль стены с разворотом в углу, образованном пристройкой к основному корпусу. Видимо, хотели, чтобы площадка перед зданием была чуток поболее. Но с крыши соседнего здания зимой начали свисать сосули. Или даже сосулища. Не маленькие симпатичные сосульки, а целые ледяные глыбы. Для поднимающихся в клуб детей это было весьма опасно. И этим летом лестницу снова переставили. Ну да и ладно.

Я появлялся в этом дворе каждый понедельник и четверг последние семь лет своей жизни. То махал тяжёлыми предметами вроде штанг или ломов, то колол шпагами и саблями. Физуху – а именно так наш тренер называл упражнения, им же и разработанные для наращивания мышц, необходимых фехтовальщику, я терпеть не мог, хотя она и давала свои плоды в появлении сил и выносливости. Но именно во время этих монотонных тяжёлых упражнений начинали закрадываться в последнее время самые мрачные мысли. Зачем? Для чего и почему? Когда я сюда пришёл, то хотел стать хорошим фехтовальщиком. Участвовать в турнирах и побеждать. Может быть, даже для того чтобы мной восхищались женщины. Хотя зачем? Есть ведь любимая жена – чего ещё желать. И желание что-то там завоёвывать ушло. С тех пор, как я отказался ходить на турниры, в моих тренировках утрачена цель. Не к чему стремиться. Нет смысла повышать свой уровень. А заботиться о здоровье можно и по-другому. У тренера есть свои объяснения на эту тему – они меня не устраивают. Для меня всё же если чем-то заниматься, то видеть цель.

Я чувствую, что достиг своего потолка. Да, я могу драться с одним из лучших фехтовальщиков города на равных, но ведь не более. Да и то «почти». Почти на равных. Иногда в чём-то побеждать тренера, но только если он болеет или падает от усталости. Это пожизненное второе место. И мне никогда не догнать тех людей, для которых подобные занятия не просто хобби, а жизнь.

Но и самое тяготящее душу осознание: надоело. Надоело мотаться на другой конец города и тратить на это кучу времени. Как у некоторых есть цикл дом-работа-дом. У меня за семь лет получается то же самое, только дом-работа-тренировка-дом. Ощущение замкнутого круга, пусть и увеличенного за счёт махания тяжёлыми предметами, и чувство, что жизнь замерла. Заболотилась. А душе безумно хочется чего-то нового. Каких-то новых ощущений. Может, пойти на танцы? Говорят, дворян обучали не только фехтовать, но и танцевать. Очень хочу попробовать себя там, где до сих пор боялся что-то делать.

И лестница эта чудовищная надоела своим видом. К тому же теперь под ней как-то сложно прятаться от дождя. Даже не могу понять почему. Почему надоела и почему сложно прятаться от дождя.

* * *

То ли это понедельник и все едут со своих работ, где с усилием и напряжением свершали трудовой подвиг во славу самих себя, то ли я не знаю что. Иногда бывают такие дни, словно все сегодня собрались поздно и решили занять весь общественный транспорт в то время, когда на самом деле уже давно должны быть дома. И каждый раз я задаю себе этот вопрос в таких случаях: «Ну ладно у меня тренировка до десяти вечера, а эти все откуда и куда едут? И почему именно сегодня?»