Текст книги "Самая настоящая любовь. Пьесы для больших и малых"

ЭЛИНА. Но послушай! Возможно, ты не убил его до смерти. И если он нищий алкоголик, то вряд ли кто станет заводить уголовное дело и искать убийцу. Ты избавил общество от асоциального элемента! Зачем тебе уезжать? Тебе надо скрыться, да. Но уезжать необязательно. У нас же есть дача, а в даче погреб. Поживи там некоторое время. Я буду тайно привозить тебе каждый день еду. Тебя там никто не найдет.

ГРАМОВ. Я не хочу, чтобы ты общалась с убийцей.

ЭЛИНА. Выдумал тоже: убийца! Ты никакой не убийца, все вышло случайно. Это часто бывает: человек убьет кого-то, но по сути он не убийца. И наоборот: человек никого не убил, но по сути убийца, и его давно пора расстрелять, потому что он мысленно убил уже десятки людей.

ГРАМОВ. Спасибо. Ты добрая женщина. Но я решил. Я еду.

Последние слова он обращает к появившейся матери.

4

ГРАМОВ, МАТЬ.

МАТЬ. Когда?

ГРАМОВ. Через неделю, мама. Не грусти.

МАТЬ. Как же ты там будешь без меня? Ты будешь пить, сопьешься и умрешь.

ГРАМОВ. Я уже не пью. Я бросил. Завязал.

МАТЬ. Там бандитизм. Ты почитай газеты, там сплошной бандитизм. Тебя встретят вечером, ограбят, изобьют и ты умрешь.

ГРАМОВ. Как будто здесь нет бандитизма.

МАТЬ. Здесь все свое. Дома и стены помогают. Здесь я. Ты успеешь добраться до меня, я вызову «скорую помощь», и тебя спасут. А куда ты там доберешься?

ГРАМОВ. Мама, мама, не волнуйся так. Может, я скоро вернусь.

МАТЬ. Ты не вернешься. Я чувствую. Ты совсем не следишь за собой. Зимой ты ходишь нараспашку. Тут я тебе поправляю шарф, а кто там тебе будет поправлять шарф? Ты схватишь воспаление легких и умрешь.

ГРАМОВ. Я заведу себе женщину. Она будет обо мне заботиться.

МАТЬ. Разве она будет так заботиться, как мать? И я тебя знаю, ты будешь хвастаться перед ней, что ты молод и здоров и можешь ходить нараспашку. Ты будешь с ней гулять допоздна. Ветром с нее сорвет шарфик, я просто как наяву вижу его – такой розовый газовый шарфик, он улетит и упадет в холодный осенний пруд. Ты бросишься, конечно, ты бросишься доставать его – в одежде, она будет смеяться, она будет в восхищении, а ты простудишься, получишь осложнение и умрешь!

ГРАМОВ. Мама, мама, я буду осторожен. Я не полезу в осенний холодный пруд, даже если она сама туда упадет. Я, к сожалению, перестал быть джентльменом в отношении женщин.

МАТЬ. Это еще хуже! Она почувствует, что ты слишком спокоен и начнет возбуждать твою ревность. О, я знаю женщин, хотя и сама женщина! Она нарочно будет изменять тебе. А ты слишком гордый, ты не вынесешь этого, ты повесишься или отравишься – и умрешь.

ГРАМОВ. Мама, мама, нет на свете женщины, из-за которой я захотел бы повеситься. Если хочешь, я вообще никого не буду заводить, проживу один.

МАТЬ. Это опасно в большом городе. Одинокий молодой симпатичный мужчина, это очень опасно. Я ведь читаю газеты, я наполнена современными знаниями. К тебе начнут приставать гомосексуалисты, по своей наивности ты примешь это за дружбу, из-за своей природной деликатности ты не сможешь отказать им в небольшой услуге из-за деликатности и из-за твоей неуемной страсти к познанию всех сторон жизни. В результате ты заразишься СПИДом и умрешь!

ГРАМОВ. Мама, мама, но все это может произойти и здесь!

МАТЬ. Здесь я с тобой. Здесь с тобой ничего не случится, потому что я с тобой.

ГРАМОВ. Тогда поехали вместе.

МАТЬ. Я не смогу. Я предчувствую. Я знаю. Я умру там.

ГРАМОВ. Я буду звонить тебе каждый вечер, буду писать, буду приезжать.

МАТЬ. Я не смогу без тебя. Я умру через неделю после твоего отъезда. Я это чувствую.

ГРАМОВ. Мама, мама, зачем ты это говоришь? Ты еще молода и здорова, пожалуйста, не нагнетай страсти. Это я умру, если не уеду. Я погибну физически, понимаешь? Отпусти меня, пожалуйста.

МАТЬ. Как же я могу тебя отпустить на верную смерть? Подумай только, о чем ты говоришь?

ГРАМОВ. Я обещаю тебе, я клянусь, что буду осторожен!

МАТЬ. Это не гарантия. Я давно убедилась, что смерть настигает в первую очередь как раз тех, кто боится ее.

ГРАМОВ. Я не боюсь смерти!

МАТЬ. Это еще опасней! Нельзя бросать ей открытый вызов!

ГРАМОВ. А как тогда к ней относиться?

МАТЬ. Ее надо уважать.

ГРАМОВ. Мама, мама, что же мне делать?

МАТЬ. Уезжать. Может, ты и в самом деле вернешься… А сейчас – надо уехать. Тебе это нужно.

ГРАМОВ. А как же ты?

МАТЬ. Я еще молода и здорова, не надо обо мне беспокоиться.

ГРАМОВ. Но там и в самом деле центр преступности и бандитизма.

МАТЬ. Носи с собой газовый пистолет. И главное, никого не бойся. Убивают тех, кто боится.

ГРАМОВ. И я действительно очень безалаберный. Буду ходить нараспашку, простужусь и умру.

МАТЬ. Ходи очень быстро. Кто быстро ходит – не простужается. Моржи вон вообще голышом купаются, но они делают это быстро, я видела. Бросился – поплавал, попрыгал. Главное, регулярно питаться. Ты обедал сегодня?

Появляется Алина с вопросительным выражением лица.

5

ГРАМОВ, АЛИНА, СЕРЖАНТ.

ГРАМОВ. Не помню. Представь себе, не помню.

АЛИНА. Так я и думала. Вы работаете так… Так нельзя. Вы даже поесть забываете. Хотите кофе с бутербродами? Вот с сыром, с ветчиной.

ГРАМОВ. Спасибо. С удовольствием. А ты?

АЛИНА. Я уже ела. Я мало вообще…

ГРАМОВ. Если кого-то мне и будет жаль, Алиночка, то тебя.

АЛИНА. Не понимаю.

ГРАМОВ. Я уезжаю, Алиночка. Вот сейчас отнесу заявление – и все. Так сказать, без выходного пособия, по собственному желанию.

АЛИНА. А куда?

ГРАМОВ. Далеко.

АЛИНА. В Израиль?

ГРАМОВ. Почему в Израиль?

АЛИНА. Не знаю. За этот год две мои подруги уехали в Израиль. Одна еврейка, другая за еврея замуж вышла.

ГРАМОВ. Нет, я не в Израиль, я дальше. В Москву. Пока, по крайней мере.

АЛИНА. Разве Москва дальше Израиля?

ГРАМОВ. Гораздо. Я не географию имею в виду. В Израиле наших сейчас больше, чем в Москве. А в Москве чужих больше, чем в Израиле.

АЛИНА. Наших – это кого?

ГРАМОВ. Наших – это наших. Таких, как мы с тобой.

АЛИНА. А когда вы уезжаете?

ГРАМОВ. Через неделю. Восемнадцатого.

АЛИНА. Значит, я уже не успею.

ГРАМОВ. Чего ты не успеешь, Алиночка?

АЛИНА. Не успею сказать, что я вас люблю.

ГРАМОВ. Хм… Я понимаю, это шутка.

АЛИНА. Какая шутка… Восемь лет я вас знаю. И сразу же влюбилась. Все собиралась сказать. Уже решилась – и тут вы с женой разводитесь. Думаю: неприлично, он может подумать, что я воспользовалась моментом. А потом у вас женщина появилась. Но я все равно собиралась сказать. Потом вижу, что у вас охлаждение к ней. Уже примерно год. Я же слышала, как вы с ней по телефону говорите. Я подумала: неприлично. Может, у вас это временно, может, вы как раз решаете для себя, остаться с этой женщиной или уйти. Я признаюсь – и вы решите уйти, потому что появится… ну, повод. Повод – обманчивая вещь. И я решила еще подождать. И вот, дождалась. Вы уезжаете. И я уже не успею сказать, что я вас люблю.

ГРАМОВ. Алина… Если честно… Я представить не мог… Сколько раз я смотрел на тебя и думал: вот славнейшая девушка, сама чистота, красота и скромность. Принцесса на горошине. Таких не бывает. Я и мечтать не смел. Если б я знал…

АЛИНА. Вы уедете, а я не успею, не успею.

ГРАМОВ. Я уеду только через неделю.

АЛИНА. Это слишком мало. Нужно, чтобы была соответствующая обстановка. Я тысячу раз это представляла. И решила так: мы случайно встречаемся на улице. Воскресный вечер. Мы оба – одиноки. Мы идем к набережной, говорим о разных пустяках. Мы садимся там под зонтик летнего кафе, спрашиваем бутылку белого вина, кофе и мороженое. Мы пьем вино, смеемся, становится темно, огоньки теплоходов на реке и бакенов, а над нами огни города, а под нашим зонтом неяркий свет маленькой лампы, вокруг нее бабочки и всякая мошкара. Вы говорите, говорите – и вдруг замолкаете, потому что видите, что я смотрю на вас как-то странно. Вы спрашиваете: что случилось, Алина? А я отпиваю глоток вина и говорю очень просто и спокойно: ничего, просто я вас люблю.

ГРАМОВ. Но это же…

АЛИНА. За восемь лет мы встречались воскресным вечером пять раз. Но я не решалась. Осталось всего лишь одно воскресенье. Вероятности, что мы встретимся – нет. Это просто математически невозможно.

ГРАМОВ. Почему же? Давай договоримся и…

АЛИНА. Нет. Это должно быть случайно. Только случайно.

ГРАМОВ. Почему?

АЛИНА. Только случайное естественно.

ГРАМОВ. Ты неправа. Когда человек любит, естественно все.

АЛИНА. Вы так считаете?

ГРАМОВ. Уверен.

АЛИНА. Я привыкла безоговорочно верить вам.

ГРАМОВ. Идем на набережную. Правда, не вечер, но это не так уж страшно. Главное – выбрать прохладное место, где не только зонты, но и деревья… Вот здесь – нравится?

АЛИНА. Да.

ГРАМОВ (в сторону). Будьте любезны, белого вина, мороженое!

АЛИНА. И кофе.

ГРАМОВ. И кофе. (Алине.) Белого вина нет, есть красное. (В сторону.) Ну, давайте красное. И водки. (Алине.) Раз уж нарушать сценарий, так уж нарушать. Это даже лучше – все получается случайно.

АЛИНА. Да. Наверно.

Пауза.

ГРАМОВ. Анекдот хочешь? Англичанин, уходя из гостей, не прощается. Еврей прощается, но не уходит. Русский прощается, уходит, но возвращается в пять утра и будит хозяев, чтобы допить оставшуюся водку… Все. Анекдот кончился.

АЛИНА. Боже мой, какая печаль у вас в глазах. Отчего?

ГРАМОВ. От полноты жизни.

АЛИНА. Да, я вас понимаю. Так и бывает. Когда я печальна, мне очень хорошо.

ГРАМОВ. Ну вот, мы пьем вино. Что с тобой случилось, Алина?

АЛИНА. Ничего, я просто поперхнулась.

ГРАМОВ. Вы забыли? Я должен спросить: что с вами случилось? А вы отпиваете глоток вина и говорите… ну! – что вы говорите?

АЛИНА. Говорю, что я вас люблю.

ГРАМОВ. Вот именно. Вы же так все представляли.

АЛИНА. Не знаю. Это очень трудно сказать. Я страшно волнуюсь. У меня сердце ужасно бьется. Вообще-то это невроз. Но я сумею. Иначе вы уедете и не узнаете. А я буду мучиться, что так вам и не сказала.

ГРАМОВ. А может, я и не уеду еще. Что мне Москва, Израиль, Америка и прочие Гималаи! Другой человек – вот моя Америка и мои Гималаи. Девушка, о которой втайне мечтал, я только сейчас понял, что мечтал, вот моя Америка, мои Гималаи! Алина, черт побери! Я остаюсь с тобой. И у тебя будет много времени, чтобы успеть мне сказать, что ты меня любишь.

АЛИНА. В каком смысле – со мной?

ГРАМОВ. В каком хочешь. Можем пожениться, можем просто жить вместе. Можем жить отдельно, но встречаться. Как хочешь. Бог ты мой, обо всем я подумал, все учел – кроме одного. Я не учел, что не смогу там жить, если не буду тебя видеть каждый день, восемь лет – каждый день, кроме выходных. Я привык к этому, а когда привыкаешь, то кажется, что так оно и будет!

АЛИНА. Мы не сможем пожениться. Я замужем. И у меня двое маленьких детей.

ГРАМОВ. Разве? Как же ты умудрялась это скрывать? Все были уверены…

АЛИНА. Я не люблю распространяться о своей личной жизни. А носить обручальное кольцо считаю предрассудком. Встречаться мы тоже не сможем, потому что я не хочу и не буду изменять мужу. Я его глубоко уважаю. И даже люблю по-своему.

ГРАМОВ. Не понимаю. Зачем же ты собиралась сказать мне, что любишь меня?

АЛИНА. Собиралась, но не сказала же. Человеческая психика загадочна. Возможно, я так всю жизнь и не решилась бы. И в этом есть что-то… Что-то особенное. И это даже хорошо, что вы уедете и не узнаете, что я вас люблю. Я буду терзаться, что упустила возможность. Когда возможность под рукой, это даже неинтересно. Вернее, интересно, но не так. Одно дело – мечтать встретиться воскресным вечером, когда живешь в одном городе. Ничего невероятного в этом нет. А вот мечтать бросить все, умчаться в Израиль, в Америку, в Москву только для того, чтобы сказать, что я люблю вас – это невероятное ощущение, это…

ГРАМОВ. Прав Грамовецкий, мой друг-газетчик. Он считает, что над нашим городом огромная озоновая дыра. И у всех давным-давно произошли необратимые изменения психики. От кого угодно можно ждать, что он ни с того ни с сего воткнет в тебя нож. Кто угодно вдруг может броситься тебе на шею и признаться в любви.

АЛИНА. Зачем вы меня оскорбляете? Оскорбляющий женщину оскорбляет себя!

ГРАМОВ. Я устал! Я тень в городе теней! Я перестал ощущать себя – будто во сне, хочется себя ущипнуть! Куда бы я ни ступил – шагом, мыслью, словом, мне кажется, что я уже был там! Не хочу! Надоело! Как легко обрести свободу и как легко ее потерять… Час назад я был – как птица. А теперь сижу ворона-вороной и, видите ли, печалюсь, что мне не достался вот этот лакомый кусочек сыра!

АЛИНА. Вы так обо мне?

ГРАМОВ. Терпи! Любишь – терпи!

АЛИНА. Кто сказал, что я вас люблю? Как вы смеете? Если я втайне люблю вас, то это еще ничего не значит, пока я сама прямо об этом не сказала! А вы, не убедившись в моих чувствах, уже запятнали их своими грязными словами! Я не знала, что вы такой.

ГРАМОВ. Прости. Что это я, в самом деле… Со всеми ругаюсь напоследок… Прости меня, Алиночка.

АЛИНА. Ладно. Живите спокойно. Я могла вам сказать, что люблю вас, но, боюсь, для вашей слабосильной души это слишком тяжелая ноша. Я ничего вам не скажу, прощайте!

ГРАМОВ. Прости, Алиночка. Это водка. Мне не надо было пить водки. Я отвык. Я опьянел.

Алина уходит (или не уходит), является СЕРЖАНТ. Граммов говорит ему.

То есть я выпил, но не пьян.

СЕРЖАНТ. Кто выпил, тот и пьян. Вы признаете, что вы выпили?

ГРАМОВ. Признаю.

СЕРЖАНТ. Значит – пьян.

ГРАМОВ. Выпил, но не пьян.

СЕРЖАНТ. Так не бывает. Если не выпил, значит не пьян, а выпил – автоматически пьян. И в юридическом, и в физиологическом смысле. Приведу пример. Вот я недавно женился. Женат я или нет?

ГРАМОВ. Да… То есть… Ну да, конечно.

СЕРЖАНТ. Я женился – значит женат. А если б не женился, был бы холост. Так? Теперь рассудите: мог бы я жениться и остаться холостым?

ГРАМОВ. При определенных условиях…

СЕРЖАНТ. Только без софистики! С точки зрения философской логики, мог бы?

ГРАМОВ. Нет.

СЕРЖАНТ. Итак, я женился и стал женатым. Вы выпили и стали пьяным.

ГРАМОВ. Это неправомерное сравнение.

СЕРЖАНТ. А на это у тебя ночь будет подумать, правомерное или нет. Пшел в камеру, алкаш!

Он пихает ногой Грамова куда-то вниз, сам садится к столику с шахматами.

Жэ-два – жэ-три, господин Каспарофф! Что вы на это скажете? Конь жэ-восемь – эф-шесть? Логично. А мы слоником эф-один – аш-три. Глуповатый ход, не правда ли? Следует с вашей стороны что? Следует пешечка е-семь – е-шесть. Скромно, но гениально, в вашем стиле. А мы идиотским ходом ответим: конь жэ-один – эф-три. Ваше слово? Тоже конь? Бэ-восемь – цэ-шесть. (Далее его речь все убыстряется.)

Он называет только ходы, становясь все более возбужденным, некоторое время просто стучит фигурами, а в конце выкрикивает. Партия такова:

Белые (Сержант) Черные (Каспаров)

4. рокировка d7 d5

5. d2 d4 h7 h6

6. a2 a4 слон f8 b4

7. слон c1 d2 конь f6 e4

8. c2 c3 слон b4 d6

9. b2 b4 рокировка

10. b4 b5 конь c6 e7

11. d1 c2 a7 a6

12. b5 a6 ладья a8 a6

13. слон d2 e3 слон c8 d7

14. конь b1 d2 конь e4 d2

15. ферзь c2 d2 ладья a6 a4

16. ладья a1 a4 слон d7 a4

17. слон e3 h6 g7 h6

18. ферзь d2 h8 слон a4 b5

19. конь f3 g5 слон b5 d3

20. e2 d3 король f8 e8

21. ферзь h6 h7 король g8 f8

22. ферзь h7f7!

Мат вам, господин Каспаров! Ничего не поделаешь, мат на двадцать втором ходу! А не надо, не надо было заноситься! Никогда не знаешь, с кем встретишься! На всякую силу найдется другая сила, господин Каспаров! На что мы играли? Полмиллиона долларов? Меня это не интересует. Вас испортил профессиональный спорт, а я играю на интерес. Я все в этой жизни делаю на интерес. Поэтому – лезьте под стол. Туда и обратно. Вот так… Умница… Пыльно? Ничего, как раз и подметете! (Зевает. Подходит к спуску в подвал.) Эй, алкаши? Все б вам дрыхнуть. В шахматы играет кто-нибудь? В шахматы, говорю… Ты? Ну, выходи.

Из подвала поднимается Грамов – в трусах.

ГРАМОВ. Что, уже утро?

СЕРЖАНТ. Утро.

ГРАМОВ. Я полагаю, скоро придет начальство. Я собираюсь опротестовать ваши действия. Вы забрали меня совершенно трезвым.

СЕРЖАНТ. А зачем дожидаться начальства? Начальство только часа через четыре будет. Хотите выйти сейчас?

ГРАМОВ. Что, заплатить надо?

СЕРЖАНТ. Отнюдь. В шахматы хорошо играете?

ГРАМОВ. На любительском уровне.

СЕРЖАНТ. А я кандидат в мастера спорта. Поэтому отдаю вам две тяжелые фигуры сразу – ладью и слона. Условия же такие. Выигрываете – сейчас же выходите отсюда. Проигрываете – пролезаете под этим столом десять раз и кричите петухом.

ГРАМОВ. На вашу честность отвечу честностью. Я хоть и любитель, но участвовал в турнирах. И тоже выполнил норматив кандидата в мастера.

СЕРЖАНТ. Тем лучше, играем без форы. Прошу. Кстати, чтобы совсем уж в равных условиях быть, оденьтесь. Закуривайте, если хотите.

ГРАМОВ. Ценю вашу деликатность, страж порядка. Но не воспользуюсь ею. Я не буду играть на свою свободу. Не потому что боюсь проиграть и ползать под столом. Ползанье меня не унизит, поскольку ползать будет мое тело, а дух останется свободным. Я считаю, что игра бессмысленна потому, что я в любом случае в выигрыше. Я не могу проиграть свою свободу, понимаете? Впрочем, я сам это только что понял, вот здесь. Я даже благодарен, что вы меня засадили в эту кутузку. Я проснулся, осмотрелся и подумал: вот метафора моего существования за последние годы. Темница – и нет выхода. На самом деле выход есть, надо только решиться. Пусть мешают обстоятельства – ничего, все можно преодолеть.

СЕРЖАНТ. Не уверен. Например, вы захотите сейчас выйти. А я не позволю. Как вы преодолеете меня?

ГРАМОВ. Я подожду. Подожду начальства, подпишу протоколы, какие нужно, заплачу штраф или дам подписку, как это у вас делается? И все равно выйду. Моя свобода не уйдет от меня. Сейчас или через четыре часа, невелика разница!

СЕРЖАНТ. А если через пятнадцать суток?

ГРАМОВ. Это почему?

СЕРЖАНТ. Элементарно. Хулиганили в нетрезвом виде, приставали к девушке. Мало ли. На пятнадцать суток я кому угодно наскребу.

ГРАМОВ. Наскребайте! Пятнадцать суток – пустяк по сравнению с будущей жизнью!

СЕРЖАНТ. А год или, например, два?

ГРАМОВ. Ну, это вам не удастся!

СЕРЖАНТ. Запросто. Нападение на милиционера при исполнении.

ГРАМОВ. Это на вас? Не получится. Нет свидетелей!

СЕРЖАНТ. Свидетелей я вам сейчас из подвала хоть десять приволоку. И предъявлю следствию синяк в области верхней части обратной стороны нижней половины туловища. (Показывает.) Это я позавчера теще крышу чинил, будучи выпивши, ну и грохнулся. Был бы трезвый, разбился б до смерти, а так – ушиб. Который можно рассматривать как нанесение телесных повреждений средней тяжести, но с угрозой для жизни, поскольку вы метились ногой в важный жизненный центр. (Показывает.) Свидетели подтвердят. К тому же, у меня шурин в прокуратуре. Два года светит вам, как пить дать.

ГРАМОВ. Пусть! Пусть даже два года! Даже два года – пустяк по сравнению с будущей жизнью, и, главное, моя свобода все равно останется при мне, что бы со мной вы ни делали! Вот так вот!

СЕРЖАНТ. Какой вы храбрый! Это внушает уважение. Говорите, по сравнению с будущей жизнью? А если ее не будет, будущей жизни? В том числе, сами понимаете, не будет и свободы?

ГРАМОВ. То есть как? Не понимаю!

СЕРЖАНТ. У нас тут месяц назад человек сам себя жизни лишил. В подвал вниз головой прыгнул. Белая горячка у него случилась, показалось ему, что он на море, и хотел он в это синее море со скалы… Рыбкой, ласточкой. (Надевает на Грамова наручники, подводит к подвалу.) Видите, как круто, как высоко. Шансы на жизнь минимальные. А в отчете напишем: еще один случай белой горячки. Понимаете, когда один раз, это один раз, чрезвычайное происшествие, а когда создан, говоря юридическим языком, прен-цен-дент, относятся уже легче. Теперь у нас тут хоть каждый месяц можно прыжки в море устраивать.

ГРАМОВ. У меня нет белой горячки. Я не прыгну. Вы меня не заставите.

СЕРЖАНТ. Я и не буду заставлять. Я молод, здоров, силен. Я просто вот так вот обниму тебя, козел, приподниму тебя и брошу вниз. И вся тебе жизнь, и вся тебе свобода! Понял, сука мокрохвостая? Чего молчишь?

ГРАМОВ. Вы не посмеете.

СЕРЖАНТ. Вполне посмею. Хотя бы ради торжества логики и истины. Терпеть не могу, когда люди заблуждаются. Я верну вам логику и истину хотя бы даже ценой вашей жизни.

ГРАМОВ. Отпусти, козел! Сними наручники! Я буду кричать!

СЕРЖАНТ. Ты уже кричишь. И будишь бедных больных людей. Они сердятся. И думают: наверно, опять у кого-то белая горячка.

ГРАМОВ. Ты… Хам… Ты…

СЕРЖАНТ. Будем в шахматы играть?

ГРАМОВ. Будем.

СЕРЖАНТ. А с кем я играю, интересно знать? А играю я с человеком по имени Козел Идиотович Дебилов. Я не ошибся?

ГРАМОВ. Прекратите.

СЕРЖАНТ. К синему морю?

ГРАМОВ. Зачем вам это?

СЕРЖАНТ. Представьтесь, прошу вас.

ГРАМОВ. Я забыл.

СЕРЖАНТ. Козел Идиотович Дебилов.

ГРАМОВ. Козел… Идиотович… Дебилов… И все равно вы меня не унизили.

СЕРЖАНТ. Ты сам себя унизил. Садись, играть будем.

ГРАМОВ. Чем я себя унизил?

СЕРЖАНТ. Ладно, замнем. Вы хороший симпатичный человек. Не расстраивайтесь по пустякам.

ГРАМОВ. Это – пустяки? Это – пустяки?

Ногой ударяет по столу, стол опрокидывается, шахматы рассыпаются, Грамов бежит к подвалу и прыгает.

Взвязг музыки. Затемнение.